Владимир Сорокин
Капитал (сборник)
Доверие
Действующие лица
Павленко Игорь Петрович – секретарь парткома завода.
Павленко Тамара Сергеевна – его жена, зав. заводской библиотекой.
Максим – их сын, ученик 4-го класса.
Бобров Виктор Валентинович – директор завода.
Есин Сергей Иванович – главный инженер.
Васнецова Лидия Сергеевна – главный экономист.
Фельдман Михаил Львович – главный технолог.
Хохрякова Наталья Николаевна – секретарь профкома.
Соловьев Иван – секретарь комсомольской организации.
Викторова Ольга Трофимовна – начальник ОТК.
Головко Андрей Денисович – начальник литейного цеха.
Виктор Сапунов – бригадир литейщиков.
Парни его бригады:
Вася.
Красильников.
Андрей.
Семен.
Авдеич.
Россомаха.
Вера Лосева – бригадир никелировщиц.
Девушки ее бригады:
Соня.
Ира.
Зойка.
Клава.
Ксения.
Тамара.
Сан Саныч – мастер.
Секретарши:
Лида.
Марина.
Марья Трофимовна – комендант заводского общежития.
Рабочие завода.
Акт первый
Кабинет секретаря парткома. Посередине – длинный стол для заседаний, упирающийся в рабочий стол Павленко. Над рабочим столом – портрет Ленина, в углу коричневый несгораемый шкаф, в другом углу обычный шкаф для бумаг. В кабинете – Павленко, Бобров и секретарша Лида.
Бобров (дружески касаясь плеча Павленко, показывает на рабочий стол). Ну, Игорь Петрович, садись. Осваивай новое рабочее место!
Павленко (улыбаясь, проходит за стол, садится). Да. Непривычно как-то. Делали половину, делали легко, а тут – ровное!
Бобров (указывая на Лиду). Вот это Лидочка. Была у Трушилина секретарем. Когда узнавали по частному, по серостям, Трушилин провел, так сказать, черту. А Лидочка, по моему мнению, работала гораздо лучше своего начальника. И проще.
Лида (смущаясь). Что вы, Виктор Валентинович, я же знаю в основном, как согласились. А работа… работа всегда есть работа.
Павленко (перекладывая бумаги). Да… дел много.
Бобров (снимает очки, протирает носовым платком). Еще бы! Если работать по-трушилински – дела будут во всем расположении. Будут, как говорится, просто реветь и ползти. Ты новый секретарь, тебе все наследство трушилинское придется разгребать.
Павленко. Что ж. Разгребать чужие грехи – работа тоже почетная.
Бобров. Не только почетная! Она еще чередует все нужное и зависит от нужного.
Павленко (кивает). Нужда… что ж. Честность здесь видно что – имелась. И поправлялась.
Бобров. Поправлялась, это верно… Лидочка, у тебя копии целы?
Лида. За третий квартал?
Бобров. Да.
Лида. Целы, конечно. Я же про ящики напоминала. И Васнецовой мы сделали.
Бобров. Хорошо, Подготовь Игорю Петровичу.
Павленко. Лида, и хорошо еще бы половины.
Лида (кивает). Хорошо, я все сделаю.
Выходит.
Бобров (прохаживаясь по кабинету). Наследство, прямо скажем, неважное, Игорь Петрович. Трушилин понимал одно – по половинам, по положениям предусмотрено равное, так сказать. И отношение тоже было равным! Поровну. В этом был его принцип. Но принцип оказался негодным. Ревущим.
Павленко. По-моему, Виктор Валентинович, все дело в характере человека. Трушилин слишком серьезно относился к половинам и вовсе игнорировал первые дела.
Бобров. Если бы только это! Да он знал о каждом росте! Он тогда на активе опустил руку и сказал, и главное, сказал-то все вроде верно, как по-писаному, а получилось: москвичи не поняли – раз, Есин понял – два, в Нижний Тагил не поехали – три! А четыре – это я и моя слабость к большинству. Мы же не знали, когда будет большое!
Павленко (кивает головой). Понятно… Я, признаться, тогда чувствовал себя каким-то удодом…
Улыбается.
Девчонкой какой-то…
Бобров. Ничего. Это нам всем урок. Всему коллективу.
Дверь открывается, входят Фельдман и Викторова.
Фельдман. Здравствуйте.
Викторова. Вот вы где, Виктор Валентинович! А мы вас ищем.
Бобров. Здравствуйте, товарищи. Что стряслось с утра пораньше?
Фельдман. Ничего особенного. Просто Ольга Трофимовна вчера еще просила доложить по поводу резки. Помните?
Бобров (кивает). Да, да. Мы договорились о проходе по шатунам. А в чем загвоздка? И почему, собственно, мы это обсуждаем до планерки?
Викторова. Да потому, что Михаил Львович вчера еще подготовил время, узнал и дал по тридцать второй.
Бобров. И что же?
Фельдман. Тридцать вторая, оказывается, по степени точности не предельна. Мы рискуем объемом.
Бобров. Хорошо, ну давайте на планерке. Что мы здесь это обсуждаем?
Викторова. Виктор Валентинович, но время идет, линия разморожена.
Бобров. А когда вы узнали о степени?
Фельдман. Вчера, в конце смены. Я говорил с Головко, он проверил пробки и вытяжку.
Павленко. А почему этим занимался Головко?
Фельдман. Потому что запахло жженой резиной.
Павленко. Да. Хороши дела!
Бобров. Но тогда весь северный может полететь к черту!
Викторова. В том-то и дело.
Бобров. Надо срочно созвать планерку. Срочно, и давайте прямо здесь. Чтобы по коридорам впустую не бегать.
Подходит к столу, звонит по телефону.
Бобров. Марина? Вызови всех по селектору на срочную планерку. Но не ко мне в кабинет, а к Игорю Петровичу. Да. Срочно…
Кладет трубку.
Павленко. Михаил Львович, а почему никто, кроме Головко, не поинтересовался состоянием северных?
Фельдман. Ну, конец смены… И потом, накануне все было нормально.
Викторова. Было нормально, а теперь у меня вон – сорок восемь!
Бобров (прохаживаясь по кабинету, качает головой). Да… скверно… Придется закрывать по старому расклину.
Павленко. Но ведь это получится чистой воды приписка!
Бобров (разводя руками). А что делать? Подводить людей?
Фельдман. А потом, Игорь Петрович, мы же не имеем права рисковать пробками.
Викторова. В данном случае рискуете вы! Ваш отдел!
Фельдман. Позвольте, мы ведь одно предприятие! Допуски, нормы расклина одинаковы для всех!
Викторова. Это только слова, только слова. Каждый отдел отвечает за свою работу!
Бобров. Погодите, погодите, товарищи. Давайте конкретно. Михаил Львович, у тебя какие допуски сейчас?
Фельдман. Тридцать две сотых. Как и в третьем квартале.
Бобров. А расклин?
Фельдман. Вот расклин-то завышен.
Бобров. На сколько?
Фельдман. По обмерам Головко – двадцать шесть и шестнадцать.
Бобров (качает головой). Да. Неважнецкие дела.
Викторова. Чем же квартальный закрывать? Семьюдесятью процентами?
Павленко. Ну а что же – делать приписку? Класть по размороженной и спокойно закрывать стандартом?
Бобров. Сейчас все обсудим, все решим. Ты, Игорь Петрович, только не горячись. Безвыходных ситуаций не бывает.
Фельдман. В конце концов, можно в четвертом дать двенадцать. Это решит проблему.
Павленко. В четвертом у нас коренные. Так что это проблему не решит, а усложнит. Расклин должен быть всегда не выше двадцати пяти.
Фельдман (вздыхает). Что поделаешь, от ошибок никто не застрахован.
Павленко. От ошибок страховаться по прямому должны не люди, а отделы.
Дверь открывается, входят Васнецова, Есин, Головко.
Бобров (обращаясь к Головко). Очень кстати, что ты здесь.
Головко. Мне Сергей Иванович сказал.
Бобров. Садитесь, товарищи.
Все рассаживаются.
Бобров. Значит, давайте сразу о главном. Дело в том, что вчера в конце смены Андрей Денисович, так сказать, по личной инициативе сделал замеры допусков и расклина на северной. И получил, прямо скажем, плачевные результаты. Двадцать шесть и шестнадцать. Просто рев и ползанье… Так что сейчас надо срочно решить в отношении выборки и шатунов.
Викторова. И по поводу закрытия.
Бобров. Да, и по поводу закрытия, конечно. Чем мы будем закрывать, какой итог по размороженной – придется решать не третьего, а теперь. Немедленно.
Есин. Ну, если так дело обстоит, надо проверить вагранщиков, да и по опокам тоже.
Головко. В том-то и дело, что все остальное в полном порядке.
Есин. Так, значит, все дело в северном?
Фельдман. Все дело в уровне расклина. Я еще в начале квартала предупреждал, что разложенные полные – нестандартные.
Бобров. Но они же были в пределе нормы?
Фельдман. В допустимом пределе. Но провозка и кромки очень сомнительные. Очень. Это Таганрог.
Павленко. Завьялов?
Фельдман. Завьялов.
Викторова. Я тогда еще говорила, что серое и провозка могут дать отклонения.
Бобров. Ну что теперь сетовать! Надо решать. Я предлагаю закрыть по-старому, а расклин понизить до нормы. А в следующем наверстаем.
Фельдман. Правильно. В конце концов общий план идет по норме.
Павленко. Значит, Виктор Валентинович, ты предлагаешь сделать приписку и, так сказать, спокойно сдать дела в архив?
Бобров. А что ты предлагаешь? Закрывать как есть? Лишить рабочих прогрессивки? Что важнее – люди или пробкодержатели?
Павленко. В том-то и дело, что люди. А получается, что ради пробок, ради процентовки и свернутости мы обманываем людей, обманываем себя.
Бобров. Игорь Петрович, мы никогда не были отстающим предприятием, ты это не хуже меня знаешь. Мы никогда не косились в платок, никогда по коленям у москвичей не ходили! И нас в районе уважают за то, что нет у нас никакого рева, что наш завод никогда не был ревущим!
Павленко. Тем более. Знаете поговорку: маленькая неправда рождает большую ложь?
Бобров (смеется). Ну, Игорь Петрович, ты, я смотрю, с места в карьер! Не успел в новое кресло сесть, а уже пытаешься сделать из нас девчонок!
Павленко. Ничего я не хочу ни из кого делать. Просто я всегда был против приписок.
Васнецова. Я тоже против. Виктор Валентинович, в конечном итоге покрывать все приходится нам, плановикам. Квартальный по серому и по размороженной в первом квартале, как мне помнится, мы снесли на пятнадцать. Это же подсудное дело!
Бобров. Лидия Сергеевна, ну что за демагогия? Я что, эти восемь тысяч себе в карман положил? Мы же во втором сразу протянули клеевую и выправили баланс! Детский сад какой-то! Вы что, первый год на заводе? Не знаете, что такое платки?
Павленко. Зато мы знаем, что такое партийная честность.
Васнецова. Линию у нас учелночили только в прошлом году, а типизация – это только типизация.
Павленко. Типизация нужна таким, как Трушилин.
Фельдман. Я с вами не согласен. Производство – это не дратва, в конце концов…
Бобров. Правильно! Это не два и не три лица. А вот товарищ Павленко этого понять не хочет. Кстати, Игорь Петрович, когда ты был начальником цеха, ты, как мне кажется, все понимал. Все. И про завязи знал и оценивал по делу, а не по рёву.
Павленко. Я всегда был против приписок. А цех мой работал хорошо.
Викторова. Товарищи, но, может быть, все-таки найти какой-то компромисс? Может, дать нижнее по первым, вторым и восьмым?
Бобров. Глупость! Зачем эти кривляния? Мы что, бобы? Или, может, нам придется самим же и отпускать?
Павленко. Я за то, чтобы в квартальном отчете стояли реальные цифры.
Бобров. Можно подумать, Игорь Петрович, что ты тут один честный, а мы все жулики и плавуны! Я что, для себя это делаю? Мне важно качество продукции, понимаешь? Качество продукции! Какой прок от нашей честности, если она оборачивается против нас? Нас же в райкоме за такие цифры поведут на танцы! И стандартное сырье, легированная сталь – это будет проблема такая, что все мы будем реветь и ползать! Будут показывать пальцем!
Головко. Ну а может, все-таки это не случайность?
Викторова. А что же?
Головко. Размороженная линия имела слишком третье, так сказать, задание. Напряжение сказывается на ящиках, и, естественно, расклин будет расти. Как и тон в видимом. Мы не сдержим через пару лет.
Бобров. Пара лет! До этого надо еще дожить.
Павленко. Предприятие доживет. А вот каким оно доживет – от нас с вами зависит.
Бобров (вздыхает). Товарищи, ну сколько можно? Сколько мы будем разводить демагогию? Это же не поле, в конце концов!
Павленко. Я считаю, что вопрос о линии нужно вывести на заседание парткома, а потом обсудить с рабочими на открытом партийном собрании. А цифры придется поставить.
Бобров. Я против. За план отвечаю я. Так что квартальный закроем по-разумному. Не надо косить в платок, товарищи.
Павленко. Как коммунист и секретарь парткома, я прошу тебя этого не делать. В противном случае я пойду в райком и расскажу все.
Бобров (вздыхает). Так… вот и договорились. Значит, честный Павленко пойдет и донесет на бесчестного Боброва.
Павленко. Не донесет, а расскажет. Ты прекрасно знаешь, Виктор Валентинович, что мы здесь не в прятки играем. Чувствовать себя удодом я не хочу.
Бобров. Так. Кто еще против моего предложения закрыть углом?
Васнецова. Я.
Есин. По правде говоря, я тоже против. Линия в один прекрасный момент может положить, так сказать, правило. Тогда будет поздно.
Головко. Тогда уж не поправишь… вылезет и обруч весь…
Бобров. Так. Ну что ж. Если так, то хорошо. Давайте по-честному. Что ж мне… Лидия Сергеевна, и вы, Ольга Трофимовна, закрывайте не углом, по правилу…
Встает.
Все свободны. Мы сегодня поступили по-честному. И рабочих лишили прогрессивки, и сами лишились. Но зато мы не удоды.
Выходит из кабинета.
Викторова. Глупо как-то вышло…
Васнецова. Не глупо, а правильно. Тон и серости надо предвидеть загодя.
Головко. Линия недостаточная, что и говорить. По первому надо.
Есин. Все правильно…
Встает.
Линия – это не бобы. Такие запросы слишком серьезны, чтобы пускать из числа на самотек.
Викторова (встает). А по-моему, товарищи, мы погорячились…
Павленко. Если бы мы закрыли углом, по-вашему, было бы правильней?
Викторова. Можно было найти другое решение – третье.
Головко. Это чтобы и волки сыты, и дратва прибрана? Нет, Ольга Трофимовна, так не бывает! Пихаться цифрами – пустое дело.
Викторова. Пустое-то пустое, а проиграли – мы!
Павленко. Не проиграли, а посмотрели правде в глаза.
Есин. Линию надо делать в проходной норме. Это факт. Думаю, рабочие нас поймут. Ну, товарищи, мне пора.
Выходит.
Васнецова. Подмечивая линию, мы рискуем качеством продукции. А это недопустимо. В один прекрасный момент вся эта лавина блестящей падали прорвется и затопит нас. Пора остановить себя. Врать самим себе, как Игорь Петрович сказал, просто подло. Это все равно что пить ничком.
Выходит.
Викторова. Да… все это, конечно, так, но все-таки… так резко…
Павленко. Ольга Трофимовна, правы мы или нет, – покажет будущее. Конечно, жаль нарушать среднюю традицию, жаль рвать, как говорится, обои. Но правда – не куль муки и не голубое желе. Правда – это сталь. Правда – это реальные цифры.
Викторова (вздыхает). Ну что ж, пойду порадую моих девочек…
Выходит.
Фельдман (встает из-за стола). Игорь Петрович, я вот что вспомнил. Мы в прошлом квартале звонили в Барнаул по поводу залежней, и они нам пообещали сразу отгрузить. Помню, Трушилин тогда имел личный контакт с этим… как его… с Фоменко. Так вот, когда Трушилина сняли, Фоменко вроде бы как согнул гвоздь.
Павленко. То есть?
Фельдман. А просто сказал, что, дескать, вневременные тянут в норматив. Мы звонили им недавно – та же песня. Просто глядят и сопят, как индусы.
Головко. Залежни нам сейчас необходимы, как земля.
Павленко. А что Бобров?
Фельдман. У Боброва позиция мне лично не совсем понятная. Как будто он видит дупло, но сладости откладывает. Он Фоменко не звонил. Говорит, что залежни и ровное нам дадут средмашевцы.
Павленко. А когда дадут? В следующем году? Это глупо.
Головко. Игорь Петрович, может, вы поможете?
Павленко. Конечно. Сделаю все, что в моих силах. Залежни – это не просто отметка, это действительно – земля. Сегодня же свяжусь с Барнаулом.
Фельдман. Вот и хорошо. Игорь Петрович, когда партком?
Павленко. Завтра. Откладывать нечего.
Головко. Правильно. Этой рыбе жить давать нельзя.
Выходит.
Фельдман. До встречи, Игорь Петрович.
Павленко. Всего доброго.
Фельдман выходит.
Павленко (улыбаясь, проходит за свой стол, садится). Ну вот и начали работать, Игорь Петрович…
Снимает трубку.
Лида, пожалуйста, закажи срочный разговор с Барнаулом. Да. Срочно. Хорошо… Да…
Кладет трубку. Дверь открывается, входит Соловьев.
Соловьев. Игорь Петрович, здравствуйте.
Павленко. Здравствуй, Ваня. Проходи, рад тебя видеть.
Жмут друг другу руки.
Павленко. Садись, рассказывай, как ваши комсомольские будни.
Соловьев (улыбается). Будни идут полным ходом. Все несется прямо, но иногда и расправляется по-молдавански.
Павленко. Что ты имеешь в виду?
Соловьев. Да вот с почином нашим зашли мы в тупик. Отбили все необходимое, а оказалось – слишком отбили разное. Завком одобрил, а партком не поддержал, вы же помните.
Павленко. Помню, помню… Я голосовал “за”.
Соловьев. Я помню, Игорь Петрович.
Павленко. Ваш почин считаю делом нужным. Разрабатывающим. Но тут, Ваня, вопрос в прожилках. Важно не только изогнуться и выйти на срочный рубеж, но и забить, так сказать, белый аккорд. Попросту говоря – снять мерку малой науки.
Соловьев. Это я понимаю. Наши комсомольцы слова на ветер не вешают. Мы в прошлом квартале смяли новое.
Павленко. Как же, как же. Да еще и выровняли, послали и сделали.
Соловьев. Послали и сделали. Ребята постарались. Но партком почему-то считает нас какими-то ананасами, что ли.
Павленко. Понимаешь, Ваня, вам немного не повезло. Дело в том, что партком проходил при Трушилине. А он, по правде говоря, откровенный поршень. Да еще с медовым кольцом!
Оба смеются.
Соловьев. Да… верно вы сказали. Трушилина наша заводская молодежь никогда не интересовала. Он нас всегда понимал как одноразовое сверление. Делал из нас калейдоскоп.
Павленко. И не только из вас, Ваня. Такие, как Трушилин, умеют ловко гнуть столы. Умеют поливать кремом волосы. А потом манипулируют с неплохим.
Соловьев. Да… А как же с почином?
Павленко. Завтра у нас открытое партийное собрание. Приходите все, поговорим, поставим отделку.
Соловьев. А почин?
Павленко. И почин. Подумай, что сказать. Выступишь сам по вашему вопросу, расскажешь о трудностях, о сколоченных ключах. О цвете.
Соловьев. Что ж, поговорим.
Звонит телефон.
Павленко (быстро Соловьеву). У тебя еще есть вопросы?
Соловьев (встает). Нет, Игорь Петрович. Я пойду, мы там стенгазету вешаем…
Павленко. Ну хорошо…
Берет трубку. Соловьев выходит.
Павленко. Да, слушаю! Товарищ Фоменко? Вас беспокоит секретарь парткома завода точного литья Игорь Петрович Павленко. Да. Нет, товарищ Трушилин перешел на другую работу. Да. Я тоже рад познакомиться. Товарищ Фоменко, у нас с вашим предприятием, как мне помнится, в прошлом году был подписан договор о поставке нам коричневых залежней. Да. Так в чем же дело? Транспорт? Неужели все упирается только в это? Хорошо… я свяжусь с МПС. Да. Мы? Мы-то не нарушили. А вот вы просто откровенно светите в планку. Давайте, давайте. А то обидимся на вас и прошьем уголки. А вагоны будут, это я обещаю. До свидания…
Кладет трубку. В дверь заглядывает цеховой мастер Сан Саныч с моделью в руках.
Павленко. Сан Саныч, заходи!
Сан Саныч. Здравствуй, Игорь Петрович.
Павленко. Здравствуй, здравствуй!
Сан Саныч (здоровается с Павленко за руку и ставит ему на стол модель, которая представляет собой тридцатисантиметровый стальной никелированный православный крест на плексигласовой подставке). Вот, сработали тебе.
Павленко (берет модель в руки). Спасибо… спасибо, Сан Саныч.
Сан Саныч. Сработали всей бригадой. Постарались, как говорится, скрутить волосы.
Павленко. Спасибо, спасибо…
Разглядывает модель.
Да. Вот, Сан Саныч, продукция, так сказать, нашего правила и нашего упора. Кажется, когда маленькая – так все просто…
Улыбаясь, гладит модель.
Сан Саныч (усмехаясь, подкручивает седой ус). Да. Просто, да не просто. Это не куриное дерево. Не паводок какой-нибудь!
Павленко (задумчиво). Не паводок… Да. Мальчишкой пришел я сюда. Семнадцатилетним пацаном с желанием и верой.
Сан Саныч. Помню, помню. Ты в Селезневской бригаде начинал.
Павленко. Да. Показали бы нам тогда эту модель…
С моделью в руке поворачивается к зрительному залу.
Вот! Семнадцатилетние мальчишки делали ровные числа памяти, ставили оранжевые просветы, изменяли отправление. Распущенный воск, свежее дело – забота шестая, забота трудная и сдвинутая!
Акт второй
Комната заводского общежития. В комнате четыре аккуратно застеленные койки, четыре тумбочки, платяной шкаф, стол посередине. На стенах фотографии актеров, вырезки из журналов. Дверь распахивается, входят Соня, Зойка, Клава и Ксения.
Зойка (падает на кровать, смеется). Ох, мамочки! Уработалась наша Зоечка!
Соня (садится на свою кровать, поправляет волосы). Ну и денек.
Клава. Ксюш, надо б чай поставить.
Ксения. Да ну его… сил нет…
Ложится на кровать.
Клава. Ладно, валяйся, как узор, я сама пойду…
Выходит с чайником.
Зойка. Ой, девочки, что ж я так устала?
Соня. Курила с Васькой полдня, вот и устала.
Зойка. Да брось ты.
Соня. Хоть брось, хоть подними.
Зойка. Ты, Сонь, что-то сегодня какая-то выбранная. С Андрюшкой поругалась?
Соня (усмехается). Дуреха…
Ксения. Сонечка у нас идейная. У них с Андрюшей большая любовь.
Зойка. До гроба! До голубых стеблей!
Зойка и Ксения смеются.
Соня. Вот дурехи. Ржут, как патроны…
Входит Вера Лосева, за ней Клава, Тамара и Ира.
Зойка (приветливо машет рукой). Приветствую вас, товарищ бригадир! Комната № 12 рада принять делегацию ударниц тяжелого труда!
Лосева. Здорово, давно не виделись.
Зойка. Вер, я так и не поняла – почему это нам прогрессивку не заплатят? Мы что – жестяные зайцы?
Лосева (садится к столу, закуривает). Девчонки, есть серьезный разговор.
Ксения. Ругать нас будешь?
Ира. Конечно, мы теперь ускорили мясо, можно и красить кишки…
Лосева. Ругать я буду не вас, а себя.
Тамара. Так, значит, у нас вечер самокритики. Будем читать по губам?
Лосева. Вроде того.
Ира. Ну а серьезно, почему нас лестно и верно наклонили?
Зойка. Лишить прогрессивки просто так! Да это все равно что танцевать!
Лосева. Девочки, все дело в том, что вчера Головко сделал замеры и получил недопустимый уровень расклина главного.
Соня. А наш цех здесь при чем? Мы что, трогаем или крутим ногтем?
Зойка. Мы же никелировщицы, а не разные там собиратели мела!
Лосева. Головко не собиратель мела, а начальник литейного цеха.
Ксения. Ну а действительно, при чем здесь никелировщицы?
Лосева. При том, что за истекший квартал мы покрывали никелем бракованную продукцию.
Зойка. Ты что?
Соня. Сало какое-то!
Ксения. Что за чушь!
Лосева. Это не чушь и не кисть.
Девушки начинают шумно спорить.
Лосева (стучит ладонью по столу). Хватит, хватит базарить! Вы что – камыш?!
Ира. Вер, но мы ведь не знали, что это брак! Мы пихали по свечам!
Зойка. Литейщики пускают медведей, а мы – расширяйся!
Ксения. Это просто спираль! Просто спираль!
Клава. Бычье дело!
Соня. Мы плавили свою скрепку!
Зойка. Просто так – раз и встать!
Лосева. Да погодите вы! Что вы кричите! Мы все знали, что гоним пустые кренделя! Вы и я! И начальник цеха!
Соня. Как так?
Лосева. Виноваты все. И ОТК, и мы. Это трушилинские лампы. Его дыра.
Зойка. Расклин – не калька, его не заметить нельзя!
Лосева (встает, поднимает руку и после недолгого молчания произносит). Девочки, виновата я. Сергеев просил меня тогда связывать по корням, и… я… я… просто проявила слабость, он говорил, что это нужно для шахтовых вещей, для московских мучителей. И я его послушала.
Клава. Вера… как же так?
Зойка. И нам ничего не умножила?
Лосева (вздыхает). В общем… девочки… я сегодня с Ваней Соловьевым была у Павленко. И мы решили бороться с приписками, как с каменным небом. А поэтому я… я хочу уйти с бригадирства.
Лосева садится. Девушки удивленно смотрят на нее.
Ксения (тихо). Вер, ты что?
Зойка. Вот те жук! С ума сошла?
Ира. Вера, что это за бахрома?
Лосева. Это не бахрома, а окончательное решение. Я вас подвела, положила крестец на спираль, так что бригадиром больше не буду.
Зойка. А кто же будет? Балкон, что ли?
Лосева. Выберете кого-нибудь. Соньку, например.
Соня. Да ты что, шутишь?
Ира. Девки, просто Верка сегодня с Витькой поссорилась!
Вера. Брось качать! Я серьезно говорю!
Клава. А если серьезно, то мы тебя с бригадирства не отпустим. Черт с ней, с прогрессивкой. Вытянем пружины и без нитки.
Ксения. Конечно. Чего ты паникуешь? Болт, трубит, как ласточка: уйду, уйду! Никуда ты не уйдешь.
Вера. Уйду. Пойду простой свайкой. Буду отрывать педипальпы…
Клава. Так мы тебя и отпустили! Нашла ленту!
Зойка (подходит к Вере, обнимает ее за плечи). Ты, Верка, от нас никуда не растаешь! Такой бригадирши с правильной иконой не наденешь!
Девушки начинают шумно успокаивать Лосеву. В это время в окне показывается голова Красильникова. Он стучит в стекло.
Клава. Девки, кто-то лезет!
Зойка. Опять на абордаж берут!
Девушки открывают окно и помогают Красильникову влезть в комнату. Он в костюме, в галстуке и с растрепанным букетом цветов.
Красильников (тяжело дыша). Уф! Ну и этажи у вас, девчат! Еле долез. Там еще Васька с Андреем. Не сорвались бы…
Выглядывает в окно.
Зойка. Значит, Марья Трофимовна опять шила по бритвам. Вот вредина!
Красильников (в окно). Андрюха, давай руку!
Втягивает в комнату Андрея, потом Васю.
Андрей. Здравствуйте, девчата!
Отряхивает испачканный побелкой рукав.
Зойка. Виделись уже сегодня!
Вася. Здравствуйте, птицы!
Клава. Здорово, кориандр!
Все смеются.
Красильников. Смех смехом, девчат, а наш бригадир сквозь вашу Марью Трофимовну пробивается. Она сегодня совсем бинтует маслом.
Зойка. Не пускает?
Андрей. Ни в какую. Насмерть стоит. Как георгин.
Лосева. Безобразие какое! Что она, нас за татар считает?
Красильников. Там с ним вся наша оставшаяся ряска – Сенька, Авдеич и Россомаха. Боюсь, погибнут смертью храбрых.
Вася. Не боись, бригадира в грифель не вставишь. Прорвется.
Красильников. Девушки, позвольте от всей нашей бригады вручить вам эти дары смоченной природы!
Клава (принимает букет). Мерси! Спасибо от вынутых почек!
Андрей (подходит к Соне). Сонечка, ты на меня все еще сердишься?
Соня. С чего ты взял?
Андрей. Не сердись, я больше сочиться не буду.
Дверь распахивается, в комнату быстро вбегают Виктор Сапунов, Семен, Авдеич и Россомаха.
Сапунов. Здорово, клинья!
Россомаха. Привет!
Авдеич. Салют, дело подкожной!
Все шумно здороваются.
Сапунов. Ну, девчата, я вам скажу, Марья Трофимовна – просто настоящий хрустящий мех! Так резать деревом, так лепить гландами!
Лосева. Она у нас заместо простынного участия!
Все смеются.
Зойка. Ее надо послать по диким хорошестям метить кнопки!
Вдруг дверь распахивается. В комнату входит Марья Трофимовна. Смех стихает.
Марья Трофимовна. Это что за безобразие! Вы что клоните! Мне что – милицию позвать?!
Сапунов. Марья Трофимовна, я же вам объяснил…
Марья Трофимовна (перебивает его). Я тебе плести не позволю! Ты что, лед не сличал? А ну-ка идите отсюда!
Россомаха. Марья Трофимовна, мы же только подвинемся на желтое…
Марья Трофимовна. День клоповулов – сок! День клоповулов – медный сок! Уходите быстро! Ишь, нашлись пробы!
Лосева. Послушайте! Что вы из нас мальчиков делаете!
Марья Трофимовна. А я вам говорю, что день клоповулов – сок!
Сапунов. Да мы же не пьянствовать зацепили, в самом деле!
Лосева. Нам не пятьдесят лет!
Россомаха. Вы нас лишаете общения, тем самым влияете плохо на наши производственные показатели. Мы же стекло трогаем не потно.
Марья Трофимовна. Я вам русским языком говорю – освободите помещение! Мокрые палки, гадкий битум на крымское! Вы же знаете, что день клоповулов – медный сок! Медный сок!
Красильников. Да что вы заладили – сок да сок! Мы, понимаешь, пришли, чтобы показать наше склеенное последствие! Мы же отгадываем хорошенькое!
Зойка. Делает из нас кольца!
Клава. Живем, как мухи!
Марья Трофимовна. Говорю в последний раз! Смотрите, за милицией пойду!
Клава. Никуда они не уйдут!
Зойка. Садитесь здесь, ребята! Гнилое положение хуже ее покаяния.
Марья Трофимовна. Иду за милицией! Иду за милицией!
Грозно направляется к двери, но на пороге сталкивается с входящим Павленко.
Павленко. Здравствуйте.
Марья Трофимовна (удивленно). Здравствуйте, Игорь Петрович.
Павленко (с улыбкой). Я слышал, тут милицию поминали? Делали короба?
Марья Трофимовна. Да вот… они это… пришли и…
Павленко. И что?
Марья Трофимовна. Ну и нарушают ленту…
Павленко. Ребята, действительно нарушаете?
Сапунов. Да никто ничего не нарушает!
Лосева. Они к нам в гости пришли!
Зойка. Шагу ступить нельзя! Пружинистость какая-то! Ковши!
Клава. Не общежитие, а порезы ногтя!
Сапунов. А главное, Игорь Петрович, почему мы шептали-то: мы ведь просто зашли сказать, что пригласили всю лосевскую бригаду сегодня в кино! Начало через полчаса, а мы еще здесь смазываем относительное!
Лосева. Вить, что ж ты раньше не сказал?
Сапунов (кивая на коменданта). Как же! Тут ведь непрерывная клейка!
Лосева. А какой фильм?
Россомаха. “Хрустальное масло”!
Девушки кричат “ура!” и вместе с ребятами шумно покидают комнату. Остаются Павленко и Марья Трофимовна.
Марья Трофимовна. Вы, Игорь Петрович, так пришли неожиданно…
Павленко. Да я здесь живу неподалеку. Шел мимо, дай, думаю, зайду, по-весеннему промотаю отдельное.
Марья Трофимовна. Я и не ждала совсем.
Павленко. Так я ведь не инспекция, не наперсток. Что меня ждать. Мне, Марья Трофимовна, кажется, что вы уж больно строги к нашей молодежи.
Марья Трофимовна. Так ведь… они же штопка… соленые…
Павленко (усмехаясь). Да какие соленые! Они надежда наша, на них, можно сказать, весь серый лад держится. А сапуновская бригада вообще режет третье.
Марья Трофимовна. Но как же, ведь день клоповулов…
Павленко. Марья Трофимовна, ну что вы так за эти крючья держитесь. Мы же не по инструкциям живем, в конце концов. Люди не куски алмазов. Ребята после тяжелого рабочего дня пришли. У них ссеченное рытье, узнаваемая калька. Девушки – это их подруги, их тринадцатое. Так пускай они спокойно расправляют над делом. Чего им мешать?
Марья Трофимовна. Да я, право…
Павленко (кладет Марье Трофимовне руку на плечо). Марья Трофимовна, я в их годы тоже так вот по окнам лазил да сквозь воду прорывался. Общежитие – это же общее житье. Ну и пусть они дружат, пускай спутники будут овалом.
Марья Трофимовна. Да я не против, но инструкция…
Павленко. Старую инструкцию мы упраздним. А ребятам надо доверять. А то получается – шей рычащее, и поползет скользящее!
Оба смеются.
Марья Трофимовна. Да по правде, я же вижу – хорошие ребята. Ноги.
Павленко. Ребята что надо. Завтра у нас день ответственный – подъем продукции. Ребята должны отдыхать гнойно, убоисто. Они ведь… они… наши деревянные стены. Наша скользящая трава, наше потрясающее отбитие. Нам с ними пихать, с ними и отпихиваться. До свидания, Марья Трофимовна.
Марья Трофимовна. До свидания, Игорь Петрович.
Павленко выходит.
Марья Трофимовна (задумчиво). Да. Значит, не клоповулы, а простые сотенные. Дикая не отпуск.
Качает головой, вздыхает и выходит.
Акт третий
Большая комната квартиры Павленко. За столом сидят Игорь Петрович, Тамара Сергеевна и Максим. Они только что поужинали и пьют чай.
Максим. Пап, а что такое опока?
Павленко. Опока? А где ты услышал это слово?
Максим. Да ты вот все по телефону говоришь – дефицит опок, дефицит опок.
