Владимир Рыскулов
Вспоминалки
Так продолжалось два месяца, пока мой друг не сходил на вечер, проводимый нашей ассоциацией. Там он, выйдя на сцену в качестве пациента, разоблачил молодую незрячую целительницу, которая приписала ему кучу болезней. В результате нас обоих выгнали из ассоциации и запретили появляться на вилле «Здоровье». Когда я позвонил женщине из журнала «Медицина для всех», мне сказали, что они ничего не имеют против меня, но я должен принести лицензию. Такого документа у меня не было, потому что я не собирался этим зарабатывать на жизнь. Затем у меня возникли не только денежные трудности, связанные с крахом пирамид АО «МММ» и ИЧП «Властелина», но и проблемы с моим собственным здоровьем. После этого мой товарищ, с которым мы обращались из взаимного уважения друг к другу на «Вы», сказал:
– Наверное, это случилось потому, что Вы хотели сравняться с Богом.
Больше целительством я не занимался.
Злоключения моего друга
Мой друг развёлся с женой. Ей с детьми отошла заработанная им кооперативная квартира, которую обменяли, выселив его в комнату с соседями. Но он даже туда не заходил, устроившись жить и работать в индуистском храме. Несмотря на решение префектуры, жена не позволяла ему встречаться с детьми, у них возникли конфликты, и она подала на него в суд. Нашлись свидетели их ссор, в результате он был отправлен на принудительное лечение в одну подмосковную психиатрическую больницу. По дороге туда их автозак перевернулся, начался пожар, кто-то из охраны и заключенных даже сгорел, а он получил ожоги лица и рук.
Я связался с матерью товарища и первым из его друзей поехал к нему в больницу. Добирался я до неё пять часов, потому что несколько автобусов, ездивших туда от железнодорожной станции, отменили и мне пришлось ждать следующего. Слава богу, не было дождя. Наконец, я подошёл к воротам больницы. Мой друг был старше, поэтому записал меня своим племянником. Я поднялся на верхний этаж. Решётка автоматически открылась, и из палаты вышел он, ставший ещё больше похожим на Иисуса из Назарета, но теперь уже снятого с креста. Мы сели за стол в коридоре. Дежурная медсестра заставила меня переписать в тетрадь всё, что я ему принес. Пока мы разговаривали, она находилась рядом и читала газету, которую я привёз с собой. На то, что дядя и племянник обращались друг к другу на «Вы», она не обратила никакого внимания. Назад я добрался за два часа, успев вскочить в отъезжавший от остановки автобус.
В больнице мой друг занялся оформлением стендов для своего отделения и через год был освобожден за хорошее поведение. Затем я навестил его в собственной квартире, которую он получил в наследство от умершего недавно отца. Жизнь друга наладилась. Теперь он гулял по улице с роскошной лайкой и выглядел очень даже неплохо. Но через несколько лет наши пути разошлись.
С другом по синагогам
Дело в том, что мой друг был хасидом, но проявлял интерес ко всем религиям. С его подачи я (кстати, атеист) сделал литературный перевод первой и второй, самой длинной суры Корана, а он его редактировал. Мы хотели издать это в журнале «Родина», но у нас ничего не получилось.
Он давал мне и моей жене, в которой, видимо, разгадал еврейские корни, почитать религиозные книги. Затем я вместе с ним посетил синагогу, в которую он обычно ходил. Поскольку его там все знали, он объяснил, что я не еврей, но пришёл вместе с ним. Потом я побывал на общественной молитве. Мы стояли с Сидуром в руках, хазан начал читать, а я просто смотрел в текст и на слух сравнивал звучание иврита с арабским языком. Затем мы сели за круглый стол и слушали толкование Талмуда о том, что можно и нельзя делать в субботу (Моэд).
Я с ним также ездил в другую синагогу, в центре Москвы. Это была небольшая комната. Все устроились за столами и ели мацу, запивая её красным вином. Потом начались танцы. Свет в комнате выключили, молодежь осталась внутри, а люди постарше вышли в ярко освещённый зал.
Один раз мы ненадолго заходили в Синагогу Любавических хасидов, возле станции м. «Тверская», где у него была назначена встреча. Он же дал мне читать «Историю хазар» М.И. Артамонова и «Тысячелетие вокруг Каспия» Л.Н. Гумилева, и я на какое-то время увлёкся его интересной теорией. Мой друг также способствовал тому, что я начал изучать судьбу своих репрессированных родственников, потому что был из такой же семьи и сделал всё для этого необходимое намного раньше меня. В то время я ещё не думал о том, что начну всерьёз заниматься историей СССР сталинского периода.
Ахмат Кадыров
В конце августа 1989 г. меня приставили в качестве переводчика к делегации, которую возглавлял писатель Хажбикар Боков, председатель Президиума Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР и заместитель председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. С ним также приехали председатель Совета Министров республики и русская женщина, директор ткацкой фабрики. Они пробыли в Сирии с 27 по 31 августа и проживали в гостинице «Аш-Шам». В парке Тишрин проходила Дамасская ярмарка, и Чечено-Ингушетия заняла тридцать процентов экспозиции в павильоне СССР. Ещё раньше делегации приехала группа девушек весьма яркой внешности для демонстрации мод, но все их наряды остались в Москве: багаж их не взяли в связи с летней перегруженностью авиалиний, и они приехали только с ручной кладью. Позднее я увидел этот показ мод, который собирал толпы зрителей – молодых мужчин. Там же я впервые опробовал шахматный компьютер – начал подсказывать сирийцу ходы, и нам удалось победить. Одновременно приехал танцевальный ансамбль «Вайнах», который выступал с ежедневными концертами по всей Сирии.
Там же, на ярмарке, я познакомился с ректором первого на Северном Кавказе Исламского института Ахматом Кадыровым. У него была своя, отдельная программа, например, существует фото его встречи с представителями местного духовенства, куда он отправился в национальном костюме, подпоясанный кинжалом. Но наша делегация часто встречалась с ним в павильоне СССР. Он подходил к нам и с каждым здоровался за руку. Это был ещё молодой (38 лет) человек, с его знаменитой небольшой бородкой и усами и приятной улыбкой. Никто тогда ещё не знал, что ему уготованы всемирная слава и преждевременная смерть.
Наша, светская программа включала в себя торжественное открытие ярмарки 28 августа, где выступал министр экономики и внешней торговли САР, вечер в гостинице «Семирамис» по случаю дня Чечено-Ингушетии, концерт и вечер в Советском культурном центре, встречу с чеченской и ингушской диаспорой. Очень ответственным был ужин в честь делегации, который состоялся в одном из затерявшихся в старом Дамаске дворцов в османском стиле. Нас принимали мэр города Дамаска и один из членов ЦК партии Баас, как нам сказали, четвёртое лицо в государстве. Я переводил в течение трёх часов (с 21.30 до 24.30) в присутствии временного поверенного в делах Посольства СССР в САР, который сам в течение десяти лет работал переводчиком (затем ещё двадцать – практически во всех ближневосточных арабских странах), а также его личного переводчика и сирийского полковника, знавшего русский язык.
Помимо делегации, на ярмарке, которая продолжалась ещё до 10 сентября, присутствовали заместитель председателя Совета Министров Чечено-Ингушской АССР, министр культуры, промышленности и другие.
Хулиган № 2
Это была моя третья поездка в Казахстан на международную научную конференцию по истории Алашской автономии (пять лет назад). Мы вдвоём прилетели в Оренбург, где нас встретил на своей машине молодой водитель. Доехали до границы, разделяющей наши страны, миновали несколько шлагбаумов, затем сердитый казахский пограничник сфотографировал нас и велел заполнить миграционную карту. Дальше наш ждала совершенно разбитая дорога, которую шофер преодолевал зигзагами с необычайным мастерством, за что я сравнил его с гонщиком Формулы-1. Путь был далёкий (почти 300 км), поэтому он пригласил нас к себе домой перекусить.
– Я обычно так делаю, когда вожу иностранцев, – признался водитель.
Он познакомил нас с родителями, симпатичной женой и маленькой очаровательной дочкой с необъятными щёчками. Ближе к вечеру мы приехали в Уральск.
В гостинице встретились с другими участниками конференции. Одного из них, японца, прекрасно говорившего по-русски, я одолевал разговорами об их языке (не забыв, конечно, о моих занятиях каратэ), литературе, кино и истории до тех пор, пока мне деликатно не сказали, что представители этой нации любят покой и уединение. Двое – мужчина и женщина – добрались до города из Самары.
В Уральске я познакомился с одним товарищем, который приехал туда из Германии, где жил уже много лет. Он оказался таким же хулиганом, как тот афганский журналист, о котором я рассказывал в одноимённой вспоминалке. Конечно, когда он говорил про друга Достоевского по Семипалатинску и Петербургу – Чокана Валиханова, было смешно. Этот блестящий офицер Российского Генштаба, казахский просветитель, ученый и путешественник был с восторгом принят в петербургском обществе. Но через некоторое время в семьях князей и графов стали рождаться очень похожие на него дети. «Такие маленькие чоканчики», – сказал он и, наклонившись, изобразил рукой несколько голов этих малышей.
После конференции мы отправились в Оренбург, там на следующий день должен был состояться круглый стол. На границе мы вышли из автобуса, ожидая проверки документов, и хулиган стал развлекать нашего пограничника антироссийскими разговорами, на которые тот никак не реагировал, проявляя удивительные спокойствие и выдержку. Другие пограничники – молодые женщины – вышли на нас посмотреть: целый автобус историков, в том числе японец – для них это было невиданное зрелище. Когда я подошел с паспортом к будке, было уже совсем темно. Пограничница высунулась в окошечко и спросила меня: «А какая у вас была тема конференции?» Я объяснил. Когда все прошли, мы вернулись в автобус. Под конец, на въезде в Россию, к нам заглянула одна из пограничниц, чтобы пересчитать нас. В этот момент хулиган пропищал тонким голоском: «Ой, какая красивая девушка!» и вдруг заблеял: «Бе-е-е». Она покачала головой и пожурила нас: «Ну вот, такие солидные люди». Не знаю, как другие, но я испытал при этом чувство стыда перед нею. Оказалось, ещё раньше он вслух рассуждал о том, что будет, если он так сделает.
Вечером в Оренбурге все пошли в гостиничный ресторан. Женщины устроились отдельно, а мы, семеро мужчин, одетые по-домашнему, в тренировочные костюмы, уселись за большой стол. Подошла симпатичная официантка, приняла от нас заказ и спросила:
– Ребята, вы что, спортсмены?
– Ага, – пошутил я, – семь стариков и одна девушка.
Никто не засмеялся.
Утром мы разделились – все поехали на круглый стол, а нам двоим вызвали такси. Причём этот необычный товарищ вдруг взял мои вещи и понёс к машине. Через пару часов мы вылетели в Москву.
Военное искусство Сунь-цзы на практике
Где-то после 9-го класса у меня возникла идея пойти на кафедру структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. Однако в 10-м классе я пропустил по болезни много занятий, в результате в моем аттестате стояли в одиночестве четвёрки по алгебре и геометрии (средний школьный балл, который тогда суммировался с оценками, полученными на вступительных экзаменах, у меня всё равно округлялся до пяти). Что касается Института стран Азии и Африки (ИСАА), то это был единственный гуманитарный факультет МГУ, где вступительные экзамены проводились в июле. Значит, чтобы меня не забрали в армию, сохранялась ещё одна попытка сдавать вступительные экзамены в августе, например, в пединститут. Чтобы войти в тему, я даже прочитал несколько сборников арабских новелл, романы «Гóра» и «Крушение» Рабиндраната Тагора и двухтомную эпопею «Троецарствие» Ло Гуаньчжуна.
В конце учебного года классная руководительница выдала мне написанную на нескольких тетрадных листах характеристику. В райкоме ВЛКСМ мне сказали, что на её обсуждении меня должен представлять член комсомольского бюро школы. Помочь мне вызвался мой друг. Мы пришли, сели рядом за стол, где уже собрались члены бюро. Секретарь райкома протянул моему другу характеристику, перепечатанную на машинке, и сказал, чтобы он зачитал её. Хотя она была положительной, одна фраза, вкравшаяся в неё, могла привести к совершенно непредсказуемым последствиям. В нужный момент я под столом слегка надавил ногой на ботинок друга, и он эту фразу пропустил.
Когда я сдавал документы в приемной комиссии института, случилось происшествие, которое могло изменить мою судьбу. Очень строгая женщина повертела в руках форму 286 и сказала:
– Здесь написано про зрение, что у вас левый глаз минус 3,5 диоптрии, правый – минус 5. А у нас ограничение после минус 3,5. Поэтому я не могу принять Ваши документы. Здоровье – главнее (через семь лет с таким зрением, плоскостопием и сколиозом меня без проблем взяли в армию, сказав, правда, устами военкома: «Бывают же такие больные люди!»).
Расстроенный, я отправился в школу и, случайно зайдя в кабинет химии, рассказал о своей неудаче учительнице. Она взяла в руки мою справку и сказала:
– Сейчас мы что-нибудь придумаем.
Взяв какую-то склянку, она капнула на верхушку пятерки, растворила её, а потом исправила ручкой на тройку. Забегая вперед, скажу, что нашёл дома в книге «Глазные болезни» проверочную таблицу для зрения, выучил наизусть восьмую и девятую строки (я помню их до сегодняшнего дня – КНШМЫБИ, БКШМИЫН) и успешно прошел дополнительную медкомиссию в поликлинике МГУ.
Во время второй попытки сдачи документов я постарался сесть за столик подальше от той очень строгой женщины. Их начала изучать симпатичная девушка. За её спиной стояли три других, которые, как потом выяснилось, были студентками.
– А что это тут у Вас написано…, – сказала первая из них и зачитала упомянутую выше нелицеприятную фразу из моей характеристики.
Я что-то невпопад ответил, но она не стала углубляться в эту тему.
– А кем Вас записать, историком или филологом?
Я за десять секунд решил, что я больше люблю, историю или литературу, и сказал:
– Филологом.
– А какой язык Вам написать? – спросила она.
– Не знаю (к этому вопросу я тоже был не готов).
– Возьмите арабский. Мы его изучаем, и нам нравится, – сказала одна из девушек, стоявших у неё за спиной.
– Хорошо, – ответил я.
Так в течение нескольких минут решилась моя судьба.
Перед вступительными экзаменами мы проходили собеседование, на котором часть абитуриентов была отсеяна. Мы стояли в коридоре и обсуждали возможные вопросы – вспоминали столицы многочисленных арабских государств, говорили и о недавнем (25 марта 1975 г.) убийстве короля Саудовской Аравии Фейсала собственным племянником. На собеседовании я рассказал о своих многочисленных увлечениях, всё был хорошо, пока речь не зашла о Саудовской Аравии. Недаром школьники и студенты говорят в таких случаях, что «перед смертью не надышишься». В голове у меня была пустота, и я промямлил:
– Саудовская Аравия? Ну, нефть там.
– Если не знаете, лучше молчите, – сказал мне с укором мужчина, но собеседование я прошёл.
На сочинении список провалившихся увеличился ещё больше. Потом был устный экзамен по русскому языку и литературе.
– А кто придумал термин "социалистический реализм"? – спросил меня преподаватель.
– Не знаю.
– Сталин.
Об этом в учебнике "Советская литература" для 10-го класса не писали.
На экзамене по истории произошло одно примечательное событие. Как-то в 10-ом классе меня вызвали отвечать по теме «Кровавое воскресение. Революция 1905-1907 гг.». Потом к моему большому удивлению, это же задание попалось мне в билете на выпускном экзамене. Что же я должен был подумать, когда и на вступительном мне попалась всё та же Первая русская революция? Я сразу подсчитал, что, если на обоих экзаменах было по 30 вопросов, то вероятность этого события составляла всего 1/30 х 1/30 = 1/900. Редкое совпадение! Казалось, тогда попутный ветер дул в мои паруса.
О том, что экзамен по французскому языку перенесли на более ранний срок, я узнал случайно. Я всё это время находился на даче. Тётя пошла звонить двоюродной бабушке, телефон которой я оставил в приёмной комиссии. Ещё один сюрприз ждал меня на самом, якобы, устном экзамене по иностранному языку. Одним из заданий был письменный перевод двадцати предложений с русского на французский. Последние два года в интернате мы перешли с программы спецшколы на обычную, и выполнить такое сложное при изучении любого языка задание было для меня тяжёлым испытанием. И хотя часть слов мне подсказал хорошо знавший язык абитуриент, который впоследствии учился со мной в арабской группе, но перешёл на журфак, ошибок я наделал много. Я сносно прочитал текст, затем меня вдруг попросили рассказать о своём дне рождения. Такой темы среди двадцати, заученных мною наизусть ещё в интернате, не было, поэтому пришлось с ходу придумывать, что сказать. Но всё закончилось благополучно – в институт я поступил и даже набрал лишних полбалла.
Специфический институт
Факультет наш был специфическим уже по одному своему названию – Институт стран Азии и Африки при МГУ. Он так назывался, поскольку, в свою очередь, делился на два факультета – историко-филологический и социально-экономический (ист.-фил. и соц.-эк.) и во главе его был не декан, а ректор (позднее – директор). На ист.-фил. принимали 100 чел., на соц.-эк. – 40. Учитывая восточную специфику, женщин в институт брали немного и у них был свой, повышенный проходной балл. Ист.-фил. делился на историков и филологов. Выбрав филологию, я оказался в женском коллективе, потому что большинство мужчин пожелали стать историками, а женщин – филологами. Затем нас разделили на лингвистов и литературоведов, в зависимости от темы дипломной работы. Всех мужчин попросили специализироваться на языкознании: женщины предпочитали литературоведение.
Распределение по языкам оказалось принудительным, но поскольку женщин-филологов надо было как-то разбавить мужчинами, моё подсказанное девушками в приёмной комиссии пожелание насчет языка удовлетворили. Наиболее престижным был, конечно, японский. Самым трудным – китайский, на нём постепенно отсеялась половина студентов (это камень в огород нынешних школ, которые, следуя модному поветрию, начали вводить у себя китайский как второй иностранный). Между 4-ым и 5-ым курсами была заграничная стажировка (от неё я отказался, ввиду рождения первой дочери). Таким образом, полный курс обучения составлял шесть лет.
Обычной стипендией в то время было 40 рублей. В ИСАА при МГУ с 1-го курса платили 55, потом 60. Начиная с 4-го, я получал повышенную стипендию – 75 рублей. Затем нам добавили еще 10 за дополнительные олимпийские курсы, которые проходили в нашем здании, на проспекте Маркса, и в актовом зале МГИМО, возле станции м. «Парк культуры». Поскольку теперь моя стипендия превышала минимальную зарплату в 75 рублей, из неё начали вычитать подоходный налог (но не бездетный, поскольку у меня уже родилась старшая дочь). Диплом нам выдали раньше, в мае. В июне нас ознакомили со всеми вновь построенными спортивными объектами, а уже 19 июля начались Игры. Меня приставили в качестве переводчика к делегации Олимпийского комитета Ирака.
Что касается досужих разговоров о какой-то сверхсекретности работы выпускников ИСАА при МГУ, то они не имеют под собой никаких оснований. Все эти барьеры, которые надо было преодолеть ещё до сдачи приёмных экзаменов (см. описание их в предыдущей вспоминалке), имели целью лишь одно – предстояла работа за границей, поэтому проверялись здоровье и благонадежность будущих студентов.
Служба в сирийской армии
Помню, в 9-ом классе нас привезли на стрельбище, где-то в Подмосковье. Солдаты, школьники, обросшие парни из ПТУ и техникумов, столпились возле тира. Нам предстояло произвести девять выстрелов по мишени боевыми патронами. Все автоматы уже лежали на армейских матах, только были поставлены на предохранитель. Следовало переключить его в крайнее нижнее положение – на одиночные выстрелы, но я, видимо, недостаточно сильно надавил на него. По приказу «Огонь!» нажимаю на спусковой крючок. Внезапно автомат будто срывается с места, дуло приподнимается, и он начинает палить очередью. Военрук подбегает ко мне, но поздно: я израсходовал все патроны. Более удачной оказалось для меня аналогичная поездка во время учёбы в институте, когда нам пришлось стрелять не только из автомата Калашникова, но и из пистолета Макарова, однако особо выдающихся результатов я не показал. Что касается стрельбы в тире из духового ружья, то вначале я не мог самостоятельно держа за приклад и ствол, перегнуть его, чтобы зарядить свинцовой пулькой, и стрелял по простым мишеням, упершись локтями в стол, а потом уверенно вёл огонь «от плеча» по всем мишеням.
Спустя два месяца срочной военной службы в Сирии меня перевели из Дамаска в Хомс. Когда я получал обмундирование (наши специалисты носили местную форму без погон), советник командира зенитно-ракетной бригады, полковник, сказал мне:
– А пистолет не бери.
– Почему?
– Если здесь начнётся какая-нибудь заваруха (только что был подавлен мятеж братьев-мусульман, которые убили много сирийских и наших военных), нас всех перестреляют. А тебя подержат в тюрьме и выпустят.
В какой-то степени он оказался прав: остальным специалистам надо было постоянно прятать пистолет от детей, а выходя в город, класть в дамскую сумочку: оставлять дома не рекомендовалось, однажды его так и выкрали у специалиста прямо из квартиры. Впрочем, оружия нам и так хватало. В нашем УАЗике, возле шофёра, всегда лежал автомат с прикрученными синей изолентой запасными магазинами. Один советник, подполковник, побывавший в долине Бекаа во время ливанской войны 1982 г., вообще никогда не расставался с ним, входил в комнату и клал на стол.
Хафезу аль-Асаду (отцу Башара) удалось в 1982 г. с помощью войсковой операции уничтожить братьев-мусульман в городе Хама и зачистить их по всей стране. Мне повезло: я приехал после войны в Ливане и событий в Хаме, ничего не было, вернулся в Москву – теракты в междугородних автобусах и поездах (1985-86 гг.), приехал – опять ничего не было.
После терактов 1982 г. у всех первоначально был страх. Рассказы о взрыве у Синего Дома (в нём находились Аппарат главного военного советника и квартиры для жилья) в Дамаске, о массовом расстреле братьями-мусульманами курсантов артиллерийского колледжа в Алеппо и нападениях на советских и сирийских военных были у всех на слуху. Их сопровождал такой своеобразный чёрный юмор. Идем по Дамаску несколько человек быстро и в шутку называем себя «цель Бегущий хаби́р (специалист)». В спортивной стрельбе есть мишень «Бегущий кабан».
Однажды вечером на улице началась дикая стрельба. Мы с детьми легли на пол, между кроватями, затем перебрались в совмещенный санузел, где устроились на табуретках. Напротив находилось местное управление госбезопасности (мухабара́т), которое могло подвергнуться нападению. Из закрытого стеной полуподвала, где мы жили, было мало что видно, но мы почему-то не слышали звуков разбивающегося стекла. Поэтому я включил телевизор и узнал следующее: вражеские голоса передали по радио, что умер президент Хафез аль-Асад (у него были больные почки), затем выяснилось, что это ложь, и люди так выражали свою радость. Другие специалисты и их семьи в точности повторили наши действия, а советника успокоил по телефону главный инженер бригады, говоривший по-русски. Обычно такая стрельба была на Новый год, тогда некоторые сирийские военные ухитрялись палить со своих балконов даже из пулемётов. Однажды мы с детьми проходили мимо лавки, хозяин которой, видимо, смотрел по телевизору футбольный матч. Его команда забила гол, он выскочил на улицу и, стоя в нескольких метрах от нас, стал радостно стрелять из пистолета в небо (то же самое часто происходило на футбольных стадионах). В другой раз мы шли по тротуару, и навстречу нам двигалась стальная махина.
– Мама, мама, смотри, танка! – воскликнула наша младшая дочь.
Мы постоянно ожидали войны, но ничего не происходило.
– А что, если они нападут? – задал я как-то наивный вопрос советнику.
– Будем воевать, – коротко ответил он.
Мы выезжали в пустыню на стрельбы, проводили учения бригады и дивизионов. Однажды на одном из них из-за короткого замыкания случился самопроизвольный пуск ракеты. Она врезалась в железнодорожную насыпь, за которой находилась школа, и развалилась на части. Я побывал на этом дивизионе с командиром бригады и советником, осмотрел вместе с нашим специалистом обломки ракеты и принёс домой показать жене и детям маленькие стальные кубики, которыми она была начинена.
Как-то мы заехали на танкоремонтный завод, где тоже работали наши специалисты. Нас провели по цехам, показали, что на нём делают. По всему его периметру стояли подбитые советские и израильские танки с зияющими пробоинами в лобовой броне. Сказали, что иногда их эвакуировали сюда с места боёв прямо со сгоревшими членами экипажа.
Вспоминаю Бейрут (после ливанской войны 1982 г.), над которым словно пронесся гигантской силы ураган; опрокинутый взрывом дом около аэродрома; патрульные вертолеты, которые взлетали друг за другом с борта стоявшего на рейде авианосца 6-го флота США и кружили в небе, наклонившись вбок, точно зоркие хищные птицы, высматривающие добычу; тени палаток с американским флагом возле ангаров и одинокую фигуру автоматчика у трапа нашего самолета. Хаму (в ней был только что подавлен мятеж братьев-мусульман), со следами от пуль и снарядов на домах, я видел в начале 1983 г. Нам разрешали её проехать, но нельзя было останавливаться.
Сеанс
В апреле 1977 г. в Москве проходил командный чемпионат Европы по шахматам. После его окончания Анатолий Карпов, набравший 5 из 5 очков, и ряд других участников приехали в Шахматный клуб МГУ на Ленинских горах, чтобы провести сеансы одновременной игры на 10 досках с часами. Я учился тогда на 2-ом курсе и в команде ИСАА при МГУ был новичком: только что перешёл туда из общефизической группы. Нам представили сеансёра:
– Международный мастер Джон Нанн, экс-чемпион Европы среди юношей.
Он оказался старше меня всего на полтора года. Тёмно-русые, аккуратно постриженные волосы, приятные черты лица. Несмотря на то, что команда Англии заняла в финале последнее, 8-ое место, Нанн набрал на 4-ой доске 6,5 очков из 11, и в следующем году ему было присвоено звание международного гроссмейстера.
В нашей партии был разыгран вариант Тарраша во французской защите. Я проверил начальные ходы по базе Chess Assistant 19. Они совпали вплоть до 18-го хода белых (!) с партией Йозеф Локвенц – Рудольф Пальме, Bad Gastein, 1948 (ничья на 53-м ходу). После многочисленных разменов я (чёрные) получил в эндшпиле "плохого" слона (капитан команды иронически назвал её «большой пешкой») против коня. К этому времени один из наших лидеров в своей партии форсировал ничью вечным шахом. Внезапно Нанн пожертвовал мне пешку, в дальнейшим, видимо, надеясь на прорыв. Когда мы сделали положенные 45 ходов, партия была отдана на присуждение.
После того, как английский шахматист выиграл на всех оставшихся досках, в большом зале, по соседству, расставили фигуры. Он молча делал ходы, а чёрными руководил мастер Дмитрий Лосев. Я сидел сбоку, между ними. Вокруг собралась толпа студентов МГУ. Рассматривались варианты с жертвой белыми второй пешки и прорывом. Но слон чёрных везде успевал. В какой-то момент, правда, всем показалось, что конь может проникнуть в лагерь соперника. Лосев вопросительно посмотрел на меня:
– А Вы как сыграете?
Толку от меня было мало: находясь в стрессовом состоянии от предвкушения успеха и внимания такого количества людей, я только время от времени повторял: «Ну, ничья, ничья». Внезапно из-за моего плеча к доске протянулась рука одного из студентов и сделала спасительный ход слоном. Нанн, не раздумывая, согласился на ничью. Современный компьютерный анализ подтверждает правильность этого присуждения.
Все разошлись: другие партии не присуждались. Я взял с соседнего стола пустой бланк для записи партии, и английский шахматист, улыбнувшись, в графе «Белые» аккуратным почерком поставил свой автограф – John Nunn.
Как физики стали лириками
Однажды в «Интуристе» мне в течение долгого времени пришлось работать с группой из девяти ливийских физиков, приехавших к нам на стажировку. В будущем им предстояло работать на атомной электростанции в Сирте, которую так и не построили. Они, естественно, называли меня шутя "агент 007", хотя в мои функции входило лишь подтверждение оплаты их питания и проживания, распоряжение водителями, культурная программа и другая помощь. Как-то в автобусе один из ливийских физиков в очередной раз пошутил на эту тему. Я взял микрофон и сказал: "Я всего лишь лейтенант…" Не успел я произнести слово "запаса", как они все дружно загикали: "Мы же говорили!"
Каждое утро автобус приезжал с новым водителем, и я объяснял ему, как доехать до Института имени Курчатова. Один раз я зашел в него, чтобы посмотреть на атомный реактор, а потом просто ждал в автобусе или шёл в кино. Поскольку все ливийцы учились до этого в США, а один был даже женат на американке, лекции переводила на английский 23-летняя девушка. Лишь однажды она меня спросила, как будет на арабском слово "горшок", потому что не знала его на английском.
Через некоторое время большая часть моих ливийцев потянулась в поликлинику для иностранцев на Малой Грузинской, поскольку заразились венболезнями от интуристок, проживавших с ними в гостинице "Космос". В этой связи даже направили жалобу в Народное бюро (посольство) Ливии. В целом, они пользовались популярностью у местной женской половины. Один из них, красавец итальянского типа, как-то прохаживался со мной по холлу гостиницы "Космос". Половина местных дам с улыбкой здоровалась с ним.
– Красивые мужчины должны общаться только с красивыми женщинами, – гордо сказал он мне.
В другой раз горничная наивно сказала мне про одного из ливийцев:
– Он каждый день водит новых женщин. Разве так можно?
– Им всё можно, – сказал я с видом знатока. – Это нам ничего нельзя.
Но я ошибся: этот же товарищ через некоторое время подошёл ко мне и спросил:
– Ты можешь найти врача, который бы без огласки вылечил дежурную по этажу? Она заразилась от меня.
Затем мои физики подрались в гостинице с сомалийцами. В общем, с ними были разные происшествия, поэтому я шутил: "Лучше целый автобус сирийцев, чем девять ливийцев" (интуристовский «Икарус» был рассчитан на сорок два сидячих места).
