Владимир Спиртус
Избранное
Бабушка Ксении
– А знаете, – замечает Ксения, – несколько дней назад пришла к бабушке знакомая. Нецерковная. Я ей стала рассказывать, как ужасны аборты. Вдруг находящаяся в безсознательном состоянии, без вставных зубов, Елизавета четко произносит: «Правильно говоришь!» Мы обе изумились…
Ксеньюшка приехала по вызову деда в Киев, когда старушке стало уже совсем плохо. Ох, какая у нее была бабушка! Вместе с мужем Иваном прошла войну. Орденов и медалей у обоих оказалось столько, что некуда цеплять, – не хватало груди. Раз в году, на день Победы, они обязательно ездили на площадь Славы на встречи ветеранов. Мы с женой видели много таких фотографий. А работали они до пенсии учителями.
Бабушка, сущее золото, была некрещеной. С Божией помощью удалось это дело исправить. Похоронили ее на тихом сельском кладбище под Конча-Заспой. Во время отпевания рука покойной, «державшая» горевшую свечу, стала как живая. Совсем не такая, как желтая левая. Увидев, я показал Ксении происшедшее чудо. Она подтвердила мое наблюдение, да и жена моя видела…
С утра лило, но при прощании вышло солнышко и осветило всю округу ровным неярким светом. Когда закопали могилу, опять пошел сначала мелкий и нудный, а потом уже сильный дождь, переходящий в ливень.
На третий день, 8 июня 2001 года, я был с Ксенией в Покровском монастыре. Заказали панихиду по новопреставленной Елизавете. Ксеньюшка знает и любит нашего духовного отца. Ждем на паперти храма.
Вот уже выводят из алтаря, держа под руки, батюшку Михаила. Кажется, это были зять с сыном Николаем. Он совсем слаб, как-то особенно измождено выглядит. Тоже прошел войну, дошел до рейхстага и расписался на нем.
Теперь уже служить не может, но рвется в храм. Знает, сколько народа ждет его на исповедь. Теперь аналой в левом углу придела преподобного Сергия Радонежского стал для него последним окопом.
Шутит: «Ну что, Владимир, где твой Мерседес?» Оказалось, что сегодня за ним не пришла машина. Довели его до клиники Вишневского и уговорили одного шофера подвезти батюшку. Отец Михаил благословил нас с Ксенией и поцеловал. Об усопшей Елизавете сказал: «Радоваться надо…» А мы за него порадовались – полная телесная немощь и радостно-просветленный благородный и ясный дух…
Профессор – настоятель храма
Не помню точную дату. Наш духовный отец протоиерей Михаил Бойко, служивший в Покровском монастыре, лежал с инсультом и резаной раной на ноге в 9-й больнице. Мы с супругой знали, что он в крайне тяжелом состоянии и боялись, что больше никогда не увидим дорогого батюшку. Поехали по указанному адресу и нашли его палату. Отец Михаил в это время спал или был в безсознательном состоянии. Вопреки всем правилам нам позволили взглянуть на больного. Это краткое свидание было как бальзам для сердца: очень большим утешением.
Потом уже не раз приходилось бывать в 9-й больнице и больничном храме иконы Божией Матери «Всецарица». Конечно, мы узнали, что привез сюда батюшку и лечит его профессор Михаил Суховей, а когда-то в этой же больнице он его оперировал. Операция была серьезнейшая – удаление почки. Прошла она блестяще, и отец Михаил Бойко еще немало лет потрудился на ниве Божией, тысячи людей ведя ко Спасению своим примером, своей мудростью, светом своей души… С его благословения профессор Михаил Суховей пошел по стопам наставника, став под его руководством на путь священства. Можно только удивляться, как удавалось ему в последние годы при колоссальной врачебной нагрузке совмещать этот труд с настоятельством в построенном больничном храме. Видимо не зря в этой церкви особо почитается икона святителя Луки с частицей мощей. Вот кто был примером для о. Михаила Суховея – Крымский епископ и исповедник Христов, который доныне, как и при жизни, продолжает совершать врачебные чудеса…
Заочно мы познакомились с профессором Михаилом Суховеем через нашу знакомую Людмилу Б., работавшую с ним в клинике. Молодой, глубоко верующей женщине-врачу выпало на долю пройти через ряд испытаний. Впоследствии она вышла замуж и уехала в Бельгию. Людмила с восторгом говорила о своем старшем коллеге, давая самые высокие оценки его профессиональным и душевным качествам.
Ближе узнать завотделением гематологии мне довелось, когда я попал в 9-ю больницу с рожистым воспалением на ноге. Курс лечения был успешным, хотя пришлось полежать там довольно долго. Перед выпиской я уже добирался до больничного храма, чтобы причаститься Святых Христовых Таин. Отец Михаил был исключительно внимателен ко мне. Несмотря на его загруженность, мы несколько раз беседовали с ним на разные темы, в основном церковные. Православному священству, монашествующим, он особенно был рад, всегда был готов пойти навстречу, помочь, чем только мог.
Безгранично благодарен я о. Михаилу, как врачу, за одну его консультацию. У меня давно большие проблемы с варикозным расширением вен на правой ноге. Лет восемь тому назад мне сделали снимок в Институте Шалимова и убеждали немедленно делать там операцию. Профессор объяснил мне, как происходит такая операция и насколько это сложное дело. Посоветовал потянуть, сколько можно, с хирургическим вмешательством. До сих пор обхожусь…
Нередко мы с женой приезжали в больничный храм на Божественную литургию, молебны перед иконой «Все-царицы». Протоиерей Михаил вел церковную службу сосредоточенно и благоговейно. Возможно, благодаря и профессиональному опыту, он хорошо знал своих прихожан, искренне радовался также присутствию в храме людей, лежавших в больнице. Украшал богослужение, присутствуя в алтаре, и старенький, ныне тоже покойный, протоиерей Димитрий. Его простота, живые интонации голоса всегда трогали душу, создавали благодатный молитвенный настрой.
Последние наши контакты с о. Михаилом относятся к весне 2007 года. В это время мы уже жили в Киевской области. У супруги обнаружили опухоль в левой почке. Дело серьезное, врачи предложили немедленно оперировать. На такие вещи, конечно, надо брать благословение, чтобы все свершилось по воле Божией. Жена съездила в Россию и получила «добро» на операцию от нескольких старцев. Все они были единодушны. Окончательную точку поставил профессор Михаил Суховей. Сам он оперировать отказался, сославшись на нездоровье. Молитвами многих священников, друзей и близких почку супруге благополучно удалили. О том, что у отца Михаила тоже было онкологическое заболевание, мы узнали в июле после его безвременной кончины…
На чудотворном образе «Всецарица» два ангела. Один указывает крылышком вниз, другой вверх. Нам остается только молиться: «На все, Господи, святая воля Твоя…» – или, припадая к заступничеству Пречистой, повторять слова из акафиста Ее иконе:
Радуйся, Мати незаходимаго Света;
Радуйся, претерпевших до конца Победо.
Воспоминания о схиархидиаконе Иларионе (Дзюбанине)
В начале 90-х годов началось возрождение Киево-Печерской Лавры. Мы с женой, только-только воцерковленные, часто бывали в ее храмах и пещерах на богослужениях и молебнах. Особое благоговение вызывал у нас отец Пафнутий, будущий схиархимандрит Феофил. Но тогда же обратил на себя внимание и необычного вида монах, весь облик которого свидетельствовал о глубине духовной жизни и непрестанной молитве. Это был о. Иларион. Сразу располагала к нему его простота: душевное качество, по словам оптинского старца преподобного Амвросия, привлекающее благодать Божию: «Где просто, там ангелов со сто…» Но простота его, надо сказать, была самой высокой пробы.
Хорошо запомнился отец Иларион при прощании в Китаевской пустыни со старцем Феофилом в 1996 году. В отличие от многих других на лице у него не замечалось и тени скорби. Наоборот, он был исполнен какой-то глубинною, светлою радостью, как будто внутренним оком обозревал те прекрасные селения, куда ангелы несли душу его усопшего собрата…
Более близко мы познакомились после нашей поездки на Валаам летом 1996 года. Там мы подружились с Надеждой Т. и ее дочерью Лидочкой, живущими в Софии. Они оказались духовными чадами старца. Вскоре новые друзья, приехав в Киев, представили нас о. Илариону. С тех пор мы время от времени его посещали, и он принял нас, признал как своих. Старец очень любил «болгар» и всегда радостно оживлялся, если получал поклон от них или какую-то весточку.
Вскоре я познакомился с другим духовным чадом старца, Сергеем Ф. От него поступило предложение написать очерки для фотопутеводителя по святыням Киева. С задуманным альбомом дело не вышло, но из этого замысла родилась на свет небольшая книжечка «Монастырские очерки», изданная в Симферополе в 2000 году. Кратко ее содержание можно передать только фразой из аннотации. Это серия очерков о паломнической группе в Киеве, связанная сквозным сюжетом и составом персонажей. Вот фрагмент зарисовки о Киево-Печерской Лавре, где говорится о монахе Иларионе:
«По дороге встречаем схимника И.
– Благословите, батюшка!
– Я не батюшка, – улыбается он. – Господь благословит.
– Ты мамочку слушаешь? – обращается уже к Алешке. – Ну, слухай, слухай. Она у тебя очень хорошая, хочь и жизнь у ней была нескладная…
– Батюшка, а есть сейчас в Лавре такие старцы, как раньше?
– Старцы наши Антоний и Феодосий, им молитесь… Какие старцы! Стариков и то пара осталась. Вот уйдем мы, вас всех, и монахов молодых тоже, бесы заедят…
Надолго врежется в память неслучайная эта встреча: вытянутое худое лицо подвижника с густой струящейся бородой, хрипловатый голос и “недневные” глаза, видевшие очень много на своем веку, всему знающие цену… Как хорошо было возле него! Словно добрался в годину лихого ненастья до людского приветливого жилья, где в печурке жарко полыхают поленья…»
Обложка – лицо книги, она должна сразу давать определенный настрой, точно соответствовать главной идее автора. Для готовившейся к выпуску книжки было перебрано много вариантов, но все – не то… И вдруг как-то Сергей Ф. показал сделанную им фотографию о. Илариона в его келье. Сразу стало ясно: ничего лучшего не придумаешь. Схиархидиакон, бегавший мирской славы, был не совсем доволен, конечно, однако по своей любви и смирению дал благословение.
В 20-м корпусе у Дальних пещер о. Иларион жил в той самой келье, где когда-то обитал преподобный Кукша Одесский. Удивительным образом во многом о. Иларион шел по стопам этого духоносного старца. Жизнь их обоих была тесно связана с тремя святыми для православных местами: Горой Афон, Почаевом и Киевом. Однако место упокоения эти неугомонные странники обрели не в лаврах, а «вне стана»…
Однажды, в той келье в 20-м корпусе, старец попросил меня почитать Псалтирь.
– Располагайся за аналойчиком, – сказал о. Иларион и дал старинную книгу.
Книжка была намоленная, на церковно-славянском языке, читать по ней было усладой для души… Кажется, старец остался доволен.
Одной из «достопримечательностей» кельи был стоявший в ней гроб. Увидев, что он привлек мое внимание, о. Иларион сказал:
– Случается, ко мне приезжает гость, которому нужен ночлег. Тогда я спрашиваю: «Где тебе постелить? Хочешь – в гробу?»
Когда мы приходили к о. Илариону вдвоем с супругой, то, если нам везло, он выходил и устраивался с нами на скамеечке, под сенью деревьев. Конечно, редко оставались мы с ним одни – слишком многие тянулись к старцу за советом, за скорой духовной помощью. Отчетливо помню, что пару раз архидиакона и вызывать из келии не приходилось – он знал, что к нему пришли, и «выпархивал» навстречу.
На вопрос при прощании: «Что вам принести?» – ответ обычно был такой: «Мне ничего не нужно, только Царствия Небесного…» Зато сам он любил угощать, щедро раздавая поступившие ему накануне «благословения». Как-то он угостил нас деревенской ряженкой, приготовленной в печи. Такая уж была вкусная-превкусная… Еще ему приносили свежий березовый сок. Он его нам тоже советовал употреблять.
Однажды разговор с о. Иларионом коснулся науки. Запомнилась его фраза: «Раньше ученых людей было мало, зато умных много. А в наше время – наоборот…» Конечно, умные люди – это те, кто живет по заповедям Божиим.
Когда старец, казалось, навсегда уехал на Афон, для всех знавших его это была тяжелая потеря. Утешали только мысли, что ему там, наверное, лучше и на то есть воля Господня. Иногда из Болгарии приходили какие-то скудные новости об о. Иларионе. Например, что он лежал в больнице или что он шел к зографским монахам, а греки его не пустили.
Помню еще один эпизод, возможно относящийся к более раннему времени, рассказанный Надеждой. Они со старцем ехали по Софии. В болгарской столице, как и в Киеве, много назойливой, бьющей наотмашь рекламы. Когда Надежда показала рукой на мелькнувшее за стеклом очередное «чудо», о. Иларион промолчал. Но почти тут же тянет ее за рукав: «Смотри, смотри! Зато мишка какой хороший…» Это был русский мишка – символ московской Олимпиады-80, непонятным образом уцелевший через два десятка лет в чужой стране. Редкий дар: не увидеть непотребное и тут же найти, чему порадоваться. Притча, оставленная о. Иларионом в назидание всем нам…
Из книги «Симферопольские хроники с личными вкраплениями»
Борис Евгеньевич Серман
Среди близких друзей моих родителей были крымский поэт и писатель Б. Е. Серман с женой Элизой Львовной. Борис Евгеньевич вместе с моей мамой ходили в школу в г. Ялте, а потом до войны они вместе учились в Пединституте им. Герцена в Ленинграде. Знаю про несколько ей посвященных стихотворений. Она хранила большую пачку довоенных писем Сермана, после смерти матери я их вернул поэту.
В мои школьные годы две семьи проживали не очень далеко друг от друга и часто встречались. Вместе, как правило, отмечали праздники и дни рождения. Дядя Боря был невысокого роста, крепкого сложения, яркий сангвиник по темпераменту. Сейчас бы его назвали харизматичным. Такой себе еврейский вариант Пушкина… Жена же его «тетя Эля» была более рациональной и сдержанной, с трезвой головой и рассудительностью в действиях. В зимнее время она носила муфту, видимо у нее легко мерзли руки. Дочка их Ира Явчуновская пошла по стопам отца. Она – известный детский поэт и переводчик, живет в Израиле.
Борис Евгеньевич, будучи военным корреспондентом, все время находился на передовой, был участником обороны Севастополя, Кавказа, освобождения городов Прибалтики, Будапешта, отмечен несколькими боевыми наградами. А будущая жена его Элиза Бабушкина работала в Краснодаре, где был Крымский обком партии и радиокомитет. Оттуда звучал ее голос, обращенный к жителям Крыма, к партизанам и подпольщикам, передавались короткие сводки с фронта. Яша Бабушкин, родной брат Элизы Львовны, погиб на фронте. Он дружил с юной Ольгой Берггольц, был организатором знаменитого исполнения 7-й симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде. Теперь на доме, где Яков с сестрой жили в Евпатории, установлена мемориальная доска.
Одним из главных дел своей жизни Серман считал исследование и увековечивание памяти героев Аджимушкайских каменоломен в Керчи. Среди первых, кто поднял эту тему, были его друзья поэт Илья Сельвинский и писатель Сергей Смирнов. Опираясь на материалы исследователей и ветеранов керченских событий 1942 года, Серманом был выпущен сборник воспоминаний и документов «В катакомбах Аджимушкая» (Симферополь, издательство «Крым». 1966). Впоследствии книга выдержала еще три издания (1970, 1975, 1982), используя все новые документы и публикации. Сам Борис Евгеньевич на эту тему написал множество стихов, рассказов, очерков и пьесу.
В 70-х годах некоторое время я жил в Бондарном переулке, там же, где некогда поэт Илья Сельвинский (здесь ему теперь открыт музей). Это место почти рядом с Троицкой церковью. Интересное совпадение: моей соседкой по двору была Майя Рощина, также знавшая Сермана и написавшая недавно живые рассказы о своей симферопольской жизни. Интересна ее заметка о том, как она школьницей, где-то в начале 60-х годов, ездила в Керчь и увидела местные катакомбы. Она справедливо отмечает неоцененность усилий поэта и его огромного вклада в прославление героев Аджимушкая:
«Мокро, холодно, грязно. Автобусы буксуют. Вышли. С нами совершенно обыкновенная женщина. Идем за ней. Куда – непонятно. Какие-то скалы. Через пару сотен метров она подводит нас к невидимой трещине, уверенно наклоняется и ныряет туда. Мы кое-как следом. Женщина раздает нам свечи. Их немного, но что-то видно. Она рассказывает о защитниках каменоломен, об их подвигах. И вдруг я слышу знакомое имя: “Борис Серман”. Она с восхищением говорит о нем. О том, что он пишет письма в самые высокие инстанции, подключает самых известных писателей и поэтов (поэт в России больше, чем поэт), собирает деньги на памятник. Или хотя бы на какие-нибудь защитные ограждения, чтобы вандалы не глумились над этими святыми, пропитанными кровью катакомбами. Да, тут уже видны современные осколки… от бутылок.
Кто эта женщина? Как ее звали? Бывшая подпольщица? Нет, не помню. Ужас свой помню. Страшные ее рассказы. Неужели вот этот закопченный угол пещеры был госпиталем? Здесь кого-то оперировали? Приспособление для сбора воды. По капелькам собирали. И делили: детям, раненным и больным, старикам и старухам. А это дырка, через которую немцы пускали газ? И остатки кирпичной маленькой стенки – кто-то из горожан предупредил, они замуровались…
Знают ли нынешние керчане, кому они обязаны высоким званием “Город-герой”? Думаю, нет. Кто на этой безжалостной земле замечает “маленьких» героев?”»
И еще процитирую М. Рощину:
«Чтобы память о защитниках керченских каменоломен была оценена, Серман не жалел ни времени, ни сил, ни денег. Что уж там, в высоких сферах, диктовалось – не знаю. Но молчали. Не говорили. И не разрешали. Более того, знакомые чуть не падали в обморок от смелости этого отважного человека: “Боря, куда ты лезешь? Тебя ж посадят!” Не посадили. Даже из партии не исключили, хотя собирались. Но строгий выговор за дерзость получил. Поддерживали и помогали писатели. Не только крымские. Автор “Брестской крепости” Сергей Смирнов».
Со своей стороны могу подтвердить, что решающую роль в этом деле сыграла поддержка писателя С. С. Смирнова. Человека, получившего широчайшую известность выступлениями по Центральному телевидению с рассказами о неизвестных героях.
Об Александре Петровиче Ткаченко
Может быть, мне мерещится, но, по-моему, я видел Александра Ткаченко, еще когда он играл в футбол за команду «Таврия», и было это на стадионе «Локомотив». А вообще-то мы познакомились в 70-х годах. Тогда он уже закончил свою бурную, но короткую футбольную карьеру из-за серьезнейшей травмы позвоночника. Один на один мы общались с Сашей (его все называли Ткачом) не очень часто, больше в кругу компании друзей. Хотя я не раз бывал у него в доме на Севастопольской улице, точнее небольшом домике, расположенном через дорогу, наискосок от теперь бывшего Симферопольского военно-политического строительного училища. Хорошо помню его мать – крымчачку по национальности. Наши контакты продолжались до отъезда Александра в Москву на Высшие литературные курсы. Прозвище «крымский мустанг», данное Андреем Вознесенским Ткаченко, очень меткое, а он напоминал д'Артаньяна из «Трех мушкетеров». Большое впечатление производила его цельность, открытость и искренность при скрытом большом внутреннем напряжении. Невозможно представить, чтобы он мог лицемерить. Нас сближали любовь к поэзии, диссидентские настроения и интерес к науке. Я к тому времени закончил мехмат ХГУ, а Саша имел в своем активе два года на физмате в симферопольском Пединституте. Помимо всего прочего, его интересовали вопросы, связанные с ядерной физикой, теорией относительности, математическим понятием безконечности. Они каким-то образом переплетались с поисками духовной сущности, первоосновы мира. Эти темы нередко всплывали в его стихах.
Толкать ядро? Спортсмен толкнет.
А кто ядро земли толкает,
ядро Вселенной, мирозданья?
Писал он в ту пору азартно и много. А еще упорно занимался самообразованием и читал книги, заполняя свои лакуны в гуманитарной области. Конечно, в этом плане ему сильно помог поддержавший его Андрей Вознесенский. Они стали близкими друзьями, вместе часто выступали, совершали круизы по Южному берегу Крыма. Часто к ним присоединялся будущий писатель, драматург и режиссер кино Виталий Павлов. В конце 70-х годов Ткаченко стал руководить ЛИТО при Союзе писателей Крыма. Стало это возможным благодаря ходатайству Вознесенского и Евтушенко. В те застойные, как в экономике, так и в культурной политике, времена казалось, что свершилось невероятное… Мне довелось участвовать в работе литобъединения, читать свои стихи, слушать других авторов, участвовать в критических разборах. Все происходило совершенно неформально, очень интересно и весело.
При подготовке своего второго сборника стихов «Обгоняя бегущих», приуроченного к Олипиаде в Москве в 1980 году, Александру пришлось столкнуться с особо жесткой цензурой. Там ведь, кроме спортивной темы, (обязательная программа) ему удалось опубликовать и лирические зарисовки, и свои философские размышления, и стихи острой гражданской направленности. Приведу пример:
Осень в Крыму
Сегодня небо холоднее,
разрыв серьезней, боль острей —
наверно, осени виднее,
что делать с улицей моей.
Дверьми захлопать, выбить стекла,
людей по свету разбросать,
и Дантовы круги, как срезы свеклы,
мне молодому показать.
А может быть, смирившись с тем,
что всюду этого полно,
не трогать ничего совсем,
но —
сегодня небо холоднее,
разрыв серьезней, боль острей —
наверно, осени виднее,
чем мне и улице моей.
На подаренном мне экземпляре на полях в двух местах исправления: вместо улицы стоит Родина. И тогда строчки обретают изначальный смысл: чуткой сердечной тревоги, поэтического предчувствия лихолетья грядущих 90-х годов…
Из ранних стихов Ткаченко мне особо запало в память стихотворение «Пластинка», посвященное Контантину Симонову:
Заедает пластинку на каждом шагу,
Что с пластинкою этой
Я поделать могу?
…
И, рвущие душу слова, идущие рефреном, как припев в песне:
«Жди меня, и я…
Жди меня и я…»
А из лирики сборника стихов «Обгоняя бегущих» особенно нравятся строчки:
Возьму я лист осеннего покроя,
как птицу на ладонь,
едва способную на крик…
В Москве Александр Ткаченко вполне оправдал шутливую кличку «крымского мустанга», резво поднявшись на литературный Олимп. Он публикует, кроме сборников стихов, книги прозы, несколько лет возглавляет журнал «Новая Юность» (1993–1996). С 1994 года до своей ранней смерти в 2007 году Ткаченко был генеральным директором Русского ПЕН-центра. В этой должности не раз выступал в качестве правозащитника.
