Владимир Шигин
Адриатика (Собрание сочинений)
– Действуйте моей властью и выгребайте все, что только можно! Высочайший указ о вашем назначении будет подписан на днях. Копию его я вам тотчас перешлю. Время и обстановка не ждут!
Засучивать рукава Сенявину и вправду пришлось всерьез. До его приезда, начальников кронштадтских отправка эскадры не особенно волновала. Все пришлось начинать почти с чистого листа. Для отправки на Средиземное море были первоначально определены 74-пушечные "Москва", "Петр" и "Ярослав", вместе с ними легкий фрегат "Кильдюин". Чуть позднее к ним были добавлены 80-пушечные "Уриил" и "Селафаил".
Большинство кораблей к походу были еще абсолютно не готовы и неукомплектованные. К тому же в мае собирались выходить в море и главные силы флота под началом адмирала Тета, отряженные для перевозки десанта в Померанию. Поэтому поначалу Сенявину пришлось особенно тяжко. Вскоре, конечно все встало на свои места: императорские указы, контроль министра свое действие возымели, но работать Сенявину и его помощникам приходилось все равно круглосуточного.
Флагманским кораблем Сенявин определил «Ярослав». Решил сразу же переселяться на него, чтобы быстрее вникать в дела.
Отправился посмотреть свое будущее жилье. Часовой с мушкетом посторонился, пропуская Сенявина в салон. Помещение было довольно просторным помимо трех, задрапированных 24-х фунтовых пушек, вмещало рабочий стол, который в случае необходимости на время совещаний и званных обедов мог раздвигаться. Перед столом на палубе ковер. Когда-то, видимо, был красивым, но уже изрядно повытерт. Немало флагманов по нему хаживало! Здесь же несколько крытых лаком шкапов: для книг, документов и карт. Один из шкапов с секретным замком для особо важных бумаг. Из салона дверь в спальню. Там кровать с ковриком на переборке, рядом прикроватный столик, шкаф для белья. Поглядел, решил, что над кроватью надо повесить портрет супруги. Перину, подушки и простыни предстояло еще купить. В дальнем углу зеркало с медным рукомойником и рундук. За спальней еще помещение – кормовая галерея, протянувшаяся вдоль всей кормы. Сквозь большие кормовые окна било солнце от окрашенных в бежевый цвет переборок пахло свежей краской. Тут же в ряд стояли еще три ретирадные пушки. Что ж, салон как салон, мало ли их уже было на его веку, не лучше и не хуже иных.
Пётр Иванович Ханыков
Чем только не приходится заниматься командующему эскадрой, уходящей в дальнее плавание! Как всегда, главной проблемой оказалась укомплектованность команд – извечная беда российского флота. Дело в том, что, начиная с петровских времен, в матросы, как и в офицеры, определялись крестьяне определенных губернией, таких, как Ярославская, Костромская, Рязанская. Особенно всегда ценились матросы-рекруты из архангелогородских поморов и финны, как приученные к морю с раннего детства и знавшие корабельное дело.
Большинство рекрут, однако, вообще, видело море в первый раз в жизни. Это затрудняло их обучение. К тому же подавляющее большинство рекрутов было неграмотными, что создавало трудности в использовании их, как рулевых, комендоров и лотовых. Однако все эти недостатки в значительной мере компенсировались природными русскими качествами: их неприхотливостью, старательностью в освоении нового для них дела, преданностью и готовностью к подвигу. Считалось, что в течение первых пяти лет службы матрос должен освоить свои обязанности и только после этого мог считаться полноценным членом экипажа. На практике все обстояло иначе. Рекрут толпой загоняли на уходящие корабли перед самым отплытием и натаскивали уже прямо в море. И в этот раз опытных матросов Сенявину предлагали лишь третью часть. Остальных предстояло учить прямо в море с самых азов.
Много из необходимого снаряжения просто не было. Часть парусов первого и второго комплектов пришлось так и брать поддержанными, а третий и вовсе предстояло шить своими силами уже в пути. Только что назначенному командующему приходилось дотошно вникать в каждую мелочь. От всего этого голова шла кругом. То эскадру заваливали сальными свечами, которые при жаркой погоде плавятся в несколько часов, то откуда-то навезли ломаных брандспойтов, а то и вовсе в ведомостях припасов, предполагаемых к погрузке на "Кильдюин", их оказалось столь много, что бедный фрегат, погрузивши все в трюмы, попросту затонул бы прямо у причальной стенки.
Привезли, к примеру, на эскадру пыжи. Сенявин только глянул, головой покачал:
– Не пойдут! Эту дрянь я брать не стану!
– Это еще, почему же не пойдут! – разозлился чиновник в ранге не малом полковничьем. – Все честь по чести и пыжи, и бумаги к ним сопроводительные!
– А потому не пойдут, что пыжи у тебя из пакли, а мне нужны овчинные, чтоб полностью при выстреле в стволах сгорали, и не приходилось их в бою оттуда лохмотьями выковыривать! Извольте заменить!
Едва разобрался с пыжами, как завезли банники со щетиной. Снова пришлось вмешиваться и менять на овчинные, чтобы не столь быстро в каналах ствольных трепались.
Главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Ханыков нервничал:
– Чичагов дает на все про все какие-то две недели! Сроки для нас почти немыслимые. Ну и спешка, мечемся, что голый на пожаре!
– Сейчас самое главное: укомплектовать корабли, да завалить трюма припасами!
– высказывал свое мнение Сенявин. – С остальным на переходе сами разберемся! Скоро сентябрьские шторма и нам, кровь из носу, надо успеть проскочить Атлантику до их начала!
– Всех скакунов к указанному сроку подковать все одно не успеем! – развел в ответ руками Ханыков. – Придется, как и в прошлые экспедиции посылать частями! Ты, Николаич, двигай первым, а остальных мы уже вдогон тебе соберем.
– Нет уж! – покачал головой Сенявин. – На носу война большая, а потому плыть мы будем все соединительно!
– Ну, дело твое, как знаешь! – развел руками Ханыков. – Сколь успеем, столь и сделаем!
Вечером в каюте, Сенявин наскоро набросал на бумаге то, что надо закупить себе на переход. Командующий эскадрой не должен выглядеть нищим! Посмотрел и покачал головой, ибо выходило немало! Надлежало купить пяток поросят, пару дюжин кур, несколько пар башмаков, не самого дешевого вина пять-шесть дюжин. Адмирал все должен иметь свое, а не побираться в кают- компании. Портвейн, херес, мадера, табак, сигареты, яблоки, дюжину рубах, три-четыре пары шелковых чулок – для визитов и всевозможных официозов. Ящичек чая, перец, корицу, гвоздику, восковые свечи – все это надо адмиралу для поддержания собственного достоинства. Закупку надо поручить адъютанту, для денщиков это сложновато. Вспомнил и о любимом вишневом варенье. Пометил, тоже бы не забыть. Хорошо бы еще прикупить книг, таких у него уже целый рундук, но надо бы в книжную лавку в Петербурге не забыть заглянуть при случае, глянуть новинки, в том числе и по морскому делу.
В один из дней заявился к Сенявину на прием лейтенант Хвостов со своим неразлучным другом мичманом Давыдовым. Оба просились на эскадру. Против Давыдова Сенявин против не имел ничего, что же касается Хвостова, то, несмотря на его храбрость в прошлой шведской войне, известен он был на флоте Балтийском как дерзкий на язык с начальниками и скорый на драку со всеми остальными, кто имел неосторожность вызвать его неудовольствие, особливо, когда лейтенант пребывал в изрядном подпитии. Хвостову Сенявин в вакансии отказал.
– Я и до моря Средиземного добраться не успею, как ты всех кулаками своими уже порасшибаешь!
– Ну и ладно! Не у вас, так в ином месте прославлюсь! – гордо отвечал "буйный" лейтенант.
Без своего закадычного друга отказался от своей просьбы и Давыдов.
Если бы тогда Сенявин только мог знать, что, отказывая в должности этим двух офицерам в экспедиции Средиземноморской, он, тем самым, сам того не подозревая, открывает новую страницу русской славы в водах Тихоокеанских!
* * *
По старой традиции командам, уходящим в дальнее плавание, давались сутки на прощание с женами и детьми и последнюю гулянку. Вначале отмечалось все по домам, потом в казарме, затем по дороге на судно и в кабаках. Офицеры смотрели на это сквозь пальцы – традиция есть традиция!
В казармах кораблей, уходящих в Средиземное море, шум и гам. В полном разгаре прощание с друзьями и женами. Вот изрядно подвыпивший матрос крепко обнимает свою сожительницу и ласково утешает ее. Та хнычет и жалуется:
– Ваня, голубчик, на кого ты меня покидаешь! Хошь и жили как собаки с кошкой, а все ж таки тошно расставаться!
– Эх, не плачь, Аксинья, душечка, может еще и свидимся! А что еду, на то царская воля, ей не перечь! Ну, коли много бил тебя за то прости. За это самое четыре года бить тебя не стану! – утешал матросик, крепко обнимая дрожайшую половину.
Последняя успокаивается и перестает хныкать. Муж же одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.
В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:
– Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то, как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!
– Я, Яков Матвеевич, – говорит Акулина, – Буду жить, как Бог велел и порочить имя твое не стану.
– То-то, – отвечает Яков Матвеевич, – Ты у меня смотри!
И это «смотри» сопровождается столь ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.
– Не бойся, Акулинушка, не бойся! – успокаивает ее Яков Матвеевич, – Побью только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?
Затем началось шествие на суда. Вначале возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни:
Ведут Фомку во поход
Фомка плачет – не идет
Вот калина, вот малина!
Не хотит Фомка в поход!
А хотит Фомка к девице!
Вот калина, вот малина!
Чтоб малось поприжиться,
Каждый день опохмелиться!
Вот калина, вот малина!
На черта Фомке поход,
Он бакштагом к девке прет!
По дороге уходящих матросов щедро угощали вином и пивом, угощений было столько, что до судна дошло меньше половины. Остальные добирались в течение дня, повиснув на плечах жен и друзей.
Из записок современника: «Смешно было смотреть на подвыпившего матроса, который подходя к кораблю бодрился, вырывался от своих вожаков и во чтобы то ни стало, желал выказать твердость своих ног; но сделавши два-три шага, ноги, не смотря на все усилия матросика найти для них надежную точку опоры, отказывались ему служить, и он с громким кряхтением падал в грязь.
– Земляк – бормотал он – ей-ей оступился, а то бы всенепременнейше прошел бы. Эка проклятая дорога. Да подымите же голубчики!
И подбегают к нему напоившие его земляки, и опять берут под руки, он же, не надеясь более на твердость своих ног, кротко позволяет волочить себя по грязной земле…»
Наконец, к вечеру все собраны и на судне воцаряется надлежащая дисциплина. Следующим утром команды уже к подъему флага во фронте с музыкой. На шканцы последним поднимается командир, оглядывает застывший строй и командует:
– Поднять флаг, гюйс и вымпел!
Стоящий рядом старший офицер репетует:
– Флаг, гюйс и вымпел поднять!
Все разом снимают фуражки, музыканты играют марш и флаг взлетает вверх, колыхаясь на ветру. Когда флаг, гюйс и вымпел подняты, раздается торжественный гимн «Боже царя храни» при этом офицеры и матросы крестятся и шепчут молитвы. Наконец музыканты кончили играть и все накрылись фуражками. После этого командиры поздравили офицеров с предстоящим плаванием, а затем, обратившись к команде, говоря речь краткую, но весомую:
– Поздравляю ребята с началом компании! Будьте молодцами не ударьте перед врагом лицом в грязь в дальних морях и чужих странах, заставим всех сказать: ай да русский матрос, мое почтение!
– Благодарим покорно, рады стараться ваше высокоблагородие! – раздался громкий, радостный и единодушный крик.
Соловьями заливается боцманская дудка и боцмана кричат:
– Марш по работам!
А работы впереди поистине край непочатый, впереди еще и высочайший смотр!
Глава четвертая
В «Безвестную»
Уходя в плавание, сенявинские матросы тут же окрестили его «безвестная». Так и говорили:
– Ты, Митрич, куды в енту компанию плывешь?
– Да с Сенявиным в безвестную!
– Тогда мое тебе почтение!
Почему назвали именно так? Да, потому, что вестей из дома в этом долгом и дальнем плавании не будет никаких, да и неизвестно, когда придется возвратиться.
…Они прощались на причале Купеческой гавани: братья Гавриил и Никифор. Лейтенанту Никифору Невельскому предстояло уйти в плавание на линейном корабле "Москва". Старший же Гавриил оставался на Балтике.
– Ты уж батюшке с матушкой пиши почаще, – наставлял старший младшего, – Сам ведь знаешь, каково им там в своем Солигачске быть о тебе в неведении, да и меня не забывай вестями тоже!
– О чем речь, – обнимал старшего за плечи младший, – Никого не забуду вниманием!
Перед расставанием братья еще раз крепко обнялись и расцеловались троекратно.
– Ни пуха тебе не пера, Никифор! – пожелал остававшийся уходящему.
– К черту! – крикнул тот в ответ, уже прыгая в отходящую шлюпку. – Не волнуйся за меня, не пропаду!
У каждого из братьев Невельских будет свой путь. Судьба обоих будет славна, но и на редкость жестока. Впрочем, они еще ничего о том не ведают…
Удалось, в последний раз свидится и Броневскому и с Панафидиным. Первый был послан командиром в портовую контору за какими-то бумагами, а второй, подобные бумаги подписавши, уже возвращался на корабль. Встретились, обнялись, словно сто лет не виделись.
– Ну, как ты на новом месте?
– А ты как?
– Наш "Петр" назначен в эскадру Сенявина и сейчас спешно готовимся к отплытию! – не без гордости сообщил другу Броневский. – И Гришки Мельникова "Уриил", кажется, тоже!
– Знаю! – кивнул тот без особой радости. – А мой "Рафаил" назначен лишь во внутреннее плавание. Так что будем мять волны от Кронштадта до Гогланда и обратно! Вот и вся любовь! Впрочем, туда же расписан младший брат Захар, вместе, может, будет не так тоскливо.
– Не переживай сильно! – приободрил друга Володя Броневский. – Обещаю, что буду тебе писать!
– И я тоже!
– Прощай!
– Прощай!
Пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. Время не ждало.
* * *
25 августа в Кронштадт для произведения смотра уходящей эскадре пожаловал в сопровождении большой свиты и сам император. Прибыв катером на флагманский "Ярослав" вместе с морским министром, он принял рапорт командующего.
– Поздравляю вас, Дмитрий Николаевич, производством в вице-адмиральский чин! – сказал он затем, прожимая руку Сенявину руку. – Желаю быть достойным вашей славной фамилии!
Сенявин склонил голову:
– Не пощажу жизни ради блага Отечества!
– Павел Васильевич! – обратился к Чичагову Александр. – В салонах сейчас пошли разговоры о вашей внешней схожести с господином вице-адмиралом. Как вы это находите?
Александр подошел и встал против министра рядом с Сенявиным. Внешнее сходство императора с вице-адмиралом и вправду было поразительным: оба высокие, круглолицые, одинаково лысеющие и даже с одинаковыми, по тогдашней моде, бакенбардами.
Император натянуто улыбнулся. Было трудно понять, доволен он таким сходством или нет.
– Вы, ваше величество, отец Отечества, а мы ваши дети. Как же при этом нам не быть на вас похожими! – нашелся Чичагов.
Все трое немного посмеялись. Александр обладал несомненным даром быть обворожительным, когда это ему требовалось. На прощание император еще раз пожал Сенявину руку:
– Политические инструкции получите перед самым уходом, и благослови вас бог!
Затем император пожаловал офицеров и служителей полугодовалым денежным жалованием.
Встречавший Александра Балтийский флот растянулся на семь верст. Император обходил корабли на гребном катере под штандартом. За ним поспевали в гребле катера адмиралов всех трех дивизий под шелковыми флагами. Едва императорский катер оказывался на траверзе очередного корабля, как расставленная по реям и мачтам команда громко и перекатами возглашала "ура". По проходу же следовал полновесный холостой бортовой залп.
Спустя несколько дней, в Кронштадте объявили манифест о войне с Наполеоном.
В первых числах сентября эскадра вице-адмирала Сенявина вытянулась, наконец, из Кронштадтской гавани. А 10 числа эскадра вице-адмирала Сенявина, получив способный ветер и, оставив за кормой неприступную россыпь Кронштадтских фортов, вышла в повеленное плавание.
Из воспоминаний морского офицера: «…Отслужен был напутственный молебен. Горячо молились мы, просили у Бога благополучного плавания. Молебен, можно сказать, был торжественный: то была искренняя и истинная молитва странников, пускающихся в далекое и опасное плавание. Все сердца наши бились одним желанием увидеть еще раз родину, родных и дорогих сердцу. На глазах многих блестели слезы; многих это, может быть, последняя на родине молитва, привела в сильное волнение. Умильно молились и матросики и горячо преклонили колено, со слезами на глазах, при возгласе священника: «О плавающих и путешествующих, Господу помолимся!»
После молебна корабли вступили под паруса и взяли курс на Ревель. Согласно старой, еще петровской традиции, линкоры выстроились в походную кильватерную колонну, согласно старшинству своих капитанов.
Под началом вице-адмирала был 84-х пушечный "Уриил" капитана Михайлы Быченского, 74-пушечные "Ярослав" капитана Митькова (на нем держал свой флаг Сенявин),"Святой Петр" капитана Баратынского и "Москва" капитана Гетцена, 32-х пушечный фрегат "Кильдюин" капитана Развозова, чьи трюмы были загружен запасными мачтами, стеньгами и реями.
Вместе с командиром "Уриила" Михайлой Быченским -3-м в плавание отправился и младший брат Алексей (Быченский-4-й). Братья (а всего их было пятеро и все морские офицеры) были очень дружны между собой и отличались хлебосольством. Иван Быченский за номером вторым, командовал кораблем «Святая Елена» и уже ранее ушел в Средиземное море в эскадре Грейга. Обычно Быченский-3-й, приглашая гостей к накрытому столу, предупреждал:
– Кто хочет быть пьян, садись подле меня! Кто хочет быть сыт, садись подле Ивана, а кто хочет повеселиться, садись к Лешке, он у нас самый смешливый!
Командир «Ярослава» Федот Митьков тоже был моряк опытный, храбро дрался в последнюю шведскую войну под Барезундом и Выборгом, потом командовал фрегатом «Венусом». О Митькове шла молва, как о человеке вдумчивом и рассудительном, да и артиллеристе отменном.
Командир «Москвы» Егор Гетцен тоже прошел все сражения прошлой шведской войны. Опыта было ему не занимать, а характер имел взрывной и искательства не признавал. Здоровья же был слабого и часто прибаливал, хотя и скрывал свои немочи.
Командир «Венуса» Егор Развозов, как и все, прошел шведскую войну, отличался лихостью, а товарищами был любим за веселый и добрый нрав.
В каждом из своих командиров Сенявин был уверен, как в самом себе, за каждого мог поручиться головой.
Помимо собственных команд на кораблях были офицеры и матросы, предназначенные для комплектации команд легких судов, которые надлежало заполучить для эскадры на Корфу во главе с капитан-лейтенантом Сульменевым. Там же пребывали начальствующие лица будущей портовой администрации Корфу: главный контролер капитан 2 ранга Шельтинг, хозяйственник капитан-лейтенант Лисянский, обер-аудитор Черепанов и их помощники.
В интрюмы, помимо всего прочего, загрузили три тысячи ружей, амуницию, медикаменты.
На выходе бранвахтенный фрегат "Архипелаг" поднял сигнал: "Счастливого плавания" и разогнал дремавших на волнах чаек прощальной салютацией.
Запершись в своем салоне, Сенявин надорвал вензиловые печати секретного пакета. Инструкция гласила: "…Снявшись с якоря и следуя по пути, Вам предлежащему, употребите все меры, морским искусством преподаваемые и от благоразумия и опытной предусмотрительности зависящие, к безопасности плавания вашего и к поспешному достижению в Корфу…" Командующему рекомендовалось избегать портов шведских, прусских и особенно голландских. Пользоваться же портами стран союзных: датскими и английскими.
В течение дня тихий переменный ветер держал эскадру в виду Кронштадта, но перед самым захождением подул, наконец, попутный вест и корабли пошли, имея до восьми узлов. В двадцать часов мичман Броневский заступил на свою первую вахту на "Петре". Вахтенный мичман – первый помощник вахтенного лейтенанта. Его обязанность следить за носовыми мачтами и вести параллельно со штурманом счисление. А потому бегал Володя Броневский от борта к борту, пеленговал пель-компасом приметные места, чертил от них противные румбы. Следил, как матросы бросают с кормы лаг. Каждые полчаса записывал ветер, ход и дрейф.
Илья Андреевич Баратынский
Капитан Баратынский, выйдя на шканцы, подозвал к себе новоявленного офицера.
– Мичман Броневский! – представился тот.
– Ну-с, господин мичман, посмотрим, чему вас учили на "Гаврииле". Говорят, что на флагманских кораблях готовят мичманов с особым тщанием?
– Мы имели ежедневный практик с первым лейтенантом и ежемесячный экзамен с флаг – капитаном.
– У нас такого тщания не имеется, однако и наши мичманы кое-чего стоят. Что же, касается вас, то не скажите ли вы мне преимущества меркаторской проекции над всеми иными?
Володя Броневский призадумался. Надо хотя бы несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.
– Я спросил что-то слишком сложное? – саркастически улыбнулся капитан.
Стоявший поодаль вахтенный офицер и капитан-лейтенант явно заинтересованно прислушивались к беседе. От того, как она пройдет, зависело для нового мичмана очень многое, причем, не только в отношении капитана, но и в отношении всех офицеров.
– В меркаторской проекции градусы меридиана уменьшены в той соразмерности, в какой параллельные круги отстоят от экватора. Сама карта представляет земной шар, разогнутый на плоскость.
– Ну, а в чем же, собственно говоря, преимущество? – нетерпеливо напомнил Боратынский.
– Преимущество же меркаторское состоит в том, – не моргнув глазом, уже лихо чеканил "гавриловский" мичман. – Что сии карты в отличии от всех прочих могут употребляемы во всех широтах и больших пространствах, ибо в разогнутой плоскости расстояния и положения сохраняются в том же виде, что и на земле!
– Для начала неплохо даже для мичмана с флагманского корабля! – улыбнулся капитан и отошел прочь.
Род Баратынских на флоте российском известный. Служат они верой и правдой еще с петровских времен. Так уж повелось, что все в роду – моряки. Да и впоследствии лишь один решит избрать себе иную стезю, став великим поэтом России. Поэту Баратынскому командир "Святого Петра" будет родным дядей, не потому ли в поэзии племянника будет столько много морской стихии?
Самого Илью Андреевича на флоте любили и офицеры, и матросы. Был он требователен, но не придирчив к офицерству, а к младшим чинам и вовсе имел сострадание. В шведскую войну, будучи при Гогландском сражении еще лейтенантом, был Баратынский тяжело ранен и валялся на палубе без признаков жизни. Хотели было выбросить его матросы за борт с остальными погибшими, но, любя, решили еще раз поверить: жив ли. Расстегнули мундир и, приложив ухо к груди, услышали, как едва, но все же бьется сердце. Так Баратынский остался жив. С тех пор был он матросам вообще, что добрый отец. Служилось, по этой причине, на "Святом Петре" легче и веселее, чем на многих иных кораблях.
Итак, первое испытание, кажется, было уже позади. Командир, да и остальные кажется, остались его ответами довольны! Это Броневский понял, уловив краем глаза, как, показывая на него что-то, говорил вахтенному офицеру капитан- лейтенант, а тот согласно кивал головой. На каждом корабле флота свои собственные порядки. На одних мичмана варились в своей среде, на "Петре" их иногда приглашали за лейтенантский стол, чтобы последние приобщались к разговорам умным.
Вечером после вахты Броневский представился в кают-компании по всей форме при накрытом столе, выпивке и закусках. Лейтенанты водку оценили, как хорошую, а закуску, как сносную. После ужина мичмана пригласили в лейтенантскую выгородку, где ему было объявлено:
– По знаниям ты вполне достоин служить на "Петре", что же касается практики, то для этого скоро будет свой случай! Считай, что отныне ты в нашу "петровскую" семью ты уже принят! Чти старших, дружи с равными, а службу бди неослабно! Понял ли?
– Все понял, господа лейтенанты! – кивнул мичман. – Не сомневайтесь!
– Мы и не сомневаемся! – ответил за всех лейтенант Акимов – Мы воспитываем! К ночи попутный ветер усилился, и корабля взяли ход. По старому морскому поверью коки выбрасывали свои с наветренного борта в море свои колпаки на удачу!
Старинные шканечные журналы… Сколько неповторимого аромата давно канувшей в небытие эпохи старого парусного флота доносят они до нас! Вчитайтесь в скупые и лаконичные строки, полистайте пожелтелые страницы и сразу окунетесь в совершенно иной мир, мир мореплаватель кануна девятнадцатого века. Возможно, это поможет нам лучше понять их. Из записей в шканечном журнале линейного корабля "Уриил" за 13 сентября 1805 года: "…После 9-ти часов утра, следуя флагману, эскадра наша вступила под паруса, начав лавировать при посредственном от юго-востока ветре. В исходе 12 часа утра прошли мы на перпендикуляр курса Наргинскую красную веху, видимую нами к NtW в антретном (т. е. измеренном – В. Ш.) расстоянии 1-й итальянской мили, а в начале 1 часа пополудни – Мидель-Грундскую белую веху, на румбе S 1/2 0 в антретном расстоянии 1 1/2 кабельтова от нас отстоявшую. В исходе сего же часа катер "Нептун" прошел мимо нас с Ревельского рейда к западу, а в 5 часу пополудни же пришед мы со всей эскадрой на Ревельский рейд, по сделанному от флагмана сигналу, стали на якорь по способности каждого. На рейде в сие время находились также на якоре: брандвахтенный фрегат "Нарва", катер "Стрела" и до 7 разных наций купеческих судов".
Шли ходко, и к вечеру следующего дня эскадра была уже на высоте Ревеля. Ночью отстаивались между Наргеном и Суропским маяком. С рассветом открылась так хорошо знакомая всем балтийцам колокольня Олай-кирки. Пришедшие корабли приветствовал старший на рейде капитан-командор Бодиско, готовивший к отправке караван транспортов с десантом на остров Рюген.
– Желаю вам удачи, Дмитрий Николаевич, в водах Средиземноморских! – пожелал он Сенявину.
– А вам в водах Балтических! – отвечал тот со всей благожелательностью.
В Ревеле Сенявин должен был пополнить припасы. Кроме этого команды пополнили недостающими матросами. Новому пополнению особенно не радовались. Вместо обещанных просоленных штормовыми ветрами марсофлотов Сенявину дали толпу рекрутскую. Многоопытных забрал себе по праву старшинства адмирал Тет. Пришлось довольствоваться тем, что дали. Залились свежей водой из речки Бригитовки. Одновременно свезли в ревельский госпиталь и нескольких тяжелобольных. Командиру "Уриила" Быченскому-3-му Сенявин указал на то, что его корабль хуже всех иных в ходу.
– Поглядите со стороны на свой корабль! – показал рукой в сторону "Уриила". – По-моему он несколько проседает носом!
Да Михаил Быченский и сам все видел. Командир "Уриила", возвращаясь обратно, обошел шлюпкой вокруг своего корабля, чтобы лучше оценить осадку, затем спустился в корабельный интрюм, самолично все там оглядеть, потом собрал офицеров и боцманов.
– Для увеличения хода необходимо сделать перемену в погрузке, чтобы облегчить корабль вообще, а кроме того, соображаясь с конструкцией подводной его части, поставить на ровный киль! – Быченский развернул бумажку с наскоро сделанными расчетами. – Для сего из ахтерлюка необходимо поднять весь каменный балласт – это 1496 пудов и выбросить его за борт, что касается балласта чугунного, то 400 пудов с бочками средней руки надобно переместить ближе к корме. Кроме сего переместить надлежит 100 пудов чугуна из малого погреба, что позади ахтерлюка, да 500 пудов из форлюка. Времени для сего у нас мало чрезвычайно, а потому немедля играть аврал!
– Есть! – приложил руку к шляпе старший офицер капитан-лейтенант Бортвиг. – Боцмана к дудкам!
Встав в круг, боцмана вскинули к губам дудки и по взмаху руки главного боцмана разом разразились оглушительным свистом. Палуба линейного корабля содрогнулась от топота матросских ног. Аврал – это значит, предстоит работа для всех, вне зависимости от чинов и вахт. Служители торопливо выстраивались вдоль фальшборта.
– Офицеры и урядники по подразделениям! Боцманам играть развод на работы авральные!
Мгновение и на "Урииле" все закипело.
Догнал эскадру в Ревеле и надворный советник Сиверс, командировочный к Сенявину, министерством иностранных дел, для сношений с правительствами и послами. Надворному советнику, несмотря на всю тесноту, выделили отдельную каюту, гость, как никак!
Пользуясь стоянкой, Сенявин заскочил домой. Последний вечер среди семьи пролетел одним мгновением. Утром супруга Тереза Ивановна собрала вещи в неблизкую дорогу. Положила и любимого вишневого варенья. На прощание перекрестила:
– Только бы все вышло благополучно! Я же буду за тебя денно и нощно молиться! Храни тебя и твои корабли господь!
Сенявин просил ее в гавань не ехать: долгие проводы – долгие слезы. Поцеловал жену, затем детей: Николеньку, Левушку, Константина и Машутку с Сашенькой. Когда-то их всех теперь вновь увидит?
Из шканечного журнала корабля "Уриил": «16-го числа в половине 11 утра поднятым на флагманском корабле, при пушечном выстреле сигналом, велено было всем офицерам и служителям собраться на свои суда, и более от оных не отлучаться без позволения флагмана. В исходе 2 часа пополудни на вице- адмиральском корабле "Ярослав" при пушечном выстреле отдан был фор-марс, что и означало, дабы эскадре нашей быть в готовности к походу, почему после сего, следуя оному кораблю, немедленно на всех прочих судах эскадры отдали также фор-марсу…
17 числа во втором часу пополудни на флагманском корабле, при пушечном выстреле, отдали марсели, чрез что и повелевалось всей эскадре сняться с якоря, почему в следующем же часу, как мы со своей эскадрой… снялись с якоря и начали, держа к западу, при тихом SSW ветре выходить из Ревельской бухты. В начале 5 часа с идущего от запада на Ревельский рейд катера "Нептун" салютовано вице-адмиральскому флагу из 9 пушек, на что с корабля "Ярослав" ответствовано было 7-ю выстрелами. В исходе сего часа прошли мы на перпендикуляр курса Мидельгрундской белой вехи, без флага шест, на румб SSW в антретном расстоянии 2-х кабельтовых от нас находившейся; а в 5 часов на южном рифе острова Наргина красную веху на румб N в антретном расстоянии 1 1/2 кабельтова от нас отстоявшую…»
