Владимир Колычев
Пацаны, не стреляйте друг в друга
Глава шестая
Лейтенант Тараскин смотрел на Панфилова со смешением чувств во взгляде. Он вроде бы и с одобрением относился к нему, но в то же время и осуждал.
– Горничная во всем созналась, – сказал он. – Не могла она слышать шаги в кабинете. И окно можно открыть только изнутри… А лестницу она сама приставила. И на подоконнике след от ботинка сама оставила. И ботинок нашли, и деньги…
– Сколько? – равнодушно спросил Марк Илларионович.
Ему интересно было знать, что произошло в доме Максютовых, но в данный момент он мог думать только о предстоящей встрече с Настей. Он почти не сомневался в том, что она придет на свидание с ним. Даже на старом месте побывал. От плакучей ивы, правда, остался только пенек, поросший кустарником. Но, как и прежде, по вечерам там должно быть тихо и свободно. Еще он проехал несколько раз мимо дома ее родителей. И увидел ее отца. Евгений Андреевич совсем старый, но ходит бодро. Екатерину Михайловну он не увидел, но главное, что у Насти есть повод отлучиться в родительский дом, а оттуда до заветного места у озера рукой подать… Сегодня он встречается с Настей. Все остальное для него не существовало.
– Двадцать четыре тысячи евро и бриллиантовое колье.
– Неплохо… А сейф как она открыла? Там же кодовый замок.
– Очень просто. Код очень давно не менялся, да и не сложный он, всего пять цифр, все разные. Пять кнопок использовалось, краска на них слегка подтерта пальцами…
– Сообразительность плюс метод научного тыка?
– Вот-вот…
– А может, она все-таки знала код?
– Откуда?
– Не знаю… Не видел я эту горничную, не могу сказать, симпатичная она или так себе?
– Симпатичная. Даже очень. А что?
– Да так… Может, хозяин дома с ней крутил… Это я так, просто в голову пришло. Досужие мысли не совсем досужего человека…
– Хозяин дома покончил жизнь самоубийством.
– Да, я слышал… А вы, кажется, расследовали это дело.
– Что там расследовать? Самоубийство.
– Провалился под лед.
– Если точней, нырнул в прорубь.
– Моржеванием занимался?
– Нет, в одежде нырнул…
– Может, столкнул кто?
– Нет, у него не было врагов.
– Кто вам такое сказал? Если он бизнесом занимался, то у него не могло не быть врагов.
– Не занимался он ничем.
– То есть как?
– Акции у него в нескольких доходных компаниях, он их в доверительное управление отдал. Ну, может, знаете, есть специальные управляющие компании…
– Знаю. Пакеты какие?
– Не понял.
– Пакеты акций какие, спрашиваю?
– А какими они могут быть?
– Контрольными, блокирующими или просто миноритарными…
– Какими-какими?
– Проехали…
Панфилову совсем не улыбалось проводить экономический ликбез.
– Бывает, из-за акций тоже убивают, – сказал он. – Если кто-то хочет к рукам их прибрать… Кто-то влияние за счет них расширить хочет, не обязательно конкурент… А еще акции вместе с наследством можно хапнуть… Кто унаследовал активы покойного?
– Ну, жена…
– Какая? Первая, вторая, третья…
– Законная. Алла Сергеевна… Ну, в права она еще не вступила, но дело решенное… А детям его треть от наследства досталась… А вы думаете, это жена могла его в прорубь столкнуть?
– Не берусь судить. Не знаю, где прорубь была… Знаю только, что озеро у них под боком…
– Да, озеро у них рядом. Возле своего дома он в прорубь и сиганул… Алла Сергеевна говорила, что он в последнее время был сам не свой, говорила, что в депрессию впал…
– Язык у нее без костей, сказать она все, что угодно, может…
– Ну, если уж на то пошло, то можно сына его в убийстве обвинить.
– Я слышал, сын в Сорбонне учится.
– Учился. Сейчас у него что-то вроде академического отпуска. В Москве он сейчас…
– Алиби у него есть?
– Не выясняли. Ясно же, что самоубийство.
Марк Илларионович внимательно посмотрел на Тараскина. Или делает вид, что ему все ясно, или действительно убежден в том. Скорее первое… Парень молодой, а Максютова даром что стервозная. Натура у нее чувственная, умеет она любить горячо, если это ей выгодно…
– Ну, ясно так ясно. На нет и суда нет…
Панфилов не был заинтересован в том, чтобы выгораживать богатую вдову. Просто ему совсем не хотелось вникать в дело, по которому никто не требовал у него отчета. Так, ради интереса поговорил о нем, пора и честь знать.
Он уже думал, что разговор закончен. Но Тараскин подбросил в погасшую было топку заминированное поленце.
– А на Аллу Сергеевну вы, товарищ капитан, напрасно наехали, – предостерегающе нахмурил он брови.
– Это уже интересно, – вскинулся Панфилов. – А если натура у меня такая, ненавижу, когда мне хамят?
– Чем она вам нахамила? Вы сами набросились на нее. За то, что не вас, а нас она вызвала на происшествие…
– Ну, погорячился немного…
– Она мне сразу позвонила, я как раз дежурил… О вас не подумала.
– Вас она знала лично, товарищ лейтенант?
– Да. А что тут такого? Я же работал с ней, по делу мужа…
– Ничего такого. Баба она красивая, не вопрос…
– Может, вас это и заело?
– Я не понял, мы что, выяснять сейчас будем, что да как?
– Скорее всего, будем. Но не сейчас. Назначат служебное расследование, возможно, мне придется его вести…
– Рапорт напишете? Или она сама будет жаловаться?
– Плохо вы меня знаете, если думаете, что я своего могу сдать… Сама будет жаловаться. Ну, а я все видел и слышал… Напрасно вы ее сукой назвали.
– А как она меня назвала?
– Плебей, кажется.
– По-вашему, я должен был стерпеть?
– Если по-моему, то да.
– Я не плебей, лейтенант.
– Но и не патриций… Патриции в милиции не работают…
– Плебей – это прежде всего оскорбление.
– Не спорю.
– Тогда какой разговор?
– И все-таки вы напрасно дали волю своим чувствам…
– Может быть. Но не вам меня учить, товарищ лейтенант.
– Да, конечно… Поеду я.
Тараскин улыбнулся так, будто движением губ разгонял темные тучи над головой Панфилова. И руку на прощание он подал с таким видом, как будто недоразумение исчерпано. Но это была всего лишь видимость. И грозовая туча будет, и гром грянет. Но Марк Илларионович ничего не боялся.
Гром грянул в тот же вечер. В самом буквальном смысле. Темные тучи, громыхание и блеск электрической стихии, ливень. Но Панфилов никуда не уходил. Стоял у озера как истукан, под дождем, в непромокаемой накидке. Он понимал, что при такой погоде Настя не придет, но уйти не смел. Так и простоял до самой полуночи.
Настю он так и не дождался. Но домой уходил в предчувствии грядущего счастья.
Дождь лил до глубокой ночи, но утром от туч не осталось ни следа. Чистое небо, бездонное, как глаза у Насти. И солнце во всей своей жизнеутверждающей красе, такое же жаркое, как любовь к ней…
А к обеду нагрянул майор Перелесов из города.
– Плохо, Панфилов, очень плохо. Жалоба на тебя.
– Сколько?
– Одна.
– От кого?
– А что, должно быть две или три? От разных людей?
Перелесов сообразил правильно. Но у него лишь догадки. Похоже, жалоб со стороны Грецкого не поступало. Или со стороны Максютовой.
– Нет, одна должна быть.
– Одна, от гражданки Максютовой. Как ты ее назвал?
– Так и назвал. Как она того заслужила.
– А конкретно?
– В объяснительной напишу.
– Напишешь. Обязательно напишешь. А также принесешь ей свои извинения.
– И это обязательно?
– Я бы сказал, первостепенно. Ты извинишься, а я проконтролирую.
– Ее сейчас дома нет, – совсем в том не уверенный, сказал Марк Илларионович.
Но Перелесов ему поверил.
– А когда она будет?
– Поздно вечером, – приплел он.
– Что ж, придется мне остаться здесь до позднего вечера, – не сдавался майор. – Вместе к ней поедем.
– Зачем ехать, тут пешком совсем чуть-чуть. Или мне на коленях к ней надо приползти?
– Не ерничай, Панфилов.
– Я не ерничаю. Просто смешно. Мне, капитану милиции, извиняться перед какой-то вертихвосткой…
– У этой вертихвостки роман с начальником… Э-э, не важно, что там, – спохватившись, отмахнулся от самого себя Перелесов.
– Роман с начальником РОВД?! Занятно!
– Ну, не то чтобы роман… Но я тебе ничего не говорил.
– А я ничего и не слышал…
– В общем, полковник Сагальцев настаивает…
– Ну, если сам Сагальцев… Хорошо, принесу ей свои извинения…
– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул Перелесов. – А то я уж думал, что давить на тебя придется… Да, хотел тебя спросить. Узнал, кто участок твой спонсирует?
– А что, Сагальцев не знает?
– А почему он должен знать?
– Ну, если он с Максютовой крутит. Она же должна быть в курсе?
– Я не знаю, что он там крутит. Не моего ума дело. И не твоего… Ты мне скажи, узнал или нет?
– Нет. Но обязательно узнаю.
Он не стал говорить про разговор с Грецким. Во-первых, Антон врал. А во-вторых, не хватало еще, чтобы начальник РОВД к нему для выяснения отправился. Сагальцев к нему с поклоном, а тот ему – жалобу на капитана Панфилова. Так, мол, и так, незаконный арест, ущемление прав человека, небрежное отношение к личности…
– И насчет Максютовой узнаю. Может, она уже дома. А вы пока пообедайте, отдохните.
Панфилов организовал обед в комнате психологической разгрузки, после чего вызвал к себе в кабинет Костромского, плотно с ним пообщался по интересующему его вопросу, сделал пару звонков и только затем вместе со своим начальником отправился к гражданке Максютовой.
Она была дома. Вышла к воротам, но во двор гостей впускать не стала. Каверзно улыбнулась, глядя на Панфилова в проем открытой калитки.
Марк Илларионович молчал, поэтому заговорил Перелесов:
– Вот, Алла Сергеевна, пришли к вам извиниться.
– Извиняйтесь, – ехидно ухмыльнулась она.
– Может, мы в дом пройдем? – спросил Панфилов.
– Еще чего! Здесь извиняйтесь.
– Извините, Алла Сергеевна… За то, что до конца не разобрались, извините… А то ведь ваш муж от руки злодея погиб, а мы его смерть на самоубийство списали. Нехорошо вышло…
– Что-что? – опешила женщина.
Она явно не ожидала от него такого подвоха.
– А может, вас устраивает такая версия?
Панфилов не просто смотрел на нее, он сверлил ее взглядом.
– Какая версия? – сглотнув комок в горле, дрогнувшим голосом спросила Максютова.
– Версия самоубийства. А что, овцы нет, а волки и целы, и сыты…
– Какие волки?
– А вот с этим разбираться будем. Дело поднимем, палец к носу прикинем. Веревочку нащупаем, дернем за нее, дверь, глядишь, и откроется…
– Какая дверь? Что вы несете?
– Очень много вопросов у меня к вам, Алла Сергеевна. Насчет вашего покойного мужа.
– Ну, знаете что! – в испуге, но дерзко возмутилась Максютова.
– Что-то уже знаем, что-то еще узнаем… Позвольте во двор пройти, хочу на место глянуть, где лунка была…
– Позволю. Как только постановление будет, так и позволю…
Максютова с треском захлопнула калитку – в бессильной, как могло показаться, ярости.
– Марк Илларионович, что это с вами? – осуждающе спросил Перелесов.
– Не люблю, когда из меня идиота делают! – гневно и подавляюще глянул на него Панфилов.
– Вы ее в чем-то подозреваете?
– Да, в убийстве мужа.
– У вас есть основания так считать?
– Да.
– Какие?
– Пока только предположительные. Надо будет с материалами дела ознакомиться.
– Какого дела?
– Уголовное дело, я так полагаю, не возбуждено. А материалы, смею надеяться, есть. И дело будет. Это я вам обещаю.
– Напрасно вы так! Такой прекрасный участок вам выпал! Не хотите же вы, чтобы вас в Забросовку отправили. Там такая дыра…
– Кто меня отправит? – резко, в яростном порыве спросил Панфилов. – Сагальцев?
– Почему Сагальцев? – растерянно спросил Перелесов.
– Потому что Максютова с ним крутит… Или вы мне этого не говорили?
– Не говорил, – совсем уже обескураженно мотнул головой майор.
– Но факт есть факт. И по этому факту дело о гибели гражданина Максютова списали на самоубийство…
– Не нашего это ума дело.
– Не вашего, вот и молчите. А мне палки в колеса вставлять не надо.
– Сложный вы человек, Марк Илларионович, – цокнув языком, сказал Перелесов.
– Даже не представляете, насколько сложный. И опасный…
– Зря ты, капитан, это затеял! Ох, и зря!..
Майор сел в свой «уазик», кивком головы пригласил Панфилова последовать его примеру.
– Я пешком. Тут недалеко.
– Ну, ну, пройдись пешком. Может, охладишь буйную голову… Мой тебе совет, вернись к Максютовой, извинись. И забудь о том, что мне наговорил…
– Вернусь, обязательно вернусь.
Перелесов уехал, а Марк Илларионович спокойным шагом пошел по улице элитного поселка. Гладкий асфальт превосходного качества, зеленые насаждения придомовых территорий, приятный ветерок, щебет птиц. Тишь да гладь, божья благодать. И не скажешь, что где-то рядом только что бушевали злые страсти…
Машина подъехала почти бесшумно, остановилась, мягко качнувшись на рессорах. Марк Илларионович уже знал, кто это снизошел до него, интуиция подсказала. Сердце учащенно забилось.
Сидящая в машине Настя кивнула ему, показывая на пассажирскую дверцу. Он все понял, сел в машину.
– Имею же я право подвезти участкового милиционера? – озоровато улыбнулась она.
– Подвезти? А может, увезти?
– Куда? – заинтригованно улыбнулась Настя.
– Куда-нибудь далеко-далеко. От мужа.
– От мужа?! Разве я говорила тебе, что у меня есть муж?
– А разве нет?
Марк Илларионович воспарил в райские облака, но Настя вернула его на бренную землю.
– Есть.
– Кто?
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Я думала, ты навел справки…
– Я хочу все узнать от тебя. Я вчера тебя ждал до полуночи…
– Дождь как из ведра лил.
– Я не в обиде.
– Разве я говорила, что приду?
– А я все равно буду тебя ждать. И сегодня, и завтра…
– Где ты раньше такой настырный был?
– Мне сказали, что ты умерла.
Настя остановила машину, порывисто повернулась к нему лицом, язвительно-жестко заглянула ему в глаза.
– Кто тебе такое сказал?
– Твоя мать ко мне в больницу приезжала… – обескураженно сказал он. – Я думал, она меня задушит…
– Моя мать… – недобро усмехнулась она. – Она могла… Не умирала я…
– Вижу, что нет.
– Видит он…
Настя снова тронула машину с места, повела ее по главной сельской улице. Проехала мимо административной площади.
– Ты как будто не знал, что мама спала и видела, как замуж меня за Грецкого выдать, – с изрядной долей осуждения сказала она.
– Знал.
– Вот она меня и выдала.
– За Грецкого?
– Да. Теперь я Грецкая Анастасия Евгеньевна… Уже семнадцать лет Грецкая…
– Я так почему-то и думал, – подавленно вздохнул Панфилов. – Видел его… И дочь у тебя Агата… Мать его Агатой звали, так, кажется?.. Неужели в ее честь?
– Я не хотела. Так она меня чуть живьем не съела… Вспоминать не хочется…
Машина свернула на узкую, поросшую травой дорогу, ведущую к озеру. Теперь Марк Илларионович точно знал, куда везет его Настя.
– Не хочется вспоминать… – продолжала она. – Черт с ней, с Агатой Никаноровной… Ты у меня до сих пор перед глазами стоишь…
Внедорожник не без труда пересек неглубокое русло небольшого ручейка. Настя остановила машину возле кустарника, где когда-то росла их любимая плакучая ива.
– Теперь оправдывайся! – потребовала она, пристально глядя ему в глаза.
– Что, оправдываться? – опешил он.
– Ты знаешь, что! Почему ты тогда, с Нонной!.. Это святое для нас место, не вздумай врать!
Панфилов потрясенно смотрел на нее… Плакучая ива у воды, своеобразный алтарь их любви. Действительно, святое место. Настя знала, куда его привезти.
– Я тебя ждал здесь… Ты должна была прийти… Но пришла Нонна. Сказала, что ты живешь с Антоном. Сказала, что родители квартиру ему сняли, а ты с ним… Сказала, что любишь меня, а живешь с ним…
Марк Илларионович забыл, сколько лет отделяет их с Настей от того рокового для них дня. Он чувствовал себя молодым лейтенантом Панфиловым, которому только что сообщили об измене любимой девушки. И так же, как тогда, ему вдруг захотелось вдрызг напиться.
– И ты поверил?
– Нет, но…
– Что, но?
– Я должен был осмыслить… У меня дома была бутылка… Потом Нонна пришла, еще принесла… А дальше все как в тумане… Пьяный в дым был, ничего не соображал…
– Но ты с ней спал?
– Кажется, да…
– Кажется?
– Ну да, она вроде бы со мной была. Но я ничего не помню… И ничего не чувствовал… Ты мне скажи, кто тебя надоумил прийти ко мне ночью?
Он снова стал капитаном Панфиловым. Дотошным, пытливым, подозрительным и разумно циничным.
– Кто, кто… – стушевалась Настя. – Антон сказал…
– А что ты с ним допоздна делала?
– Что, что… Отец его поздно за нами приехал. А в пути он колесо пробил. Сначала одно, потом второе. Поздно приехали… А он все зудел, что ты не дождешься, с Нонной закрутишь… Ну, я поверила. Пришла к тебе…
– Как-то хитро все закручено, ты не находишь? Нонна говорит мне, что ты с Антоном. А он тебе говорит, что я с ней. Одно к одному все… На подставу похоже…
– Да, но ты же спал с Нонной?
– Железная логика… Да, спал… Но она сама… Она хитрая, а я пьяный…
– Не важно.
– Все равно ты должна была разобраться… А ты таблеток наглоталась… Или не было ничего?
– Было. В больнице две недели лежала…
– Но не умерла.
– Нет.
– А мать твоя была…
– У тебя в больнице… – в глубоком и подозрительном раздумье продолжила за него Настя. – Я слышала, что ты разбился…
– К тебе ехал. Не справился с управлением…
– Значит, мама знала, в какой ты больнице… Мне говорила, что не знает… А я хотела приехать, спросить, почему так вышло…
– Не приехала, не спросила… А я думал, что ты правда умерла…
– Можно было приехать, проверить…
– Меня полтора года по госпиталям носило… А потом, если бы кто-то другой про тебя сказал, а то мать твоя. Я же не думал, что она такая дура… э-э, ну, такими вещами не шутят… Кто ж беду на родную дочь накаркивать будет…
– Выходит, что накаркала, – горько усмехнулась Настя. – Антона мне накаркала… Да и он сам как тот ворон надо мной кружил… И Нонна говорила, что ты с ней по большой любви лег… Запутали меня. Да я и сама запуталась…
– Запутали. Ты чуть до смерти не отравилась. Я чуть насмерть не разбился… Если б только это. Я ж без тебя как неживой был все эти годы… Все было, только тебя не было. Вроде бы все хорошо, а без тебя плохо…
– Ты женат?
– Нет… Уже нет…
– Значит, был.
– Да… Пять раз…
– Сколько? – изумленно глянула на него Настя.
– Много… Десять штампов в паспорте, пять о регистрации брака, пять о разводе…
– И кто в разводах виноват?
– Я, – кивнул Панфилов. – Всегда я.
– И чем тебя твои жены не устраивали?
– Тем, что сравнения с тобой не выдерживали… Все не то…
– Скажи, ты это сейчас говоришь серьезно? – пытливо и взволнованно смотрела ему в глаза Настя. – Или просто поиграть со мной хочешь? Скучно здесь, а тут такая интрижка…
– Ты для меня никогда не была интрижкой. Ты для меня – все и навсегда!
Он хотел было сказать ей, что нет и не может быть лучше женщины на свете, чем она, но Настя махнула на него рукой, призывая молчать. А потом вдруг порывисто прильнула к нему, закрыла ему рот поцелуем. И закружился мир в волшебном калейдоскопе радужных чувств и эмоций…
Он и она снова были на своем любимом месте у озера. Как тогда, девятнадцать лет назад. Но в этот раз оба понимали, что одними поцелуями дело не закончится.
Глава седьмая
Кресла уже подняты, пуговицы все застегнуты, из колонок мягкой проникновенной волной поднимается «My heart will go on» из «Титаника». Настя смотрит в окно, нервно перебирая пальцами кожаную обшивку руля.
– Я никогда не изменяла мужу… – с осуждением самой себя сказала она.
– Это не измена, – покачал головой Панфилов. – Это справедливость… Ты же должна понимать, что Антон подставил меня. Из-за него ты отравилась. Из-за него я попал в аварию…
– Думаешь, он на такое способен?
– Насколько я знаю, он не отягощал себя высокими моральными принципами…
– Он – мой муж, у нас растет дочь.
– Я мог быть твоим мужем. У нас могла быть куча детей… Но ведь нет ничего. Из-за него.
– Это еще доказать надо.
– Зачем?.. Ты просто разведешься с ним и выйдешь за меня замуж.
– Что? – встрепенулась она.
И недоуменно-взбудораженно уставилась на него.
– Разведешься с ним и выйдешь за меня.
– Ты в своем уме? По-твоему, это так просто?
– По-моему, да… Или ты любишь Антона?
– Нет. Никогда не любила… Не стерпелось, не слюбилось…
– Но у него бизнес в Москве, да? И дом у вас превосходный. Озеро, заповедник… А я простой участковый уполномоченный, ни кола, ни двора…
– При чем здесь это? – как на клинического идиота, глянула на него Настя. – Бизнес, дом… Да мне все равно, как жить, лишь бы счастье было…
– Я могу сделать тебя счастливой?
– Да, – немного подумав, твердо сказала она.
– Тогда в чем дело?
– Агата очень любит отца. Она меня возненавидит…
– Ничего, скоро она станет совсем взрослой. Все поймет. И простит…
– Может, когда совсем взрослой станет, тогда?.. – задумалась она.
– И сколько ждать?
– Два, ну, три года…
– Знаешь, я готов ждать тебя и три, и тридцать лет. Но знать, что ты спишь с Грецким…
– Я с ним не сплю… – резко сказала Настя. Но, спохватившись, раздосадованно добавила: – То есть стараюсь не спать…
– Но не всегда получается.
– Я не люблю его… Я хочу быть с тобой, но… Я не знаю, я должна подумать… Я должна решиться…
– Может, все-таки тебя смущает, что я простой милиционер… Так у меня квартира в Москве есть. Я там служил, жилье по очереди получил…
– Да, хотела спросить у тебя, как ты жил все это время.
– Ничего. Оклемался после аварии, дальше служил. До капитана дослужился. Как в анекдоте, ещетолько сорок три года, а ужекапитан. Бешеный карьерист капитан милиции Панфилов…
– Мне все равно, капитан ты или генерал…
– Генералом быть не каждому дано. Каждому свое…
– Мне все равно… Лишь бы…
– Что лишь бы?
– Лишь бы у тебя в паспорте шестой штамп не появился, о разводе…
– Так ты этого боишься?.. С тобой бы я никогда не развелся… И не разведусь… Что бы ты ни думала, ты все равно будешь моей…
– Не знаю. Меня смущает Нонна…
– Я ее и знать не знаю.
– Но ты с ней был… И у тебя было пять жен… При такой любвеобильности всякое может случиться…
– Не случится. Клянусь.
– Антон тоже клялся, когда… – начала было Настя, но сама же себя и осадила.
– Что, когда?
– Ничего.
– Он тебе изменял?
– Да… С Нонной… Через год после свадьбы. И я их в сарае застукала… На коленях ползал…
– Простила?
– А куда деваться? Агата тогда совсем кроха была. Куда я с ребенком на руках?..
– Логично. И где сейчас это яблоко раздора?
– Это ты про Нонну?
– Про нее.
– В Москве живет. Замуж удачно вышла… А тебе что?
– Да так… Боюсь, вдруг случайно увижу. Я, конечно, не кровожадный, но пару ласковых ей бы сказал… Никогда не бил женщин, а на эту рука чешется… Да ты не думай, не ударю…
– Я и не думаю… А увидеть ты ее можешь. Она иногда к сестре своей приезжает. Ты ее знаешь…
– Кого?
– Сестру младшую.
– Знаешь, никогда не был с ней знаком.
– Был. Ты с ней сегодня разговаривал, я видела…
– Да нет, ты что-то путаешь.
– В девичестве она Рощиной была, а сейчас – Максютова. Теперь ясно?
– Ясно, – озадаченно потер пальцами щеку Панфилов. – А я еще думаю, на кого она похожа… Кстати сказать, сходство так себе. Чего про тебя с Агатой не скажешь. Твоя дочь – твоя точная копия в юности…
– А чему ты радуешься? – подозрительно глянула на него Настя.
– Тому, что твоя дочь на Антона ни капли не похожа.
– Но это его дочь…
– А Максютова – сестра Нонны, – медленно, с расстановкой проговорил он.
– Что, покоя не дает? – колко усмехнулась она. – Алла очень красивая… Муж на руках ее носил…
– Мне все равно, какая она. А то, что муж на руках носил… Если на руках носил, значит, любил…
– Конечно, любил. Стал бы он со старой женой разводиться из-за нее…
– А он развелся… И сколько лет в новом браке жил?
– Два или три года. Что-то около того…
– Не так уж много, чтобы разлюбить… Красивая жена, дом, достаток… Скажи мне, чего он в петлю полез? То есть в прорубь…
– Не знаю… Я сама была удивлена, когда узнала, что он покончил жизнь самоубийством. Павел Иванович собирался жить долго.
– Ты с ним разговаривала на эту тему?
– Да. Они у нас в гостях иногда бывали. Антон приглашал…
– Значит, не собирался он умирать.
– Нет… А ты что, хочешь до истины докопаться?
– Не знаю. Надо бы заняться. Но мне сейчас не до того. Я сейчас только о тебе могу думать. А все остальное из головы позорно бежит…
– Так же позорно я должна бежать от собственного мужа, – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала она.
– Это тебе решать.
– Кстати, он не знает, что ты здесь.
– Он?! Не знает?! – изумленно вскинулся Панфилов. – Он что, не говорил тебе про меня?
– Нет. А вы что, уже виделись?
– Да, позавчера… Он сам ко мне подъехал. Утром. Кстати сказать, с глубоко похмелья…
– Позавчера?.. Да, было. Из Москвы поздно вернулся, хорошо подшофе. Презентация нового салона. Он бытовой и компьютерной техникой торгует… А утром снова в Москву поехал, один, за рулем. Я его пускать не хотела, да разве ж его удержишь?..
– А я, представь себе, удержал. Прав его лишили, он у меня в камере почти весь день провел…
– Странно. Я не знала.
– Действительно, странно… Максютова знает, а ты нет…
– Кто знает? – встрепенулась Настя.
– Алла Максютова… Она сказала, что весь поселок знает, как я с твоим мужем обошелся. Скандал мне устроила…
– Весь поселок знает?.. У меня подруги в поселке есть. Если бы все знали, я бы тоже узнала…
– Вот я и говорю, что странно… Значит, ты с Нонной его застукала, через год после свадьбы… А она в Москве живет, да?
– Это ты о чем?
– Ну, и у него офис в Москве.
– Да. Но это же не значит, что у них… А может, и значит… Ты меня не обманываешь? – с подозрением спросила она.
– Нет. И в заблуждение ввести не пытаюсь… Да ты и сама знаешь, что муж твой не ангел…
– Знаю… Но это мои личные проблемы…
– Теперь это наши с тобой проблемы… Что бы ты ни думала, а тебе от меня никуда не деться…
– А я все равно подумаю, ладно?.. Мне уже пора…
– Когда ты дашь мне ответ?
– Завтра. В семь вечера. Здесь, на этом месте…
Она не побоялась подвезти его к опорному пункту. По пути он показал ей дом, который снимал.
Вечером он пришел домой, прямо в одежде завалился на кровать, положил руку на лоб. Раздражающее тиканье часов на фоне угнетающей тишины, отнюдь не вдохновляющая ветхость вокруг. Бросить бы все да уехать поскорей, вместе с Настей… Если завтра она скажет «да», он тут же увезет ее далеко-далеко. А скажет «нет», все равно увезет – похитит, украдет, но она будет с ним. Вопрос, как дождаться завтра, когда секунды тянутся как минуты, а часы как целая вечность… На озеро сходить, у воды посидеть, но без Насти там тоска смертная…
Он пытался заснуть, чтобы сном убить вечер, но тщетно. Так и пролежал на койке поверх одеяла до самой полуночи. Потом все-таки встал, вышел во двор.
Ночь, звенящая тишина, небо затянуто тучами, прохладный ветерок с озера. И еще едва уловимый шум мотора, как будто катер по воде идет.
Он спустился к озеру, встал на шаткие мостки над водой, присмотрелся.
По воде с шумом двигалось темное увеличивающееся в размерах пятно. В конце концов он различил силуэт моторной лодки. Да, он не ошибся в своих предположениях.
Чем ближе была лодка, тем больше Панфилов убеждался в том, что плывет она к нему. Она уже совсем близко, сбавляет ход. Отчетливо виден контур плексигласового ветрового стекла. За рулем женщина… Глиссерная лодка вплотную подошла к мосткам, остановилась, качнувшись на волне. За рулем Настя.
Панфилов почувствовал, как за спиной раскрываются крылья. Заунывная ночь вдруг стала лирично-романтичной. Небо вдруг просветлело, хотя луна и не думала выныривать из-за туч.
Настя бросила ему веревку, он поймал ее, прикрепил к опорному бревну импровизированной пристани. Подал руку любимой женщине, помог ей взойти на мостки.
– Ты меня ждал? – спросила она.
– Да.
Не думал он, что Настя может приплыть к нему на лодке. Но при этом он не врал. Ведь он действительно ждал ее. Пусть не сегодня и не здесь…
– Оказывается, все просто. Мой дом на берегу и твой, а озеро одно…
Настя улыбалась, но чувствовалось, что она очень взволнована, и, похоже, не только встречей в ночи.
– И ее тоже, – добавила она, изменившись в лице.
– Чей ее? – не понял Марк Илларионович.
– Рощиной… То есть Максютовой… Это наша лодка… – кивнув головой в сторону катера, сказала она. – И Антон мог ходить на ней к этой… По ночам… У них был секс…
– Ты в этом уверена? – пристально посмотрел на нее Панфилов.
– Да.
– И когда ты об этом узнала?
– Сегодня… Письмо вечером пришло, на электронку, в мой ящик. Открыла, а там видеофайл… Алла и мой Антон… – в расстроенных чувствах Настя прикрыла ладонью глаза, чтобы он не видел, как она морщится. – Ты как в воду смотрел…
– Я?! Как в воду смотрел? – удивился он. – Разве я говорил, что Антон твой с Максютовой грешит?..
– Нет, но намекал…
– Я говорил, что Нонна в Москве живет, а не ее сестра…
– Какая разница, что с той, что с этой?
– Это верно, разницы нет… Пошли в дом, холодно здесь.
– Холодно. Ты бы меня чаем напоил.
– И чаем напою. И коньяк у меня для согрева есть.
Он повел ее в дом, который вдруг вновь стал таким притягательно уютным. Посадил Настю на диван, накинул ей плед на плечи. Налил воды в электрический самовар. Немного подумал и затопил печь.
– Ты такой заботливый, – нежно улыбнулась ему Настя.
– Для тебя – любой каприз.
– Я ушла от Антона.
– Я этому только рад. В Москву тебя увезу…
– Я не против… Но как быть с Агатой?
– Она твоя дочь, она с тобой после развода должна остаться.
– Должна. Но не останется. Она привыкла жить в комфорте… Это мне все равно, лишь бы с тобой, а ей сыр в масле подавай…
– Где она учится?
– Здесь, в поселке.
– В обычной школе?
– Нет, в частной… Вернее, экстернат частной школы. Подруга у нее в поселке, а у той мать раньше учителем работала. У них в доме что-то вроде экстерната, несколько девочек, в школу раз в неделю ездят. Очень удобно…
– В Москве учиться будет.
– Она не хочет в Москве. Антон мог бы ее возить, а она не хочет. Ей здесь нравится. Подруги у нее здесь, теннисный корт, профессиональный тренер… Ей здесь очень нравится… Да и отца она любит. А ты, извини, чужой для нее дядя…
– Чужой, – не стал спорить Панфилов. – Но я постараюсь стать для нее своим. В отцы набиваться не буду, поздно уже. А подружиться с ней, думаю, сможем…
– Если она с нами жить будет.
– Поверь, все будет хорошо…
– Лишь бы ты меня не обманул.
– Никогда. И ни за что.
Он напоил Настю сначала чаем, затем коньяком. Разогрел, уложил в постель. Сам забрался к ней под одеяло… Счастье на земле есть, никогда он не был уверен в этом так, как сейчас…
А утром дверь содрогнулась от сильных ударов. Панфилов сорвался с кровати, глянул в окно. У крыльца стоял взбешенный Антон Грецкий, а с ним еще два типа устрашающей внешности.
– Кажется, твой муженек пожаловал, – сказал он, спешно натягивая брюки.
Настя испуганно натянула на себя одеяло, накрылась с головой.
– Не бойся, все будет в порядке…
Марк Илларионович только успел надеть рубашку, когда дверь слетела с петель и в дом ворвался красный от бычьей ярости Грецкий.
Панфилов встретил его огнеметным взглядом хищно сощуренных глаз. Усилием воли он загнал страх в глубь себя, сам превратился в грозовую тучу. Грецкий остановился как вкопанный, словно напоролся на невидимую стену. Но как был, так и остался на пике неистовства.
