Владимир Торин
О носах и замка́х
– Гремлин, мистер Клокворк, – напомнил доктор Доу отклонившемуся от темы продавцу шестеренок.
– Да-да. В общем, я отправился в балку и только-только взобрался на кучу ржавого лома, углядев почти нетронутый корпус весьма многообещающего автоматона, когда мои планы были жестоко нарушены. Кое-кто бросил в меня латунной дредноутовой заклепкой, а вы знаете, доктор, какие они тяжеленные. Увернулся от заклепки я лишь чудом, но от оскорблений и незаслуженных насмешек увернуться уже не смог. У кучи стояли сыновья господина Когвилла, лавочника с Железного рынка и, так сказать, главного конкурента конторы «Клокворк и К°». Эти нисколько не уважаемые личности, видите ли, считают, что шестереночное дело в Саквояжне позволено вести только господину Когвиллу в его лавке «Когвилл и сыновья»! Господин Когвилл заявляет, что я краду у него покупателей. А я просто честно продаю шестеренки, никого я не краду, понимаете?!
– Да, это крайне возмутительно, мистер Клокворк, – безэмоционально сказал доктор. – Что было после того, как эти невоспитанные господа швырнули в вас дредноутовой заклепкой?
– Не прекращая осыпать меня унизительными фразочками, они полезли на кучу, собираясь как следует проучить «оборванца Клокворка», – продолжил продавец шестеренок. – Но я же не дурак, чтобы стоять и ждать их, – столкнул им навстречу экипажное колесо, сбежал с противоположной стороны кучи и бросился прочь, а потом спрятался в трубных рядах. Притаился. Братья Когвиллы, не заметив меня, пробежали мимо. Немного выждав, я уже хотел было выбраться, когда неожиданно услышал рядом голоса. Те, кому они принадлежали, стояли за рядом печных труб, спорили. Один – носатый джентльмен в цилиндре и полосатом черно-сером пальто, его звали… м-м-м… – Мистер Клокворк сморщил лоб, припоминая. – Фиш, кажется… Да! Точно Фиш! Ну а второй… совсем крошечный, чуть выше колена самого Фиша. Я понял, кто это такой, сразу же, как его увидел. Это был гремлин.
– Как вы поняли, что это именно гремлин? Вы их видели прежде?
– Я видел их на картинках в старом справочнике «Вредители шестереночного дела».
– А у вас еще есть этот справочник? – спросил Джаспер.
– К сожалению, нет, – потупился мистер Клокворк, – было очень голодное время, никто не покупал шестеренки, и я обменял его на пару луковиц у мистера Бо, старьевщика с канала. Но я долго разглядывал иллюстрации и приложенные фотографии в этом справочнике – коротышка, вне всяких сомнений, был гремлином. И он совершенно не показался мне каким-то неразумным, грызущим все подряд существом! Говорил гремлин превосходно, лишь немного картавил. Его голос чем-то напоминал птичье карканье, и имя у него было подходящее – то ли Каркин, то ли Кларкин… точно не помню. Но это и не важно! У гремлина было имя! Имя, представляете?! Я еще тогда подумал: «Есть имя – значит, разумное существо».
Доктор Доу с этим бы поспорил: он знал многих обладателей имен и даже фамилий, которые не заслуживали права считаться разумными существами.
– А еще он был одет в костюм, словно какой-то маленький джентльмен, – добавил Артур. – Брючки, сюртук, туфельки и небольшой сигарный цилиндр, не хватало только перчаток.
– Занимательно, – сказал доктор Доу. – О чем же говорил наш картавый друг?
– Он злился. Говорил Фишу, что тот сглупил. Я так и не понял, о чем он толкует. Гремлин утверждал, что все пошло не по плану с самого начала, что все дело под угрозой. Фиш с этим соглашался и как мог пытался успокоить маленького собеседника – говорил, что «когда все идет не по плану – это всего лишь издержки их профессии». На что маленький джентльмен сначала разозлился, но почти сразу взял себя в руки и нехотя признал, что Фиш прав. В итоге они сошлись на том, что нельзя бросать дело на полпути, ведь не зря же они сюда приехали. Гремлин сказал, что он сам позаботится о том, чтобы по следу, который оставил Фиш, на них не вышли, и потребовал какой-то адрес. Фиш пообещал ему, что все выяснит.
Джаспер даже сжал в карманах кулаки от волнения. Племянник доктора Доу не верил своим ушам – неужели он был прав с самого начала? Неужели их мертвый гремлин как-то связан с этим гремлином-джентльменом и человеком по имени Фиш, которые задумали какое-то таинственное и рискованное дело?!
– Что было дальше? – спросил тем временем более хладнокровный доктор. – Еще что-то они обсуждали?
Мистер Клокворк задумался.
– Кажется, нет… Ах да! – он вспомнил. – Они собирались идти в лавку «Жидкие металлы Фердинга», она тоже находится на Железном рынке. Фиш еще предупредил гремлина, чтобы тот держал себя в руках, когда они там окажутся. Больше я ничего не слышал. Они ушли, а я выбрался из своего укрытия. Вот, собственно, и все. То же самое я рассказал и Бикни, но он мне не поверил! Какой мне смысл такое выдумывать? Обидно, что он не верит.
– Зато мы вам верим, – сказал доктор. – Ваши сведения оказались весьма полезными. Благодарю, мистер Клокворк. – Он достал из кармана два фунта и протянул их продавцу шестеренок.
Тот отстранился так резко, словно ему предъявили оплаченную квитанцию на бесплатный плевок в него: Артур Клокворк никогда не брал денег, которых не заработал.
Доктор вздохнул и сказал:
– Мы хотели бы купить у вас несколько шестеренок.
Лицо мистера Клокворка озарилось. Он выхватил из подмышки свой чемоданчик и с широкой улыбкой распахнул его.
Доктор кивнул Джасперу, и мальчик принялся с интересом выбирать шестеренки по принципу красивеньких и блестящих. Натаниэль Доу погрузился в свои мысли.
Карандашик, поскрипывая, полз по желтоватой страничке блокнота. Над блокнотом раздавалось хмурое, недовольное сопение.
Констебль Бэнкс записывал какие-то совершеннейшие глупости. Он тратил время зря, и оттого его настроение было отвратительнее некуда.
– Их у меня было ровно тридцать пять! – сообщили ему. – А теперь только тридцать четыре! Тридцать четыре, вы представляете?!
Констебль записал в блокнот: «34 (было 35)».
В какой-то момент он словно выключился и, уставившись на страничку блокнота, ушел в глубокие раздумья.
Последние дни выдались крайне гадостными, даже в сравнении с обычной, не сильно-то веселой, рутиной. И хуже всего было то, что он должен был обращаться с этой несносной старушонкой почтительно и вежливо, иначе она, чего доброго, пожалуется господину сержанту, и тот накажет бедного Бэнкса еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда уж сильнее?
Прошлое дело для них с напарником закончилось катастрофой. Нет, убийцу и заговорщика они привели в Дом-с-синей-крышей в кандалах, имелись в наличии даже доказательства его вины, включая чистосердечное признание, но все обернулось весьма непредсказуемым образом. Наивные констебли уже даже отметили в пабе свое долгожданное повышение и новехонькие самокаты на паровом ходу, вот только они не учли злокозненности старшего сержанта Гоббина.
Прямому начальнику Бэнкса и Хоппера, господину крайне неприятному и отталкивающему, не понравились как само завершение дела, так и работа его подчиненных, ведь это не они вычислили преступника, а постороннее гражданское лицо, возомнившее себя вправе совать нос в дела полиции. И когда Бэнкс с Хоппером заикнулись было о справедливом вознаграждении и поощрении от начальства за раскрытие сложного дела, сержант так побагровел, что Бэнкс даже испугался, как бы он не лопнул от ярости.
Гоббин так на них орал, что все служащие Дома-с-синей-крышей, включая механического констебля Шарки, предпочли благоразумно забиться по углам. Какими только обидными словами не называл он Бэнкса и Хоппера – казалось, в тот момент старший сержант даже изобрел парочку новых ругательств. Закончилось все угрозами: Гоббин обещал, что Бэнкс и Хоппер никогда не получат повышения до старших констеблей и что не видать им паровых самокатов как своих коленок (он этим намекал, что они с Хоппером якобы толстые, но это было совсем уж несправедливо: Хоппер не был толстым, а Бэнкса колени совершенно не интересовали). Сержант кричал, что они до скончания века будут торчать у своей тумбы на вокзале, отлавливая станционных воришек и гоняясь за крысами в зале ожидания. Мол, отныне их ждут задания лишь плохие и унизительные.
И вот он воплотил свою последнюю угрозу в жизнь. Прошлым вечером сержант Гоббин велел констеблю Бэнксу с утра пораньше явиться на улицу Слепых Сирот и выслушать жалобу, поступившую от живущей там старухи. Она была какой-то подругой дальней родственницы сержанта, но констебль склонялся к мысли, что Гоббин нарочно все это выдумал, чтобы ухудшить бедному Бэнксу жизнь еще больше. В любом случае ради старухиной жалобы ему пришлось вставать ни свет ни заря, взбираться на свой скрипучий старенький самокат на ножном ходу и волочиться по указанному адресу.
Его напарник Хоппер между тем легко отделался: он получил пулю в ногу несколько дней назад, и пусть благодаря новым лекарствам нога почти зажила, у него имелось прекрасное оправдание, чтобы никуда не ходить и практически ничего не делать. За это Бэнкс был на Хоппера невероятно зол и пообещал себе как-нибудь отомстить этому лентяю.
Старуха с улицы Слепых Сирот оказалась не только не вымышленной, но и полоумной кошатницей к тому же. В ее крошечной квартирке на третьем этаже (пришлось подниматься пешком, а Бэнкс просто ненавидел ступени) жило около двух дюжин кошек. Кошек, к слову, Бэнкс тоже ненавидел: они линяли, путались под ногами, коварно зыркали, это еще если забыть о куче всяких примет, с ними связанных. В обычное время наглого кота можно было пнуть башмаком или схватить за хвост, как следует раскрутить и швырнуть подальше, через заборы, но сейчас констебль был вынужден терпеть их навязчивое присутствие.
Старухины питомцы явно испытывали к Бэнксу схожие чувства: рассредоточившись по креслам, диванчикам, оккупировав даже журнальный столик, подоконник и кресло-качалку у окна, они глядели на него исподлобья, шипели, рассерженно дергали хвостами.
– Часы только-только отбили пять вечера, и я собиралась пить чай, – сообщила старуха.
Констебль Бэнкс машинально записал в блокнот: «5 вечера, чай».
Морщась от стоявшей в квартирке вони кошачьей мочи, он мыслями был далеко-далеко отсюда, сидел за стойкой паба «Колокол и Шар» и попивал свой любимый синий эль. Старуху он практически не слушал. Ее беды казались ему неинтересными и надуманными. Бэнкс всегда с предубеждением относился к сумасшедшим старухам, склонным впадать в детство, ведь как иначе назвать женщину, которой лет под пятьсот, но при этом она до сих пор играет в куклы. Как будто одних котов ей мало.
К слову, это и стало причиной того, почему констебль сейчас здесь находился. Старуха утверждала, будто одну из ее кукол похитили и что это жуткое злодеяние (или смехотворную бессмысленность, по мнению Бэнкса) совершило какое-то зловредное существо. Мол, кто-то проник к ней в дом, стащил «ее новую любимицу» и был таков. Разумеется, Бэнкс списал все это на старухин маразм, на ее слепоту и переизбыток фантазии вперемешку с паранойей – ну кому в здравом уме могут понадобиться ее дурацкие куклы? Что это еще за существа, их ворующие? Что за бред!
– Я надеюсь, вы поймаете его, – прошамкала старуха. – И вернете мне мою Миранду. Хотя, может, если бы поисками занимался менее толстый констебль…
Бэнкс поморщился – как жаль, что он не может ответить кошатнице в присущей ему манере, то есть пожелать ей сломать себе ногу, споткнувшись о кого-то из ее питомцев. Сейчас он мог лишь кивнуть и глухо пробурчать себе под нос:
– Да, мэм. Конечно, мэм. Разберемся, мэм.
Старуха что-то запричитала, взволнованно заламывая руки.
Почувствовав шевеление внизу, констебль опустил взгляд.
У его ноги стоял худющий черный кот. Вел себя кот очень странно: его будто парализовало, но при этом он мелко-мелко трясся. Шерсть поднялась дыбом, хвост торчал кверху. Бэнкс испугался, что коту вздумалось потереться о его штанину – потом никак не отчистишься от шерсти, – но, когда он понял, что́ эта мерзкая тварь делает, его охватил ледяной ужас. Коротенькие брызги с едва слышным шуршанием впились в штанину констебля, и он не выдержал.
Булькнув что-то нечленораздельное, Бэнкс размахнулся ногой и как следует пнул кота башмаком. Тот с визгом взмыл в воздух и понесся в сторону кухни, оставляя за собой след из линялой шерсти и зловонных капель. Приземлился кот с диким грохотом и звоном бьющегося стекла.
Повезло, что старуха ничего не увидела и не услышала – она как раз отчитывала полосатого пройдоху, сидящего на столике с радиофором, за то, что он, мол, шипит неверно – якобы фальшивит на полтона. Она была определенно, совершенно, исключительно рехнувшейся.
Закончив выговор коту, старуха продолжила причитать о своей потере:
– Украли, бессердечные! А я ведь ее только-только купила! Моя тридцать пятая малышка! Ну как же так!
– Вы видели, что это было за… гхм… существо? – Констебль попытался отряхнуть штанину, но это не особо помогло. – Может, во всем виновата одна из ваших этих, – он с ненавистью прорычал, – кошек?
– Что? Нет! – возмутилась женщина. – Как бы кошка смогла унести куклу?! Вы что, спятили?! Там, в Доме-с-синей-крышей, все такие болваны? Неужели констебли в Габене не знают, что куклы кошек не интересуют?!
Констебль Бэнкс почувствовал, как ярость переполняет его до краев и что он вот-вот не выдержит и поставит эту наглую, непочтительную старуху и ее дурацких котов на место. Но тут ему представилось багровеющее лицо сержанта Гоббина, и он с трудом заставил себя сдержаться.
«Мне просто нужно поскорее отсюда убраться! Нужно все записать, наобещать ей всякого, чтобы она похвалила меня перед сержантом, и забыть все это как дурной сон».
– Мэм, вы уверены, что кукла вообще пропадала? – процедил констебль Бэнкс. – Может быть, она по-прежнему где-то здесь?
Это имело смысл, учитывая, какой бардак стоял в квартирке.
– Конечно, я уверена! Миранда – самая новая, самая пригожая из моих кукол! Я даже не успела ею как следует налюбоваться!
– Опишите, пожалуйста, приметы этой куклы.
– Кудрявые волосы цвета крема, как в заварных пирожных. Прекрасный белый фарфор, легкий румянец на щечках, длинные ресницы, алые губки и яркие глаза цвета сирени. На ней было пурпурное платье с кружевами и золочеными пуговками. Ее звали Миранда! Моя жизнь без нее не будет прежней. Это ужасно! Это так ужасно!
– Ну-ну, мэм, – с плохо прикрытым злорадством в голосе утешил всплакнувшую старуху констебль. – Полиция обязательно отыщет вашу Миранду. А что насчет похитителя? Вы его рассмотрели?
– Это была какая-то… тень. Небольшая тень, шмыгнувшая под стеной. Сперва я подумала, что это куколка ожила, но тот, кто волочил ее, зацепился за порог и громко выругался. Моя Миранда – хорошо воспитанная кукла! Если бы она вдруг ожила, ее манеры не позволили бы ей произнести такие грязные непотребные слова!
– Значит, ругающаяся тень? Хм.
Старуха гневно поглядела на полицейского и затрясла головой.
– Я вижу, вы мне не верите! Полагаете, что я все выдумала! Но я видела то, что видела! Спросите у мистера Брури! Это точильщик ножей, он сидит со своим колесом у входа в наш подъезд. Слышите скрежет? Он должен был видеть, как этот коварный похититель утащил мою бедную Миранду!
Бэнкс прислушался: с улицы и правда доносился отдаленный скрежет.
– Мистер Брури, мэм. Все записал.
Констебль захлопнул блокнот, пообещал хозяйке отыскать злоумышленника, вернуть куклу в целости и под мерзкое кошачье шипение покинул квартиру.
Внизу, у подъезда, на крохотном стульчике сидел точильщик, лицо которого было таким жеваным и щетинистым, что его самого было бы неплохо подточить. Точильный круг, установленный на трехколесной тележке, работал вовсю: паровой котел бурлил, дым поднимался из труб столбами, во все стороны из-под затачиваемых ножниц колючими снопами летели искры. Рвущий уши скрежет расходился по утреннему кварталу, но никто даже не думал высовываться из окон и ругаться: видимо, все уже привыкли.
– Мистер Брури! – Бэнкс встал перед точильщиком, отбросив на него свою властную грушевидную тень, но тот, казалось, намеренно его игнорировал.
– Брури! – пророкотал служитель закона. – Отставить точить ножницы, когда полиция обращается!
Точильщик убрал с круга ножницы и, прищурившись, поглядел на толстого констебля из-под козырька засаленной твидовой кепки.
– Э-э-э… вам чегось заточить надобно, господин констебль? – спросил мистер Брури.
– Ничего мне точить не требуется, – важно сказал Бэнкс с видом человека, у которого никогда ничего не тупится. – Вчера в пять часов вечера вы ведь были здесь, так?
– Ну… э-э-э… я… – замялся точильщик, опасаясь что-либо признавать, но и не решаясь при этом все отрицать.
– В одной из квартир наверху было совершено преступление.
– Я… я ничего не делал! Это был не я! Да я вообще…
Бэнкс поднял руку, прерывая его:
– Полиции известно, что это были не вы, Брури, поскольку во время имевшего место происшествия вы сидели за своей этой скрежеталкой-тарахтелкой. Злоумышленник, по всей вероятности, скрылся через подъезд. Он должен был проскочить мимо вас. Поэтому дважды подумайте, прежде чем солгать мне, будто вы ничего не видели.
– Я ничего не видел, – промямлил мистер Брури – очевидно, думать дважды он попросту не умел.
– Ну разумеется.
– Нет, сэр, правда! Пять часов, говорите? Я тогда был сильно занят. Точил ножи. Да тут и не особо отвлечься можно – поднимешь глаза от круга и… хвать!
Мистер Брури продемонстрировал два сточенных почти до самого основания пальца на левой руке. Зрелище констеблю показалось отвратительным, и он поморщился.
– Так что, как я уже сказал, я ничего не видел, – продолжил точильщик, но тут же, отметив растущее негодование служителя закона, поспешно добавил: – Может, мистер Перабо что-то видел? Я ведь ему ножи и точил, а он тем временем стоял вот прям там, где вы сейчас стоите. Ну, может, не прямо там, а чуть левее…
– Мистер Перабо? – Констебль записал имя в свой блокнот.
– Да, бывший моряк. Живет в Клетчатом переулке – это тут, за углом…
Не теряя времени даром, констебль Бэнкс встал на подножку самоката и покатил к мистеру Перабо. Он быстро нашел указанный точильщиком адрес и, прислонив к ржавому гидранту свое служебное средство передвижения, постучал в дверь. Толстяк бесцеремонно заглянул в окно, но не увидел ничего, кроме клетчатых занавесок.
– Кого это там прибило приливом, а? – раздался хриплый возглас, и дверь распахнулась.
На пороге стоял широкоплечий бородатый мужчина в рубахе с закатанными рукавами и в черных штанах на подтяжках; под левой подтяжкой была зажата свернутая трубочкой газета, под правой – кисет. Лицо мистера Перабо было сильно обветрено и растрескалось, как старый пень. Кустистые брови бывшего моряка, казалось, просто не умели не хмуриться, а стоило ему увидеть полицейского, как к весу его и без того тяжелого, как якорь, взгляда будто добавился еще и вес якорной цепи.
В Тремпл-Толл к представителям полиции обычно относились с почтением – констебли себя в этом убеждали, но на деле их попросту боялись. Впрочем, изредка попадались и такие вот типы, закаленные морем, штормами и боцманскими «кошками», которые не испытывали никакого трепета перед безжалостными синемундирными блюстителями закона.
– Чего надобно? – спросил мистер Перабо.
Констебль Бэнкс поджал губы и перешел сразу к делу:
– Мистер Перабо? – Бывший моряк промолчал, и толстый полицейский продолжил: – Вчера в пять часов вечера в квартале отсюда было совершено преступление. Вы были замечены поблизости от того места.
– Эй-эй-эй! – Мистер Перабо упер волосатые кулаки в бока. – Давай только без качки, флик.
– Качка еще не началась, – угрюмо проговорил констебль, ненавидевший, когда его называли фликом. – Есть свидетели, утверждающие, что вы точили свои ножи у подъезда дома номер двенадцать. В это время в одной из квартир на этажах была совершена кража.
Как и все отличающиеся крайней грубостью натуры люди, бывший моряк плохо умел скрывать свои эмоции. И у него на лице тут же появилось весьма красноречивое признание: он прекрасно понимал, о чем речь.
– Не понимаю, о чем речь, – тем не менее заявил он. – Меня вам за это не причалить.
– Мистер Перабо, я бы не советовал вам юлить и изворачиваться.
– Хех! Думаешь, боюсь каталажки, флик? Я, было дело, пять лет отсидел на гауптвахте – что мне ваши уютные фликовские апартаменты!
Констебль Бэнкс уже понял, что грубой силой от этого нахального Перабо ничего не добьется, и решил даже не пытаться пролезть в игольное ушко. Зачем, когда при помощи хитрости можно добиться нужного гораздо быстрее?
– Нет, мистер Перабо, – угрожающе сказал Бэнкс. – Я не буду вас «причаливать», а просто сообщу вашей дражайшей супруге, что вы ходили в паб. Вряд ли она так уж этому обрадуется.
Взгляд бывшего моряка тут же переменился – из него ушла былая уверенность. Было видно, что констебль попал в самую точку.
Бэнкс сперва даже не поверил, что его блеф сработал. Он сделал ставку на то, что раз мистер Перабо моряк (пусть и бывший, сути это не меняет), то он частенько проводит время в пабе. При этом он отметил, что занавески в окне как следует выглажены и накрахмалены, из чего напрашивался вывод, что это – работа женщины, которая привыкла держать дом в чистоте и порядке. Еще он предположил, что жена у мистера Перабо, как и жены у большинства моряков, злобная и склочная и что вряд ли она поощряет его посещения паба. Что ж, он был весьма близок к истине.
– Ну да, – хмуро процедил мистер Перабо. – Я видел кое-что. Чудны́м мне это показалось – знал, что не поверит никто, вот и не болтал особо.
– Что именно вы видели? Вора?
– Можно и так выразиться. Это был шустрый коротышка, совсем крошечный. Такой примерно.
Мистер Перабо нешироко развел руки, и констебль Бэнкс тут же записал в свой блокнот: «Рост подозреваемого: примерно 1,5 фута».
Бывший моряк продолжал:
– Коротышка вырядился как джентльмен: раздобыл где-то костюм и маленький цилиндр… н-да… Вообще, это была какая-то уродливая тварь с длинным носом, мелкими цепкими глазками и острыми треугольными зубами. Оно как зыркнуло на меня, так у меня все внутри похолодело. После чего уродец проворно рванул вдоль дома, несмотря на то что кукла, которую он волочил, была больше него самого. Коротышка направился в сторону Сиротского моста. У моста его поджидал тот тип.
– Что еще за тип? – оживился Бэнкс.
– Не знаю, обычный тип. В пальто и котелке. Держал зонт под мышкой.
– Действительно, самый обычный тип, – проворчал констебль. – Тогда почему вы сказали «тот тип»?
– Я его заприметил, еще как только отдал ножи мистеру Брури. Он стоял там и все глазел на меня. Ну, я думал, что на меня. Это потом я понял, что он своего этого мелкого высматривал.
– Что было дальше?
– Коротышка подбежал к нему, отдал куклу и взял что-то взамен. Какую-то бумажку.
– Что еще за бумажка?
– Да мне откуда ж знать? Может, заплатил ему тот тип, может, еще что… В общем, коротышка схватил бумажку и ринулся прочь. А человек с зонтом сунул куклу в бумажный пакет, в какие бакалейщики складывают покупки, и двинул в сторону Неми-Дре. Вот и все, что я видел. Подивился и забыл. Эй… – Мистер Перабо вдруг вспомнил: – Зонт у того типа мне тоже чудны́м показался!
– Чудной зонтик?
– Да, как будто газетой обтянутый.
Констебль Бэнкс встрепенулся. Это было уже любопытно. Дело, которое еще полчаса назад казалось ему глупостью и тратой времени, обрастало все более интересными подробностями. Кажется, он знал, кому принадлежит описанный мистером Перабо зонтик. И если он прав, то это не просто кража у сумасшедшей старухи какой-то ее дурацкой куклы – нет, здесь кроется что-то большее.
– Жене только не говорите про паб, господин констебль, – вымученно проговорил мистер Перабо.
Бэнкс усмехнулся – куда только подевалось это дерзкое «флик»?
Толстяк взобрался на самокат и, насмешливо поклаксонировав пристыженному бывшему моряку на прощание, покатил прочь.
Настроение констебля заметно улучшилось. Его ждало дело, которое, если чутье ему не изменяло, должно было все исправить.
Ну кто бы мог подумать, что к долгожданному повышению, о котором Бэнкс так мечтал, сама того не зная, его приведет какая-то нафталиновая старуха-кошатница… И хоть до упомянутого повышения было еще ой как далеко, шестереночки в голове констебля уже принялись вовсю вращаться. Его нос учуял запах подвернувшегося под руку шанса, и упустить его Бэнкс позволить себе не мог.
Кажется, жизнь налаживалась…
Тоскливых мыслей совсем не осталось. Ну а уже почти подкравшейся беспросветности было строго велено отвалить и заткнуться, и она была вынуждена послушаться – еще бы: вряд ли даже беспросветность хотела огрести полицейской дубинкой и отправиться в застенок.
