Владимир Першанин
Комбат по прозвищу «Снежный Лис»
– Какие потери? – спросил он у сержанта Дарькина.
– Двоих ребят наповал, и молодой, видать, кончается.
Бой шёл и на левом, и на правом фланге. Капитан Андрей Шестаков уже отдал необходимые распоряжения. Он видел, что складывается опасная для его батальона ситуация. Две немецкие штурмовые группы, укрываясь в воронках, капонирах среди разбитых орудий, сближались с танками, обходя их с бортов и тыла. Десантников оставалось слишком мало, а экипажи машин не успевали заметить опасность.
На левом фланге действовал сапёрный взвод, которым командовал обер-лейтенант, опытный взрывник. Повреждённая «тридцатьчетвёрка», которую не успели отремонтировать, угодила под струю огнемёта.
Шипя, сгорала белая камуфляжная краска, огонь хлестнул механика-водителя, расплавил до земли лёд под ногами стрелка-радиста, метнувшегося прочь от смертельного липкого огня. Пламя выбивалось из-под решётки жалюзи, вспыхнул двигатель.
У ефрейтора-огнемётчика оставалось в массивном баллоне за спиной ещё достаточно горючей жидкости. Вместе с двумя помощниками он бежал к следующей щели – бронетранспортёру «Скаут», выползавшему из капонира. Старшина Тимофей Черняк разворачивал в их сторону ствол крупнокалиберного пулемёта «Браунинг», установленный на вращающейся турели над кабиной полугусеничного бронетранспортёра.
– Паскуды! Машину мне испортить хотите!
Пулемёт замолотил гулко, как в пустое ведро, рассеивая пули над головами огнемётчика и его помощников. Ефрейтор успел нажать на спуск, но струя не долетела до бронетранспортёра – огнемёт бил на сорок метров.
Зато выскочивший на полном газу «Скаут» дал возможность старшине открыть точный огонь. Тяжёлые пули калибра 12,7 миллиметра свалили на землю ефрейтора и одного из его помощников. Уходя от светящейся, смертельной трассы, которая рассеивала пули со скоростью девятьсот метров в секунду и разбивала в комья смёрзшуюся землю, часть взвода залегла.
Остальные, во главе с обер-лейтенантом, вклинивались мелкими группами в глубину обороны, заработал ещё один огнемёт. Из горящей «тридцатьчетвёрки» успели выскочить трое танкистов во главе с заместителем комбата Калугиным.
Механик-водитель сразу открыл огонь из автомата, Калугин стрелял из ТТ. Замешкавшись, сержант-башнёр, раненый в руку, выдёргивал зубами кольца «лимонок» и успел бросить две штуки. Окружённый экипаж выручили десантники, заставив немецких сапёров отступить. Несколько тел остались лежать на снегу.
Комбат Шестков кричал из открытого люка командиру десантной роты Павлу Мельнику:
– Прикрывай со своими ребятами танки, пока мы разворачиваемся для встречного удара. И побольше осветительных ракет.
За час до этого Шестаков получил радиограмму о том, что стрелковый полк, идущий к ним на подмогу, завяз во встречном бою с эсэсовским моторизованным батальоном. Никто не мог предугадать, когда прибудет помощь – так необходимая сейчас пехота.
Здесь, на холме, в темноте, среди траншей, капониров, разбитой немецкой техники, сапёрная рота с её огнемётами, магнитными минами, противотанковыми гранатами имела все преимущества перед «тридцатьчетвёрками».
Мобильные группы были вооружены 30-миллиметровыми гранатомётами, способными пробивать броню советских танков кумулятивными зарядами на расстоянии ста метров.
Шестаков предвидел ночную атаку и заранее распределил участки обороны. Большинство танков стояли на возвышениях возле капониров, готовые открыть огонь. Однако вместо атаки мог начаться артиллерийский обстрел сразу из нескольких точек. Поэтому танки были привязаны к своим укрытиям и не смогли отбить ночной штурм ещё на подходе немецких групп.
Сыграла свою роль и усталость экипажей, которые до этого толком не спали двое суток, хлебнули днём в честь успеха трофейного рома.
Всё это позволило немецким штурмовым группам прорвать в нескольких местах оборону и поджечь три танка. Но затем атака застопорилась. Отбил удар егерей младший лейтенант Зуйков, имея в распоряжении всего лишь отделение десантников и лёгкий танк Т-70.
Старший лейтенант Родион Соломин, недавно назначенный командиром второй роты, не жалел трофейных осветительных ракет и, хотя потерял одну «тридцатьчетвёрку», остановил взвод артиллеристов и сапёров. Он не дал им приблизиться к машинам и расстреливал мелькавшие тени из башенных пулемётов.
Трое сапёров проскользнули по узкому отсечному ходу. У них имелись огнемёт и магнитные мины. От «тридцатьчетвёрки» командира разведвзвода Бельченко Петра сапёров отделяло расстояние в полсотни шагов.
Лейтенант открыл огонь из пулемёта, но тройка сапёров укрылась в траншее.
– Командир, врежь по ним фугасом! – кричал заряжающий.
– Без толку, мёртвая зона, – отозвался старший лейтенант. – Бери автомат, гранаты и прикончи их сверху.
Сержант открыл люк, готовый выпрыгнуть из машины. По броне лязгнули пули, а огнемёт выпустил струю дымного пламени. В нескольких шагах от корпуса машины горела прошлогодняя трава, шипел и парил снег.
– Сожгут, гады! – охнул механик-водитель.
Бельченко, опустив ствол пушки до упора, надавил на педаль спуска. Шестикилограммовый фугас пронёсся над головой огнемётчика. Сильный динамический удар летящего со скоростью семьсот метров в секунду снаряда сбил сапёра с ног, переломив шейные позвонки.
Сержант-танкист бежал к отсечной траншее, стреляя из ППШ и не давая поднять голову уцелевшим сапёрам. Затем, выдернув кольцо «лимонки», бросил её в узкую траншею.
Гельмут, возглавлявший на этом участке атаку, выпустил очередь и ранил танкиста. Русского требовалось добить, однако магазин автомата опустел.
– Он бросил гранату! – кричал бежавший навстречу сапёр.
Они столкнулись с лейтенантом и оба застряли в узком отсечном ходу
– Там граната, – в отчаянии повторил сапёр, и это были его последние слова.
Взрыв «лимонки» разнёс огнемёт, в баке которого оставалось литров десять горючей смеси. Выплеснувшись, она сжигала всё, что находилось вокруг. Через секунды взорвались несколько магнитных мин, завалив отсечный ход.
Сапёр был убит, тело его горело. Гельмут, пока ещё не чувствуя боли, кое-как выбрался из-под осыпавшейся земли. По камуфляжной куртке расползалось шипящее тысячеградусное пламя. Острой болью прожгло руку, затем спину.
Лейтенант, выкормыш гитлерюгенда, которому лично пожимал руку фюрер, извиваясь, стаскивал с себя куртку. Она расползалась вместе с френчем и тёплой нательной рубашкой. Гельмут догадался расстегнуть кожаный пояс с кобурой и запасными магазинами. Морозный ветер немного заглушил боль, но, взглянув на левую руку, лейтенант ужаснулся – она обгорела от кисти до локтя.
– Хильфе! Помогите! – звал на помощь лейтенант.
От такого зрелища мог потерять самообладание куда более опытный офицер. Гельмут же оставался, по сути, мальчишкой, прожившим короткую мутную жизнь. Мелькнули в памяти расстрелянные еврейские девушки, их обнажённые тела, которыми они пытались откупиться от смерти.
Кормой вниз уходил под воду огромный пароход. С бортов прыгали беженцы, матери прижимали к себе детей, а снаряды добивали судно и тех, кто пытался выплыть. Это было под Севастополем.
Гельмут вдруг остановился, почуяв опасность. На краю отсечной траншеи стоял низкорослый русский солдат с автоматом, рассматривая обгоревшего немца. Возможно, русский бы пощадил его, но разглядел на груди вытатуированную свастику.
– Фашист?
– Найн, – замотал головой Гельмут, выставив обожжённую руку.
Очередь опрокинула лейтенанта на дно отсечного хода, а русский солдат, сняв с запястья трофейные часы, убедился, что они не ходят.
– Сволочь фашистская, – бормотал низкорослый солдат из-под города Пскова. – Свастику на груди выколол и пощады просит.
Ночная атака штурмовых групп была отбита. А после полуночи наконец появились головные роты стрелкового полка. Лошади тянули лёгкие «сорокапятки»; повозки с боеприпасами и разным хозяйственным барахлом, полевые кухни. Уставшие после долгой дороги пехотинцы в длиннополых шинелях и обледеневших валенках обессилено садились на снег и жадно затягивались искрящимися на ветру самокрутками.
– Наконец-то «махра» (прозвище пехоты – авт.) пожаловала, – зубоскалили танкисты. – Как раз после драки кулаками помахать.
– Зато вы тут вдоволь навоевались, – поддевали танкистов измотанные долгим маршем пехотинцы. – За бронёй из пушек можно фрицев бить. Вас на пулемёты в лобовую атаку не гонят.
– Тут не только пулемёты, а целый дивизион дальнобойных орудий нас встречал. Всех прикончили и контратаку отбили, пока вас дожидались.
– Не радуйтесь, герои, мы ещё своё получим, – огрызнулся пожилой сержант. – Здесь один полк уже наступал, весь склон погибшими завален.
– Разуй глаза – наши сгоревшие коробочки увидишь! Думаешь, легко тут было?
– Никому на этой войне не сладко, – подвёл итог пустой болтовни бывалый сержант. – Хорошо хоть фрицы траншеи выкопали и блиндажи добротные. Не то что наши землянки. Правда, помяли вы их гусеницами, но мы расчистим.
Из кустарника на склоне небольшого холма ударил трассирующими очередями немецкий пулемёт. Расстояние в два с лишним километра рассеивало очереди, но пехота дружно ударила в ответ из трёхлинеек и максима.
– Прекратить стрельбу!
Командиры рот спешно наводили порядок и занимали место для обороны, расширяя обрушенные траншеи.
– Откуда вероятнее всего ждать главных ударов? – вежливо козырнув, обратился к Шестакову один из ротных командиров.
– Решайте сами, – пожал плечами комбат. – С одной стороны, Паулюс с его окружённой группировкой, а с юго-запада – Манштейн. По нам сразу с трёх сторон ударили.
– У вас танки с трёхдюймовыми пушками, а у нас на четыре роты всего батарея «сорокапяток».
– Мне тебя пожалеть, что ли? – вскинулся капитан. – Плацдарм для вас отбили, а вы решить не можете, в какой стороне немцы находятся.
– Определимся как-нибудь, – обиженно буркнул ротный.
Солдаты устраивались в траншеях, пулемётчики обустраивали гнёзда для максимов. Рассматривали смятые дальнобойные орудия с массивными стволами, убитых немецких артиллеристов.
– Крепко поработали танкисты.
– Внезапно налетели. Фрицы и опомниться не успели.
– Дураки немцы, так, что ли? – насмешливо перебил разговор пехотинцев командир второй роты Родион Соломин. – Дрыхли без задних ног,
а нам только и оставалось, что прихлопнуть их, как сонных мух. Вы это настроение бросьте. Фрицы воевать умеют.
– Эй, кто тут старший из танкистов? – раздался чей-то властный голос.
Полковой комиссар в полушубке и шапке-папахе, оглядев комбата Шестакова, снисходительно похвалил.
– Неплохо воевал, капитан.
– Весь батальон воевал и десантная рота.
– Сколько машин на ходу?
– Пятнадцать, – с трудом сдерживаясь, отозвался Шестаков. – Из них три лёгких танка Т-70. Ещё три машины надеемся отремонтировать в течение дня.
Казалось, ничего особенного. Полковой комиссар, как старший по должности и званию, имел право поинтересоваться боеспособностью танкового батальона. Хотя танкисты напрямую ему не подчинялись. Но Андрея Шестакова задел снисходительный тон комиссара.
– Лёгкие или тяжёлые, но танки есть танки. И каждый вооружён пушкой и пулемётами. Так, что ли, товарищ Шестаков? Они нам в обороне очень пригодятся, пока не подойдёт дивизионная артиллерия.
– У танкового батальона своё задание. Нам должны подвезти снаряды и горючее, а к вечеру мы выступаем.
– В боевой поход? – засмеялся помощник комиссара по комсомолу, рослый лейтенант в полушубке с автоматом.
Шестаков промолчал. Комсомольский вожак в добротном полушубке, валенках, с туго набитой полевой сумкой, да ещё с автоматом – явно из породы штабных вояк. Не то что рядовые бойцы в поношенных шинелях, многие в ботинках с обледеневшими обмотками – валенки далеко не у всех.
– Выступите, когда получите приказ, – не стал обострять отношения комиссар. – А пока будете держать оборону вместе с полком.
– Комсомольцы твои в ботинках не мёрзнут? – поддел лейтенанта механик-водитель Никита Пименов. – У побитых фрицев сапогами можете разжиться. И носками тёплыми.
– Обойдёмся без фашистских обносков, – гордо заявил главный комсомолец. – А часы, небось, все растащили?
– Нет, тебя дожидались! Вон, гранату подбери, пригодится. Автомат и пистолет таскаешь, а гранаты забыл, Непорядок.
Позубоскалив, заняли свои места. Перед рассветом пришли два грузовика со снарядами и горючим. Торопились заправиться, пехота помогала носить тяжёлые снаряды, которые загружали через люки. Танкисты едва держались на ногах от усталости. Наконец, дали команду отдыхать.
Спали до того крепко, что некоторые не просыпались даже от взрывов мин, благо молчала тяжёлая немецкая артиллерия. Видимо, берегли снаряды на случай наступления русских.
В блиндаже комбата Шестакова остались капитан Калугин и начальник разведки Пётр Бельченко. Пригласили для компании медсестру Киру Замятину.
– Некогда мне с вами сидеть, – чувствуя себя не в своей тарелке, отказывалась медсестра.
– Боишься, что приставать будем? – засмеялся Андрей Шестаков. – Так нас тут трое мужиков, да ещё радист в прихожей. На всех не поделить.
– А вам бы очень хотелось, товарищ капитан, – съязвила медсестра. – Так вы разошлите всех по делам, а радист не помешает.
– Чего не помешает? – свёл скулы Шестаков. – Тебя пригласили перекусить да погреться в тепле.
– У меня в санчасти тоже натоплено. Игнатьич один скучает. Может, кто из раненых зайдёт.
– Хоть ты и красивая девка, Кира, но не ломайся, если тебя комбат пригласил, – разливая трофейный коньяк, сказал начальник разведки Бельченко. – Ну, за что выпьем?
– Сначала за погибших товарищей, – встал с кружкой в руке Андрей Шестаков. – Пусть земля им пухом будет.
С часок посидели, позавтракали подогретой рисовой кашей с мясом, трофейными консервами.
Пришёл раскрасневшийся с мороза командир второй роты Родион Соломин, сообщил, что пока тихо. Протянул Кире Замятиной шоколадку в яркой фольге.
– Угощайся, Кира. Ребята в полевой сумке у немецкого офицера нашли.
– У мёртвого фрица шоколад забрали и мне в подарок принесли. Спасибо за внимание.
Лицо старшего лейтенанта Соломина побагровело. Он воевал с прошлой зимы, дважды был ранен и много чего нагляделся за год войны. Скулу пересекал шрам, след осколка, угодившего в лицо. Часть зубов ему удалили, вставили железные, старившие молодого двадцатичетырёхлетнего парня. Шоколадка осталась лежать на столе, а Родион пробормотал:
– Видать, мёрзлой конины барышне не пришлось попробовать. Ладно, сами съедим с чаем.
Сержант Замятина сделала движение, чтобы встать из-за стола, но перехватила откровенно неприязненный взгляд разведчика Петра Бельченко. Поняла, что если уйдёт, отношения с офицерами батальона безнадёжно испортятся. Да и черт с вами! Смотрят, только что слюни не пускают!
Поборов самолюбие, с усилием изобразила улыбку, адресованную капитану Шестакову.
– А вам, товарищ комбат, немцы прозвище присвоили – Снежный Лис. Оценили внезапный удар по их дальнобойной батарее.
– Немецкий язык знаешь? – быстро спросил Шестаков, закуривая папиросу. – Только это не батарея была, а усиленный дивизион. Где немецкий язык выучила? В медучилище?
Кира Замятина знала немецкий в пределах средней школы, кое-какие слова выучила за четыре месяца пребывания с санбате. Ей стало неудобно, что ради ненужного комплимента она ляпнула про немецкий язык.
Пришлось выкручиваться. Нахваталась всего понемногу на фронте. Но это разрядило обстановку. Ординарец принёс горячий чайник, и Кира с облегчением разломила на дольки злополучную шоколадку.
Затем все понемногу разошлись. Должно быть, Калугин, Соломин, да и остальные догадывались, что комбату нравится медсестра, и он не против побыть с ней. Она слышала, как начальник разведки Петя Бельченко, совсем ещё мальчишка, важно инструктировал сержанта-радиста:
– Ты Андрея Михайловича по пустякам не беспокой, пусть отдохнёт как следует. И чтобы всякие-разные без дела не шатались. Если фрицы не полезут, до вечера все отдыхаем.
Кира Замятина отхлебнула холодного чаю. Конечно, сейчас комбат придвинется поближе, нальёт в кружки рома и предложит какой-нибудь дурацкий тост. А когда они выпьют, пожалуется на одиночество и полезет обниматься. Перед этим отпустит пару неуклюжих комплиментов и сообщит, что Кира ему очень нравится. А дальше раздевайся и ложись с ним – как-никак, а он её начальник. Командир отдельного штурмового батальона, а она всего лишь медсестра.
Она не ошиблась. Шестаков налил в кружки, правда, не рома, а вина из тёмной трофейной бутылки.
– Ну что, выпьем за победу, Кира Николаевна?
– Вам от жены давно писем не приходило? – принимая кружку, спросила медсестра, глядя в упор на капитана.
– Давно, – коротко отозвался Шестаков и одним глотком опрокинул кисловато-терпкое вино.
– Письма сейчас долго идут, особенно зимой в бездорожье.
– Долго, – кивнул комбат.
– Ну а вы хоть домой пишете?
Он встал, одёрнул гимнастёрку с двумя нашивками за ранения, орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».
– Допивайте вино. Вроде неплохое. И отдохните, пока время есть. В ночь, судя по всему, двинемся.
– Мне у вас в блиндаже отдохнуть или к себе можно пойти?
– Идите к себе. Тем более, Игнатьич печку наверняка натопил. Он тепло любит.
– Тогда разрешите удалиться, – тоже поднялась медсестра. – Если можно, конечно.
– Да не язвите вы, Кира. Никто к вам не навязывается. Нет причин на меня так смотреть.
Красивая медсестра Замятина неторопливо надела полушубок, затянула портупею и набросила на плечо санитарную сумку. С едва уловимой усмешкой козырнула и аккуратно закрыла за собой дверь.
Ну вот, не получился полевой роман… Хотя Шестаков на что-то рассчитывал. Впрочем, будь Андрей понастойчивее, Кира, наверное, осталась бы с ним. Но капитана задела язвительность медсестры и особенно напоминание о жене.
Вместе с пятилетней дочерью она осталась в военном городке под Брестом. Эвакуироваться не сумела, иначе дала бы о себе знать. Могла попасть под бомбёжку и погибнуть вместе с дочерью. Да мало ли что случается на войне. Полтора года прошло. Боль временами накатывает, иногда хочется забыться. Например, как сейчас. Не получилось.
Одному оставаться в просторном блиндаже было тоскливо. Послал ординарца за Калугиным. Затем пришёл командир десантной роты Павел Мельник и сообщил, что немецкие наблюдатели замаскировались на соседнем холме.
– Ну, с этим пусть командир пехотного полка разбирается, – отмахнулся Шестаков. – Давайте отдыхать.
– Можно бы граммов по сто выпить, – предложил Калугин. – И на боковую.
Предложение самого старшего по возрасту командира роты приняли единогласно. Выпили ещё, а затем улеглись поспать. Когда ещё выпадет такая удача – в тёплом блиндаже вздремнуть.
Про Киру Замятину никто ничего не спрашивал. Если ушла, значит, не всё гладко получилось. А к вечеру танковый батальон уже готовился продолжить путь вдоль линии фронта.
Глава 3
Танковый комбат Андрей Шестаков
Двадцатисемилетний комбат Андрей Шестаков был родом из деревни Сухая Терешка Саратовской области. Вокруг степь, редкие перелески и мелкая речушка Терешка, которую можно перейти вброд.
Скучные глухие места. До Саратова триста с лишним вёрст, до райцентра – полсотни. Летом – жара, зимой – пронзительный холодный ветер, наметающий сугробы по пояс.
Хорошо в здешних краях весной. В мае степь становится изумрудно-зелёной от густой сочной травы. Вокруг мелкие и крупные озёра, танцуют серые журавли, в озёрах вьют гнёзда среди камыша дикие утки. Терешка разливается на полверсты, на плёсах скользят быстрые тени – пришла на нерест рыба.
Мужики и сельские ребята ставят вентеря, охотятся с острогами на щук. В это время почти в каждом доме готовят наваристую уху, жарят, засаливают впрок голавлей, судаков, попадаются и сомы, но в основном приносят карасей да разную мелочь. Летом и этого не будет.
Детей в семье Шестаковых пятеро. Старший – Никита, трое девчонок и Андрей. Школа в деревне начальная, а чтобы закончить семилетку, надо шагать шесть километров до соседнего села. В большинстве семей это считалось баловством – к чему они, семь классов? В школу до войны ходили с восьми лет, а в тринадцать годков уже начиналась работа по хозяйству, где физика да химия не нужны.
Бедновато жили колхозники. На трудодни по осени получала семья Шестаковых мешка четыре ржи, сколько-то гороха, овса, а о деньгах и речи не шло. Выкручивайтесь, как хотите. Выручало подсобное хозяйство, обширный картофельный огород, капуста, огурцы, помидоры.
Из семьи Шестаковых осилили семилетку Андрей да сестрёнка Маша. Старшие дети подросли, появилась возможность учиться младшим. В тридцать четвёртом году Андрей подал заявление в Саратовское танковое училище. Прошёл медкомиссию, комсомолец, из колхозной семьи – приняли сразу.
В тридцать шестом году отправили служить на Дальний Восток, где складывалась непростая обстановка. Лейтенант, красивая форма, жалко, не дали заехать в родную деревню, показаться родне.
В тридцать девятом году дивизию перебросили в Монголию, куда вторглись японские войска, захватившие к тому времени почти всю Маньчжурию. Ехали, как на праздник, не сомневаясь, что с ходу разобьют обнаглевших самураев. Политработники надрывались вовсю, расхваливая мощь Красной армии, её танковые войска и умение нанести крепкий удар.
Вспоминая позже три месяца боёв на Халхин-Голе, командир взвода старший лейтенант Шестаков понял, что не пройди он эту жестокую школу, вряд ли бы выжил в будущей большой войне.
Взвод Андрея Шестакова состоял из трёх лёгких машин. Два танка ВТ-5 и его командирский, более современный БТ-7. У японцев, в основном, были на вооружении лёгкие танки «Ха-Го». И хотя командиры, и особенно политработники, отзывались о них пренебрежительно, «япошки» не уступали в броневой защите нашим ВТ-5.
Слабее у «Ха-Го» были башенные пушки, но даже калибр 37 миллиметров пробивал броню наших лёгких танков за километр. БТ-7 был более современной машиной, с лобовой бронёй двадцать два миллиметра, двигателем втрое мощнее, чем у «японца», и рациональным наклоном брони, особенно в полукруглой башне.
Но говорить о лёгких победах в ходе боёв на реке Халхин-Гол не приходилось. Уже на четвёртый день взвод Шестакова потерял одну из машин, сгоревшую от попадания бронебойного снаряда. Похоронили в чужой песчаной земле останки двух товарищей.
Андрею и его экипажу пока везло. Снаряд врезался в усиленную башенную «подушку» и отрикошетил. Танк словно ударило огромной кувалдой. Сержанта-башнёра контузило, Шестакова сбросило с сиденья, но механик-водитель вывел танк из-под огня и укрыл машину в низине.
Постепенно приобретал опыт. Понял, как важно умело маневрировать, не подставлять врагу борт и заходить для решающего удара с фланга. Удачным выстрелом «сорокапятки» вложил снаряд в основание башни «Ха-Го», а затем добил машину, которая горела чадным дымным пламенем солярки.
Ротный объявил Шестакову благодарность. Пообещал за следующий подбитый танк награду.
– Можно япошек бить? – восклицал командир роты, которая уничтожила в бою два японских танка и раздавила миномётную батарею.
– Можно! – дружно согласились два других взводных.
Молодые лейтенанты словно забыли, что и рота потеряла две машины, погибли пятеро танкистов и почти два десятка пехотинцев из десанта.
Да, у японцев были слабее пушки, двигатели, лобовая броня. Но Андрей Шестаков не забыл, с каким ожесточением выскакивали из траншей вражеские солдаты, громко выкрикивая «Банзай!» своему императору, и бежали на пулемёты.
Сапёры и гранатомётчики до последнего поджидали приближения русских танков, а затем с десяти шагов швыряли мины, связки взрывчатки, бутылки с бензином.
– Им больше нечем воевать, – небрежно отмахивался ротный, а Шестаков тогда чудом увернулся от брезентовой сумки с брусками тротила.
Фугас рванул в пяти метрах, встряхнув тринадцатитонную машину. Сапёр бежал с бутылкой бензина. Шипела затравка из крупных серных спичек. Пехота отстала, и надеяться оставалось только на себя.
Старший лейтенант успел развернуть башню и опрокинуть сапёра длинной очередью. На песке горело тело японского солдата, второй, с перебитой ногой, из последних сил тоже бросил бутылку – она не долетела двух-трёх метров.
Многие танкисты запомнили, но старались не упоминать в присутствии начальства и другой случай. Японский офицер, выглядевший нелепо со своим блестящим на солнце мечом, вскочил на корму БТ-5 и с силой воткнул меч в решётчатые жалюзи двигателя.
Затем открыл огонь из маузера в смотровые отверстия. Раненый командир танка застрелил офицера из нагана, сбросил тело на землю и с трудом выдернул из жалюзи меч. Повредить двигатель японец не сумел, но отчаянный поступок вражеского офицера заставил танкистов действовать осторожнее.
– Фанатик! – сказал тогда комиссар батальона.
– С саблей на танк кинулся! – засмеялся его помощник по комсомолу.
Но танкисты смех не поддержали.
– Сволочи, отчаянно дерутся! – переговаривались они между собой.
А взвод старшего лейтенанта Шестакова спустя неделю едва не погиб в бою.
Взвод по-прежнему был неполный. Кроме того, накануне вечером взрывом снаряда порвало гусеницу у танка БТ-5. Механик-водитель, уходя из-под огня, смял гусеничную ленту. Была также повреждена ось ведущего колеса.
Запасную ось доставили поздно ночью. Гусеницу частично починили, но ремонт до конца не довели. Включать освещение было опасно, японцы вели огонь на любой отблеск. Кроме того, кто бывал на степной речке Халхин-Гол, знает, что по ночам там не дают жизни полчища комаров, мешая работать.
Конечно, комары были не главной причиной. Шестаков дал отдых измученным, уставшим экипажам, зная, что утром наступление не планируется. В роте будут вестись ремонтные работы, и намечен подвоз боеприпасов.
Однако через час людей разбудили и приказали срочно готовиться к маршу.
– У меня «пятёрка» не на ходу, – доложил Шестаков.
Командир роты знал ситуацию, но сделал вид, что не в курсе дела.
– Ты что, машину не отремонтировал?
– Когда? Запасную ось час назад доставили.
– А почему ремонт не продолжили? – вскипел ротный. – Знаешь, что за это в боевых условиях бывает?
– Знаю. Сейчас начнём ремонт, – огрызнулся Шестаков.
– Попробуй только до рассвета не поставить машину в строй! Под суд пойдёшь.
Танк к рассвету кое-как отремонтировали, и рота двинулась в наступление, поддерживая атаку стрелкового батальона. Целью атаки был захват одной из высот на берегу Халхин-Гола.
Взвод Шестакова наступал на правом фланге. Толком не отремонтированный танк нужную скорость не развивал. Уходя от встречных снарядов, механик сделал резкий поворот, гусеница снова порвалась.
Старший лейтенант воевал теперь за весь взвод, помощи ждать было не от кого. Пехота прижималась к его машине, единственной защите от пулемётного огня. Бронебойные болванки летели всё точнее. Шестаков с тоской осознавал, что атака обречена.
– Бери правее – и полный газ, – скомандовал он механику.
– Прикончат нас болванкой в борт! – крикнул сержант.
Но команду выполнил. Крепко тогда рисковал взводный Шестаков, подставляя борт под снаряды. Только другого выхода не видел. Надеялся на мощный двигатель и скорость. Рассчитал, что корпус частично защищает гребень холма, и если проскочить сотню метров, то сумеет выйти во фланг.
Над башней пронеслась одна и другая болванка. Фугасный снаряд снёс верхушку гребня, по броне лязгнули осколки.
– Поворот! – толкнул механика ногой в лечо Шестаков.
Выбрасывая из-под гусениц сухую глину пополам с песком, БТ-7 круто развернулся. За бруствером длинными очередями бил в его сторону станковый гочкис на треноге.
Но это было полбеды. Хотя скорострельный гочкис всаживал очереди с расстояния ста шагов, наполнив машину лязгом и грохотом десятков пуль. Опасность появилась в виде более массивного танка «Чи-Ха» с пушкой калибра 57 миллиметров, недавно принятого японцами на вооружение.
– Сучий хвост! – ахнул механик-водитель, увидев вражескую машину.
Но экипаж «японца» не успел развернуть башню и корпус. Для машины весом пятнадцать тонн двигатель мощностью 170 лошадиных сил был слабоват. Снаряд «сорокапятки» пробил бортовую броню, высекая сноп искр. Башня, дёрнувшись, сделала четверть оборота, но старший лейтенант уже выпустил второй снаряд.
Две раскалённые болванки наполнили японский танк клубящимся пламенем, огонь выплёскивался из открывшегося люка.
Что не раз выручало Андрея Шестакова – это быстрая реакция. Не обращая внимания на летевшие из траншеи гранаты, плотный пулемётный огонь, опасный для бортовой брони с близкого расстояния, старший лейтенант гнал машину на полной скорости вперёд.
С маху смял противотанковую пушку, всадил снаряд во вторую. Расчёт пытался развернуть повреждённое орудие, но не успел, срезанный пулемётами русского танка БТ-7. Когда бой закончился и батальон оседлал высоту, Шестаков молча обошёл свою «бэтэшку».
Снаряд вывернул подкрылок и смял угол брони. Другая 37-миллиметровая болванка оставила оплавленную борозду на лобовой башенной броне. Пулемётные очереди отпечатались десятками мелких и глубоких вмятин, изорвали скатанный в рулон брезент на корме.
Командир роты сказал, кривя улыбку:
– Везучий ты, Шестаков. Два снаряда словил и жив остался.
– Да и мы в цель иногда попадали, – отозвался старший лейтенант.
Насчёт уничтоженного танка нового образца и двух разбитых, сплющенных пушек командир роты промолчал, словно не заметил. Танковая рота понесла немалые потери, и хвалить подчинённого у капитана настроения не было. Успехи за умело проведённую атаку раскидали на уцелевшие экипажи.
А орден Красной Звезды Андрей Михайлович Шестаков получил в заключительных боях на Халхин-Голе, когда уже сам командовал танковой ротой.
Не от хорошей жизни командование фронта выделило в разгар наступательных боёв под Сталинградом отдельный танковый батальон, усиленный бронетранспортёрами и десантной ротой автоматчиков.
Войска с трудом сумели отбить неожиданный удар бронетанковой группы генерала Гота, остановив её едва не на последних километрах от передовых частей армии Паулюса. Шли ожесточённые бои по периметру взятой в кольцо немецкой группировки. Не хватало войск, чтобы создать плотное окружение и крепко замкнуть «Сталинградский котёл».
Чтобы усилить слабые места, подтягивали новые части. Танковыми ударами уничтожали опасные выступы, теснили Паулюса, не давая ему возможности собрать силы для контрударов.
Танковый батальон капитана Шестакова сумел неожиданным ночным штурмом, обойдя минные поля, уничтожить дальнобойный артиллерийский дивизион и отбить выгодный участок для дальнейшего наступления. Теперь на плацдарме укреплялся пехотный полк, подтягивали артиллерию, а Шестаков получил новое задание.
