Владимир Ераносян
Раскол

Полная версия

– Мне нужны голоса этих баранов. Кстати, это чучело – ты, а не Кравчук, присмотрись. Они тебя несут.

Шаруну стало не по себе, когда его глаза разглядели надпись на дощечке, которая болталась на чучеле, а уши проглотили мощный взрыв тысяч голосов. Люди шли под его окнами и кричали по слогам: «Шарун – вор!» Черная краска на дощечке скандировала вместе с демонстрантами той же фразой: «Шарун – вор».

– Кажется, они решили сжечь меня, – как полоумный прошептал Шарун, увидев, как один из демонстрантов принялся под всеобщее улюлюканье поджигать чучело. Сорочка вспыхнула мгновенно, торчащая на древке восковая голова с соломенным париком за секунду сгорела дотла.

– Шарун – вор! – орали демонстранты, остановив свое шествие прямо напротив центрального входа в офис. Шарун сопротивлялся подступившему желанию метнуть в толпу гранату. Ломов дружески постукивал его по плечу. Точно так стучат по спине тому, кто подавился. Повод подавиться был. Костью в горле застряла людская злоба.

Вдруг звон разбитого стекла саданул по ушам. Хотел метнуть он, а бросили в него! Правда, пока лишь камнем в окно его кабинета. Увесистый осколок чуть не угодил в лицо. Шарун заметался по кабинету, выкрикивая как умалишенный:

– Арестуйте этих скотов!

Ломов уже отдавал приказ начальнику милиции:

– Арестуйте зачинщиков беспорядков и передайте дело в прокуратуру!

– И теперь ты станешь утверждать, что они все это делают, как энтузиасты? – прошипел Шарун.

– Да нет, похоже, нескольким из них все же заплатили.

– Но кто!?..

– Уж они-то этого не скажут точно. Я уверен, что тот, кто нанимал этого метателя, ему не представился. Можно только догадываться. Кто тебя так не любит? Пожалуй, многие. Но тут ничего личного. Политика…

 ****

Когда Борис входил в кабинет к Елене, он заметил, как суетился перед дверьми начальник охраны Петылицын, пытаясь придать своему лицу печать смятения. Петылицын неловко улыбался и покашливал. Борис по привычке не видел его в упор, несуразность в движениях командира «молотобойцев» не бросалась в глаза, иначе он не вошел бы так сразу, как обычно входил.

Ее не было в кабинете. «Наверное, в спальне», – Борис негромко кашлянул. Безрезультатно. В голове бессознательно вырисовалась странность в поведении Петылицы-на. Ему все стало понятным, когда из спальни донесся испуганный мужской шепот. В сердце защемило. Борис знал, что Елена время от времени развлекается со смазливыми жиголо. Он много раз видел, как к особняку подвозили нарядных красавчиков-юношей. Для него все эти женоподобные денди были на одно лицо. Она играет с ними, как с куклами. Обретя власть и деньги, она стала большой развратницей.

«Как я с самого начала я не разглядел в ней стерву. Сука!» – Борис старался подавить в себе ярость. Единственный способ заглушить эмоции – раздумье.

Ведь он мужчина, он себя уважает и не допустит глупых приступов ревности, тем более, что теперь они будут выглядеть еще бестолковее в ее глазах, чем раньше. «Она не заслуживает моей любви, но почему мне так больно? Возьми себя в руки. Смахни гнев с лица. Опомнись, у тебя, по сути, нет никаких прав на нее. Абсолютно никаких. Ты даже не был с ней в близости, ты только мечтал об этом всю жизнь. И не смог добиться. Хотя бы силой. Нет, парень, не хитри сам с собой. Ты бы не смог, потому что слюнтяй, потому что любишь по-настоящему и навсегда. Безответная любовь. Признайся сам себе – ведь безответная же! А безответная любовь сродни болезни. Страдаю только я, люблю только я. Она, правда, тоже любит, но лишь себя и свои проекты. Она даже боится привязываться к кому-нибудь из своих сладких мальчиков, не хочет привыкать и поэтому меняет их, как перчатки. Волчица – и благодаря этому многого добилась, а эти молокососы просто не в меру самолюбивые болваны», – так размышлял Борис, невольно прислушиваясь к потрескиванию дров в камине.

У каждого из этих юношей, выхоленных и зализанных гелем, здесь были свои интересы. В покои Матушки они попадали по-разному. Родионова занималась с ними любовью как бы между делом, но нельзя сказать, что она сквозь пальцы смотрела на эти связи. В таких случаях говорят: решила оторваться на старости лет, наверстать упущенное.

Она сделала себе поблажку и почти не осуждала себя за этот грех, почти… Ей не нравились секс-машины с недельной щетиной, большие и волосатые. Организм требовал нежных, ласковых мальчиков с правильными чертами лица, умными глазами, гладко выбритых, с красивой фигурой и ровными плечами. Такие мальчики тянулись к ней – еще бы, ведь Матушка считалась в городе чуть ли не самой крутой. Это было главной наживкой для любопытных юношей, готовых трахнуть даже трехсотлетнюю черепаху Тортиллу ради сомнительной возможности одним махом сменить дно на седьмое небо.

Вряд ли жизнь этих симпатичных мальчиков до знакомства с влиятельной леди можно было считать дном, но в силу сопоставления с роскошью и расточительством Матушки и ее бесшабашного окружения, вследствие юношеского максимализма, среднего не было дано. То было дно, а это – круто. Точно так же вряд ли уместным было сравнение блистательной Родионовой с Тортиллой. Вербовщики, по-просту сутенеры, эдакие держатели своеобразного гарема, особо не утруждали себя, оказывая ей услуги. «Мадам» была супер.

Кое-кому из жиголо дозволялось присутствовать в свите Родионовой на приеме в новом доме мод, на вечернем рауте в каком-нибудь загородном особняке или откушать яств со шведского стола на закрытой премьере в национальной опере имени Шевченко. Они тщательно пережевывали деликатесы на расстоянии вытянутой руки от спикера парламента, а иногда удавалось перекинуться словцом с Виталием Кличко или поболтать ни о чем с Софией Ротару. Если случалось такое, то в упрямые головы этих эгоистов клином всаживалась тревога о том, как бы удержаться, не сглупить.

Молодость! Как она безрассудна, не всегда бескорыстна, но всегда быстротечна…

Самым ненавистным из всех любовников Родионовой для Бориса был один высоченный брюнет по имени Юра, со смуглой гладкой кожей, чуть раскосыми глазами и прямым носом. Борис считал его самым хитрым и потому готов был убить его первым… Хитрость и коварство этого юноши, по мнению Бориса, заключались вот в чем. Он отказывался принимать от Родионовой деньги, проникновенно говоря ей о том, что с любимой женщины ни денег, ни подарков брать не будет, что для него высшее наслаждение быть рядом с его обожаемой королевой, что большего для него не надо. Словом, лепил из себя любовника-мученика, всем сердцем любящего и рассчитывающего на взаимность, не забывая при случае пустить слезу. И так искусно вошел в роль, что заставил поверить многих. Что касается Родионовой, то ей, по крайней мере, была интересна эта игра. Юноша врал очень технично.

Борису это действо было отвратительно. Ну, а парню все это не мешало получать от своей королевы денег и подарков больше всех. Единственное, чего не учел юноша, так это того, что у его королевы при таком богатстве выбора альтернатива таки была. Плюс жажда новизны, ведь ничто не вечно под Луной… Мальчишка стал ей надоедать. Сегодня Родионова решила устроить с ним прощальный вечер и одарить его последним презентом на память. В очередные же фавориты попал легкомысленный жиголо, выполняющий свои постельные обязанности холодно, без лишних вздохов. Новый мальчик довольно сносно имитировал независимый нрав и более или менее ровно строил из себя Бельмондо, который нарасхват.       Подобная самоуверенность, почти правдоподобная, не сходящая с лица маска безразличия, плавно переходящая в кислую мину, – это была новая постановка взаимоотношений со своей благодетельницей. Это было новое веяние, новая волна, именно то, чего требовал текущий момент.

Паренек угадал и выбрал нужный стиль поведения. Делал вид, что не дорожит хозяйкой. Хотя делал это очень осторожно, не перегибая палку. На самом деле ему было очень трудно, а то, что Родионова и с этим пареньком играла белыми, являлось очевидным фактом. Новые правила были интереснее для нее потому, что подкупали своей новизной. Ею, видите ли, не дорожат! Однако исход был предопределен. Либо ей надоело бы это быстро, либо, – в том случае, если б она почувствовала, что привыкает к человеку, – пинок под зад чуть позднее.

Парню бы повезло, если бы пинок был образным, а не буквальным, наотмашь. Не хватало еще сердечных дел… К сердцу Родионовой путь преграждал изощренный разум. Она давно убеждила себя в том, что умеет не давать волю чувствам. Она считала себя одиночкой. Такой же одинокой волчицей ее представляли себе другие.

Но сердце неподотчетно мозгу, пульс Родионовой бился учащеннее, когда она думала о своем материнском долге. Она понимала, что разврат, которому она предается с мальчиками, по возрасту такими же, как ее сын – большой грех. Но что-то черное внутри отбрасывало покаяние каждый раз, и с каждым разом все легче и бесцеремоннее. И она снова не осуждала себя за предание искушению. Почти.

Зато за двоих осуждал Елену Борис. Каменным истуканом стоял он в пустом кабинете, застряв на мысли, зачем же он сюда пришел. И если бы не видеокассета, которую он держал в руке, то не скоро бы вспомнил. «Соберись, возьми себя в руки…» – злость встряхнула его. Эта сука думает, что на ней свет клином сошелся. И больше всех в этом виноват, конечно, он. Повернуть бы время вспять, возвратить все назад…

С каждым годом она становилась все дальше и дальше от него. Теперь она чужая. Это она втянула его в грязь, она сделала его таким. «Зачем ты держишь меня у себя под боком? Я теперь для тебя не мужчина, я – советник… Будь ты проклята, тварь. Я тебя ненавижу. Господи, накажи ее, накажи эту машину или верни ей человечность. Или ты мстишь мне, наказываешь меня за мои грехи? – Борис закрыл глаза. – Как же мне больно».

Он вдруг захотел выскочить отсюда, но остался: «Какого черта не вышел сразу? Столько простоял здесь, идиот! Сейчас она выйдет… Главное, чтобы речь была связной, дело ведь действительно серьезное, а ты думаешь… О чем ты думаешь? Что, мало у тебя было женщин?» – самоуспокоение такого рода обычно действовало, когда он думал о Елене наедине с собой, но в этот момент…

Дверь спальни откатилась по рельсикам в сторону. Вышла Елена. Она была в длинном шелковом халате небесного цвета, туго завязанном поясом. Волосы были распущены. Губы чуть вспухли и порозовели. Прищуренные глаза привыкали к свету. Там, в спальне, на кровати нежился очередной сосунок. «А может, убить его при ней, чтоб знала, а ее трахнуть, наконец? Избить, как суку, и трахнуть!»

Борис не сделал бы этого, но сама мысль, что в принципе сделать это он может, его порадовала и немного успокоила. Он готов был говорить, ему надо было что-то говорить, о чем-то спорить. Она не должна видеть его замешательства. Хватит, прошли те времена. Благо, было о чем говорить. « С тоном как-нибудь сориентируюсь…»

– Вечер добрый, Елена Александровна. Я не вовремя? Ты уж прости, дела привели. У нас возникли проблемы в Крыму. События там разворачиваются не по нашему сценарию.

– Не тяни резину, говори толком, по существу, – обрезала Родионова и опустилась, тяжело вздохнув, на кресло у камина. Она резко швырнула в топку полено, ей не терпелось узнать, какие вести из Крыма принес Борис.

Крымские дела с недавних пор приобрели для Родионовой особый статус. Она считала затеянную игру на полуострове проектом своей жизни. Это была крупная авантюра, имеющая все предпосылки к успеху, и не ввязаться в нее означало для Матушки жалеть после об этом и клясть себя за упущенный шанс сделать нечто великое. Она неестественно медленно моргала, напряженная и готовая слушать. Борису же показалось, что в мыслях Лена все еще в спальне. Он так и не научился понимать ее по выражению лица.

Борис начал с фактов:

– В общем, дела такие. Только что получен факс из севастопольского филиала банка «Эльвира» и Церковного банка. Крупные кредиторы не возвращают деньги. Один потерялся, другой пошел в отказ, говорит: «Не брал заем», и что будет разговаривать только через суд. В обоих случаях залог оказался фиктивным. Получено сообщение от наших друзей из окружения главы СБУ генерала Марчука… Цезарь, на которого мы смотрели вполглаза, собирал сходку на теплоходе «Тарас Шевченко». А начальник МВД Крыма, видно, кормится из двух лап. Буквально час назад я разговаривал с ним по телефону и вынес из этого разговора одно: на ментов нам лучше не рассчитывать. Лена, я, честно говоря, считаю ошибкой, что мы сунулись в Крым в тот момент, когда и так дел невпроворот. Никогда не было столько политики.

– По этому поводу мы уже общались, и тогда, кажется, я сумела тебя убедить, – перебила его Родионова. – Но я смотрю, как только запахнет жареным, тебя сразу тянет в кусты, Боря. Политика – это наш козырь. Мы, а не наши враги, проводники политики государства на полуострове. Мы в глазах президента Украины – сила, способная умерить пыл сепаратистов.

Услышав такое, Борис изумился. «Зарвалась», – подумал он.

Родионова продолжала:

– И этим надо пользоваться. Усвой же наконец простую истину. Нужно ловить момент. Все институты власти в Крыму наши: служба безопасности, суды, правоохранительные органы, таможня, налоговая инспекция, телевидение, парламент… Вся светская власть. Единственная проблема – население. Но и оно неоднородно. И нам стоит обнажить и подчеркнуть эти различия. Лучше, чем через религию это не сделать! За счет нас президент убивает двух зайцев. Мы насаждаем в Крыму украинскую автокефалию. И главное, собственно, ради чего мы полезли туда, – мы налаживаем кредитно-финансовую систему, полностью подотчетную Киеву, открываем филиалы киевских банков. Мы провозглашаем, что успех любого бизнеса в Крыму зависит от лояльности к законам Украины. Это должна сделать я, потому что если это не сделаю я, за это возьмутся другие. Курорты – главный приз.

Борис посинел от злости. Уже в который раз Елена таким образом ставила его на место. Она всегда разговаривала тихо, и чем тише был ее голос, тем жестче был смысл фраз. Когда она хотела выбить человека, с которым общается, из колеи, она говорила очень тихо. Сейчас был именно тот случай. Однако Родионова, увидев, что добилась своего, сменила интонацию:

– Твое недоумение и настороженность не понятны. Когда мы начинали в Киеве – мы не афишировали себя. Теперь мы меняем тактику, на что ты реагируешь болезненно. До сих пор ты сомневаешься, Боря, а я не хочу, чтобы ты утонул в собственных сомнениях. Они только мешают делу. Обратной дороги нет. Мы не подпольщики. Полная легальность, четко очерченные цели. Ничего страшного не произошло. Естественно, наступили кое-кому на мозоль, а надо было давить сразу. Роланда пока придержим. Я ему сама позвоню. А то он сгоряча докажет миру, что конец света возможен в отдельно взятом городе. Поручим дело Петылицыну, пусть берет своих «гоблинов», дадим ему еще пару проверенных ребят из ЦСБ, и договорись с этим Бульбой из УНСО, пусть даст несколько своих фанатиков. Он не знает, как отблагодарить меня за те контейнеры с оружием…

Борис вспомнил про тот случай. По распоряжению Матушки он отрядил тогда адвоката клана Лисовского, который лично выезжал на границу «подмазывать» таможню. Бульба не мог по-нормальному сунуть взятку, таможенники подумали, что их прощупывает Безпека – и ни в какую. Лисовский разговаривал от имени Бориса, и у него взяли деньги. А теперь Матушка посчитала, что черед националистов оказать услугу, отплатить «добром за добро». Тем паче, что Бульба хвастался своими снайперами, которые вернулись из Грузии и выполнили, по его словам, личный заказ Шеварднадзе – ликвидировали какого-то типа, на котором облажались даже наемные киллеры.

– Дадим этих стрелков на усиление Петылицыну, – расставила точки над «i» Родионова, – и наделим его всеми полномочиями. Пусть вышибет всех врагов наших из Крыма, пусть разберется там с Цезарем, его двурушническая позиция меня настораживают. Вообщем, снаряжай бригаду и отправляй завтра утром. Экипируй людей под спортивную команду, чтобы все в одинаковом были. Устроим в Крыму «спартакиаду». Да, позвони, чтобы встретили и позаботились о размещении, чтобы все было без засветки. Держи меня в курсе.

– Стало быть, война… – Боря все еще был не в своей тарелке, но перемолов услышанное, он представил себе такое, от чего не мог прийти в восторг. Задав вопрос, Борис сразу пожалел об этом. Во взгляде Елены он прочитал негодование. Она вновь заговорила очень тихо:

– К чему договариваться по нескольку раз об одном и том же, выкраивать у кого-то уступки, если можно забрать все разом. В свое время я шла на переговоры, когда чувствовала, что меня прижали, что я пока не собралась с силами, чтобы драться. Сейчас другая песня. Я вхожа на самый верх, ты прекрасно знаешь. И что бы мои люди ни делали в Крыму, для этой высокой аудитории я всегда сумею преподнести сделанное в выгодном свете. Вспомни, когда мы наводили справки о крупнейших дельцах Крыма через Безпеку, проходила информация, что некоторые из них через подставные фирмы финансируют пророссийское движение в Крыму. Так что есть повод шлепнуть кое-кого как неугодных державе врагов. Пусть считают меня бандеровкой, сейчас это модно. С УНСО дружбу вожу, чем не бандеровка!

Борису показалось, что Елена развеселилась, ее тон стал слегка задорным. Так виделось со стороны. На самом же деле, когда Родионова хотела окрепнуть в собственной правоте, то размышляла вслух, растолковывая трудные ребусы не столько для других, сколько для самой себя.

– Теплое море – мечта всей моей жизни, я буду там хозяйкой. Построим терминалы, международный аэропорт, новые фешенебельные отели на Южном побережье. А до этого заполучим уже действующие курорты. Опыта нам не занимать. Да, я согласна с тобой: много политики. Я сама старалась избегать ее, но оказалось, и политическую карту можно кропить. Киев пока выигрывает у Москвы спор по Крыму. И мы выиграем его до конца. Они уже опоздали, когда согласились в Белой Веже закрепить за нами этот блапгодатный край. Требовать назад подарки – непорядочно. Поздно спохватились. Я нужна официальной власти, ведь у меня теневые бразды правления, ведь со мной можно болтать неофициально, можно попросить, чтобы я устроила серию шумных убийств, пару эффектных взрывов, нагнала страху на зевак.

– Они тебя сдадут, как только в тебе отпадет надобность… – не согласился Борис.

– Что ж, безвыходных положений не бывает, сделаем разворот на сто восемьдесят, – стояла на своем Родионова, – изобразим верноподданнический экстаз. Какая нам разница, проукраинский председатель Верховного Совета или пророссийский президент. Ха-ха! Сменим Родину. Правда, российский ставленник наверняка не будет ручным. А в Киеве у нас все схвачено. Для нас сейчас главное – выиграть время и укрепиться на полуострове, пока путь туда из России наглухо закрыт, – все это она выпалила на одном вдохе, не видя перед глазами ничего и никого. Борис почувствовал в ее голосе какую-то нездоровую одержимость.       Родионова, расслабившись, заговорила снова, уже обращаясь к Борису:

– Ну что, все еще сомневаешься? Не нравишься ты мне в последнее время. Неужто стареешь? Рановато. Или устал? Нет, Боренька, ты уж извини, без тебя как без рук. А может, личные проблемы?..

Она спросила это между прочим и наверняка продолжила бы так: «Подыщем тебе красивую девушку», – или: «Пора тебе, наконец, обзавестись женой». Борис взорвался. Он хотел кричать, но сердце продиктовало устам ответный вопрос:

– Не слишком ли много времени ты мне уделяешь? Ведь тебя там ждут, – напряженным голосом произнес Борис, кивнув на дверь в спальню.

Родионова изумилась, заметив, как наполнились влагой глаза Бориса. «Это уже чересчур, второй случай на день, – подумала она. – Столько времени прошло, а он еще не переболел мною. Нет, с этим пылким влюбленным надо что-то придумать. Потом. По два раза на день решать амурные вопросы я не в состоянии. Этот Юрочка в спальне тоже плачет, как девочка. Надо быть жестче, надо отправлять восвояси сразу, не устраивать прощальных вечеринок. Сейчас выпровожу этого кукловидного любовника. В конце концов, за удовольствие заплачено. А как быть с Борей? Да никак. Поставить его на место – и баста».

– Я сама разберусь, где и кто меня ждет, – ледяной взгляд Родионовой обдал Бориса холодным ветром. Это говорила Матушка. – Ты находишь, что я уделила тебе много времени? Тогда впредь твоя персона не будет удостаиваться такой чести. Ты утомился. Вместо того, чтобы давать дельные советы и помогать, ты лишь споришь и сомневаешься. Иди и выполняй распоряжение. Слава Богу, в тебе еще не умер исполнитель. Да предупреди Петылицына, чтобы не было утечки информации. Все, я вызову тебя, когда созрею для общения с тобой. Не смею задерживать. – Не простившись, Родионова повернулась к камину лицом, взяла со стеклянного столика колокольчик и позвонила. Явился лакей, она приказала вызвать тапера.

Борис уже выходил из кабинета, как вдруг заметил боковым зрением, что из спальни высунулся альфонс. Ему стало еще сквернее, когда он пригляделся к показавшейся фигуре. Это был ненавистный ему Юра, почему-то одетый и какой-то то ли мокрый, то ли заплаканный. Борис вышел, хлопнув дверью.

В голове был шум, как в черноморском рапане. Он проклинал себя за слабовольность, за то, что не может вычеркнуть Лену из своей жизни. Он шел делать то, что велела хозяйка, и вспоминал, как очень давно он пытался ее удержать, говоря ей, что сделает ее королевой.      Тогда он был никем, он был простым приходским садовником… А кто он теперь – тоже никто, исполнитель чужой воли. Нет, он исполнитель ее воли. Откуда у нее эта патологическая одержимость, всего ей мало! Может, сказывается обделенность молодости, а может, надломленность в психике – следствие того самого злополучного шантажа, в результате которого она оказалась в Киеве…

«Она хочет доказать сама себе, что без постороннего вмешательства представляет из себя женщину, равной которой нет. Она себя или чрезмерно любит, или безгранично ненавидит? Скорее ненавидит. Елена несчастна, и я должен быть рядом. Я буду делить свою любовь к ней на нас двоих. Получится ли исправить искаженное, вернуть чистое? Время покажет. Я уже столько жду, что готов ждать всю жизнь. А есть ли оно, это время? Она так спешит, что можно и не успеть…»

Следом за Борисом Родионова выпроводила надоевшего жиголо, ей осточертело слушать мурлыканье распустившего нюни юноши. Хотелось побыть одной. «Слишком много почестей для высокооплачиваемой проститутки», – подумала она и сухо сказала:

– Юрий, в твоих услугах я больше не нуждаюсь. Счастливо.

Юноша ушел. В дверях он столкнулся с прибывшим по вызову тапером по прозвищу Бетховен.

При виде тапера Родионовой стало легче, шестидесятилетний Бетховен с пушистыми седыми бакенбардами сел за рояль. Родионова забывалась, когда он играл. Сейчас ей хотелось именно этого – убежать от действительности, от прошлого, даже от будущего.

Бетховеном пианиста прозвали, потому что он подобно угрюмому автору мировых музыкальных шедевров был глух. Во всяком случае, если бы кто-то задался целью поговорить с Бетховеном, тому пришлось бы очень сильно постараться, чтобы достичь цели, не надорвав глотки. Скорей всего, именно это послужило одной из причин того, что Бетховен вышел победителем в конкурсе на личного тапера Матушки. Престарелый Бетховен так свыкся со своим новым прозвищем, так гордился своей работой, что прямо-таки расцвел и помолодел.

Он пришел на устроенный в Национальной опере конкурс наобум, никак не считая, что его недостаток посчитают продолжением его достоинств. Виртуозом он не был, но репертуар, которым он владел, пришелся Родионовой по душе. Он играл классику – сонаты и увертюры Моцарта, Баха, Бетховена, однако Родионова чаще всего заказывала вальсы и оперетты Штрауса, особенно его «Сказки Венского леса». Тапер заметил, что никакая другая музыка не имеет на его хозяйку такого воздействия, как этот чарующий вальс.

Она напрягалась, ее глаза широко раскрывались, но, похоже, ничего не видели или видели нечто воображаемое, мистическое. Она думала о чем-то своем, замуровывая свой дух в собственном теле или, напротив, паря над ним и созерцая мир с отрешенных высот свободного духа. Казалось, в минуты, когда мелодия Штрауса наполняла зал, мир переставал для нее существовать, и тревога уносилась прочь.

Бетховену были знакомы и импровизации в джазе. Он пытался поиграть что-нибудь модное, но хозяйка всякий раз предпочитала свой любимый мотив. Бетховен привык к этой странности своей благодетельницы и совсем теперь не думал о разнообразии и гармонии жанров.

Считавший себя обузой в семье, старик жил со своим сыном, невесткой и двумя внучками. Пенсионер воспрял духом, когда ему вручили первую получку. Деньги немалые. Теперь дома он важничал и даже иногда разрешал себе поворчать. Он сиял от счастья, когда внучки спорили, кому гладить дедушкин фрак, и когда невестка, которую он немного побаивался, брала эти хлопоты на себя. На первых порах любопытство разъедало сына и невестку, ведь папа теперь был не просто дедом – он работал у самой Матушки, про которую в городе ходили невероятные слухи. Но вытянуть из папы не могли ничего, кроме безобидной информации: называют его там Бетховеном. Из всех, кто бывал в личных апартаментах Родионовой, старик Бетховен знал о ней меньше всех. Поэтому и спал крепче всех.

Бетховен перебирал клавишами, играя «Сказки Венского леса»… Родионова предавалась воспоминаниям об усеянной кирхами Вене, благосклонно приютившей православный приход святителя Николая. А вот храм Лазаря на русском участке Центрального кладбища, могила Бетховена рядом. Вот она любуется золотой статуей Штрауса в Венском парке, проезжает на карете мимо фонтанов Иосифа и Леопольда. Кучер гонит белогривых лошадей по улице Грабен. Карета огибает «чумною колонну», и несется по брусчатке Ринга к дворцу Ховбург. Подле нее молодой и веселый Боря. Вечером они будут гулять у подножия Альп, прислушиваться к шуму величавого Дуная. Широкий Дунай не скрывает мощи, но еще голосистее ревет толпа на площади Карлсплац. С витрин магазинов на Марияхильферштрассе уныло смотрят холодные монекены в платьях, которые не по карману…

На мгновение она опомнилась. Правильно ли она живет? Ведает ли она, чего хочет, к чему стремится? Не погрязла ли в нарисованном собой же мире иллюзий?

«Что я делаю? – страх обыкновенной женщины съежил все внутри, но ненадолго. Ведь она не искала ни в ком защиты и привыкла полагаться на саму себя. Ей никто не был нужен. А единственного всецело преданного человека она не видела в упор. – Я достаточно сильна, чтобы справиться не только с минутной слабостью, а со всем, что на меня навалилось. – Глядя на огонь в камине, она вдруг увидела расколовщийся колокол в церковной звоннице и горящий крест… – Я запуталась. Эти люди рядом, только пока я сильна. Я одна. Как только я облажаюсь, все оставят меня».

Она закурила сигарету, затянулась и закрыла глаза. А Бетховен играл. Звуки гипнотического вальса снова вытеснили все остальные мысли. «Сказки Венского леса» убаюкали Матушку, обезопасив ее от реальности, но не в силах отвести ее от предстоящих бед.

 ***

Рано утром на привокзальной площади остановился микроавтобус «тойота». Из микроавтобуса высыпали один за другим одиннадцать человек в одинаковых бело-зеленых спортивных костюмах с лейблом «Пума». В руках они несли увесистые сумки такой же расцветки. Из нескольких сумок показательно торчали теннисные ракетки.

На площади было немноголюдно. Таксисты-колымщики ждали своего клиента, скучковавшись у центрального входа на вокзал, и трепались обо всем подряд.

– О, смотри, спортсмены какие-то! – подбросил новую тему кто-то из них, указав в сторону микроавтобуса. – Теннисисты, что ли?

– Пока «спортсмены» находились в поле зрения, был повод «обсосать» спортивную тему. Все же лучше, чем без толку зазывать любителей прокатиться с ветерком. Любители такого рода, может быть, и были, но ветерок по известной причине задувал приезжих в сторону входа в киевское метро, великодушно позволяя таксистам общаться. Таксисты вовсе не были благодарны за это великодушие, но от общения не отказывались, делать-то было нечего.

– Да вони не теннисисты, – возразил другой на украинском «суржике». – Теннисисты все щупленьки таки. Ты Уимбдон бачив? Колы то теннисисты, то у их заместо теннисные мячей ядра. Бач, яки гориллы!

– Да что вы спорите, это боксеры. Вон, видишь, нос у него разбит. Уж поверьте, я эту кухню знаю, сам столько лет спорту отдал, – заключил третий. Все посмотрели на знатока оценивающим взглядом и решили про себя – не врет.

Между тем группа в спортивных костюмах проследовала на перрон. Объявили посадку на поезд Киев – Симферополь. Проводница девятого вагона, молоденькая прыщавая девчушка, увидев, как спортсмены замедляют шаг перед ее вагоном, поняла, что предстоит веселая поездка.

– Мы к тебе, мамочка, – игриво произнес старший на вид и протянул девушке стопку билетов.

– А вы тренер будете? – с наигранным безразличием спросила Петылицына проводница. – По какому виду спорта?

– По охоте на чижиков, – ухмыльнулся Петылицын, и коротко стриженые парни разразились смехом. Ощутив взгляды молодых ребят на себе, девушка застеснялась своих прыщиков и опустила глаза.

– Да ты не обижайся, – ласково сказал старший. – Парусники мы, на сборы едем. Эй! Гвардейцы! Залезайте в паровоз… – скомандовал он своим.

– Давайте быстро, через семь минут отправление, – бойко поторопила проводница, как бы заявляя, что первое впечатление о ней, как о робкой девочке, было ошибочным.

Вся команда влезла в вагон. Петылицын подошел попрощаться с Сумцовым.

Борис вместо напутствия сказал:

– Предупреди всех, чтоб следили за базаром, мало ли. Экстренная связь, как условились, через мента, разберешься на месте. И постарайся сделать все до выходных и без лишнего шума. Подрывника запускай только на крайняк. И не распыляйся. Разберись сначала. Помни, главное – найти, кто реально воду мутит. Тогда и определишься с мишенью. Думаю, это будет московский варяг. Вали его тихо и быстро, до того, как он заляжет на дно. Еще раз прошу – не мочи всех подряд. Наведайся к Цезарю, послушай, что он скажет. Я ему не верю, но на месте тебе будет виднее. Ну, давай, ни пуха! – Борис подал ему руку.

– К черту! – ответил Петылицын и, распихав «зайцев» и «посылочников», сгрудившихся вокруг проводницы, запрыгнул на подножку…

– Спасибо, милая, ты такая красивая, – благодарил проводницу какой-то сутулый мужичок, передавая ей в руки небольшую бандероль. В Симферополе женщина подойдет, Пономарева – фамилия. Там на посылочке написано…