Владимир Василенко
Жатва
Глава 1
«Любая достаточно развитая технология неотличима от магии».
Третий закон Кларка.
«Чуть более 1 % человеческой ДНК кодирует белки, отвечающие за почти все важные биологические процессы в организме. Еще 7 %, предположительно, участвуют в переключении генов, кодирующих белки – в разное время, в ответ на разные факторы и в разных частях организма. Остальная часть генома – это остатки эволюционного материала, ее можно назвать «мусорной» ДНК». Остальная часть генома – это остатки эволюционного материала, ее можно назвать «мусорной» ДНК».
Из отчета исследователей-генетиков Оксфордского университета (Великобритания), 2014 год.
«С точки зрения пчелы, она просто живёт своей жизнью, и только пасечник знает, что на самом деле она собирает для него мёд. Пчела никогда этого не поймёт, потому что пасечник выходит за пределы ее масштабов мышления».
Автор неизвестен
* * *
Темно. И холодно. Ч-черт, да что ж так холодно-то?
Онемевшие пальцы скользят по шершавой, задубевшей простыне. Запястьем касаюсь обжигающе холодного металлического поручня, и по телу пробегает судорога от озноба. Кое-как разлепляю веки, пытаюсь приподняться.
Голова тяжелая, как гиря, шея без подушки затекла до ломоты в позвонках. Поворачиваюсь на бок. Справа – слабый колышущийся отсвет от приоткрытой двери. Он выхватывает из полумрака голую стену, до половины отделанную кафелем. Рядом – закрытый шкаф и тумбочка, на ней тускло поблескивает какая-то медицинская утварь. Над головой нависла, как НЛО, массивная шайба светильника с выпуклыми линзами.
Я что, до сих пор в операционной? Но, похоже, ночь уже на дворе.
Мозг пронзает догадка, от которой сердце невольно замирает, будто оцепеневшая от страха птаха, а потом начинает колотиться с удвоенной скоростью.
Я что, снова оказался ТАМ? Нет, нет, нет… Нет!!
Делаю глубокий вдох, стараюсь успокоиться. Взгляд мечется по стенам, расчерченным причудливым узором из теней и пятен света. На несколько секунд зажмуриваюсь, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме собственных эмоций и ощущений.
Годы тренировок дают о себе знать – вспышку паники удается погасить в зародыше. Пульс постепенно нормализовался. Но тут откуда-то издалека, сквозь толщу стен, донесся истошный женский вопль, расслоенный гулким коридорным эхом. Я непроизвольно дернулся. Приподнялся, сел, опираясь на поручни. Все пришлось делать медленно – руки дрожат, локти подгибаются от слабости.
Замер, прислушиваясь. Показалось?
Крик не повторился – наоборот, все стихло, только за окном, плотно закрытым рулонной шторой, шумят порывы ветра и злого дождя – будто горсти песка в стекло бросают. Похоже, град. И крупный. Одна за другой полыхнули две молнии, на доли секунды отпечатывая на стене тень от перекрестья оконной рамы.
Может показаться странным, но меня это немного успокаивает. Потому что ТАМ не бывает звуков и яркого света. Наоборот, все будто тонет в сером рыхлом тумане. Как пелена помех на старых ламповых телевизорах.
Значит, все в порядке. Рецидивов не было больше десяти лет. И сейчас тоже все будет хорошо. Надо только успокоиться. Успокоиться… Успокоиться…
Ловлю себя на том, что шепчу это слово вслух, покачиваясь взад-вперед.
Зажмурился и еле слышно зашептал детскую считалочку, за многие годы превратившуюся для меня в своего рода заклинание.
Раз. Два. Три. Четыре.
Жили мошки на квартире…
Во рту пересохло так, что распухший язык еле шевелится, прилипает к небу, покрытому вязкой горьковатой слизью.
Но повадился к ним вдруг,
Крестовик – большой паук.
Пить хочется, как со страшнейшего похмелья. И тошнит так же. Сердце тревожно ворочается в груди, колотится все быстрее, и я концентрируюсь на его биении, стараюсь замедлить его силой мысли. Это главное. Это самое главное…
Пять. Шесть. Семь. Восемь.
Паука давай попросим…
Уф, вроде отлегло. Ощупал себя. Гол, как младенец, прикрыт лишь тонкой простыней, от которой исходит легкий запах дыма… Нет, дымом тянет из коридора. Пожар, что ли?
Справа внизу живота обнаружил марлевую повязку, прилепленную к коже длинными полосками пластыря. Не больно, но это, похоже, потому, что наркоз еще толком не прошел. Меня всего колотит – не то отходняки, не то просто от холода. И голова кругом идет. Будто не на столе сижу, а на медленно разгоняющейся карусели.
Операция у меня пустяковая – аппендицит. Но наверняка мне еще нельзя вставать. И пить, я слышал, сразу после наркоза тоже нельзя какое-то время. Да и вообще особо дергаться – швы же разойдутся.
Но чего уж точно нельзя – так это вот так бросать пациента! Мне тут что, окочуриться теперь?
Я потихоньку свесил ноги со стола, сел прямее. Огляделся. Одежда моя осталась в палате, так что придется кое-как завернуться в простыню.
Почему так темно? Наверное, электричество вырубилось из-за грозы. Буря за окном, судя по завываниям ветра, нешуточная. Вон, снова полыхнуло. И еще раз.
Я обернулся в сторону окна, и вдруг до меня дошло, что грома после молний нет. Только яркие вспышки, шум ветра, дождь или град за окном… И холодно – аж пар изо рта. Не может быть так холодно в середине августа!
Бред какой-то…
А может, я и правда – того? Глюки, не отошел еще от наркоза…
Я снова одернул себя, привычным коротким ритуалом аутотренинга отогнал ненужные мысли и эмоции. Постарался сосредоточиться на главном.
А что для нас сейчас главное? Надо выяснить, что происходит. И надо убираться отсюда.
Все ощутимее чувствовался запах гари – горьковатый, навязчивый. От него запершило в горле. Я плотнее обмотался простыней. Свернул ее, перебросил через плечо, попробовал укутаться на манер римской тоги. Но получалось скорее как в сауне.
Потихоньку спустился на пол, едва не взвыв, когда босые ступни коснулись пола. Такое ощущение, что там не кафель, а пласт льда.
Со стороны коридора донесся отдаленный грохот и несколько сильных ударов. Потом звон разбившегося стекла.
Прижимая сквозь простыню повязку на животе, я тихонько двинулся к двери, стараясь сохранять спокойствие. Это было не так просто. Ночь, буря, никого кругом, снаружи – какие-то странные звуки. Сценка – просто из фильма ужасов про какую-нибудь заброшенную психиатрическую лечебницу. Здесь, конечно, не психушка, а хирургия. Но от этого как-то не легче.
Хотел прокашляться, но из горла вырвался лишь слабый хрип. Даже толком крикнуть, позвать кого-нибудь пока не смогу. Отвратительное чувство беспомощности. И самое противное – что голый. Ей-богу, в штанах бы я себя чувствовал куда уверенней. А уж за какую-нибудь обувь и вовсе отдал бы месячную зарплату.
Кое-как доковылял до стены, выглянул за дверь. Там обнаружился небольшой «предбанник» с раковиной для умывания и кучей каких-то шкафов. Вторая дверь – в коридор – была распахнута настежь, напротив нее чернел квадратный проем – выход на лестничную площадку. Над ним тускло горела лампа аварийного освещения, прикрытая пожелтевшим пластиковым плафоном.
В коридоре, прямо напротив двери, лежал труп в белом халате. Лицом вниз, вытянув руки в сторону лестницы, будто пытаясь дотянуться до чего-то, что лежало за пределами моей видимости.
Твою ж мать!!
От неожиданности я отшатнулся и захлопнул дверь, едва не прищемив пальцы. Приступ тошноты усилился, и меня едва не вывернуло прямо себе под ноги. В том, что снаружи именно труп, а не просто потерявший сознание человек, я знал точно, хотя и видел его секунды две. Определить это было нетрудно. У него не было ног. Вместо них – какие-то огрызки, торчащие из остатков брюк, и огромная багровая лужа позади.
Первой мыслью почему-то было забаррикадироваться. Но у меня сейчас вряд ли хватит сил даже просто завалить шкаф набок. А уж о том, чтобы подтащить его к двери, и вовсе речи нет. В обычное время я в хорошей физической форме – все-таки работа обязывает. Но сейчас все мышцы кажутся слепленными из мокрой ваты и противно мелко дрожат даже от малейшего усилия.
Взгляд упал на тумбочку с медицинским скарбом. Нужно какое-нибудь оружие! Может, удастся найти скальпель?
Скальпель против чего-то, что оторвало напрочь ноги взрослому мужику? Самому стало смешно. Да и баррикадироваться тоже глупо. Дверь – обычная, со стеклянной вставкой. Все равно долго не продержится в случае чего.
Шлепая босыми ступнями по полу, я подковылял к окну. Долго возился в потемках, отыскивая шнур. Он оказался не слева, как я ожидал, а справа. Потянул его, открывая окно.
В стекла действительно бился град. Только не ледяной, а черный. Пыль, мелкая каменная крошка, смешанная с потоками воды, сорванными с деревьев листьями, каким-то мелким мусором. Неба было не разглядеть за бешеными вихрями, закручивавшимися в воронки. Натуральные смерчи. Торнадо. Я видел такое в роликах на Ютубе. Только вот у нас тут не канзасские степи, и таких катаклизмов сроду не бывало.
От окна так и тянуло холодом – на улице явно ударили немыслимые для августа заморозки. Металлический козырек под окном заиндевел.
Я прислонился лбом к холодному, как лед, стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-то внизу. Какой это вообще этаж? Кажется, третий. Или четвертый. Хотя, в любом случае, про то, чтобы выбраться наружу через окно, можно даже не думать. Наружу пока вообще нельзя высовываться. Тем более – в чем мать родила.
Давай, давай, думай, Ян! Шевели мозгами! Что делать?
Других выходов из операционной нет. Сидеть тут в темноте, отмораживая яйца, и вздрагивать от каждого шороха – тоже не вариант. В идеале, надо вернуться в свою палату – там все мои вещи, телефон, документы. Вот только дорогу я толком не помню. Операционный блок и палаты находятся в разных крыльях здания, и на разных этажах. Помню, меня везли на каталке по длиннющим коридорам, поднимали на лифте…
Снова звон разбитого стекла – на этот раз совсем близко. Я, забыв про повязку, рванул обратно к двери, прижался к ней спиной. Сердце снова заколотилось в ребра, как поршень в движке. Я пошарил взглядом по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого. Как назло – вокруг только всякая мелочь. Бинты, тампоны, длинные медицинские зажимы… Какие-то металлические лотки, хлипкий столик на колесиках…
Капельница! Точнее, стойка под нее – железная вертикальная штанга, установленная на крестовине с колесиками. Я выдрал из держателей бутылки с лекарством. Одна выскользнула, ухнула на пол, брызнув во все стороны осколками стекла.
Да что ж такое-то! Не порезаться бы… Бутылки эти дурацкие. Я думал, их уже не используют давно, на пакеты перешли…
Шипя и матерясь себе под нос, я выкарабкался из операционной. Пару раз накололся босыми ступнями на мелкие осколки, но вроде не сильно.
Труп лежал на прежнем месте. Ну да, куда ж ему деться. Я осторожно высунулся в коридор, огляделся по сторонам. Коридор был длиннющий, темный, как туннель – горело только несколько аварийных светильников, да и те на ладан дышали – моргали, искрили, будто вот-вот погаснут. Метрах в десяти левее по коридору одна из дверей была распахнута настежь, и оттуда задувало с улицы – похоже, окно разбито. Огня и дыма нигде не видно, но запах гари все явственнее – похоже, тянет по вентиляции.
Я пошарил в шкафах, надеясь найти какую-нибудь одежду, но наткнулся только на белый халат, висящий на крючке справа от двери. Натянул его прямо поверх простыни. Долго ковырялся с пуговицами – пальцы дрожали и плохо гнулись от холода.
Вышел в коридор, по стеночке обходя разодранный труп, чтобы не вляпаться босыми ногами в растекшуюся из-под него лужу. Почему-то мысли были только об этом. Не о том, кто это вообще был при жизни, и кто с ним мог сделать такое.
Стойку от капельницы я держал перед собой, как копье, только крестовиной вперед. Думал отломать её, но голыми руками не получилось – там надо было открутить пару винтов. Руки предательски дрожали, и, несмотря на холод, я весь покрылся противным липким потом. Чертова слабость! На что я надеюсь? Я сейчас и от кошки не отобьюсь, несмотря на всю свою подготовку. Вся надежда на вбитые тренировками условные рефлексы.
В коридоре гарью пахло еще сильнее. Где-то далеко слева на стене плясали алые отблески пламени. Что-то горит.
Вышел на лестничную клетку, спустился на этаж ниже. Двери на этаж заперты, но стекла в них выбиты – только несколько острых осколков торчат по краям рамы. Справа от двери – пожарный щит. О, там ведь должен топор висеть!
Ага, как же! Голяк. Только пара огнетушителей с черными пластмассовыми конусами.
В оскалившемся стеклянными зубами проеме что-то мелькнуло – где-то там, дальше по коридору. Я пригляделся.
Лампа аварийного света мигала так, что немудрено было эпилептический припадок схлопотать. Поэтому, когда из тьмы навстречу мне вырвалось нечто, я не сразу понял, что это. Вспышки света выхватывали силуэт из тьмы, но каждый раз на новом месте – оно стремительно приближалась. Черное, белое и красное. Белый изодранный халат, кое-как держащийся на плечах. Непропорционально длинные конечности. Грива темных косматых волос. И красные потеки, переходящие от шеи на грудь.
Я вздрогнул, когда тварь грохнулась в закрытую дверь. Перекошенное злобой клыкастое лицо сунулось прямо в отверстие посередине, не обращая внимания на торчащие по краям осколки стекла. Кажется, это раньше было человеком. Женщиной. Но сейчас… Уродливые, будто оплавленные черты лица, непропорционально длинные зубищи и горящие ненавистью глаза. Горящие в буквальном смысле – белки светятся красноватым отблеском, будто в них вкололи какой-то фосфоресцирующей дряни.
Отверстие в двери было слишком маленькое, чтобы тварь сходу смогла в него пролезть, но достаточное, чтобы втиснулась голова, рука, плечо, часть туловища. Я отшатнулся, уворачиваясь от молотящей по воздуху когтистой лапы. Пихнул верещащую гадину в грудь стойкой от капельницы, пытаясь отбросить обратно за дверь. Но она перехватила мое жалкое оружие, вырвала его из рук.
Я стащил с пожарного щита огнетушитель. Увесистый металлический баллон так и вдохновлял приложить им по черепушке, но я не стал даже пытаться. Слабость во всем теле, руки дрожат. Эта озверевшая баба запросто выбьет баллон из рук, да еще и когтями ухватит. Силищи в ней немеряно – двери под ее напором так и ходят ходуном. Хлипкий дверной замок долго не продержится. А может, раньше само деревянное полотно раздербанит.
Отступив, я развернул пластиковый раструб огнетушителя в сторону страшилища и судорожно задергал рычагом. Ч-черт, тут же предохранительное кольцо надо сначала снять…
С громким шипением из раструба хлынуло целое облако белого пара и каких-то хлопьев. Я отдернул руку – пальцы обожгло нестерпимым холодом. Повезло, огнетушитель попался углекислотный. Твари, зажатой в дверях, мало не показалось – она завизжала, как резаная, пытаясь укрыться от струи.
Удерживал огнетушитель секунд двадцать, пока не израсходовал весь заряд. Чудовище, подвывая от боли, обмякло и скрылось по ту сторону двери.
Я бросился бежать.
Еще два лестничных пролета вниз. Раскрытая дверь на этаж. С опаской выглядываю в коридор. Вроде никого. Шлепая по плитке босыми ступнями, бегу дальше – так быстро, как только позволяет разрезанный бок.
Вокруг – тьма, пятна света от аварийных ламп, свист ветра и вспышки странных молний, видимых через окна, выходящие наружу. Изредка доносятся звуки тяжелых ударов, вопли, от которых каждый раз внутри все съеживается. Я уже слабо понимаю, куда бегу и зачем, но мне кажется, что бежать – лучше, чем попытаться забиться в какую-нибудь нору и залечь там. Да нет, не кажется. Я точно знаю, что оставаться на месте нельзя.
Потому что я проваливаюсь.
Я уже забыл, каково это. Годы прошли. Я даже почти смог убедить себя, что это и правда было лишь временное помешательство, помноженное на детские фантазии. Но сейчас…
Окружающие звуки все чаще искажаются, приглушаются, будто доносясь сквозь колыхающуюся толщу воды. А стоит резко повернуть голову – все размазывается, очертания предметов искривляются. По воздуху плывут концентрические круги – как по поверхности воды, когда бросишь в нее камень. Только вибрацию от этих кругов ощущаешь кожей. Они затягивают, как в омут.
Нет, нет, не-е-ет!
Надо успокоиться, но сейчас все отрабатываемые мной на протяжении последних лет практики бесполезны. На бегу не помедитируешь, а адреналин, плещущийся в венах, разгоняет сердце все сильнее.
Следующий поворот. Хлопающие на сквозняке двери справа. А слева…
Кажется, будто часть здания попросту откушена чьей-то гигантской пастью. Дыра в потолке ощерилась погнувшимися зубьями арматуры, обвалившиеся плиты похожи на огромные костяшки домино. Разглядеть что-то подробнее не дает леденящий ветер, бьющий в прореху. А еще – нестерпимо яркие вспышки света. В которых я вижу…
Его.
Темный угловатый силуэт залетает откуда-то сверху и тяжело приземляется на покрытый плиткой пол. Кажется, от удара несколько плиток треснуло. Я, пятясь и прикрываясь от света ладонью, пытаюсь понять, кто это. Поначалу показалось, что какой-то десантник – как в боевиках, спустился по тросу через развороченный потолок, сейчас за ним последуют другие….
Нет, не похоже. Силуэт человекообразный, но вряд ли человеческий. Или в десантники берут даже ребят баскетбольного роста. А на вооружение, помимо классических шлемов и бронежилетов, поступила странная ребристая броня, похожая на хитин. Из нее отовсюду торчат длинные черные шипы. Целый гребень таких наростов на позвоночнике. На плечах, на руках. На внешней стороне предплечий они топорщатся, как зубья чудовищной пилы.
Чужак замер на несколько мгновений, сгорбившись и упираясь в пол всеми конечностями. Потом медленно выпрямился, оглядываясь по сторонам…
Я побежал. Бок резануло болью – кажется, швы начали расходиться. А, плевать!
Сшиб плечом створку двери, вылетел в холодный, пронизываемый ветром туннель – переход между корпусами больницы. С обеих сторон тянутся окна, но стекла целы едва ли в половине. Весь пол – сплошное крошево из инея, залетевшего снаружи мусора и осколков стекла. Не добежав и до середины, накалываюсь босой ступней на что-то острое, спотыкаюсь и падаю. Хорошо хоть не мордой вниз. Едва успеваю ухватиться одной рукой за подоконник, сползаю на пол, прижимаясь спиной к стене.
Бежать дальше совсем не хочется – с дальнего конца коридора, высадив двери одним мощным ударом, приближается еще один. Выглядит совсем по-другому – этакий рыцарь в сверкающих доспехах. Тонкий стройный силуэт, с головы до пят запакован в сложный экзоскелет золотистого цвета. Вычурный высокий шлем, загибающиеся кверху наплечники, за спиной что-то вроде стилизованных крыльев – несколько поблескивающих металлом острых лепестков.
В правой руке у него вспыхивает длинный язык голубоватого пламени, похожий на огонь газового резака, только гораздо ярче и ровнее. Нет, даже не в руке, а где-то сбоку от нее, вдоль предплечья. Крылья за спиной тоже оказываются не украшением. С их лепестков один за другим срываются ослепительно-белые заряды, бьющие через весь коридор.
Шипастый монстр в это время бросается вперед, уворачиваясь от зарядов неуловимо быстрыми движениями. Длинный прыжок – и часть пути он, как зверь, преодолевает на четырех конечностях. Судя по грациозности движений, это для него вполне естественно.
Я кручу головой, напоминая сам себе того психиатра из «Терминатора 2», которого угораздило угодить в схватку между двумя машинами смерти. Только у меня ситуация куда хуже. Развернуться в этом коридоре особо негде, так что меня тут сейчас размотают, как лягушку в блендере. И даже не заметят.
Но это уже не имеет особого значения. Я замираю и даже не смотрю на схлестнувшихся чужаков – просто пытаюсь унять бешено колотящееся сердце и отодвинуть момент, которого боюсь почти так же, как смерти. Но вибрации вокруг нарастают, отдаваясь болью в висках и знакомым до дрожи ощущением полета.
Сопротивляться уже бесполезно. И я проваливаюсь.
Глава 2
Не знаю, как это произошло впервые. Скорее всего, был слишком мал, чтобы запомнить. Но вот последний раз забыть не удастся, наверное, до самой старости.
Я всегда считался проблемным ребенком. Не то, чтобы хулиганил больше остальных, или с учебой были проблемы. Но, начиная с детского сада, за мной закрепилась репутация странного. Да что там – слегка шизанутого. Со всеми вытекающими последствиями.
Сверстники в школе меня особо не травили. Но это, наверное, просто потому, что не оказалось в классе заводил. В таких делах ведь всегда все начинается с одного-двух человек, которые раскачивают остальную толпу. Но и друзей у меня не было. Мало кто даже разговаривал со мной на переменах. И все из-за этих гребаных приступов.
Я не понимал толком, что их вызывает. Стресс, обстановка, скачки давления или гормонов. Но контролировать их у меня не получалось. Как только я начинал проваливаться – наступала паническая атака. Я цепенел. Плакал. Кричал. Часто пытался бежать куда-то. Потому что заметил – когда двигаешься, есть шанс вырваться. Все равно, что нестись по тонкому льду или по прогибающейся под тобой крыше в надежде, что выскочишь на прочный участок. Иногда и вовсе не помнил, что произошло. Говорили, что катался по полу, дергаясь в конвульсиях.
Я жутко всего этого стеснялся. Когда мать водила по врачам – отмалчивался. Внятного диагноза мне так и не поставили. Говорили то об эпилепсии, то о пограничном расстройстве личности. Порой звучали предположения и пострашнее, но тогда мама хватала меня в охапку и тащила прочь. Видимо, не хотела, чтобы я попал из обычной школы в какой-нибудь спецкласс.
И я начал скрывать приступы. Учиться бороться с ними. Хотя тут была палка о двух концах, потому что сами по себе приступы и были некоей защитной реакцией. Если не дергаться – как пить дать, провалишься и окажешься ТАМ.
ТАМ было так страшно и непонятно, что я так и не придумал этому месту названия. На первый взгляд казалось, что ты просто оказываешься в той же самой комнате, только люди вокруг превращаются в серые бесплотные тени. Исчезают все звуки и запахи – будто голову твою оборачивают толстым слоем войлока. Цвета тоже меркнут, уступая место пыльно-серому.
Ты можешь кричать во всю глотку – здесь тебя никто не услышит. Ты можешь биться в стены, но лишь пробьешь их насквозь, вывалившись на другую сторону. Ты можешь пытаться схватить силуэты проходящих мимо людей, сотканные из серого дыма, но они ускользнут сквозь пальцы. Можешь спрыгнуть с крыши, но когда приземлишься – даже не почувствуешь удара по ступням. Здесь вообще почти ничего не чувствуешь, кроме горьковатого привкуса во рту.
Но страшно не это. Страшно, что ты не знаешь, как вернуться.
Хуже всего, если ты прозевал тот момент, когда провалился, и некоторое время еще двигался куда-то. Чем дальше от исходной точки – тем больше все вокруг искажается. Уже через полсотни шагов ты с трудом узнаешь обстановку. А потом и вовсе тебя обступает что-то чужое и чуждое. Жуткие деревья, шевелящие ветвями-щупальцами. Странные скособоченные постройки. Барханы серого песка, больше похожего на пепел. А где-то там, далеко, на пределе видимости, ворочаются огромные глыбы – не то волны, не то спины неведомых чудовищ, тонущие в багровом мареве.
Самые страшные видения этого серого мира – это тень гигантского паукообразного существа, маячащего за пеленой тумана. Этот образ преследует меня до сих пор, частенько являясь во снах. Я уже не помню, из-за него ли у меня развилась арахнофобия, или наоборот, он – лишь следствие. Вопрос того же толка, что и про курицу или яйцо.
Время здесь тоже текло странно – иногда, проплутав в этом бесцветном мире до полной потери сил и заснув, я просыпался от того, что меня тормошил за плечо кто-то из одноклассников, найдя меня в каком-нибудь закоулке, где я валялся, свернувшись в клубок. При этом оказывалось, что прошло совсем немного времени – буквально несколько минут. А случалось, что я, наоборот, пропадал на несколько дней. Так что к регулярным походам по врачам добавились и приводы в полицию. Где я тоже старался отмалчиваться. Как объяснить, что я совсем не собирался убегать из дома? Рассказать о сером мире, чтобы взрослые окончательно убедились, что я псих?
Больше всего меня мучило то, что я никак не мог объяснить или анализировать все эти случаи. Ведь я с детства был очень рациональным. Фантастику на дух не переносил. Даже истории про супергероев с их необычными способностями терпеть не мог.
А может, именно поэтому и не мог. Я и сам был с необычными способностями. Только вот на деле это оказалось ни хрена не круто и не весело.
Я не мог никому открыться. Не мог даже сам для себя толком решить, являются все эти скитания по бесцветному миру реальными, или это просто мои галлюцинации во время приступов. Ведь оттуда ничего нельзя было вынести, нельзя было оставить никаких знаков.
Закончились приступы постепенно. Врачи говорили, что это было как-то связано с половым созреванием. Может быть. Годам к 14–15 я почти поправился. И потерял бдительность настолько, что провалился на целую неделю. А может, и больше – чувство времени ТАМ подводило. Вся техника отказывала, телефон попросту не включался. Еще в детстве я обнаружил, что работали там только обычные механические часы. Но и те странно – в какие-то разы секундная стрелка почти не двигалась, в другие – наоборот, бешено нарезала круги, будто в ускоренной съемке.
Я скитался по пустынному причудливому миру, постепенно сходя с ума от голода, жажды и жутких картин, разворачивающихся передо мной. Часть из этих видений потом долго преследовала меня во снах. Все та же гигантская паучиха, подбирающаяся ко мне из тумана. Страшные серые башни – высоченные, тонкие, похожие на обломанные сухие стебли или полуразрушенные термитники. Массивные бесформенные существа, кажется, полностью сотканные из железных сегментированных щупальцев и десятков светящихся глаз. Гигантская перевернутая пирамида со срезанной верхушкой, стоящая посреди выжженной пустоши с растрескавшейся бурой землей.
Как выбрался – не помню. Очнулся в больнице и первое, что увидел – это опухшие и красные от слез глаза матери. Оказалось, что меня не было почти месяц. Успели объявить в розыск. Прочесывали весь город и окрестности. Лесопосадки, свалки, овраги, заброшенные здания. Потом я еще пару месяцев натыкался на объявления со своей фотографией, расклеенные на столбах и на остановках общественного транспорта.
В тот день я пообещал матери, что это было в последний раз. И мне удавалось сдерживать слово больше десяти лет.
Каким образом? Стало понятно, что главное средство выживания для меня – это самоконтроль. Так что я учился управлять своим телом, своими эмоциями, своими поступками. Контролировать себя всеми возможными способами. Аутотренинг, медитация, у-шу и другие восточные единоборства, жесточайшая самодисциплина.
Со временем все это стало неотъемлемой частью моей жизни, очень повлияло на всю дальнейшую судьбу. Но самое главное – это помогло в борьбе с моим проклятьем. Последний раз я нырял в серый мир в пятнадцать. Недавно мне исполнилось двадцать девять. Почти четырнадцать лет без рецидивов. И именно поэтому меня так ужаснуло возвращение приступов. Я так давно не сталкивался с ними, что уже и забыл, каково это.
Впрочем, сегодня все вообще было иначе. Сегодня провал спас мне жизнь.
Чудовища, превратившиеся в серые полупрозрачные силуэты, схлестнулись в нескольких шагах от меня. Двигались они так быстро, что их выпады сложно было толком разглядеть, плюс мешали размытые следы в воздухе, которые часто оставались в этом мире от движущихся объектов.
Зрелище было завораживающее. Единоборствами я увлекался еще со старших классов школы, поэтому кое-что понимал в схватках, в том числе с холодным оружием. И то, что демонстрировали эти двое – это что-то на пределе человеческих возможностей. Или даже за пределами. Такая скорость движений, такая молниеносная реакция, такая сила ударов…
Огненный клинок золотого чужака был заметен даже здесь, в сером мире. Он светился ярким голубым светом, сейчас еще больше напоминая пламя газовой горелки. А еще…
Я раньше очень редко видел такое, оказываясь здесь. Но когда видел, это обычно означало что-то жуткое и непонятное. В детстве я от таких мест бежал, будто увидев паука размером с теленка.
Яркие пятна. Они в этом мире встречались крайне редко, а потому сразу цепляли взгляд, притягивали. И одновременно пугали. Но сейчас их было очень много. Я никогда не видел столько света в сером мире.
Бушующая за окнами буря была похожа на бесконечный фейерверк – в воздухе роились целые тучи ярко-красных огней, похожих на раскаленные угли. Один из чужаков – тот, что с шипами на доспехах – тоже изнутри светился красным. В золотом это свечение тоже присутствовало, но гораздо меньше. Но зато в обоих внутри блестели, как капельки ртути, какие-то вкрапления – шарики, нити, бесформенные кляксы. Эта тягучая субстанция постоянно двигалась, образования перетекали одно в другое. Не то металл, не то жидкость, не то что-то живое.
Схватка затянулась, но кажется, черный начал побеждать. Я увидел, как он всадил в золотого здоровенный кривой клинок, прикрепленный к предплечью. Как в полную силу пнул его в живот так, что тот отлетел к стене, едва не вылетев наружу через разбитое окно.
Но сдаваться золотой явно не собирался. Броня его трансформировалась, вырастив на левом предплечье небольшой продолговатый щит, которым он начал вполне успешно отражать атаки черного.
От их ударов, кажется, дрожал пол под ногами. Вот черный рвется вперед, пытается достать соперника хуком справа. Тот уходит от удара, и закованный в броню кулак бьет в стену рядом с оконным проемом. В воздух взметаются обломки кирпича и штукатурки – будто не кулаком ухнули, а чугунной бабой, которой здания рушат.
Я потихоньку пячусь назад. Дерущиеся сейчас не могут причинить мне вреда, они лишь бесплотные тени. Но я понятия не имею, сколько продлится мое состояние. Управлять им я никогда не умел. Надо отойти на безопасное расстояние, причем так, чтобы и от бойни укрыться, и от точки проваливания особо не отдалиться. Я решил, что достаточно будет вернуться ко входу в корпус.
Но не успел я преодолеть и половины пути, как навстречу мне метнулось что-то алое, пятнистое, будто гепард. Я инстинктивно съежился и попытался защититься руками. Какая-то бесформенная длиннолапая тварь на полном ходу промчалась сквозь меня и прыгнула на чужаков.
Ярости ей было не занимать, но все остального, похоже, не хватало. В том числе мозгов. Атака ее оказалась самоубийственной. Всего несколько взмахов клинками – и чудовище отлетает в сторону, как кукла с переломанными конечностями.
