Владимир Мороз
Ванильный альбом. II
Пингвин
– Иди ко мне, сынок, папка научит тебя жизни, – поприветствовал стажёра Иван, поглаживая выпирающее пузо. Он считался лучшим специалистом компании, занимающейся оптовой продажей товаров народного потребления. Добродушный увалень в джинсах и красном поло не был похож на волков с Уолл-Стрит, с их дорогим парфюмом и безупречной причёской, тем не менее клиенты обожали его.
– Первый вопрос, студент, – Иван хлопнул стажёра по плечу, – что ты продаёшь?
– Ну как? – стушевался Петя, вчерашний выпускник экономического института, – вот это, на полках.
– Шаблонно мыслишь! – рассмеялся его наставник. – Товар знать необходимо, а продавать нужно мечту, вдохновение, идею, а не мёртвое железо. И запомни: каждый клиент должен быть любим.
– Это как?
– Носом в пятак! Ты должен чувствовать клиента и дать то, что ему по-настоящему нужно, а не то, что он хочет. Вам соседей пораздражать? Арфы нет, возьмите бубен! Там звук мощнее.
– Хм, – почесал затылок Пётр. – А как я это пойму?
– Понаберут по объявлению, – нарочито сердитым голосом пробурчал Иван. – Так! Ходишь за мной, как удав за пингвином. И впитывай, как Губка Боб.
– Ясно, шеф! – улыбнулся стажёр и поспешил за менеджером, который бежал ко входу.
– Игорь Степанович, добрый день! Ваш товар собран, через минуту ребята погрузят, – сказал Иван, пожимая руку солидному мужчине, одетому в дорогой черно-синий костюм. – В небольшой коробочке небольшой презентик для вашего сына.
– Чёрт, совсем забыл, – мужчина хлопнул себя по лбу, – у него же день рождения! Замотался с этой работой. Ваня, завтра прораб приедет со списком на сто листов, помоги ему подобрать товар, – сказал он на прощание.
– Олег, – менеджер мчался к амбалу с бычьей шеей, – здорово старый хрен, чего припёрся?
– Чёрт возьми, Ваня, я тоже тебе рад, – рассмеялся тот. – Помоги мне одну булдень подобрать для байка.
– Семёныч, положи каку на место, – через полчаса кричал Иван усатому дяденьке в комбинезоне, – там латунь тонкая. Возьми левее, будет дешевле и качественней.
– Спасибо, Иван! Кстати, те прокладки до сих пор живы. Возьму ещё десяток упаковок.
– Учись, студент, а то останешься пингвином. – Иван подмигнул стажёру.
Лошадки
– Васенька, может, не надо больше? Ведь утро же! – Невысокая молодая женщина умоляюще посмотрела на мужа.
– Сопьётесь, Василий Михайлович, – с укором покачала головой стоящая рядом пожилая домработница.
– Цыц! Раскудахтались! – Полноватый мужчина с выделяющимися на широком лице скулами, сильно благоухающий одеколоном, налил полстакана водки, залпом выпил и, не морщась, закусил хрустящей квашеной капустой. – Ох, хороша! – произнёс довольным голосом. – Умеешь ты, Шурочка, капусточку готовить, прямо как в детстве, в деревне.
– На здоровье, – кивнула домработница. – Только вы закусывайте и колбаской, а то совсем развезёт.
– Не твоё собачье дело. Ступай полы в спальне протри – сейчас спать пойду. – Мужчина грозно взглянул на стоявшую около стенки женщину.
– Тьфу, – сплюнула та и ушла за тряпкой. Хозяин квартиры очень трепетно относился к чистоте, требуя идеального порядка.
– Наташа, – Василий пьяным взглядом уставился на жену, – в кармане квитанция. Сходи на почту, забери посылку. Мне новая книга о лошадях пришла. Про орловскую породу, полгода ждал, страсть как не терпится полистать.
– Хорошо, сделаю. – Супруга присела рядом. – Васенька, не обижай больше Шурочку. Вы ж, почитай, из одной деревни. Она тебя ещё подростком в рваных портках знала, когда пастухом работал. Она же хорошая, работящая. Неужто власть и богатство тебя так испортили?
– Не дури! – огрызнулся Василий, зацепив вилкой кусок сала. – Голожопая юность прошла, теперь можно и нормально пожить. Кстати, заскочи на обратном пути в наш магазин, отоварь карточки, Петя говорил, что астраханскую икорку должны завезти. И ещё возьми полкило копчёного окорока – хорошо идёт.
– Так Петра Ивановича вроде месяц как уволили, – всплеснула руками Наталья. – Где ты этого алкаша встретил? Сам спился и тебя за собой потянет! – запричитала она. – А нам с детьми как потом жить?
– Не скули. – Вася легонько ударил ладонью по столу, от чего хрустальные стопочки испуганно зазвенели, перекликаясь между собой.
– Петя оказался слабаком, поэтому и уволили. Сейчас такой худой стал, как спичка. Думаю, долго не протянет. Он же очень любил свою работу, только от неё и получал удовольствие. Ты бы видела, какой смурной ходил, когда нечем было заняться. Но последнее время стал срываться. Недавно так в раж вошёл, что едва Попова – начальника одного отдела – на другой свет не отправил, когда тот случайно зашёл полюбоваться работой Петра. Поэтому и отправили на пенсию – от греха подальше. Хотя мне бы он в командировке точно пригодился. Как ни крути, а такой работоспособностью не каждый похвастаться может.
– А с виду такой добрый, на вахтёра театра похож, – закачала головой Наталья, затем встала со стула. – Ладно, ты иди, отсыпайся, а я на почту, там с утра очередей поменьше.
Шура, протёршая пол, вышла из комнаты, и Василий, выпив ещё одну стопочку, закусил и отправился спать.
– Чтобы сон был крепче, – оправдал он себя, переодеваясь в пижаму.
Ближе к вечеру Наталья разбудила мужа, и вскоре тот, посвежевший, выбритый и надраенный, как лакированный ботинок, сидел за столом. Сытно поужинав, переместился на диван, прихватив с собой принесённую с почты бандероль. Судорожно разорвал упаковочную бумагу, добираясь до вожделенной книги.
– Вот они, мои лошадки. – Лицо Василия источало сплошное удовольствие. – Ну разве можно таких не любить? Смотри, Катюха, – подозвав дочку, он принялся показывать ей картинки, – какая грация, красота, совершенство! Вот пойду на пенсию, перееду жить на дачу, заведу себе парочку таких красавцев. Каждый день буду обкатывать, в реке мыть да сахарком баловать. Ты знаешь, как они губы делают, когда вкуснятину из рук берут?
– Покажи, – рассмеялась дочка, – у тебя так забавно выходит.
– Пффф, – затряс губами отец семейства, вызвав улыбки домочадцев.
– Папа, а мне дашь покататься? – подал голос сын, студент одного из московских институтов.
– Конечно, Колька, – благодушно сказал Василий, захлопывая книжку, – в воскресенье сходим все вместе на скачки? Согласны? Я лучшие места закажу, чтобы всё отлично было видно.
Поднявшись, мужчина ушёл переодеваться. Вот-вот должен был заехать водитель, чтобы отвезти его на работу.
– Когда ж ты перестанешь по ночам трудиться? – горестно вздохнула жена, провожая на пороге.
– Партия сказала: надо. Комсомол ответил: есть, – отшутился Василий, целуя её на прощание. – Сейчас небольшой завал, да и начальство сменилось. Надо напрячься, чтобы оставаться на хорошем счету.
Спустившись вниз, он уселся на заднее сиденье легковушки. Водитель ловко захлопнул дверь, вернулся за руль и через пару секунд автомобиль тронулся, равномерно стуча колёсами по брусчатой мостовой.
На совещании, которое состоялось около десяти часов вечера, Василию напомнили про завтрашнюю командировку.
– Дело серьёзное, не подведи, – резюмировал длинную речь начальник управления.
– Обижаете! – вытянулся в струну подчинённый. – Всё будет сделано без замечаний, согласно утверждённому плану.
– Не сомневаюсь в тебе, Василий Михайлович, – похвалил начальник напоследок. – А сейчас возвращайтесь к своим непосредственным делам.
На сегодня заданий было немного, и Василий с товарищами довольно быстро управились с первой партией. Затем, дожидаясь, пока прибудет следующая, занимались своими делами. Пока коллеги распивали бутылку принесённой водки, Василий, уединившись в кабинете, заварил чаю, вытащил захваченную из дома книгу и снова погрузился в мир выносливых и красивых животных. Рассматривая картинки, он отдыхал, получая настоящее удовольствие от созерцания различных пород лошадей. Вот тяжеловес, тянущий поклажу, мощный, как трактор. А на другой странице рысаки – быстрые и грациозные, с тонкими ногами и длинной гривой. Одни для работы, другие для прогулок, третьи для скачек. Казалось, Василий знал наизусть особенности каждой породы, легко отличая арабскую от английской или испанской. Попивая горячий ароматный чай, он растворился в мире благородных скакунов.
– Василий Михайлович, привезли, – постучал в дверь знакомый водитель.
– Так, – Вася закрыл книгу и вышел к сотрудникам, – дело превыше всего, потом допьёте, – кивнул он на новую, только что начатую бутылку.
В связи с командировкой, работу закончили пораньше, и перед самым рассветом Василий вернулся домой. Наскоро заглотив стакан водки, закусил капустой и забрался под одеяло, прижимаясь к сонной жене. Та выгнула спину, подаваясь назад, соскучившись по ласкам мужа.
– Если всё пройдёт отлично, хорошую премию выпишут. Купим тебе с Катей по новой шубке, а Коле модный костюм, – шепнул Василий, целуя её в шею.
На следующее утро большая группа работников, рассевшись по автомобилям, выехала в Калинин. Мощёная дорога вскоре закончилась, уступив место асфальту, часто переходившему в грунтовку.
– Эх, сколько я в молодости камней уложил по всей Москве, и не сосчитать, – вздохнул Василий, обернувшись к попутчикам. – Тяжёлая, работа, скажу я вам, братцы. Всяко не легче нашей.
Машина, плавно покачиваясь, быстро катилась вперёд. За окном мелькали покосившиеся деревенские дома, засеянные поля, широкие леса, подступающие прямо к обочине.
– Василий Михайлович, говорят, у тебя недавно юбилей был? – спросил кто-то из сидевших сзади.
– Да, – довольно улыбнулся тот, – десять тысяч.
– Ого! Ну ты даёшь! – уважительно закивали молодые члены бригады. – Этак тебя никто не догонит.
– Мы с Петей Магго почти на равных шли, – зевнул Василий. – Теперь, видимо, конкурентов долго не будет.
К обеду откомандированная бригада прибыла в город и заселилась в ведомственной гостинице. Вкусно пообедав в ресторане, Василий оставил сотрудников отдыхать, а сам поехал на объект, который в это время располагался в здании бывшей тверской гимназии. Здесь группе предстояло провести не один день.
Предъявив документы, он спокойно прошёл в кабинет к начальнику. Тот, ожидавший гостей ещё с утра, приказал секретарше принести конфеты и коньяк.
– По чуть-чуть, за знакомство, – сказал, заметив взметнувшуюся бровь Василия.
– Скажи ей, Дмитрий Степанович, пусть лучше чай принесёт, некогда алкоголем баловаться, – буркнул тот, потребовав документы, касающиеся будущей работы.
– Понял, – кивнул хозяин кабинета и вызвал помощника, который вернулся через пять минут, держа в руках толстые папки.
– Что там у нас? – Василий сел за стол, внимательно посмотрел бумаги.
– На сегодняшний день числится шесть тысяч триста одиннадцать, – причмокнул Дмитрий. – За сколько управимся, Василий Михайлович?
Тот на минуту задумался, что-то подсчитывая в голове, затем ответил:
– Ну, думаю, понадобится меньше месяца. С тебя побольше водки, чтобы руки не дрожали. Ясно? – подмигнул стоящему навытяжку капитану. – И закажи нам по пять пузырьков одеколона – после работы надо запах сбить.
– С этим не беспокойся, Василий Михайлович, и водочка, и закусочка, а если надо, и бабёнка найдётся.
– Это потом, как работу сделаем, – отмахнулся Вася, поднимаясь со стула. – Пойдём, место покажешь, надо понять, как действовать придётся.
– А сколько лопат заказывать? Копать-то много надо?
– Вот чудак-человек, – снисходительно хмыкнул Василий, – у меня в штате пара экскаваторщиков есть. Ты договорись с мехдвором, чтобы выделили одну машину без водителя, сегодня заберём и отправим под Медное, пусть начинает рыть. Как закончим, вернём в целостности и сохранности.
– Кстати, Василий Михайлович, у меня для тебя сюрприз. – Дмитрий хитро улыбнулся и вытащил из ящика стола толстую книгу по коневодству. – Сорока на хвосте принесла, что ты лошадок любишь, – сказал он, протягивая презент московскому гостю.
– Вот спасибо, будет чем заняться на перерыве, – довольно улыбнулся тот.
Поздно вечером вся бригада была в сборе, выстроившись во внутреннем дворе. После небольшого совещания, переодевшись, сотрудники курили во дворе, ожидая выхода своего начальника. Тот появился буквально через пару минут. Широкая коричневая кожаная кепка, такого же материала плащ до пола, длинные перчатки выше локтя – от одного вида этой мрачной фигуры леденело сердце.
– Ну, давайте начнём. – Василий проверил магазин пистолета. – Через пять минут вводите первого. Напоминаю, когда будете стрелять, бейте в шею по косой вверх, чтобы пуля вышла через глаз или рот – так меньше крови будет. Сегодня у нас три сотни по плану, поэтому отдыхать не придётся. Быстренько получаем вальтеры – и в подвал, работа не ждёт.
Майор госбезопасности Василий Михайлович Блохин приступил к очередному заданию. Предстояло расстрелять всех польских офицеров Осташковского лагеря, который находился в древнем монастыре Нилова пустынь на одном из островов озера Селигер. Вина этих людей была лишь в том, что осенью 1939 года они предпочли советский плен немецкому…
За выполнение данной операции Блохин получил орден Красного Знамени и солидную денежную премию. Через несколько лет он стал генералом, продолжая заниматься «любимым» делом и прожив полную жизнь в почёте и уважении. По воле судьбы похоронен на Донском кладбище Москвы, где в безвестных ямах закопаны останки многих тысяч его жертв.
В 2016 году межведомственная комиссия по защите государственной тайны отказалась рассекретить сведения о работе спецслужб за тот период.
Время перевёртышей
Казалось, ещё чуть-чуть и придёт она – эра Милосердия. Но взамен, закрывая глаза и разум, наступила эра Предательства.
Люди, не знавшие свободы, не построившие счастья в отдельной стране, я уж молчу про собственную семью, с лёгкостью принялись предавать договора, идеалы, друзей, детей, будущее, память поколений. Ради чего? Кто-то может объяснить конкретный итог? Вернуться в прошлое? К вкусному пломбиру? Но в довесок к нему идут и другие прелести: лагеря, ночные расстрелы, запах гнилого лука в пустых овощных магазинах, драки за синие куриные тушки, круглосуточный страх и боязнь открытой улыбки.
Вы скажете, этого не будет? Будет! Доносы тридцатых годов писал не Сталин, их писали советские граждане. Друзья, соседи, коллеги, родственники. Какие гарантии, что лично вы с вашей семьёй там не окажетесь? «Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка»…
Клеймим других людей. «Национал-предатель, пятая колонна». Эти слова достались нам в качестве трофеев над фашистами, но не были преданы анафеме и плотно вошли в лексикон последних лет. Они ещё послужат государству, как и станки, вывезенные из Германии в победном сорок пятом.
Интересно наблюдать, как, стоя в церкви, люди неистово крестятся, а уже через полчаса со счастливыми улыбками радуются продвижению войск, новым трупам, смерти. Как одновременно уживаются в человеке желание попасть в рай и служба сатане?
Но самым гнусным враньём будет фраза «Мы не знали». В век интернета, связи, спутникового телевидения, соцсетей «не знать» – это сидеть в пещерном веке. Вот «не хотеть знать» – это совсем другое. Это страх, боязнь, слепая вера потоку пропаганды. То есть то, что лишает людей человечности, сострадания, способности любить и переживать, превращая в бессловесное стадо.
«Всё проходит», – сказал мудрый Соломон. Конечно, и это пройдёт.
И тогда наступит оно: время перевёртышей.
Мама
Новенькое маршрутное такси, скрипнув тормозами и подняв небольшое облачко пыли, остановилось на узкой деревенской улочке. Крепкого телосложения невысокий мужчина с лёгкой проседью на русых висках кивнул на прощание водителю и упругой пружинящей походкой, забросив спортивную сумку на плечо, направился к небольшому деревянному домику, утопающему в зелени густого сада.
Каждый раз, приезжая сюда, он чувствовал подъём сил всего лишь от одного прикосновения к тому месту, где прошло детство, где ждали папа с мамой. Даже в самые худшие периоды жизни родная земля волшебным образом излечивала от всех болячек, снимала любые проблемы. А воздух… казалось, им невозможно было надышаться. Чистый, свежий, пропитанный ароматами трав, деревьев, солнца и ветра, он пьянил крепче вина, заставляя душу трепетать от счастья.
Улыбаясь от предстоящей встречи с родителями, мужчина открыл защёлку калитки и вошёл в чистый ухоженный дворик. Пройдя по дорожке, с обеих сторон которой разноцветным ковром стелились многочисленные цветы, поднялся на крыльцо.
– Мама! – крикнул негромко, чтобы случайно не потревожить хозяйку. – Это я!
Услышав неспешные шаги, мужчина ещё больше расцвёл в улыбке, предвкушая, как обнимет и поцелует любимую мать. К сожалению, в последний месяц было очень много работы и вырваться к старикам не получалось. Но сейчас всё позади, начальство наградило грамотой и даже разрешило взять недельку на отдых для восстановления сил.
Тихонько скрипнула дверь, и на пороге показалась пожилая женщина, поправляя наброшенный на голову чёрный платок, из-под которого то и дело выпадали тонкие пряди седых волос.
– Здравствуй, Иван, – подняв голову, поздоровалась голосом, лишённым всяких эмоций.
Мужчина вздрогнул, мать никогда не называла его так, предпочитая ласковые «Ванечка» или «Ванюшка». И ещё этот взгляд, в нём было столько страданий, что Иван поначалу опешил, не зная, как себя вести.
– Мама, что случилось? Заболела? – засуетился он. – Давай вызову «скорую», поедем в больницу. Или с папой что-то не так?
– Нет. Это с тобой что-то произошло, – сухо сказала Прасковья, мёртвыми глазами глядя сквозь сына. – Я видела по телевизору, как ты со всей силы резиновой дубинкой бил лежавшего на земле худенького мальчика в белой футболке и красных шортах. У тебя на голове были шлем и маска, но какая мать не узнает собственного сына.
– Брось, мама, – поморщился Иван, – это моя работа.
– Работа? – Прасковья нервно дёрнула головой. – Бить безоружных людей? Сынок! Разве я так тебя воспитывала?
– Ты внушала, что мне нужно быть защитником своей Родины, – резко сказал мужчина, сбросив сумку с плеча, – что я и делаю вот уже два десятка лет.
Не обращая внимания на слова сына, Прасковья продолжила:
– Две недели назад Петю Яковлева похоронили. Одноклассник твой. Вы ж с ним в детстве были не разлей вода. На митинг пошёл. Ты или твои солдаты избили его так, что хоронили в закрытом гробу. Даже открывать побоялись. Матрёна говорила, что живого места не было, всё тело чёрно-синее, голова проломлена. А в соседней Берёзовке твои подчинённые над девочкой издевались. Теперь у неё никогда не будет детей. Молоденькая совсем, недавно институт окончила, только-только учителем устроилась в школу. Врачи с того света вытащили, несколько операций сделали. Мать переживает, что дитёнок руки на себя наложит после пережитого. Днюет и ночует в палате, боится даже на минутку одну оставлять.
Прасковья спустилась с крыльца, села на скамейку, стоящую около старого дома, построенного мужем сразу после свадьбы. Ох, как же давно это было! Ванечка вырос в этих стенах, пахнущих сосновой смолой и деревенским уютом. Здесь она читала ему сказки и пела колыбельные, не спала ночами, когда сын болел. Здесь же переживала за неудачи Ванюши и радовалась его победам. Однако время неумолимо, и наступила пора, когда повзрослевший ребёнок упорхнул из родительского гнёзда, чтобы где-то в далёком городе свить своё. А матери оставалось только ждать его приезда или хотя бы короткого звонка. И когда на свет появился внук, счастью Прасковьи не было предела. Маленькая копия Ваньки каждое лето приезжала к бабушке, согревая душу, заставляя заново переживать те приятные моменты, которые были связаны с маленьким сыном. Но сейчас всё как будто провалилось в тёмную дыру, словно кто-то вырвал сердце и перевернул память, украв всё хорошее, что было прежде.
– Мама, – Иван присел рядом, – у меня в подчинении элитный батальон специального назначения. Нас учат не допускать беспорядков на улицах.
– Люди мирно шли, никого не трогали. Безоружные. О каких беспорядках ты говоришь? Даже если бы шумели, то разве можно стрелять в них? Бросать гранаты, калечить, избивать до смерти?
– Зато в следующий раз умнее будут, не поведутся на пустые крики заграничных наймитов.
– Сынок! – Прасковья с удивлением посмотрела на Ивана, словно видела его первый раз. – Что такое говоришь? Мы с отцом приезжали в училище, когда ты давал присягу. Вспомни, как клялся служить народу. Как у тебя рука поднялась – предать его? Ведь я – народ. И отец твой, соседи, односельчане – тоже народ. Ты не против мальчишки в шортиках оружие поднял, а против нас всех. Если бы я в тот день поехала в город, ты бы и меня избил?
– Ну, скажешь ещё, – отмахнулся Иван, – у нас был приказ жёстко пресекать любые акции протеста.
– Видела, как вы это делали, – горестно качнула головой Прасковья, – и впервые в жизни пожалела, что ты мой сын.
– Я на государственной службе!
– А кому ты служишь, сынок? Подумай об этом. Помнишь, мы с отцом крестили тебя в церкви? Ты тогда был пионером, и я просила, чтобы случайно не проговорился. Рассказывала про Христа, как он пострадал за людей, и ты хотел быть похожим на него. Что произошло, сынок? Когда сатана украл твою душу? Чем он тебя купил? Служебной квартирой? Медальками, званиями? Когда ты перестал быть человеком?
– Всё, проехали. – Иван нервно подскочил, прошёлся взад-вперёд. – Где отец?
– В лес пошёл, за грибами.
– Так вроде сейчас сухо, – усмехнулся мужчина, – дождей почти месяц не было.
– Наверное, захотел побыть один. После тех кадров односельчане перестали даже здороваться с нами. Как увидят, переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, даже соседи. Ещё неделю назад Михась во всех посиделках участвовал, постоянно люди за советом приходили. А сейчас – будто прокажённый ходит, все сторонятся. Вот и переживает. Поэтому лучше езжай обратно в город, не хочу, чтобы он ещё больше нервничал. Хватает того, что давление скачет, таблетки горстями пьёт. Я сама вторую неделю никуда не выхожу, стыдно людям в глаза смотреть. Когда Петю хоронили, Матрёна на меня так смотрела, будто это я его замордовала.
Иван снова уселся около матери:
– Давай помогу по хозяйству, вечером соберёмся за столом, поговорим, а завтра тогда уж уеду, раз здесь мне не рады.
– Сами справимся. – Женщина помолчала, не решаясь сказать вымученное ночами решение. Затем кивнула головой, указывая на дорожку, ведущую из двора. – Нет у тебя здесь больше дома. И не надо приезжать. Никогда.
– Ну как так? – вспыхнул мужчина. – Давай нормально поговорим!
– Уходи, сынок. – Прасковья подняла глаза, тяжело вздохнула. – Уходи.
– Мама, я… – попытался ещё что-то сказать сын.
Но женщина указала рукой на калитку:
– Уходи!
Иван поднялся, молча развёл руками и, подхватив сумку, твёрдым шагом направился на выход. Когда он исчез за забором, Прасковья уголком платка вытерла набежавшую слезу. Ослабленная от разговора, исчерпав уверенную силу, откинулась на спинку скамейки, закрыла глаза. И тотчас же в голове, словно ураган, промелькнули воспоминания, заставив сердце биться от боли.
Сколько ей тогда было – три годика? Маленькая девочка, появившаяся на свет незадолго до войны в обычной белорусской деревне, она хорошо запомнила тот весенний день 1943 года, когда полицаи, прибывшие из соседнего гарнизона, схватили несколько человек, среди которых был её отец.
И никак не вытравить из памяти взгляд Васьки Доброхвалова, молодого парня с белой повязкой на рукаве, который избивал заложников. Вина этих людей была лишь в том, что они жили недалеко от того места, где накануне партизаны разгромили небольшой обоз с отобранными у жителей района продуктами.
Изгаляясь над беззащитными мужчинами, Васька что было силы лупил их деревянной дубиной, быстро вымокшей от крови. Прасковья видела, как он стоял над отцом и долго бил его по голове, по рукам, которыми тот пытался прикрыться. Она орала, плакала, рвалась из маминых рук, чтобы броситься и прикрыть собой полуживого папочку, но мать не давала это сделать, зажимая дочке рот. Иначе Васька в пылу азарта убил бы и её – ребёнка, ставшего в тот день сиротой…
Прасковья схватилась за сердце, пытаясь заглушить огонь, прожигающий его насквозь. Васька… Когда перепачканный кровью и песком отец перестал подавать признаки жизни, полицай под рыдания согнанной толпы и смех карателей прекратил махать своим оружием. Выпрямившись, он вытер рукавом испачканное красными брызгами лицо и взглядом героя окинул сельчан, на секунду задержавшись на девочке, к этому времени безвольно висевшей на маминых руках.
Точно такой же обезумевший от животного азарта взгляд убийцы Прасковья видела на телеэкране у сына. Всего несколько мгновений, но это было так ярко и сильно, что полночи тряслись руки. Муж отпаивал её, побелевшую, валерьянкой, а затем почти силой заставил выпить стакан самогона. Иначе от переживания можно было либо сойти с ума, либо умереть, не в силах второй раз пережить такую чудовищную внутреннюю боль.
После смерти отца Прасковья тяжело заболела – не могла справиться с увиденным. Непрекращающаяся боль преследовала её, не желая уходить и заставляя скрипеть зубами по ночам. Со временем матери удалось выходить девочку, бросившись на поклон к мудрым бабкам, которые готовили какие-то непонятные горькие отвары, клонившие в сон и приносившие короткое облегчение.
Уже повзрослев и выйдя замуж, Прасковья вдруг поняла, что не может иметь детей. Врачи разводили руками, брали кучу анализов, которые показывали, что девушка абсолютно здорова. Хорошо, что муж не бросил её тогда, прекрасно понимая, что продления рода не будет. Как мог поддерживал, возил по врачам, санаториям. И вот уже в зрелом возрасте произошло чудо. Прасковья забеременела и в положенный срок родила мальчика, которого назвала Иваном – в честь погибшего отца.
Сейчас, сидя на старой скамейке, она вновь ощутила ту самую боль, вынырнувшую из далёкого прошлого. Только на этот раз она была во много раз сильнее, ведь «Васькой» оказался её родной любимый сын.
Прасковья не рассказала мужу о приезжавшем Иване, не хотела волновать. Приготовив ужин, сама за стол не села, ушла прилечь за печку, сославшись на отсутствие аппетита.
Через три дня, не в силах справиться с переживаниями, Прасковья тихонько отошла в иной мир. Её похоронили на старом деревенском кладбище, среди огромных сосен, рядом со свежей могилой погибшего недавно Петра. О смерти матери Ивану решили не сообщать.
