Владимир Силкин
Сирень Победы (сборник)

Полная версия

За мгновенья

 
Двадцать первого был ПХД.
Протирали орудья и танки.
По колено стояли в воде,
Полоская бельё, россиянки.
 
 
Но летели по всем проводам
Из Берлина тревожные вести.
Группы армий уже по местам
До команды стояли на месте.
 
 
А у Берии были дела,
Но ему постоянно мешали.
Одиноко ходил у стола
В оперсводки не веривший Сталин.
 
 
И лежала раскрытой пред ним
Государства огромного карта,
А над нею зловещился дым
От сгоравшего мирного пакта.
 
 
Опускался багровый закат,
И граница смотрела сурово.
Трубку мира держала рука
За мгновенья до двадцать второго.
 

На Орловско-Курском направлении

 
На Орловско-Курском направлении
Всё без изменения пока,
Пребывают в грустном настроении
Наши и немецкие войска.
 
 
Вгрызлись в буераки и пригорки,
Растворились в травы и стога.
Ждут команд: «Вперёд!» – «тридцатьчетвёрки»,
Чтоб свой гнев обрушить на врага.
 
 
На войне бывают тоже игры,
Тут уж кто кого перехитрит.
Скоро вспыхнут факелами «тигры»,
Кто-то будет ранен, кто убит.
 
 
На Орловско-Курском направлении
Встали две армады, два врага,
И звенит в преддверье наступления
Курская железная дуга.
 

Белый танец

 
Двадцать первого июня
Нас последний раз собрал,
Не целованных и юных,
Выпускной, прощальный бал.
 
 
Ты идёшь ко мне, смущаясь,
С нас двоих не сводит глаз,
Восхищаясь, и прощаясь,
Наш родной десятый класс.
 
 
На лице твоём румянец
Отпечатал этот вальс.
Белый танец, белый танец,
Белый танец кружит нас.
 
 
Словно чувствуя тревогу,
Прижимаешься ко мне.
Ах, ты, Ленка, недотрога,
Этот вальс ведёт к войне.
 

Брестская крепость

 
В четыре часа просыпается Брестская крепость,
Во всех казематах в бинтах и повязках народ.
Быть может, сегодня звучит это даже нелепо,
Но кто-то незримый командует: «Крепость, вперёд!»
 
 
Но кто-то крылатый возносит над крепостью знамя,
Но кто-то безногий бессвязно в атаку зовёт.
Я – крепость, ушедшая в вечность! Я – с вами!
Я – крепость! Стою день, и ночь напролёт.
 
 
Хоть смерть каждый миг смотрит мне в изголовье,
Я пули залётной в рассветную рань не боюсь,
Пишу и пишу на груди, истекающей кровью,
Что я умираю, но я просто так не сдаюсь!
 

Я родился на бывшей Садовой

 
Я родился на бывшей Садовой,
Мне не снились военные сны.
Только вдовы одни, только вдовы
Проживали здесь после войны.
 
 
Никому на земле не мешали,
Поклонялись рассветам они.
Только шали одни, только шали,
Только чёрные шали одни.
 
 
Был их хлеб обожжённый невкусен,
И в очах полыхала тоска.
Только грусти одной, только грусти
Накопилось в сердцах на века.
 
 
Я родился на бывшей Садовой,
Возвращались домой мужики,
Только вдовы одни, только вдовы,
Отпирали на избах замки.
 

Дедова память

 
Память давнишним осколком
Вдруг шевельнётся в ночи.
Я позабыл уже сколько
Дед мой ночами кричит.
 
 
Тридцатьчетвёрка из боя
Выйти не может никак.
Дед прикрывает собою
Нас от грядущих атак.
 
 
Бьётся на стыке двух армий,
Кровью залита броня.
Смотрит родными глазами
Дед мой в упор на меня.
 
 
Всё он из боя не выйдет
Прошлого, страшного дня…
Знать бы, чего он там видит
В свете седого огня…
 

В День Победы

 
Грустит гармонь на все лады,
Однополчан зовёт собраться.
– Да где же вы, из той беды
Со мною вышедшие, братцы?
 
 
У гармониста мрачный взгляд,
Но он в беду ещё не верит,
За не вернувшихся ребят
Одной ногою землю мерит.
 
 
И у Большого в шесть часов
Грустит гармонь, изнемогая,
В кипящем море голосов
Знакомый крик подстерегая.
 

Домой

 
Я в места родные еду,
Форма новая к лицу,
Я спешу на День Победы,
На свидание к отцу.
 
 
Вот и дом под новой крышей.
– Где ты батя? Будь здоров!
Горько мне, что он не слышит
Ни шагов моих, ни слов.
 
 
Постою, в окно не стукну,
Помолчу, слезу смахну.
Протяни мне, батя, руку,
Через страшную войну.
 

Дума о Хатыни

 
Я в Хатыни ни разу не был,
Но летит надо мной зола,
Детским плачем вонзаясь в небо,
Ударяясь в колокола.
 
 
Тишина и почти несносно
Слышать мне в голубой ночи,
Как надрывно вздыхают сосны,
Как под ними земля кричит.
 
 
Может, это (подумать страшно!)
Кулаками в земную твердь
Бьёт обугленный день вчерашний,
Не приемлющий тлен и смерть.
 
 
Лето. Сосны. Клекочет аист,
Над землёй распахнув крыла,
И всё кружится, не вживаясь
В мирный день, и летит зола.
 

54-й год

 
Пятьдесят четвёртый год.
Девять лет послевоенных.
И прийти настал черёд
Мне на смену убиенных.
 
 
Вот я в люльке, на весу,
Словно в шторм большой на море.
Что я маме принесу —
То ли радость, то ли горе?
 
 
Мама плачет, от беды
Сохранить меня сумела,
Мама столько лебеды
За войну за эту съела.
 
 
И боится за меня —
Лишь бы харч несладкий вынес,
Молит, чтоб, как вся родня,
Я здоровым малым вырос.
 
 
Пятьдесят четвёртый год…
Мне сегодня тридцать с лишним.
Всё как надо, жизнь идёт,
И в садах белеют вишни.
 
 
Озаряются сердца
Первой чистою любовью…
Я, наверно, весь в отца,
Не любитель многословья.
 
 
И к чему они, слова,
Если мир такой зелёный,
И баюкает трава
Двадцать с лишним миллионов.
 
 
Пятьдесят четвёртый год…
Посреди чумы и пира
Мне беречь пришёл черёд
Голубые очи мира.
 

Жуков

 
По брусчатке, по площади Красной,
Едет Жуков на белом коне.
Всё торжественно, празднично, ясно
И в душе, и в огромной стране.
 
 
Ничего, что изрядно устали,
Что не всем вручены ордена.
Улыбается сдержанно Сталин,
На котором большая вина.
 
 
Улыбается сдержанно, знает,
Что партийный его псевдоним
На устах у народа витает
И народом безмерно храним.
 
 
Только всё-таки Сталину жутко,
Что не он вот на белом коне,
А прославленный Сталиным Жуков
Все итоги подводит войне.
 
 
Ничего, он потерпит немного,
Неприемлем на праздник аврал,
Ну а Жукову, значит, дорога
На Одессу, потом на Урал.
 
 
Вскоре смолкнут победные марши,
Поутихнет «ура» над Москвой.
Едет Жуков, всего повидавший,
И рискует опять головой.
 

Залив Девкина Заводь

Памяти Валентина Пикуля

 
Звёзды в небе устали плавать,
Рады очи закрыть с утра.
По заливу Девкина заводь
Пробиваются катера.
 
 
С двух сторон их лупцуют плотно,
Нет спасения от свинца,
Пересчитываются поротно
Не фамилии, а сердца.
 
 
На матросах горят тельняшки,
Над заливом восходит дым.
Эх, бедняжки мои, бедняжки!
Не помочь даже криком им.
 
 
Катера забирают воду,
Исчезают навек из глаз.
И нигде не отыщешь брода,
Чтоб до цели дойти сейчас.
 
 
Всем погибшим – поклон и слава,
Всем оставшимся – ордена.
Над заливом Девкина заводь
Настоящая тишина.
 
 
Здесь бушуют ветра и вьюги,
И мгновение до беды.
И застыли безмолвно юнги
У кипящей морской воды.
 

Звезда отца

 
В небе звёздам нет конца,
Но далёко где-то
Светит мне звезда отца
И ведёт по свету.
 
 
Горяча иль холодна,
Знать того не знаю.
Много лет горит она,
Нас соединяя.
 
 
На её шагаю свет
В этот век жестокий,
Всё иду за батей вслед
В тот июнь далёкий.
 
 
А вокруг свистят шмели.
Или, может, пули?
Если б только мы могли,
То отцов вернули.
 
 
Чтоб услышать их сердца,
Чтоб наград коснуться…
Светит мне звезда отца,
Не даёт споткнуться.
 

Медаль

Памяти Алексея Фатьянова

 
Венгерский город Секешфехервар,
Изученный танкистами до корки.
Ещё бросок, ещё один удар
И светится медаль^[1] на гимнастёрке.
 
 
И тут печаль заброшенных полей,
И здесь, как во Владимире, не сладко.
И траурные взгляды матерей
Колонну созерцающих украдкой.
 
 
Свистит шрапнель, и празднует война,
Но соловьи уже пируют дома,
Но далека, как звёзды, тишина,
И без тебя в ночи поёт солома.
 
 
Танкисты смотрят в сумрачную даль,
А впереди ещё такая свара.
И это не последняя медаль,
Как и бросок до Секешфехервара.
 

Мемориал «Чёрная гора»

74-й годовщине освобождения г. Михайлова от немецко-фашистских захватчиков

 

 
Город Михайлов. Декабрь на дворе.
Вновь неспокойно в мире.
Спят беспробудно на «Чёрной горе»
В общей военной квартире,
 
 
Спят беспробудно в Рязанской земле
Дети Отчизны нашей,
Спят и не знают, что сеют хлеб
Выросшие за павших.
 
 
И не стираются их имена
С мраморных плит дождями,
И не догадываются, что война
Не разлучила с нами.
 

Лейтенант

Юрию Бондареву

 
По горячему давнему снегу
Он идёт сквозь клубящийся дым,
И ступает на берег с разбегу
Лейтенантом совсем молодым.
 
 
Смотрит пристально под ноги тракам,
Командирский планшет на плече.
Вот рубеж перехода в атаку,
Вот и время незримое «Ч».
 
 
Что там думают вечные боги,
Чем окончится нынешний бой?!
Все поля, все леса, все дороги
Понастроили рвов пред собой.
 
 
Одолей их с наскока попробуй,
С тыла, с фланга врага обойди!
Вот и танки становятся ромбом,
Чтобы свет увидать впереди.
 
 
Пушки русские харкают дымом,
Беспощадны к фашистской броне.
До чего ж ты, война, нелюдима!
Что ж ты жить-то привыкла в огне?!
 
 
…Тает снег и становится жарче,
Солнце мирное в гости грядёт.
Сквозь беспамятный дым и незрячий
Лейтенант седовласый идёт.
 

Однофамилец

Памяти Героя Советского Союза Г.П. Силкина

 
Межигорская Гута,
Правый берег Днепра.
Было наших негусто
В этом месте с утра.
 
 
Но, сбивая заслоны,
По октябрьской воде
Шли вперёд батальоны,
Шли навстречу беде.
 
 
Ближе к берегу жались.
Там попробуй-ка, тронь,
Перекрёстный, кинжальный,
Пулемётный огонь.
 
 
Но залётные пули
Доставали сердца,
И ребята тонули
От свинца, от свинца.
 
 
Как Григорий Петрович
Там держался тогда,
Если досыта крови
Нахлебалась вода?
 
 
Знаю только, что утром,
Будто впрямь, своего,
Межигорская Гута
Хоронила его.
 
 
Ни знакомый, ни дядя,
Но до боли родной,
Он посмертно к награде
Был представлен страной.
 
 
…Правый берег днепровский,
Тишина, хоть кричи.
Над могилой берёзки
Словно свечки в ночи.
 
 
Золотая погода,
Золотой листопад.
По днепровскую воду
Души павших летят.
 

«Тихий вечер на дороге…»

 
Тихий вечер на дороге,
Две берёзы смотрят вслед.
Здесь, в деревне, очень многих
За столом семейным нет.
 
 
Забегу и дверь прикрою.
Мама вздрогнет и замрёт.
Вдруг вечернею порою
Дверь отец не отопрёт?
 
 
Вдруг, как Фёдор однорукий,
Путь в семью свою найдёт,
Возвратится из разлуки,
Тихо в комнату войдёт?
 
 
Ходят ходики упрямо,
Нарушая тишину.
Прижимает к сердцу мама
Нас, не видевших войну.
 

Окраина

 
Эх, окраина ты, окраина,
И осталось-то два двора.
Если б не было бабки Раи,
Разобрали б ещё вчера.
 
 
Только небушко залазурится
И рассеется темнота,
Бабка Рая сидит и щурится
На дорогу, что вновь пуста.
 
 
Только облако пыли серое,
Словно в памятном том году…
Столько лет она в чудо верует.
«Что сидишь?» – спросят.
«Сына жду!..»
 
 
Зимы ранние, весны ранние.
То не годы летят, века.
Отыскала же пуля крайнего
В сорок пятом её сынка.
 
 
В небо краны вонзились рыжие,
Подрастает красавец-дом.
Только дом с палисадом ближе ей,
Вспоминается о былом.
 
 
Бабка Рая на всё согласная,
Но надеется, верит, ждёт,
Что целёхонький в утро ясное
Её мальчик домой придёт.
 
 
Эх, окраина ты, окраина,
И осталось-то два двора.
Если б не было бабки Раи,
Разобрали б ещё вчера.
 

Память

 
Ещё не все угасли в мире войны,
Ещё в сердца врезается свинец,
И до сих пор ночами неспокойно
Спит в грудь навылет раненый отец.
 
 
Встаёт с постели, пьёт свои таблетки,
И долго курит, выйдя на балкон,
В который раз шагает из разведки
В полёгший в рукопашной батальон.
 
 
Ах, память, память… Невозможно это
Всю жизнь свою солдатский крест нести.
Не спит отец, опять шагает где-то,
Боится до Победы не дойти.
 

«По этой тропинке враги не прошли…»

 
По этой тропинке враги не прошли,
Врагов не приветила Нара.
Мы гнали их с нашей советской земли,
Как волки овечью отару.
 
 
Мы так отточили для боя клыки,
Вовек не желавшие крови,
Что шли по горячим снегам на штыки
За слёзы горючие вдовьи.
 
 
А как вы хотели?! Нельзя же прощать
Врага, что принёс пепелища,
И мы научились его укрощать,
И брёл он в Европу, как нищий.
 
 
Никто на обратном пути не встречал,
Цветы к сапогам не бросали.
И ветер немецкий уныло качал
Солдатские наши медали.
 
 
Он плёлся, угрюмый, и только молчал,
Взглянув на российские дали.
И танки сгоревшие всюду встречал,
Что были из крупповской стали.
 
 
Ах, сколько же раз говорили о том,
Что трогать Россию не надо,
Тем более, тыкать в Россию мечом,
Тем более, в грудь Сталинграда.
 
 
Он шёл, желваками бессильно играл,
И вёрсты бессчётные мерил…
И Бисмарк с печальной ухмылкой взирал
На тех, кто ему не поверил.
 

О россии

 
Не могу быть залётною птахой,
О России свистеть соловьём,
И отчаянно охать и ахать
При каком-то несчастье своём.
 
 
Если мир задыхается гарью,
Если снова кричит вороньё,
Если гибнут хорошие парни
За короткое счастье своё.
 
 
Не могу без рябиновых песен,
Без кипящих на солнце берёз,
Без солдатской отваги и чести,
Что мой дед по Европе пронёс.
 
 
Если мирно живёт по соседству
Из оглохшей пехоты солдат,
Если вишни, отцово наследство,
Столько лет в тишине шелестят.
 

Последний герой

В первых числах мая 2011 года СМИ сообщили о том, что в возрасте 110 лет скончался последний участник Первой мировой войны, итальянец.

16 августа 2005 года ушёл из жизни ШОТА ШУРГАЯ, последний Герой Советского Союза, грузин.

А 4 февраля 2015 года 1 канал российского ТВ сообщил о кончине последнего Героя Советского Союза из Литвы Леонида Бородина.

8 декабря 2015 года в Санкт-Петербурге на 94–м году скончался Николай Беляев, последний участник штурма Рейхстага.

 
Вот ведь жизнь пошла какая:
Разделила, развела.
Слышал, что Шоту Шургая
Смерть нежданно забрала.
 
 
На повозку погрузила
Повезла к себе домой,
Но не знала, что грузина,
Но не знала, что Герой.
 
 
А ведь шла за ним по свету,
Где бы только ни бывал.
Шла, когда стране победу
Над фашистом добывал.
 
 
Шла сейчас, не чуя груза,
Шла, его перекрестив,
От Советского Союза
Часть Кавказа отломив.
 
 
Шла неслышно, как когда-то,
В город скорби и крестов,
Мимо ярких флагов НАТО,
Мимо чьих-то блокпостов.
 
 
Вот и в Грузии не стало
Ни Героя за Берлин.
От кремлёвской ниши Сталин
Честь отдал тебе, грузин.
 
 
Может, встретитесь когда-то
Чтоб услышать Божий суд,
Если только танки НАТО
По могилам не пройдут.