Владимир Казаков
Роман Флобера
В наступившей тишине совершенно металлически программофонил отчетливый звук – бац. Бац! Бряк! У одной из сидящих рядом дам в микромини от умственных переживаний и распахнувшегося рта неожиданно лопнула резинка от трусов, озарив окрестности клуба интимом белобрысой промежности. Кстати, подобный зияющий гландами открытый рот, не промежность, именно рот, я видел только у певца Пенкина, когда он в 1985 году на спор за червонец засовывал себе туда кулак в ресторане Дома художника. В ту же самую секунду у Маринки Голиковой от такой же отвисшей челюсти и от невиданного мозгового кровообращения лопнула лямка лифчика. И из черного кружевного декольте, как крот из норы, вылетела ввысь одна грудь. По аналогичным причинам от широко открытых глаз Вероники ее бюстгальтер сорвался напрочь целиком и объемистая областная грудь обвалилась из топика до пупка.
Окружающие сильно заинтересовались вновь открывшимися обстоятельствами. Откуда-то из нужников памяти опять вылезла информация: в достославные дикие времена жены воинов племени кимвров во время битв, чтобы вдохновить своих мужиков на отчаянную рубку, издали показывали им свои письки и сиськи. Что, мол, будете плохо биться – все это хозяйство запросто достанется неприятелю. И те сдуру скрипя зубами шинковали противника в труху.
Здесь произошел примерно тот же эффект. Высокоинтеллектуальная беседа была жестоко стоптана в прах. Окружающие мгновенно потеряли интерес к антарктидской Олимпиаде и вперились в дамские штучки. Лысый пердун сразу расстроился, покряхтел, долбанул еще водки и куда-то пополз.
Маринка с Вероникой метнулись в туалет исправлять дефекты амуниции. Дама с белобрысой промежностью даже не шелохнулась. Лишь чуть позже небрежно швырнула на стол уже ненужную нижнюю тряпочку. Достав из сумки свежую пару тесемок и веревочек, тут же, ей-ей, практически без участия рук, одним мастерским движением таза, нацепила их на себя. И, покачиваясь, как сова на поводке, поковыляла за тем мужичком.
– Федор Михайлович, подождите, Федор Михайлович…
– Где-то я все это слышал, – задумчиво протянул незнакомый парень с телевизионным лицом. – Надо срочно передачу делать. Это же будет хит сезона. Выступишь у меня в программе, Коль? Ты был в Антарктиде? Хотя… это не важно. Расскажешь про Антарктиду, про белых медведей…
– Не вопрос. Только в Антарктиде нет белых медведей. Там пингвины. Если бы там были медведи, они бы давно сожрали всех пингвинов.
– Вот-вот, – обрадовался парень, – ты же в теме! Как же это все-таки по-нашенски грандиозно, Олимпиаду в Антарктиде! Надо это дело как следует обмозговать.
Народ между тем продолжал квасить уже на сухую, без интеллектуальной подзарядки. Рядом со мной неожиданно сел совершенно невменяемый индивид и куда-то в сторону, в том числе и мою, воодушевленно, но нудно, плача, забубнил:
– Слушай, мужик, прикинь, когда я месяц назад был на Украине, ну, по делам фирмы, мне лично, представляешь, лично, показывали живого уткогуся! Прикинь, жи-во-го!
Я хлопнул водки еще.
– А живого яйцеглиста тебе там не показывали?
В следующую секунду стоящая рядом бутылка обрушилась мне на голову.
– Ах, ты не веришь?!!! Ща я тебе…
Хорошо, что бутылка оказалась пластиковой, с минералкой. Хотя к тому моменту, чтобы свалить меня с копыт, достаточно было икнуть за соседним столиком! Я рухнул навзничь и получил дополнительный и, по-моему, ослепительный удар в затылок.
Дальше отрывочно помню, что я пытался покинуть сие заведение посредством многочисленных воздушных шаров. Кося под олимпийского Мишку и при этом бормоча шепотом как заклинание:
– До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес!
Но мантра не сработала, может, я слова напутал, и улететь мне не удалось. Потом вроде меня несли на руках. Я чувствовал себя как античный Антей, оторванный от родной земли, стремительно теряющий богатырские силы. Поэтому отчаянно барахтался и даже пытался плюнуть в моих носильщиков. Потом, по-моему, какая-то машина. Потом чья-то квартира. Потом точно помню, нет-нет, совершенно точно, была голая женщина. Причем вдоль. В смысле лежа. Да, я отлично помню ее приметы – две сиськи, одна промежность. Больше ничего определенного, как на духу, сказать не могу. Потом туман. И сон про вечный покой, который ну ни в какую не хочет радовать сердце.
Третья глава
За окном пускал слюни долгожданный московский дождик. На родном, домашнем диване мне было совсем худо. После трех бутылок пива глаза, как у десятидневных котят, начали открываться. Оставшиеся в живых мозговые извилины жалобно потрескивали никчемными дровами. Кололо где-то в боку, сбоку макушки и, главное, между ног. Осторожно, млея от страха, я заглянул в трусы. Мое слегка припухшее мужское достоинство, как и окружающее пространство, было обильно покрыто елкиными иголками.
– О… – всхлипывал я, отползая в ванную омывать чресла, – куда же меня вчера занесло? В непроходимую тайгу, что ли?!
Запиликал телефон.
– Котя, как ты? Я согласна, – раздался задорный женский голос.
– Ошиблись. Нет тут никакого коти, – бросил трубку я.
Телефон замычал опять.
– Николай, это же я, Вероника! Ты что, все забыл?! И не хочешь больше меня, это, прере… пара… любодействовать?
От неожиданной вспышки памяти на голове статически зашевелились волосы. Господи! Господи, это же та прошмандовка, которую с бодунища я решил вчера перевоспитывать! Ну конечно, Маринка Голикова, дурацкий Новый год. Вероника Масленникова! Идиотизм какой. Все равно не понятно, откуда в трусах эти чертовы иголки! Не лазил же я на новогоднюю елку?! В трусах! Хотя… Не о том думаю. Что мне теперь с этой дурой делать!
– Да, конечно, Вероник, я тебя узнал. Просто голова дико разламывается. Ну, как ты?
– Коля, мне все очень понравилось! Такие интеллигентные, интересные люди. Представляешь, меня два телеведущих, ну, известных, ты знаешь, пытались трахнуть! Так здорово! Но я не дала. Так что я полностью согласна перевоспитываться! Куда мы идем сегодня?
О, боги пустынь Каракум и Кызылкум, которые с утра гадят у меня во рту! Куда идти?! Зачем?! Тоже мне профессор Хиггинс нашелся, с этой, как ее, Элизой Дулиттл! Цветочницей. Как же эта фигня называется у Бернарда Шоу? Мюзикл называется – «Моя прекрасная леди». А как сама пьеса? «Моя прекрасная няня»? «Моя прекрасная шлюха»? Ай, да ладно.
– Коля, ты чего там?
– Ничего, Вероник, все нормально, все в силе. Только давай отложим на завтра, а то я никакой. Ну, не позволяет мне конституция физическая квасить два дня подряд. Я отлежусь, отболею тихой грустью, и завтра обязательно встретимся.
– Хорошо, хорошо, котик, конечно, отдыхай. А скажи, ну куда мы завтра пойдем?
– По ленинским местам! – почему-то брякнул я и повесил трубку.
И как прикажете жить в этом мире бушующем? И что мне делать с этой малолетней шлюшкой из области? Интересно, из какой она области, я так и не спросил?! Жуть. И зачем, зачем мне все это нужно? Вдруг, то ли от зверского похмелья, то ли от предчувствия еще неведомых презентов судьбы, мне стало очень страшно. В холодильнике обнаружилось еще четыре бутылки пива. Я ме-едленно, стараясь растянуть процесс, секунд за сорок пять, выпил две.
Как-то, еще в детстве я читал у классика, то ли у Купера, то ли у Куприна, что если во время плавания у матросов играло очко лезть на мачту, то боцман давал им напиток «стенолаз». Двести граммов водки, двести граммов пива, две столовые ложки горчицы, ложка соли и ложка перца. Все это тщательно перемешивалось и выпивалось залпом. После чего служивый, теряя страх и разум, бросался на мачту, как на падшую мулатку в порту Гонолулу!
Вот что подняло бы мне бодрость духа в эту критическую минуту. Но не хватало двух ингредиентов – водки и горчицы. Поэтому классически спасительная идея была зверски растоптана. И вообще, пить надо завязывать. Наверное. Я лег на диван в попытке сосчитать загогулины на потолке. Телефон заурчал опять.
– Ну что, привет, насильник-алкоголик. – Даже сквозь дурацкий «Самсунг» было слышно, что у Марины хорошее настроение.
– Привет, ну, алкоголик – это не обсуждается, а при чем здесь насильник? Любопытно даже.
– Ни фига себе при чем?! Раздел меня, уложил в койку…
– Та-ак…
– Я сгоряча даже подумала отнестись к тебе по-человечески. А ты тупо смотрел на меня минут пятнадцать, потом поцеловал в пупок, заплакал и отрубился!
– …Так это была ты!!! То-то я с утра вспоминал, что были груди, две штуки, и между ног тоже что-то было… Это же твои отличительные признаки, характерные… – с ужасом понимая, какой бред несу, забормотал я.
– Какая же все-таки свинья! Ладно, проехали, не я это была, не я, шлюшка твоя новая! Сколько же можно жрать! И вообще, у меня муж есть! Все, давай. Пока. И чтобы этой малолетки я больше рядом с тобой не видела. – Классификацию металла в последней фразе Голиковой я определить уже не смог.
Ну и как жить дальше?! Я же три года бесцельно хлопал ушами, глазами, чем там еще можно хлопать, пускал сопли, слюни, мечтая в трезвых и алкогольных снах о Марине. Конечно, по совету умных друзей нужно было давно шандарахнуть ее поленом по башке и, пока теплая, волочить в койку! Но я-то так не умею! Не тот, будь он проклят, затес интеллигентщины! Поразрывать душу себе, ей, окружающим – это пожалуйста, извольте бриться. И вот когда наконец-то, сама… Шанс. А я, естественно, невменяемый! Стоп, стоп. Она же свежезамужем. Так что ж, она еще хотела мужу изменить со мной?! Бред какой-то. Да нет, это она просто-напросто измывается надо мной. Сука. И вообще.
Ой, как это все грустно. Вранье! Но было же какое-то тело, две груди, еще чего-то… уха, по-моему, тоже два… Какой бред! А-а, ладно! Че-пу-ха! Не такая она дура, чтоб с таким уродом, как я, общаться! И тем более давать. Козлу молока. Хотя… Нет, нет, все вон. Только-только начал приходить в себя, как опять – бац…
У меня теперь другая, благородная миссия. Сверхзадача. Сверхмучача! Что же мне с этой шлюшкой-то делать?! Как их обычно перевоспитывают-то?! Поддаются ли они вообще этой, ну, дрессировке?! Помнится, в свое время лейтенант Шмидт даже женился на проститутке. И чем этот альтруизм закончился? Кучей золотушных детей, включая Шуру Балаганова и Паниковского, восстанием на крейсере «Очаков» с последующим расстрелом на севастопольском пляже «Хрусталка»! И вы хотите, чтоб я на это пошел?!
Опять захохотал над моими мыслями телефон.
– Слушай, Меркулов, ну, ты вчера устроил нам гонки на выживание! – Голос Сереги Минаева, моего бывшего соработника по еженедельнику «Утренний экспресс», хрипел возвышенно и взволнованно.
– Ну, давай, Серег, скажи мне еще какую-нибудь гадость. Мне теперь уже все совершенно по барабану, бубну, клавесину… Кстати, а мы разве с тобой вчера виделись?!
– Здра-асте!!! Ты же у меня дома вчера ночью был! Я же с Маринкой тебя из этого бардака на руках вытаскивал. А эта твоя пресс-секретарша, Вероника, что ли, вообще молодец! Как на тебя этот лох полез с посудой, она ему так от души треснула ногой по яйцам, просто заглядение!
Я погрустнел еще больше. Значит, все чистая правда. Минаев врать не будет.
– А Вероника тоже у тебя была?
– Нет, нет. Она извинилась и уехала. Такая интеллигентная девушка…
Да уж, интеллигентней некуда! Значит, у Минаева я был именно с Маринкой. И то, что она мне только что рассказывала, – жуткая реальность бытовухи! И что сказать! Позор джунглям – это слишком легковесная фраза для такой ужасающей глупости.
– Пиво пить пойдешь? – Серега продолжал активно радоваться жизни.
– Ни за что! – неожиданно твердо сказал я. – У меня завтра куча дел!
– Ну, смотри… Если чего, телефонируй.
От очевидной беззубости переживаний – а что переживать то, ничего не изменишь, – я накрылся одеялом до носа.
Вот как бывает. Раньше я думал, что пик идиотизма – это надевать свитер через голову с зажженной сигаретой в зубах! Оказывается, нет. Есть еще непокоренные вершины в виде проститутки с последующим перевоспитанием и Марины Голиковой с рыданием над ее потерянным навеки пупком!
Мобильник опять занасиловал мозги.
– Николай, вас с телевидения беспокоят… нам сказали, что вы можете придумать разные-всякие истории. Мы тут делаем новую передачу… Хотелось бы… – лепил без остановки задорный женский голос.
– Истории?
– У нас экологическая передача. Но никак не можем подыскать нужную тональность. Не хочется банальностей. Но нужна интересная история с хорошим концом.
– Экологическая? Ну вот, смотри. История такая. В Москве появился страшный человек. Маньяк. И к тому же зоофил. Для удовлетворения своей ненасытной похоти он сотнями скупает маленьких и доверчивых австралийских волнистых попугайчиков. И зверски, в извращенной форме естественно, насилует их. Мало того, после циничного полового акта он жарит их в микроволновке и скармливает своей кошке. Такой же извращенке, как и он сам! Гринпис сбился с ног, отыскивая этого негодяя. Международные организации бьют в колокола. Австралия обращается в ООН, требует немедленных санкций и грозит приостановить экспорт попугайчиков в Россию. Но тут вступает в дело великая Оксана Стульчак, обожательница и защитница животных вообще и волнистых попугаев в частности. Которые так напоминают ей о безмятежном детстве в родном Санкт-Петербурге, пардон, в Ленинграде. Но тут выясняет, что этот урод-маньяк – не кто иной, как ее старинный приятель по отдыху на Лазурном берегу, продюсер известной поп-группы… Ну и так далее.
На том конце бросили трубку. А что, по-моему, неплохой сюжетец-то. Мне нравится.
Я открыл пива еще. И правда, идея-то отличная с попугаями! Я даже представил себе захватывающий боевик на эту тему. С размахом. Со съемками под водой и в космосе. Например, подельником этого маньяка может быть американский астронавт. Который провозит партию птичек, минуя таможню, через космос. Взлетает он в Америке на шаттле с грузом контрабандных попугаев. Пристыковывается к МКС, там с ними волындается, а потом возвращается с товаром уже на российском «Союзе». С приземлением в Казахстане, на Байконуре. Там казахские перекупщики, ну и так далее. А в Америку, на мыс Канаверал, живая контрабанда попадает из Австралии на подводных лодках, через разветвленную сеть «Аль-Каиды». Которую в этом регионе возглавляют колумбийские партизаны, в свое время учившиеся на моряков-подводников еще в Советском Союзе. Замечательно!
Я пытался немного оклематься после нервотрепки и похмелья. Зачем мне звонили, кто это был?! Какие такие попугайчики?! Что я нес?! Где-то когда-то прочитал, что от такого дикого бодуна русские люди спасались через держание ног в тазике с горячей водой и горчицей. Может, я много читаю?! Черт бы подрал эту горчицу! Второй раз за утро вспоминаю! Ну нет ее у меня! Поэтому, напустив в тазик кипятка, я обреченно бухнул туда кетчуп – какая-никакая, а все же приправа.
«А вдруг это не от похмелья, а, к примеру, от геморроя? Может, я чего напутал?!» – болтал уже ставшими рачьими ступнями в тазике.
Жара постепенно сходила на нет. Все бы было хорошо, но с Голиковой как-то уж совсем по-скотски получилось. И что я теперь ей скажу?! А зачем, собственно говоря, мне вообще чего-то говорить?! Сама замуж вышла, а теперь мозги полощет. Звонки идиотские день через день, с узнаванием о трудностях похмельного синдрома и сиюминутной личной жизни. Да проживем без всяких там стервозин!
От отчаяния и безалаберности бытия, прямо посреди дня, я тревожно засыпал. В детстве меня до умопомрачения пугала одна иллюстрация в книжке Андерсена «Снежная королева». Там на картинке, до сих пор помню это буйство волшебных красок, та самая королева, пролетая, заглядывает в окошко домика, где жили Кай и Герда. Такое огромное лицо, не вмещающееся в оконную раму! Жуть! Сейчас, по прошествии сорока с чем-то лет, в похмельной белке, в проеме моего окна на Ленинградке, кровожадно скалило зубища громадное лицо Оксаны Стульчак. Хохоча, она задевала шнобелем за форточку. Мгновенно выступивший посталкогольный пот утопил меня в забытье.
Четвертая глава
У входа в зоопарк суетились и ревели мелкие. Вероника стояла у забора и, профессионально шныряя глазами, лизала мороженое.
– Котик, я здесь!
Я инстинктивно оглянулся.
– Слушай, барышня, если еще раз услышу этот словесный понос про «котика», удавлю! Какой я тебе к чертям «котик»?!
– Ну-у, я думала, тебе нравится. А как мне тебя называть, дядя Коля, что ли?!
Тут задумался уже я. Действительно, как ей меня называть? Я же, можно сказать, при исполнении. При перевоспитании. Ой, какой дурак.
– А сколько же тебе лет, девушка?
– Восемнадцать! Уже.
Ну, на внучку она не тянет! Хотя если бы я родил в двадцать… Куда ее определять?! В дочки, что ли? Матери! Гребаные.
– Короче, называй меня просто Колей. А-а, зови как хочешь!
– А почему в зоопарк? Нет, конечно, здорово, я всю жизнь мечтала. Но ты же обещал по ленинским местам?!
Я и сам не знал четкого ответа на этот лобовой вопрос, поэтому начал издалека:
– Видишь ли, – я уже закупил ей очередную партию мороженого, видимо, она не мыслит своего существования без лизания чего-либо, – когда то давно, еще почти до твоего рождения, я работал в телевизоре, мы снимали какой-то бред про засилье коммунистов. Так вот, с тех пор я четко запомнил, что памятных ленинских мест в Москве аж сто двадцать четыре! Интересная все-таки штука память! Что было пару дней назад в кабаке, не помню, а чепуху про Ленина семнадцатилетней давности – пожалуйста! Я даже помню, что улица Тулинская в Москве в районе Таганки, интересно, осталось ли название… Так вот, она была названа не в честь славного города Тулы, а по одному из псевдонимов Ульянова – Тулин. Представляешь, какой маразм!
А если честно, не могу ответить, при чем здесь ленинские места. Короче, просто так. Мне до сих пор плохо. А зоопарк, потому что вот тут, сбоку, раньше висела громадная мемориальная доска, оповещающая о том, что 6 августа 1919 года Ленин выступал здесь перед рабочими.
Знаешь, я отлично представляю тот день. Наверняка это было воскресенье. Одетые в праздничные обмотки рабочие тащат своих чахоточных отпрысков в зоопарк. Ну, там, на пони покататься, бегемоту на попу плюнуть – словом, отдохнуть душой. Кругом же разруха, голод. Никаких развлечений, кроме как мобилизация в Красную армию, нет! Тут глядь, – Ильич! Между клетками с живностью мечется, кепчонку в потных ладошках курочит, лицом суетится и картавит: «Социалистическое отечество в опасности! Все на борьбу с Деникиным!» А слоны, верблюды и прочие колибри – ни гугу. Причмокивают, посвистывают, некоторые даже хрюкают, но сильно не реагируют.
И тут меня осенило.
– Знаешь, Вероника, в зоопарках часто бывает, что животные живут поколениями. Получается, вот посмотри на жирафа, весьма возможно, что его прапрапрадед Ленина видел!
Вероника с уважением посмотрела на пятнистую дылду и с некоторой жалостью на меня. Прогулка продолжалась ни шатко ни валко. Вероника задорно смеялась, перебегая от клетки к клетке. Равнодушные от жары и неволи гепарды, гималайские медведи, слоны отстраненно зыркали на нас. Клеточные какаду во весь голос завидовали вольным и наглым галкам. Выпитое пиво, практически не задерживаясь в организме, вылетало сквозь кожу наружу, и я чувствовал себя собратом тюленя, который радостно-мокрый фыркал в бассейне. Я уже покатал девушку на пони и карусели, купил резинового крокодила, рассказал о двух потрясших меня в глубоком детстве фактах, связанных с посещением зоопарка.
Первое – то, что во время зоологической школьной экскурсии старшие мальчишки, хихикая, стучали веточкой по члену обалдевшей антилопы гну. И он вставал до громадных размеров, вызывая шок и трепет у одноклассниц и преподавательницы. И второе – что огромная горилла аккуратно брала с полочки горшок, очень аккуратно гадила туда, а затем радостно опрокидывала все дерьмо себе на голову.
Если первое сообщение ничуть не удивило опытную в физиологии Веронику, то второе сильно потрясло, и она стала канючить, чтоб я отвел ее в обезьянник.
– Нет, – строго тормознул ее я. – Никаких мартышек и бабуинов! И так дышать нечем!
К тому времени от миазмов, испускаемых разными тапирами и енотовидными собаками, мне уже становилось дурно. Бьющая наотмашь жара оптимизма не добавляла. Вероника заныла, потом задумалась и сразу повеселела.
– Да, в общем-то, ничего жопораздирающего. У нас в деревне куры тоже какашки клевали! – победоносно, показывая свою осведомленность в зоологии, радостно лизнула мороженое девушка.
Я хотел было возразить, что гориллы куда более развитые существа, чем бесцельные куры, и раз они ходят на горшок, то… Но вступать в дискуссию о несовершенстве природы мне было лень, и я сказал очень строго:
– Все, хорош! Сейчас последний раз по мороженому и немедленно в район метро «Новослободская». Там есть отличнейший тенек и не менее знатный монумент Ильичу!
Что ж меня так к Ленину тянет?! Между тем тот монументик был действительно довольно примечательный. Во-первых, около него во времена былого распития никогда не дергали менты. А во-вторых, там был какой-то утерянный сейчас дворовый уют. У крошечного, почти карманного, бюста Ленина аккуратно росли анютины глазки, ноготки и прочая миловидная хрень. Между домами тамошние обитатели соорудили небольшой огородик. Там, за игрушечным заборчиком, даже с калиткой, обитали клубники, огурцы с помидорами, перцы, неразумными кустами ветвились крыжовник и смородина. Все это напоминало давно ускакавшее детство, когда в родном Столешниковом переулке и его окрестностях, в самом центре Москвы, таких садов-огородов было пруд пруди.
Да что Столешников! Еще в начале восьмидесятых на Метростроевской улице, ныне Остоженке, в паре километров от Кремля, были здоровенные лужайки с одуванчиками и лопухами, с добрыми и бестолковыми собаками, скучающими на привязи в уличных будках. Тогда там запросто развешивали белье между огромных яблонь и были даже гуси-куры, лениво топтавшие ныне золотые сотки берега Москвы-реки. Сейчас этот районец так и называется – «Золотая миля». Есть квартиры по сто штук баксов за квадрат. Трёхнуться можно. От безумия воспоминаний я не выдержал и по дороге купил четвертинку.
Облупленный бюст радостно сверкал свежевыкрашенной лысиной. Настроение было отличное. Тенек крайне располагал к выпиванию водки из ствола. Так, по чуть-чуть, отхлебывая, щурясь и ежась от проникновения внутрь дьявольских искорок.
Вероника щебетала о чем-то своем. Я же спокойно вращал в башке мысли. Здорово, что прошла зима, весна вот. А сейчас, хоть и жара самаркандская, но календарно все-таки конец весны. И как знатный фенолог, берусь утверждать, что зима – это дикая глухая пьянка. А вот весна – это светлая опохмелка, когда после утреннего принятия пива неожиданно голубеет небо и растрепанные от солнечного счастья воробьи вдохновенно чирикают бетховенскую «Оду к радости»!
Я вспомнил, как однажды весной, да, конечно, это было именно весной, я встретился, не доходя до иняза, со своим другом Игорем. Оба грязные, встревоженно-взъерошенные, как две болотные выхухоли, чудом избежавшие разделки на воротники. От похмелья глаза у обоих перманентно выражали недоумение. Вокруг были проплешины бурого снега, удобряемого вонючими струями прорванной канализации. На небе грязно-блевотные тучи грозили мировым катаклизмом. Мы сели на лавочку и нахохлились. В институт идти не было ни малейшей возможности. Игорь крякнул и пополз в магазин. Минут через семь мы были обладателями шипучего вина «Салют». Мы осторожно, морщась от пузырьков, глотнули. Потом еще и еще. И тогда впервые я заметил, как вокруг нас, прямо на глазах, меняется мир. По улице заспешили по своим делам люди-братья. Тучи тотчас же распахнулись, и засияло радостное солнышко. Канализационные стоки заискрились и превратились в певучие весенние ручейки. Наши пожеванные лица распрямились, как у плакатных строителей коммунизма. Метаморфозы! Видимо, та мимолетная радость сиюминутных, волшебных превращений и привела меня потом к периодическим запоям. Но тот миг изменения в природе и собственном организме я запомнил навсегда.
Я глотнул водки еще. Гипсовый Ленин не подавал признаков жизни, лишь безучастно смотрел пустыми глазенками. Расслабленный организм обнаружил в башке дебильные строчки то ли из Николая Доризо, то ли из Евтушенко:
Ильич… Мне кажется, что где-то,
В том мире колыбельных снов,
Произносил я имя это
Еще до всех на свете слов.
Слова потом,
А он – вначале…
Нет, дальше не помню. Господи, какой бред! Девушка, услышав мое бормотание, встрепенулась:
– Что-что, Коль, я не расслышала?
– Ничего, и не вздумай запомнить. Хватит того, что у меня этой ересью все мозги проканифолены. Слушай, Вероник, вот я тебя не спрашиваю, как ты дошла до жизни такой. Это глупо. Я могу навскидку сообразить с десяток причин. Родителей ты, скорее всего, толком не видела. Изредка проскальзывает лишь мать. Из самых близких у тебя, наверное, только бабушка.
У Вероники округлились до карманного фонарика глаза.
– Откуда ты знаешь?
– Да ладно, трахнул тебя, скорее всего, отчим, однажды заехавший с матерью в гости. И ты обиделась на весь мир и начала трахаться напропалую. Или продвинутый деревенский одноклассник, а ты была в него влюблена, как белка в колесо. А он, естественно, оказался такой сволочью. Потом по проторенной дорожке потянулись другие товарищи. А однажды одна продвинутая подруга по секрету сообщила важную информацию. Что тут, дура, ты просто так всем даешь, а в Москве за это деньги платят. Ну, или что-то в этом роде. Можешь просто кивнуть, если хоть на треть я прав!
Вероника погрустнела и мотнула башкой.
– Кстати, на фига тебе столько денег сразу, или ты еще к тому же профессиональная воровка?
– Нет, нет, ты не подумай чего такого. Я честная, – для убедительности Вероника чуть приоткрыла рот и усердно хлопала глазами, – просто, ну, обстоятельства такие. За квартиру, где мы с девчонками живем, попросили за два месяца вперед. И бабушка позвонила, угол у дома по весне поплыл, и крыша в дождик подтекает маленько. Но я отдам!
– Слышь, ты, я уже сказал, проехали. Кстати, как-то в этом роде я себе это все и представлял. Да, как у тебя с наличностью?
– Ну…
– Ясно, вот держи, тут пятнашка, особо не фуфырь, я тебе не Абрамович.
– Ой, правда, что ли? – У Вероники, по детски заблестели зеленоватые глаза. – Прямо просто так?!
– Ну не совсем… – деловито, по-хозяйски, потянулся я и отхлебнул еще немного водки, – придется отработать.
Причем, несмотря на чистоту помыслов, я все равно чувствовал себя каким-то латиноамериканским сутенером. И обязательно потным, грязным, в вонючих оранжевых носках. В зеленую полосочку.
– Что, прямо здесь? – Вероника погрустнела, но начала деловито осматривать параметры скамейки, окна и балконы вокруг, видимо, на предмет несанкционируемого наблюдения за процессом.
– Дура! Я тебе книжки принес! Будешь в свободное время, чтоб на это самое, нагулянство, не тянуло, книжки читать! Потом расскажешь о прочитанном. Вот тебе чеховская «Каштанка», вот Джек Лондон «Сердца трех». Это совсем просто, дурацкий фильм с Жигуновым наверняка видела. А вот ранние рассказы Бунина, там про любовь, и вообще, язык. Да, кстати, – вдруг спохватился я, – а ты читать-то вообще умеешь? А то кто его знает, ваше поколение.
– Ты что, Коля, я очень люблю читать!
– Ну и чего ты читаешь, просто интересно?
– Как чего?! «Лизу», «Семь дней», этот, как его, клевый такой, а-а, «Отдохни!».
– Ну, все понятно. А книги-то какие-нибудь в руки брала?
– Конечно, – легко ответила Вероника, облизывая очередное мороженое, – Гюстав Флобер, «Воспитание чувств». – Продолжила нараспев: «Ее соломенная шляпка с перламутровым отливом была отделана черным кружевом. Капюшон бурнуса развевался на ветру, от солнца она закрывалась лиловым атласным зонтиком, островерхим, как кровля пагоды.
– Что за прелесть эти пальчики! – сказал Фредерик, тихонько взяв ее левую руку, украшенную золотым браслетом в виде цепочки. – Премилая вещица! Откуда она у вас?
– О! Она у меня давно, – ответила Капитанша.
Молодой человек ничего не возразил на эти лицемерные слова. Он предпочел «воспользоваться случаем». Все еще держа кисть ее руки, он прильнул к ней губами между перчаткой и рукавом».
Могу дальше, – искренне радуясь произведенному на меня впечатлению, улыбалась Вероника.
– Не надо!!!
Да-а, впечатление на меня было произведено! Дурацкое слово «неизгладимое» в этом случае было совершенно уместно. Я бы еще добавил – «ошарашивающее». Есть еще одно ценное русское выражение: «оторопь взяла»! Вот это, пожалуй, самая точная характеристика моего состояния!
В удивительном состоянии задвига я встал и довольно четким шагом направился за угол. Вероника привстала.
– Сидеть! Ждать!
Направляясь, естественно, в ближайший винный, ну, туда, через двор, направо, я пытался отмотыжить мозги: «Значит, так, эта безмозглая шлюшка из провинции читает наизусть Флобера. Так. А я пытаюсь заняться ее образованием и воспитанием. Так. Чушь какая-то!»
Полбутылки вермута я заглотил на обратном пути. Вероника, как зайчик, сидела на лавочке.
– Значит, так: вранье и прочие сказки венского леса – вон! Откуда ты взялась такая умная, что наизусть читаешь Флобера?! Я, может, и сам в детстве читал его. И даже в армии, на сержантские двенадцать рублей, в увольнении купил его собрание сочинений. Сдуру. А знаешь, как тогда хотелось пива, или этого, ну, мороженого! Но сейчас, правда, я плохо помню, о чем там речь. Так, какие-то вспышки памяти о нелегкой буржуазной жизни девятнадцатого века. Но это не важно. Мне тогда понравилось. Опять же он дружил с Тургеневым, которого я уважаю. Слушай, может, ты между делом вундеркинд и экстерном закончила литературный институт с красным дипломом?! А тут передо мной польку-бабочку под дурочку выкаблучиваешь?!
– Ой, Коленька, я не хотела тебя обидеть! Тут вот какое дело. Просто у нас в деревне, дома, у бабушки, была единственная книжка. Флобер. «Воспитание чувств». Ее бабушка на скамеечке на станции когда-то нашла. Ну и по ней, когда я была маленькой, она меня читать учила. И писать. Я с тех пор ее наизусть знаю. Хочешь, еще чего-нибудь из нее прочитаю?
– Упаси господи! – хлебал я уже вовсю вермутянского. – Знаешь, Вероник, а все же любопытно, как же повлияло на твое падение описание дам полусвета в романах Флобера… Да-а, можешь не отвечать, и так ясно. Ничего страшного. Хотя ситуация с тобой прелюбопытная. Надо же, Флобер! Знаешь, а на меня в свое время сильно наложил отпечаток писатель Гашек со своим безумным Швейком. Когда в детстве я много болел, родная мама, чтоб не ныл, по доброте душевной читала мне именно Ярослава Гашека. Почему, непонятно. Так вот, я считаю, да уверен, что вбитые в мой нежный организм, вместе с пилюлями, строки про раздолбайство бравого солдата со своими приятелями сыграли огромную роль в моей жизни! Так что, милая Вероника, мы с тобой жертвы тлетворного влияния мировой литературы!