Владимир Рыскулов
Вспоминалки
– Откуда я знаю, что Вы русский, а не араб? – сказал он.
– Но у меня должен быть акцент, – резонно заметил я.
Наш довольно громкий разговор услышали, и из ближайшего домика вышел советский офицер.
– А я Вас давно жду, – сказал он, выдал мне зарплату и объяснил, как лучше доехать до Дамаска.
Полпути до Дамаска я доехал на попутном УАЗике наших специалистов, потом пересел на автобус. В Хомс я вернулся поздней ночью, полный незабываемых впечатлений.
Квартирный марафон
Жильём в Сирии нас обеспечивал КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть), поскольку по контракту мы занимались преподаванием русского языка в военных учебных заведениях САР. Руководитель его, мой непосредственный начальник, жил в старом запущенном домике с садом, а я – в высоком здании, на окраине города, в большой четырехкомнатной квартире. Она использовалась как гостиница для преподавателей, возвращавшихся из отпуска и ожидавших в ней, когда за ними пришлют транспорт их колледжи.
К концу второго года моего пребывания в Сирии нам обоим выделили по 150 тысяч лир на аренду квартир, не имеющих отношения к КЭЧ (армейские жилища мы тихонько придерживали для наших проезжающих через Дамаск преподавателей). Денег мы ещё не получили, а мой начальник уже переехал. Хозяйка его жила за стенкой (из своей большой квартиры она сделала две поменьше с отдельными входами). До этого она обещала ему цветной телевизор и видео, теперь же от всего отказалась, да ещё стала следить за тем, как часто он включает шофаж (центральное отопление; бочка с мазутом у них была одна, поэтому они договорились, что каждый платит за него половину общей суммы), при этом сама гоняла шофаж целыми днями. Затем начала жаловаться на то, что его дочь по утрам включает магнитофон (а они, как все арабы, ложились спать очень поздно). В результате через шесть дней он вернулся в свой домик.
Я же несколько недель ждал, когда закончится ремонт в моей будущей квартире. Однако оказалось, что обещанные хаус агентом садик принадлежит соседям, а видео хозяйка, кстати, сирийская писательница, давно забрала себе. Она провела нас по своей квартире, сказала, что одна комната будет заперта (там хранились её книги), а затем и вовсе потребовала за аренду 200 тысяч лир в год.
Между тем мой начальник лихорадочно искал себе другую квартиру, причём делал это не только в рабочее время, но и в оба выходных, везде таская меня за собой. Так продолжалось три недели подряд. Один раз я полушутя пожаловался ему:
– Ну, что это такое, никакой личной жизни.
– Да какая у тебе личная жизнь? – засмеялся он, прозрачно намекая на то, что вся моя семья находилась в это время в СССР.
В другой раз, когда меня из-за отсутствия отдыха стали мучить, несмотря на недавний отпуск, ежедневные головные боли, он начал было говорить:
– Интересно ещё посмотреть квартиры рядом с Посольством.
– А мне неинтересно, – отрезал я, и он прекратил эксплуатировать меня по выходным, избрав в качестве новой жертвы какого-то знакомого.
Квартиру он нашёл, пожил в ней пару месяцев, потом ему опять что-то не понравилось, и он с неё съехал. Окончательно он поселился в третьей по счёту квартире, неподалеку от моей. К тому времени я уже подписал контракт на аренду квартиры с садиком, маленьким фонтаном и качелями, рядом с нашим жилдомом. Вручив хозяину, молодому парню, чек, я попросил его дополнительно купить детскую кроватку и ванночку для третьей дочери и сделать перила на лестнице, ведущей в садик (второй вход был через подъезд дома), чтобы никто из детей с неё не упал.
– Мне нужно ещё дней десять, чтобы привести квартиру в порядок, – сказал он.
– Ничего, я могу подождать, – спокойно ответил я.
Хозяин квартиры повернулся к хаус агенту, который стоял рядом, и сказал:
– Арендатор – благородный человек. Я сделаю всё, что он просит.
И он выполнил своё обещание.
Почему я стал заниматься каратэ
На нашей свадьбе приходящий гражданский муж соседки по квартире (назову его Колей) приревновал её к одному из гостей и в коридоре вырвал из её ушей сережки. После свадьбы он дважды заходил на кухню и при нас давал ей звонкие оплеухи. Силы были неравные (он работал грузчиком в мебельном магазине), но я всё же вскакивал с табуретки, чтобы помочь ей. Тогда он быстро разворачивался и подносил к моему лицу здоровенный кулак с грозным рыком: «Сиди!». Впрочем, это было не только опасно, но и совершенно бесполезно: она прощала ему всё и сама бы первая заявила в милицию (а у меня в тот момент было желание ударить его табуреткой по голове), если бы что-нибудь случилось с её Колей.
В дальнейшем эти безобразные сцены повторялись, но только уже в её комнате. Он часто бывал пьян и совершенно не контролировал себя. Мать соседки не раз выговаривала моей жене, почему я не защищаю её дочь от Коли. Тут сразу вспоминался фильм, где такой же здоровяк Федя гонялся за субтильным студентом в очках Шуриком, но нам тогда было не до смеха.
Спустя год я как-то вернулся после занятий в институте и застал на кухне эту парочку, которая, как всегда, выясняла друг с другом отношения. Было уже 4 часа. Я поставил на плиту кастрюлю и сковородку с обедом и стал его разогревать.
– Ну-ка, обожди, – грубо остановил меня Коля. – Видишь, нам нужно поговорить.
Я притворился, что не слышу его.
– Ты что, не понял? – с угрожающими нотками в голосе прохрипел тот.
Пришлось уйти в комнату и ждать, пока они не закончат. Вечером жена, которая была уже на четвёртом месяце беременности, вернулась с работы и узнала о случившемся. Она страшно возмутилась и настояла на том, чтобы мы пошли к участковому.
– Коля совсем обнаглел, ведёт себя как хозяин, – сказала она. – Он в этой квартире не прописан и не имеет на это никакого права.
На следующий день соседка сказала мне, что приходили из милиции и спрашивали, где Коля. Наступил вечер. Я сидел на разобранной софе, прислонившись спиною к стене, и смотрел фильм по ТВ. Раздался звонок, потом в коридоре зашушукались. Через несколько секунд Коля с силой ударил в дверь ногой и ворвался в комнату.
– Ну, кто тут на меня в милицию нажаловался? – заорал он, размахивая своими кулачищами.
Дальнейшие действия я совершал как во сне. Схватил стоявший рядом с софой стул и в тот момент, когда Коля отвернулся, пытаясь оттолкнуть свою подругу (она кричала: «Дурак, тебя же посадят!»), опустил его на широкую спину хулигана. Он вскрикнул от неожиданности и вылетел вместе со стулом из комнаты. Тогда я быстро развернул находившийся слева от меня стол, зажал им дверь, в которую ещё раз попытался ворваться мой обидчик, и защёлкнул её на замок. Он сорвал с вешалки, в коридоре, мою новую куртку и стал в бешенстве топтать её ногами.
– А ну, выходи, сопляк! Придёт твоя жена, я вас обоих выкину с седьмого этажа, – грозился он.
В нашей комнате царил настоящий разгром: скатерть на столе была залита водой из опрокинувшейся вазы с цветами, картина сорвалась с гвоздя и лежала на полу, у двери.
Когда жена пришла с работы, Коли уже не было. В тот же вечер мы снова пошли в милицию, но не к участковому. Дежурный занялся нашим новым заявлением, потом ехидно спросил у моей жены:
– Что же у вас муж такой слабый?
Стоявшие рядом румяные молодцеватые милиционеры одобрительно засмеялись. На следующий день Колю с соседкой вызвал к себе участковый, но они, разумеется, в один голос всё отрицали. Затем его разбирали на работе и даже пригрозили увольнением, если это повторится.
Я же, задетый обидными словами дежурного, записался в секцию каратэ и стал разгуливать по квартире в сшитом женой кимоно (соседки, заглядывавшие поболтать к ней, спрашивали: «А почему твой муж всё время ходит в пижаме?»). Потом я повесил в коридоре, на стене, самодельную макивару (большой мешок из вафельного полотенца, туго набитый песком, который я собрал в целлофановый пакет на дворе), и начал ежедневно отрабатывать на нём удары, издавая пронзительные выкрики «киай» и с шумом выдыхая из лёгких воздух. На кухне я привязал к бельевой верёвке на коротком шпагате кусок полиэтилена и на нём отрабатывал удары ногами. Тот раскачивался, и мне надо было, делая повороты вокруг своей оси, несколько раз попасть по нему. Эти тренировки я предпочитал делать, когда Коля обедал. Раз он попросил меня не пылить и дать ему поесть, а позже и вовсе стал обедать в комнате. Вскоре он ушёл в запой и надолго куда-то исчез.
Несмотря на всю свою огромную физическую силу, он, по словам соседки, был трусоват и вступал в драку только с заведомо слабыми соперниками. К тому же Коля был чрезвычайно мнителен и приходил в страшное волнение, если у него на подбородке, не дай бог, вскакивал какой-нибудь маленький безобидный прыщик. Поэтому он опасался, что его драгоценному здоровью может быть нанесён вред, если вдруг ему окажут реальное сопротивление. А главное, больше не боялся его я, и он увидел во мне эту неожиданную перемену.
Как я занимался каратэ
Началось всё с того, что сын соседки по лестничной площадке, с которой дружила моя жена, сказал, что ходит на секцию каратэ в одной из школ нашего района, и я присоединился к нему. Занятия вёл учитель пения, обладатель чёрного пояса. Однажды мы вместе стояли на автобусной остановке, и я обратил внимание, что костяшки его указательного и среднего пальцев (кентосы) набиты так, что чуть ли не срослись между собой. Занятия эти шли недолго, потому что он их как-то быстро свернул.
Однако нам с соседским мальчиком это не помешало организовать свой собственный зал для тренировок. Дело в том, что в их с мамой квартире была пустая комната, которую недавно освободили соседи и в неё пока никто не вселился. Вначале он стеснялся: всё же я, студент, для него, хоть и старшеклассника, был взрослым человеком. Но я сказал ему:
– Давай, не бойся, бей по-настоящему.
Запястья и лодыжки мы обёртывали резиновыми бинтами. Руки после наших тренировок были покрыты синяками до локтя. Отец мальчика нам обоим сделал из ножек табуретки нунчаки. Потом я их отдал кому-то. В Сирии они продавались свободно, но их нельзя было ввозить в СССР, потому что они считались холодным оружием.
Во время Олимпиады-80 делегация Ирака, с которой я работал, проживала в гостинице «Россия». Тогда на каждом этаже, возле дежурного администратора, стоял человек в штатском. Я разговорился с одним из них, и он сказал мне, что на занятиях по физической подготовке их всех уже перевели с самбо на каратэ. А тут ещё в «Интуристе», куда меня распределили по окончании института, открыли бесплатную секцию каратэ (шотокан каратэ-до). На первое занятие пришло больше 50 человек, затем число желающих постепенно уменьшилось до 15-20. Тренировались мы каждые вторник и четверг в одной из школ Москвы. Первые два часа бег вокруг зала, потом прыжки на месте, пока ноги не теряли чувствительность, ходьба на кентосах по залу, держа друг друга за ноги, и упражнения на растяжку. Потом начинались тренировки собственно каратэ. Однажды сэнсэй привёл в зал трёх симпатичных девушек с красными поясами. Одна из них досталась мне в пару. Мы должны были, сменяя друг друга, выполнять упражнения на растяжку. Она так стала меня ломать и выкручивать, что мои кости затрещали. Потом я делал с ней то же самое, но значительно нежнее, и это мне показалось даже приятным.
К концу года занятий мы освоили все стойки, передвижения, повороты, блоки и удары руками. Что касается ног, локтей и колен, то мы и так знали, как ими наносить удары, благодаря ксерокопиям различных, иллюстрированных фотографиями и картинками пособий по каратэ. Кроме этого, на секции нам выдали отпечатанные на пишущей машинке и размноженные списки японских названий всех основных команд и техник.
В 1981 г. кто-то из каратистов в Москве получил травмы во время спарринга (как будто в других видах спорта их не было), начались проверки, и нескольких известных тренеров посадили по статье о так наз. нетрудовых доходах. Нашу секцию, как и все другие запретили, но преподаватель психологии на курсах в Институте повышения квалификации «Интуриста», один мой сотрудник, и я ещё год посещали другую школу, где занималась наша группа здоровья. Мы вместо кимоно надели обычные тренировочные костюмы и отрабатывали техники ударов и блоков в дальнем углу зала, никому не мешая.
Как я попал в историю
Раньше я уже писал о том, как в течение десяти секунд выбрал свою будущую профессию. Нам, филологам, преподавали только историю арабских стран со сдачей не экзаменов, а зачётов. Однако ещё в детстве я увлёкся чтением исторических романов. Книга Джованьоли и фильм о Спартаке, трилогия об Иосифе Флавии и «Лже-Нерон» Фейхтвангера, блестящие кинокартины «Даки» и «Колонна» привлекли моё внимание к истории Древнего Рима. Фильм «300 спартанцев» мне тоже нравился, но читать книги по истории Древней Греции я стал гораздо позже, увлёкшись сочинениями Ксенофонта. А тогда я учился во французской спецшколе, и мимо меня, конечно, не могли пройти романы и книги по её истории – Дюма, Гюго, Анатоля Франса, Мериме, Стендаля, Бальзака, Дрюона, Стефана Цвейга и Генриха Манна; мемуары Коленкура, исторические труды Бескровного, Левандовского, Тарле и Манфреда. Самым любимым моим периодом были Великая французская революция и Наполеоновские войны.
Во время второй загранкомандировки в Сирии (1987-1991 гг.) одной из обязанностей переводчиков Аппарата экономсоветника была доставка с почты газет и журналов. При входе в полуподвальное помещение, где располагалась бухгалтерия, стояли специальные ящики с отверстиями, куда надо было их раскладывать по контрактам. Потом из других городов приезжали наши специалисты и забирали почту. Самое интересное я читал, а затем возвращал на место. Тогда был всплеск публикаций о сталинских репрессиях, хрущёвской «оттепели» и так наз. брежневском застое.
Начальник (ему было около сорока пяти лет), заметив моё увлечение этой тематикой, однажды поинтересовался:
– А почему ты веришь этим историкам?
– Ну, есть архивные документы, свидетельства людей…
– Может, они опять врут.
Он же ещё в 1988 г. сказал про Горбачёва:
– Что-то не так с этой перестройкой. Мне кажется, что он слишком уж гонит лошадей.
Столкнувшись в тогдашней прессе и книгах с большим объёмом фактов, неизвестных мне имен и событий, я даже составил для себя рукописный справочник по упоминаемым в них государственным деятелям (около двухсот страниц). Вернувшись в Москву, я показал его свой труд знакомому доктору исторических наук:
– О! Да Вы сделали что-то вроде Who is who, – удивился он. – Я такие видел в США.
Позднее подобные справочники уже издавали многие авторы. Всё это пригодилось мне, когда я с подачи моего друга-хасида, о котором рассказывал в нескольких вспоминалках, занялся историей моих репрессированных родственников. И мне не пришлось начинать с нуля: какая-то исходная минимальная база знаний об истории СССР сталинского периода у меня была. О том, что происходило дальше, я писал в предыдущих вспоминалках (про мои поездки в Казахстан на конференции).
Каждодневный экзамен
Переводчиком советника по экономическим вопросам был его полный тёзка. Из-за этого случались недоразумения, например, он по ошибке расписывался не в своей строке при получении зарплаты (а там, естественно, стояла сумма, значительно большая, чем его). Когда я приехал, он объяснил мне, что меня будут привлекать к сопровождению делегаций, помощи другим сотрудникам, переводу статей из сирийских газет для составления ежемесячных экономических сборников и т.п.
– Проверять знание языка я у тебя не буду, раз ты закончил ИСАА, – сказал старший переводчик. Сам он, кстати, был выпускником МГИМО, где языки преподавались хуже, чем у нас.
Спустя пару месяцев меня поставили работать с делегацией, которая вела переговоры с сирийской государственной компанией, занимавшейся выпуском резиновых изделий. Возглавлял её бригадный генерал, и в подчинении у него тоже были военные.
– Так, сперва послушаем Вас, – начальственно обратился ко мне генерал (недаром говорят, что переводчик каждый день идёт на работу, как на экзамен).
Через полчаса к делу подключился местный товарищ. В результате наше соревнование закончилось вничью.
Первое время в здании Аппарата экономсоветника (АЭС) я сидел на стуле, сбоку от начальника. Потом меня переселили наверх, в приемную нового заместителя Торгпреда по кадрам, чему я усиленно сопротивлялся. Теперь всё, что раньше я делал из любезности и с разрешения моего начальника, приходилось исполнять как обязанность. Наоборот, оттесняя его в сторону, мне постоянно подсовали документы, которые надо срочно перевести, ссылаясь при этом на указания Торгпреда или его заместителей. Следующим моим прибежищем стал сам отдел кадров, в котором я проработал уже до отъезда в окончательный расчёт.
В конце первого года моего пребывания в Сирии я подменял переводчика экономсоветника во время его отпуска на пару с другим, более опытным: я отвечал за письменный перевод, а он – за устный («Мы теперь, как сиамские близнецы», шутил я). Ещё спустя год однофамилец экономсоветника, который к тому времени уже был переводчиком Торгпреда, вернулся в СССР, и я недолго подменял его, пока не приехал новый. Тогда же меня избрали заместителем председателя Совета переводчиков, и я возглавил Аттестационную комиссию, которая должна была проверять знания новых переводчиков, а также раз в год каждого (около 50 человек по всей Сирии). В бывшем здании АЭС я вывешивал графики ночных дежурств и доставки прессы, хотя по большей части мне приходилось делать всё самому. В конце третьего года загранкомандировки, я в течение почти двух месяцев подменял переводчика Торгпреда во время его затянувшегося отпуска (обычно он длился 45 дней), что автоматически решило вопрос о моем продлении на четвёртый год.
Когда я провожал начальника в Тартус, откуда он должен был плыть на теплоходе до Одессы в окончательный расчёт, он сказал мне:
– Ты – молодец: выбрал правильную стратегию, работая на Торгпредство.
Я не стал ему объяснять, что, на самом деле, у меня не было никакого расчёта, и это произошло не по моей воле. Его не продлили на четвёртый год из-за напряженных отношений с руководством и секретарём Объединённого парткома при Посольстве СССР. Когда заканчивался второй год его пребывания в Сирии (в отличие от меня, он был оформлен сразу на три года), я даже посоветовал ему пропустить отпуск, и в Москву на лето поехала только его семья. Просто были уже известны случаи, когда неугодные люди из своих отпусков назад не возвращались, а оставленные ими на квартире вещи отсылали в Союз несопровождаемым грузом. Приехав домой, он устроился завхозом в совместное предприятие.
Долой кастовость!
Дети работников советских организаций и специалистов, в том числе военных, проживавших в Дамаске, учились в школе при Посольстве СССР в САР. Были выделены специальные автобусы, которые ехали по определённому маршруту и забирали их, а после уроков отвозили назад. В некоторых классах учились даже школьники из социалистических стран. Но была проблема – для всех не хватало места. За этим внимательно следили отдел кадров и директор школы. Когда я зашёл к нему и спросил, нельзя ли моей жене после родов приехать в Дамаск с детьми, он сказал, что ни мою старшую дочь, ни среднюю сажать некуда: всё переполнено. Так, одна девочка-пятиклассница, которой удалось просочиться в Сирию, уже несколько дней бродила с портфелем по коридору школы, и он не знал, что с ней делать.
Я успел вернуться из второго отпуска, а мест по-прежнему не было. В один прекрасный день в комнату зашёл начальник отдела кадров и сказал, что моей семье можно приезжать. К тому времени я уже переселился в новую квартиру, возле жилдома. Утром к нему подъезжал РАФик и забирал детей. Затем он привозил их обратно, но однажды старшей дочери в автобусе не оказалось. Её просто забыли, за что потом я сильно ругал водителя. К счастью, кто-то из работников Торгпредства заметил нашу дочь, одиноко стоящую с портфелем возле Посольства, и довёз её до жилдома.
Учительница нашей средней дочери, присланная из Москвы, за что-то её невзлюбила. Кроме того, она искусственно разделяла учеников на тех, чьи родители работают в Посольстве, Торгпредстве и Синем доме (Аппарате главного военного советника), и соответственно к ним относилась, причём в самом невыгодным положении оказались дети военных. Тогда я снова пошёл к директору, который однажды ездил с нами в командировку и поэтому знал меня лично. Я обрисовал ему ситуацию со средней дочерью, причём он сразу понял, о ком идёт речь, хотя я не называл ему своей фамилии. Под конец я рассказал про разделение учеников на три неравноправных группы и прямо спросил его:
– В вашей школе что, кастовость?
Через несколько дней, когда я забирал среднюю дочь домой, ко мне подошла её учительница и горестно сказала:
– Ну, что же Вы сначала не поговорили со мной?
С того времени она оставила нашу дочь в покое.
Эпидемия аварий
Как-то утром, в понедельник, когда я ещё жил на старой квартире, я сел в микроавтобус, который нас отвозил на работу, и вдруг водитель задал мне странный вопрос:
– Скажи, бог есть?
– Конечно, нет, – ответил я.
– Есть: твой шеф возле Хомса врезался в столб, и, если бы ты поехал с ним, то очутился бы на капоте.
Дело в том, что в пятницу меня впервые не пустили с ним в командировку: новый переводчик Торгпреда заболел, а в субботу (у арабов всего один выходной день – пятница) ожидались переговоры. Это стало известно в самый последний момент, я даже пришёл на работу в тот день с вещами и был, конечно, крайне недоволен. Теперь же в здании Аппарата экономсоветника все поздравляли меня, говоря, что я родился в рубашке. Заму Торгпреда по кадрам, который не пустил меня в командировку, я шутя сказал:
– Вы спасли отца троих детей.
Всё произошло за 2 км до Хомса. В воскресение, в 9 вечера, мой начальник ехал из Алеппо, куда ему пришлось с полдороги вернуться назад, потому что он забыл у преподавателей свою визитку с документами, деньгами и ключами от квартиры. Машина двигалась со скоростью 65-70 км/час, и её прижал к обочине гигантский трейлер. Тогда мой шеф выбросил нашу «Ладу» на газон, однако парапет оказался слишком высоким, машина села на передней мост и потеряла управление. В результате он снёс металлический фонарный столб и разбил капот, а также, видимо, повредил задний мост, потому что крышка багажника приподнялась. Сам же он отделался лёгким испугом, поскольку успел ногами упереться в педали и крепко сжать руль, о который ударился носом и грудью. Пришлось нам за ним отправиться в Хомс и вместе с машиной забирать из полиции.
Через несколько дней туда по его следам выехали два заместителя Торгпреда опрашивать преподавателей, к которым он заходил, не был ли он пьян, хотя в полицейском протоколе об этом ничего не написали. Выяснилось лишь, что он в одной из их квартир выпил бутылку пива. Когда я ему рассказал об ужасных картинах, которые нарисовали мне наши водители (я вылетаю через лобовое стекло и оказываюсь на капоте), он успокоил меня:
– Если бы ты поехал со мной, ничего бы вообще не случилось.
Оказалось, что шеф заснул за рулём, недаром, когда мы ездили в командировки, он просил меня всё время говорить с ним, не позволяя отключиться. Впрочем, он легко отделался – приказом Торгпреда ему объявили замечание (выговор означал бы досрочное прекращение загранкомандировки) и на три месяца отстранили от управления машиной. Пришлось нам повсюду ходить пешком, либо брать такси. Позднее Посольство заплатило за сбитый им столб 12 тысяч сирийских лир.
Следует упомянуть ещё об одном интересном факте. В день отъезда начальника в Алеппо, после обеда, я задремал и мне приснился очень тревожный сон, в котором он входит в квартиру одной живущей там преподавательницы русского языка и на её лице вдруг появляется выражение ужаса. Я пересказал этот сон по телефону одной знакомой, чтобы ещё раз убедиться в своей способности предвидеть события. Поскольку начальник находился в дороге, неудивительно, что я сразу заговорил о возможной аварии. Так и случилось.
Когда я вернулся из второго отпуска, произошла серия новых инцидентов. Двоих досрочно отправили в Союз. Один из Торгпредства, будучи пьяным, сбил человека насмерть, и для него это оказалось наилучшим выходом из положения, а вторым (не повезло, что оба случая совпали по времени) оказался мой ученик и староста арабской группы на Высших курсах иностранных языков при Госкомитете по внешнеэкономическим связям. Ответственный, во всём положительный человек, он тоже слегка выпил с делегацией и разбил машину, принадлежавшую сирийской компании. Потом назанимал денег и заплатил ей 40 тысяч лир. За него даже ходили просить к послу, но тот разрешил лишь немного отсрочить его отъезд. Тут же какой-то военный из Синего дома сбил сирийца и попал в тюрьму. Долгое время наши люди были в шоке и просто боялись ездить на своих служебных машинах.
Однажды пожилой советский водитель микроавтобуса подвозил меня до дома и вдруг резко остановился, воскликнув:
– Ой, сбил!
Оказывается, в последний момент ему бросился под колёса местный мальчишка. Мы вылезли из РАФика, но никого не обнаружили. Всё было хорошо, если бы в нас сзади не врезалась легковая машина. Когда водитель её вышел к нам, я объяснил ему на арабском причину резкого торможения (наш шофер при этом молчал):
– Ребёнок перебегал дорогу.
– И где он? – спросил сириец.
– Убежал.
– А как быть с моей машиной?
– Надо было соблюдать дистанцию.
– А, дистанцию, – повторил он за мной и, даже не вызвав дорожную полицию, уехал.
На следующий день я увидел, как наш водитель на пару с другим выправляют кувалдами заднюю дверь микроавтобуса.
Напрасные хлопоты
Спустя два с половиной года работы нашего контракта было принято решение провести конференцию преподавателей русского языка в Дамаске, в здании Советского культурного центра. Я должен был найти поблизости от него гостиницу, в которой можно будет одновременно разместить более двадцати человек. Зашёл в одну из них, начал объяснять, что нам нужно, но портье даже не стал меня слушать.
– Speak English, please, – с надменным выражением лица сказал он мне.
– Вообще-то я говорю с Вами на арабском, а не на китайском, – отрезал я.
В следующей гостинице меня встретили по-другому. Портье сразу же позвал управляющего, мы сели за стол, в дальнем от входа холле, и мне принесли чай. Быстро выяснив, сколько потребуется номеров и на какой срок, он лишь попросил меня принести гарантийное письмо от Торгпредства о том, что по окончании конференции оно обязуется оплатить все необходимые расходы.
Тут я решил совместить свои личные интересы со служебными. Дело в том, что я когда-то написал три статьи по лингвистике. Все они касались порядка слов в арабском литературном языке, теме моей дипломной работы. Одну напечатали ещё в студенческом сборнике, другую (после окончания института) – в «Вестнике МГУ. Серия: Языкознание», а третью предложили опубликовать в виде тезисов, но я тогда проходил срочную военную службу в Сирии, приехал в отпуск, и у меня не было времени этим заниматься (получить разрешение в Главлите и т.д.). Теперь же я написал жене, чтобы она прислала мне из Москвы нужные материалы. Я собирался подготовить доклад «Вопросы изучения порядка слов русской речи в арабской аудитории» и выступить с ним на конференции (впоследствии он вошёл в сборник, который я получил наряду с другими участниками), состоявшейся 19-22 января 1990 г. Все русисты, которые прибыли в Дамаск, благополучно расселились в гостинице, поэтому я мог спокойно присутствовать на заседаниях разных секций. На конференции я встретил свою бывшую преподавательницу, красивую армянку с чарующей улыбкой, благодаря которой на 2-ом курсе ИСАА при МГУ я полюбил не дававшийся мне поначалу арабский.
Через год похожая конференция была проведена в Институте русского языка (в г. Телле, возле Дамаска). На ней я выступил с другим докладом, носившим такой же сравнительный характер. Руководитель контракта преподавателей, работавших в институте, дал мне свой московский телефон, чтобы я позвонил ему насчет планировавшегося сборника. Но когда я вернулся в Союз и связался ним, он сказал, что денег на издание его нет и вообще им сейчас не до этого. Больше статей и докладов по лингвистике я не писал и всякие мысли о кандидатской диссертации отбросил: мне, как и большинству жителей бывшего СССР, надо было решать не научные, а экзистенциальные проблемы.
Падение с Гур-Эмира
Однажды зашёл разговор о прекрасном узбекском фильме «Влюбленные», и я вспомнил, как приезжал в Ташкент и Самарканд с делегацией Общества слепых Туниса после работы на Олимпиаде-80 и перед началом 10-месячных курсов в «Интуристе». Это была уже моя третья делегация, которая приезжала по приглашению Всероссийского общества слепых. В других комитетах, даже в ЦК КПСС, мне платили 3 руб. в день, а здесь – 20, потому что это была хозрасчетная организация.
Руководителем тунисской делегации был зрячий – весьма скандальный человек. В Москве он требовал, чтобы меня заменили на женщину, а в Ташкенте – оплаты его международных телефонных переговоров. В Ленинграде он не просыхал, и я боялся, что его снимут с рейса. Выглядел он, как зомби из «Ночи живых мертвецов». Правда, по возращении в Москву он смягчился и даже подарил джинсы, которые вначале пытался мне же продать.
В Ташкенте к каждому из нас приставили по девушке. Они везде ходили с нами под руку и даже за столом сидели рядом. На них были одинаковые яркие национальные платья. Ко мне тоже приставили симпатичную девушку, хотя я сказал, что не слепой, а только близорукий. Она была очень мила и даже перед отъездом подарила мне бижутерию для жены.
В Ташкенте были официальные встречи (ещё нам показали старый город, но мечеть Хазрети Имам и два медресе мы увидели только снаружи), а в Самарканде культурная программа – посещение обсерватории Улугбека, Регистана и мавзолея Тамерлана (Гур-Эмира). В последнем месте, о котором и так ходили зловещие разговоры, у нас произошло ЧП. Я вышел подышать воздухом через боковой проход и вдруг услышал, что кто-то снизу зовёт меня на помощь. С делегацией по маршруту поехал наш слепой журналист. Он вышел на улицу тем же путём, что и я, и упал с высокого каменного куба на землю. Как он ушёл от единственной среди сопровождающих высокой девушки, я так и не понял. Носилки с ним внесли через задний вход маленького самолетика и поставили в проходе. Всю дорогу он стонал. В Москве оказалось, что у него перелом бедра. Вот так печально завершилась наша поездка.
