Владимир Владимирович Голубев
Темная лошадка
Секретарь заглянул в кабинет генерала лишь через полчаса.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Богдан, наконец, вернулся в давно ставший ему родным порт бывшего Очакова. Дела его шли очень хорошо, заработок за это плавание превышал все ожидания, но настроение ему портил слух, который до него дошёл в Стамбуле – дескать, в Чёрном Городе чума. Так что, он не стал заходить в Бургас34, хотя мог заработать ещё, а направился сразу к родному очагу. И так почти два месяца не было его дома.
Порт встретил его неласково. К кораблю сразу же подошёл караул из восьми морских солдат с сержантом. Экипаж был выведен с судна и определён в карантинный барак. Самому судовладельцу было наказано посетить капитана над портом. Такие строгости были Богдану в новинку, визит к начальнику порта был формально положен, но он привык выполнять официальные обязанности на следующий день, после завершения дел и отдыха в родных стенах.
Да и в карантин экипаж садился сам, а не под стражей, чем Гешов в своих деловых целях неоднократно пользовался.
– Что у вас здесь происходит? – начал было Богдан, но, к его удивлению, в канцелярии сидели совсем не те люди, что прежде, а в кабинете капитана был не его старый знакомец, с которым его объединяли многочисленные деловые интересы.
– Гешов? – мрачно встретил его новый капитан, – В неудачный день Вы прибыли!
– Что происходит?
– Генерал Олиц умер. В городе траур, в порту тоже. Карантинные и таможенные офицеры на прощании с Петром Ивановичем. Процедуры досмотра займут много больше времени.
– Олиц? А он что, был в городе?
– Вы, похоже, ничего не знаете о происходящем. – равнодушно заметил капитан порта.
– Что случилось?
– В городе была чума, волнения. Чёрный Город жив благодаря ему.
– А он тоже от чумы умер?
– Нет, апоплексический удар. Большая трагедия для всех нас! – капитан горестно покачал головой.
– Моя семья живёт в городе, что с ней?
– Не знаю. – по-прежнему равнодушно отвечал чиновник.
– Мне надо к жене и сыну!
– Это положительно невозможно. Сначала процедуры, потом карантин…
– Но, Георгий Петрович всегда…
– За подобное его и сняли! Адмирал Сенявин был крайне недоволен безобразиями, творившимися в коммерческом порту, вся администрация заменена на военную. Понятно?
– Но…
– Давайте адрес и записку семье, отправлю к ним рассыльного. – смягчился капитан порта.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
– Доктор Мухин, сколько ещё живых в бараке осталось? – устало спросил Лущилин.
– Всего трое, господин прапорщик. Восемнадцать человек похоронили.
– Тяжело… Доктор Швецов, который следит за лагерем за ручьём, говорит, что карантин завершается – больше заболевших нет. Значит, только эти трое. Кстати, кто ещё жив?
– Иона Шипов, он прежде Шепардом звался, из Пантелеевки, Степан Горшков из Нефёдовки, да маленькая Анна Гагарина.
– Девочка ещё жива? Чудо! Не думал я, что она так долго продержится…
– От неё отец Памфилий ни на шаг не отходит. Похоже, выживет!
– Чудо! Воистину чудо! По остальным прогнозы есть?
– Даст Бог, и Горшков выздоровеет, а вот Шипов – не жилец. Сегодня-завтра преставится.
– Будем молиться за них…
– Господин прапорщик, а зараза ещё где замечена?
– Не волнуйтесь, Константин Григорьевич – нет. Похоже, у нас эпидемия закончилась. Вот в Польше да Венгрии – там чума вовсю свирепствует. Всех освободившихся ертаульных в Малопольшу отправляют – у Румянцева уже войск не хватает на карантины, в Кракове чёрт знает что творится. А в Империи, вообще, конец света! Армия с карантинами свирепствует. Беженцы десятками тысяч к нам валят. Пришлось Потёмкину за Прутом уже восемнадцать карантинов открыть. Армию в кордоны развернули. Тяжело там, наместник разрывается на Дунай и Таврию.
– На замену Олицу-то кого пророчат?
– Вроде бы Брюса35, но пока он доедет, пока в должность вступит…
– М-да… А мы что делать будем?
– Ну, как, через неделю основной карантин завершится – крестьян по домам, ертаульным в Польшу приказ идти, а мы с Вами ещё месяц после завершения болезни тут посидим, себя проверим, да и за местными присмотрим. А что потом будет – кто его знает, приказ будем ждать.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
– Брат Памфилий, ты почто совсем о себе не думаешь? Ведь сколько уже не спишь, да и не ешь почти ничего! Исхудал совсем! – Агапий остановил товарища, с которым не общался уже много дней.
– А, брат Агапий! Прости! Аннушке совсем нехорошо! Рядом надо быть!
– Как же так, брат! Сколько людей вокруг, разве можно всем-то помочь?
– Что ты, Агапий! – Памфилий ласково улыбнулся, – Каждый человек для Господа ценен! Пока ноги меня по земле носят, я должен помогать каждому!
– Что же теперь, обязательно каждому помогать?
– Каждому! Разве ты просто свои грехи отмаливаешь? Или думаешь, что грех Богом на благодеяние обменивается? Вижу, не думаешь! Сам всем помогаешь!
– Но ты же от неё не отходишь вообще!
– Видишь, Агапий, тут же душа невинная! Дитя совсем, только на ножки встала. Ей такие испытания! За что так? Матери у неё уже нет, чума её ест… За грехи наши! Не свои! Может, за мои грехи, может, за твои… Дитя оно же, как Божий дар. Вот у меня сынок был… Да и ты мне рассказал про знак Божий, что тебе в Москве явился. В общем, я для себя решил, брат Агапий, что ежели дитя выживет, то, значит, простил меня Бог за грехи мои, понимаешь?
– Понимаю… Только вот шансов-то у неё нет совсем!
– Всё в руках Божьих!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
– Господин прапорщик! Выжила девочка-то!
– Выжила? – Лущилин оторопело перекрестился. – Господи, твоя воля! Чудо!
– Да, оно самое! – доктор устало стер пот с лица, – Вы́ходил её отец Памфилий! Не отходил ни днём ни ночью и вы́ходил! Всего девятнадцать человек умерло! Справились мы!
– Ох, Константин Григорьевич, не устали ли Вы людей хоронить, а?
– Что Вы, Елизар Демидыч, работа моя такая, врачебная, людей хоронить! – усмехнулся врач, – Такое дело, коли человек больной, так вылечить его не всегда выходит. Вот Вы тоже же, солдат, Вам людей в могилу опускать тоже работой вменяется.
– Да, только вот устал я хоронить женщин да детей. На войне-то такое нечасто бывает. Выпьете со мной, доктор? Всё же закончилось – можно немного.
– Давайте! Вот давно спросить хотел, где Вас так всего изранили?
– А, это… Это я когда в Кабарде с чумой боролся. В одном сельце местные против нас возбудились, а я туда всего с двумя солдатами, да лекарем пришёл – спешили очень, да и удачно всё шло, а тут… Чудом выжил! Один местный дворянин меня спас, вывез оттуда, да вон отцу Памфилию передал, тот меня и вы́ходил.
– И что потом?
– Ну, отблагодарили его.
– А с деревней-то что? Наказали?
– Да нет, я туда потом наведался – не было её больше. Видно, моровая язва там похозяйничала. То ли все умерли, то ли разбежались. Да и неинтересно – чуму-то мы там победили. Но вот так без поддержки и подготовки я больше в селения не вхожу!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Богдан шёл по мостовой, ведя коня в поводу. Он смотрел на улицы города, который пытался считать родным и на которые именно он навёл смерть. Гешов шёл медленно, страшась увидеть свой дом, а точнее сказать – его руины, о которых говорил ему портовый рассыльный.
Вот здесь был дом Ивайло и Райны, здесь Акопа-ювелира, здесь Степана-лесоторговца, здесь Григория, который держал кирпичный заводик… Знакомые места изменились, напитались кошмаром произошедшего и уже не вызывали тёплых чувств. Где-то пятая часть домов в городе сильно пострадала, и уже были видны бригады рабочих, разбиравших развалины.
Наконец судовладелец подошёл к своему дому. Его красавец особняк, что он построил для молодой жены, и на который заглядывались все жители города, был сожжён полностью. Чёрные закопчённые стены и провалы окон. Он стоял перед тем местом, что раньше было крыльцом, и молился. Слишком сильный, чтобы плакать, он просто молился. Просил Бога, чтобы его жена и ребёнок были живы, чтобы это всё оказалось лишь ужасным сном.
Потом он подошёл к сохранившемуся дому по соседству и постучал в дверь. На его стук открылось окно наверху, и недовольный голос спросил:
– Кого там нелёгкая принесла? Не ведаешь что ли – карантин в городе?! Никого не принимаем!
– Василий, ты не узнаешь меня? – прокричал, задрав голову судовладелец.
– Гешов? Ты живой? Я думал, что погиб!
– Я был в плавании, потом карантин. Василий, ты не знаешь, где моя семья, что с Ефросиньей?
– Ефросинья? Так все умерли! Весь дом вымер! А потом сгорел! – Богдан видел своего собеседника, почувствовал паузу в его речи перед последней фразой и разглядел, как забегали его глаза.
– Вы сожгли мой дом? – прямо спросил он соседа.
– Что ты?! Как мы могли! Он сгорел сам! Но там все умерли, все! Оттуда долго не раздавалось ни звука! Сам понимаешь, чума!
– Ты, Василий? Как же так, ты был гостем на моей свадьбе?
– Что ты знаешь? Ты не видел чумы! Не понимаешь ужаса смерти, которая может взять любого и даже тебя! Уйди! – и окно захлопнулось.
Горечь подтупила к горлу Богдана. Он упал на колени, просто захлёбываясь желчью, его рвало на покрытые копотью камни улицы.
Гешов бродил по городу до ночи. За конём он нисколько не следил, и чудо, что тот увязался за хозяином. Наконец, уже в полной темноте, которую разгоняли редкие фонари, он постучался в дверь епископа Автонома. Иерарх жил в небольшом доме, не демонстрируя своё положение. Богдана здесь хорошо знали, тот всегда жертвовал средства на церковные нужды и не раз бывал у иерарха.
Дверь открылась, служитель посмотрел на него и молча отвёл к епископу, будто его давно ждали. Автоном кивнул ему на стул около своего стола в кабинете, закончил что-то писать, перекрестился на иконы и устало спросил:
– Давно вернулся?
– Сегодня из карантина вышел, Владыка.
– Что пришёл?
– Покаяться хочу!
– В чём? – искренне удивился Автоном.
– Это я чуму в город привёл, Владыка! – Богдан хотел выкрикнуть это, но вышел только сдавленный всхлип.
– Что? – Автоном посуровел и напрягся, – Как ты?
– Я! Точно знаю! В карантинном доме все говорят, что заразу притащил турок, который краденые драгоценности Трапезундского паши под видом женских вещей для Замойских в Могилёв вёз. Я привёз турка из Трапезунда. Он как раз тканями, да вещами торговал, только вот подозрителен турок был – деньгами сорил, да и Ефросинье он как раз серьги подарил. Я его тайно провёл в город без карантина и досмотра и передал его Симону Сапогу, чтобы тот его в Могилёв доставил.
– Того самого турка? – епископ неверяще покачал головой.
– Точно. Да и слуги его ещё в Трапезунде заболели. Я виноват, больше некому.
– Ох, беда! – владыка встал из-за стола и заходил по комнате, – Как же ты, Богдан?
– Деньги мне глаза застили, Владыка! Мне всегда везло…
– Деньги… Вот мог бы и догадаться, что ты слишком азартен, мальчик…
– Владыка, а моя семья? Может, кто уцелел? Сестра должна была спрятаться в моём доме…
– Хотел бы я дать тебе надежду, но… В городе никого из твоих в живых нет точно, а за город кордоны не выпускали. Трупы закапывали без опознания, часть сожгли, иногда вместе с домами. Если не твои капитаны вывезли…
– Нет, Владыка… Наказывает меня Бог…
– Сын мой, пути Господни неисповедимы. Чего ты хочешь? Зачем ты пришёл именно ко мне? Хотел бы точно узнать про семью, или чтобы наказали тебя, пошёл бы к коменданту…
– Не знаю, Владыка. Что делать не знаю. Руки на себя наложить? Всё сам погубил. Жена, сын, сестра, дети её… Город, люди – столько людей! И я в этом всём виновен! – голос его повышался, и последние слова он прокричал.
– Руки наложить! Да как у тебя язык повернулся такое сказать! – епископ даже зарычал, но сразу же пришёл в себя, – Нет, сын мой – испытания сии даны тебе, дабы научить тебя, направить тебя… Ох, тяжело-то как! Давай-ка, сын мой, помолимся.
Они встали на колени перед иконостасом и молились. Молились долго, истово. Потом без конца говорили. Утро застало за беседой.
– Ох, сын мой, что же нам с тобой делать-то? – вздохнул епископ.
– Я не знаю, Владыка. Пойду, наверное, к коменданту, сдамся. Пусть казнят, есть за что.
– Нет. – твёрдо сказал Автоном, – Не пойдёшь. За свою вину ты муками совести платишь и платить будешь! Казнить тебя, только страдания твои облегчать! А это и есть наказание твоё! Моё слово такое!
– А куда же мне идти?
– В монастырь? Нет, слишком ты для обители дерзкий. Уезжай, Богдан.
– Куда, Владыка? Обратно в Турцию?
– Нет. Просто подальше, где у тебя друзей-знакомцев нет. Начни всё заново и попробуй не повторить своих ошибок, сын мой!
– Можно, Владыка, последнюю просьбу?
Автоном недоумённо поднял брови.
– Не за себя прошу, Владыка! Я хочу своё имущество пустить на помощь пострадавшим от чумы! Моя вина́! Деньги эти прокля́тые, что мне всю жизнь изуродовали! Прошу церковь взять всё под опеку.
– Богоугодное это дело, Богдан!
– Но это ещё всё, Владыка. У меня брат названный есть, зять мой – Ивайло Попов. Пропал он без вести, но верю, что он вернётся. Не может он не вернуться. Он такой!
– И что же ты хочешь?
– Не могу я оставить Ивайло без всего. Вернётся он, дома нет, родных нет… Сохраните для него десятину, прошу!
– Благословляю тебя, сын мой!
Глава 3
Мы хоронили Олица. Одного из лучших русских администраторов, отличного военачальника, прекрасного человека и моего друга. Пусть и не очень близкого, но всё-таки друга. Я не успел достойно его наградить за успехи в Прибалтике, где он превратил эти немецкие земли в нормальные российские губернии. Спешили, всё потом, казалось, что время ещё есть, а его-то не было…
Пора бы привыкнуть лишаться друзей и соратников, но сердце не хочет смиряться с потерями. Горько. Сколько ещё мог бы сделать Пётр Иванович! После его смерти я получил целую пачку черновиков его проектов по устроению торговли, поселений и землепашества в Прибалтийских и Причерноморских землях. Он думал, думал всё время о благополучии вверенных ему территорий, но не успел свести всё в официальный доклад.
Целый набор идей, которые могли пригодиться и наместникам южных наместничеств, и Земельному, Земледельческому и Горному приказам – где ставить новые города и сёла, на какие технологии обращать внимание, какие минералы искать. Умница был генерал-аншеф Олиц, вот и немец по рождению, а русский без малейших сомнений, только о России и думал!
На его смерть Державин написал оду, но она мне не понравилась – сухая и тяжёлая вышла, а вот поэма, которую создал уже немолодой капитан Махмудов, служивший под началом Петра Ивановича только в Чёрном Городе, присланная мне адмиралом Сенявиным, просто меня потрясла.
В общем, на траурной церемонии свою «Оду на смерть генерала Олица» читал именно Махмудов, его специально привезли в Петербург. Он оказался действительно талантливым поэтом, но исключительно стеснительным. И только лишь неожиданная смерть столь яркого человека, как Пётр Иванович, заставила тихого капитана, служившего в гарнизоне Чёрного Города, открыть окружающим свои стихи.
Я его обласкал, назвал новым русским пиитом и оказал невозможную, с его точки зрения, честь – читать своё творение перед великим множеством слушателей. У Державина появился соперник.
Собственных детей у Олица не было, но был приёмный сын Юрий – отпрыск его боевого товарища премьер-майора Монастырёва, погибшего в войне с турками. Юноша учился в Инженерном корпусе, причём числился среди лучших воспитанников. Я пригласил его к себе, мне хотелось хоть как-то почтить память столь талантливого человека, как его приёмный отец, если уж я не успел отблагодарить его живого.
Молодой человек был крупным, высоким, с могучими плечами, очень рассудительным и спокойным. Он был сильно огорчён смертью названного отца и вначале нашей беседы почти не говорил, и явно еле сдерживал слёзы. Олиц и его жена очень любили юношу, а он почти не помнил настоящих родителей, хоть и чтил их память. Хотя и не специально, но я всё-таки заставил Юрия заплакать, когда даровал ему право носить фамилию Монастырёв-Олицин, дабы род столь славного человека не угас.
Я обнял его и пообещал всегда заботиться о потомстве своего верного генерала. Он быстро опомнился, хотя ему явно было очень тоскливо. Юрий ничего не попросил для себя лично, только хлопотал о матери. Конечно, я уверил его в своей полной поддержке вдовы. И только после этого у него отлегло.
Оказалось, что он мечтал об архитектуре. У нас в корпусе существовал кружок молодых зодчих, под руководством прославленного Этьена-Луи Булле36, который там преподавал.
Сложности с воспроизводством своих градостроителей у нас были. Архитектурная школа, наследница Академии художеств, выпускала немногочисленных и откровенно слабых с точки зрения профессии специалистов. Они были скорее художниками, и им требовались долгие годы обучения у опытных мастеров, чтобы уметь построить здание, которое не развалится ещё при постройке. А с мостами всё было ещё хуже, ибо такового строительства у нас почти и не велось, и практиковаться в этом искусстве архитекторам было негде.
Временно проблема была закрыта приглашением множества европейских зодчих, привлечённых объёмами нового строительства в России и рекомендациями великого Пиранези37. Однако и от развития собственной школы зодчества я отказываться не собирался. Случайно оброненная мною фраза, о том, что архитектура – это застывшая в камне музыка, стала очень популярной и отменно послужила привлечению интереса к этому искусству. Очарованные моим вниманием, к нам поехали лучшие европейские зодчие.
Вопрос же собственного обучения специалистов в проектировании и строительстве решался системно. Сама архитектура находится на стыке науки и искусства, поэтому мы определили, что новое поколение градостроителей будем обучать именно в Инженерном корпусе, где и планировалось создать специальный класс, но уже со временем и на старших курсах. Однако талант преподавателей привёл к тому, что практически сразу сложилась группа молодёжи, которая грезила музыкой, застывшей в камне, и всё своё немногочисленное свободное время тратила на знакомство именно с этим искусством.
Юрий был одним из активных участников данного сообщества новиков38, желающих учиться архитектуре, и говорил почти исключительно о чудесных дворцах, соборах и храмах, о своих преподавателях и друзьях. Видимо, только это увлечение сейчас могло отвлечь его от потери, которую он понёс. Хороший парень, скромный, явно талантливый, учителя о нём прекрасно отзываются…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Через два дня я посетил, как обещал Юрию, Инженерный корпус для знакомства с молодыми зодчими. Конечно, не только просьбы юноши были причиной моего визита в корпус. Земельный приказ, а точнее, его экспедиция мостового и дорожного строительства, уже тревожили сообщениями о нехватке инженеров. Такие же сигналы подавала и экспедиция устройства каналов и прудов приказа Земледелия. Даже Хлебная и Соляные палаты просили дать им больше инженеров, а в будущем эта нехватка должна была приобрести уже катастрофические формы.
Армия наша, конечно, росла, выпуск корпусов постепенно увеличивался, но вот потребности гражданских организаций в планировании этого роста учтены не были. В общем, для удовлетворения растущего спроса необходимо было обучать значительно больше инженеров.
В связи с этим мне требовалось обговорить детали проекта с Ганнибалом и его людьми, а уж посмотреть на юных зодчих можно было заодно с этим. Разговор был долгим, ибо и Абрам Петрович также пришёл к выводу, что темпы подготовки новых выпускников в корпусе недостаточны. Правда, в своих предположениях он опирался на идеи главного инженера армии – генерал-майора Немого39.
Тот предполагал необходимость увеличения количества инженерных подразделений для ускорения передвижения боевых частей и обозов, а также с целью форсирования строительства полевых оборонительных сооружений. Позиция Немого пока изучалась в Генеральном штабе, но правильность его рассуждений Ганнибалом под сомнение не ставилась.
В общем, пришлось серьёзно обсудить планы по новому строительству и привлечению преподавателей, что требовало существенного увеличения затрат. Но, что тут поделать… Вечером мы освободились и я устроил торжественный приём для лучших учеников корпуса, в том числе и для молодых архитекторов.
– Юрий! Как и обещал, я прибыл к вам в корпус. – улыбнулся я Монастырёву-Олицину, который сиял словно медный пятак, – Представьте мне своих товарищей!
– Ваше Высочество, я с радостью! – молодой человек заволновался и принялся оглядываться по сторонам, видимо, желая собрать вокруг себя всех новиков.
– Не волнуйтесь, юноша! – Ганнибал остановил его строгим тоном, однако в его глазах плясали чёртики, – Я и сам смогу назвать Павлу Петровичу всех прочих! А Вы пока назовите ему тех двоих, что стоят рядом с Вами! Они же Ваши друзья и члены кружка архитекторов академика Булле?
– Именно так, господин директор!
– Говорите с Их Высочеством, юноша! – Юрий совсем было испугался, но здесь Абрам Петрович не выдержал и засмеялся.
– Ваше Высочество, разрешите Вам представить Ивана Сивоконева и Джамбулата Кургокова! – Олицин справился с собой и церемонно указал на своих спутников. Те склонились в поклоне.
Стоявший чуть позади меня Ганнибал начал тихо, так, чтобы юноши его не слышали, говорить мне на ухо:
– Все эти молодые люди, без всякого сомнения, очень талантливы. Сам Монастырёв тяготеет к математике, Сивоконев весьма неплох в механике, а вот князь Кургоков почти гениален в живописи и музицировании. Преподающий у нас господин Кэмерон с моего согласия отправил рисунки римских построек юноши самому Пиранези. Тот выразил своё восхищение молодым человеком и просил непременно отправить его к нему на обучение.
Князь – безусловный авторитет среди сверстников, лучший мой новик. Он поступил в кавалерийский корпус, но настоял на переводе ко мне. Джамбулат очень решительный молодой человек, узнав, что у нас преподают рисование, твёрдо встал против мнения родни. Замечу, что его кузен Кучум Джанхотов, также весьма неплохо рисует, и сам Иван Иванович Бецкой40 прочит ему карьеру художника, но тот всё же мечтает о судьбе военного, хотя уроки у Левицкого41 берёт.
А талант музыканта в князе Кургокове открыл господин Моцарт42, желал бы преподавать ему сам, но не смог из-за собственной занятости, но вот новый капельмейстер императрицы Йозеф Гайдн43 время нашёл, и активно его обучает. Порою, мне кажется, что этот мальчик – двужилен. Чрезвычайно умён, с сильной волей и очень вынослив – спит часа по четыре, а всё остальное время учится, сохраняя ясный ум. М-да…
– А прочие двое? – я доверял мнению Ганнибала, Абрам Петрович был прекрасным и справедливым учителем.
– Ну, Юрий – также талантлив, правда слегка увлекается. Он всегда пытается всё просчитать, но, когда у него не выходит – быстро охладевает к прежнему плану. А Ваня – тоже неплохо рисует, любит механику, но человек ведо́мый – своих идей у него мало, он слушает князя.
– Что же, господа, вы решили стать именно зодчими? – с ласковой улыбкой спросил я.
– Иное просто невозможно, Ваше Высочество! – горячо отвечал Монастырёв-Олицин. Его друзья восторженно закивали.
– И сколько Вас таких?
– Двадцать три человека! – чётко ответил мне молодой кабардинский князь.
– Что же, похвально, ибо здания, которые строятся в государстве нашем, должны быть красивы и прочны, а без обученных зодчих, которые любят своё дело, сие невозможно. Чего вам не хватает, юноши, для обучения? Мы с Абрамом Петровичем готовы вам помочь.
– Ваше Высочество! – снова взял слово Джамбулат Кургоков, – В корпусе нам во всём готовы помочь, но мы бы всё-таки просили организовать и у нас модельную мастерскую, как в Генеральном штабе! – когда он волновался, в его речи отчётливо прорезался небольшой акцент, – Они помогают нам, но хотелось бы больше!
Я оглянулся на Ганнибала, тот согласно кивнул.
– Хорошо, не возражаю! Мастерскую заведём! Это всё?
– Никак нет, Ваше Высочество! Если позволите, ещё одна просьба!
– Так!
– Мы бы просили Вас о поездке в Италию! Именно там есть постройки древнего Рима, который и даровал нам науки, в том числе архитектуру, показал нам примеры столь прекрасных зданий, что мы мечтаем построить!
– Почему же только Италия? Чем хуже замки Германии, Франции? Дворцы и крепости Константинополя? Постройки Персии или далёкого Китая? Неужели вам не важны другие здания мира? – мне было любопытно, что ответит юноша.
– Интересны! Но, как мне кажется, это займёт слишком много времени и потребует ещё больше средств. А именно Италия – место, где можно рядом и быстро найти красоту и совершенство.
– Хорошо, я подумаю об организации поездки после завершения обязательной службы, конечно. – мне понравился ответ молодого человека, он нашёл аргументы для обоснования своей мечты.
– Абрам Петрович, а не пора ли нам завести и неевропейских преподавателей? Ведь те же турки совсем недавно едва не захватили Вену, да и Индия с Китаем весьма интересны, в том числе, и с точки зрения инженерной науки… Как Вы думаете?
– Вполне возможно, Павел Петрович! Мне, как потомку африканцев, понять это проще, чем многим. Однако где нам взять способных людей?
– Олсуфьев, чай, недаром хлеб свой ест – найдёт! – усмехнулся я.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
– Чёртов Норт! Редкий мерзавец! Просто сатанинское отродье! – Трубецкой был в бешенстве, что было для него совсем несвойственно.
– Что, случилось, Николай? – Лобов ожидал русского посланника в Лондоне в его кабинете и был весьма удивлён столь сильным волнением человека, что за время, проведённое им в Лондоне, стал его приятелем, – Англия объявила нам войну?
– Слава богу, нет! Но я уже ничему не удивлюсь! Положительно Норт совсем потерял совесть и ум! Представляешь, он категорически отказался решать твою проблему с Генстманом44. Дескать, он разрешение дал, а что Гентсман тебя выгнал, то правительство здесь ни при чём! Я ему про то, что сие есть оскорбление! Тебя же пытались избить! Представителя Императора Российского!
– Ну, как… Пытались же только. Я же не дал!
– Но, ведь хотели нанести увечья лицу, облечённому доверием монарха! Слуги, причём! И причин формальных этому нет!
– Николай, ты же всё прекрасно знаешь! Гентсман понял, что я ищу секрет его стали, и главное, могу его узнать. А это больное место их семьи! И этот безумец в сердцах велел слугам меня побить…
– Убить же! Алексей! Убить!
– Ну, что ты! Не убили же. Обвинение-то против меня в нападении Норт отменил?
– Отменил. До такой наглости он всё-таки не дошёл, но вот письмо к Уокеру45 подписывать отказался. Мол, согласовали Гентсмана, поезжай в Аттерклиф46 и договаривайся…
– Прекрасно… – скривился Лобов, – Значит, всё? Домой?
– Давай попробуем сделать ещё пару ходов! Куда тебе спешить?
– Домой, Николай, домой! Это ты здесь посланник, а я-то – по делам! Коли дела заканчиваются, то пора…
– Нет, подожди ещё немного, друг мой!
– Как скажешь…
– Алексей! А давай отложим всё и пойдём выпьем? Сил нет!
– Не возражаю! Сам засиделся.
– Мне рекомендовали новый клуб – «Старый павлин». Вроде бы там собираются приличные люди, отличная кухня и развлечения без крайностей. Рекомендации есть.
– Поехали!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
– Вот скажи мне, Алексей, ты за это время в Великобритании что-то полезное узнал? – клуб действительно был неплох, и друзья спокойно пили отличные португальские ви́на и спускали пар в беседе.
– Думал об этом. Честно говоря, я всё время об этом думаю… Конечно, узнал! Идей полным-полно, но вот секрет Гентсмана бы ещё…
– Подожди же ты ещё немного! Ну, этот Норт! – и Трубецкой разразился длинным ругательством, мешая русские и английские слова.
– Джентльмены! Вы что-то имеете против лорда Норта и его правительства? – к ним подошёл крупный нетрезвый мужчина, говорящий с ярким шотландским акцентом.
– Чёрт побери! Имею! Да ещё как имею! Я металлург из России! Я учился у лучших европейских профессоров! Я приехал в Англию продолжать образование и работать, а меня гоняют туда-сюда! То луддиты, то деревенские безумцы, мои планы постоянно отменяют, а этот Норт только пожимает плечами и кормит меня завтраками! – Лобов разразился длиннющей тирадой и злобно оскалился на незваного гостя, готовясь к очередной драке.
– Ха-ха-ха! Прекрасно! Я тоже ненавижу этого жулика! И я тоже металлург! Я здесь уже месяц сижу! А премьер-министр всё тянет из меня деньги! Я делаю отличные пушки, а он мешает мне получить контракты! – пьяно хрипел шотландец.
– Лорд Норт? – Трубецкой с недоверием посмотрел на него.
– Чёрт! Конечно, не он лично! Его люди! Я договорился с кучей народу, сильно потратится, а он держит мой контракт! Я скоро разорюсь! Кстати, Чарльз Гаскойн47 из Фолкирка48! Чёрт! Мы завязли в этой чёртовой Америке! Наши войска несут потери, мы собираем людей с улиц, мы вычистили всю Германию! Часть заводов сожжена этими прокля́тыми луддитами, а мои пушки отличные, но их не покупает правительство! Я добился такого качества, что все остальные уже в подмётки им не годятся! А этот Норт… – и шотландец пьяно заплакал.
– Чарльз, я Алексис Лобов, русский, а это наш посланник Николас Трубецкой. Давай, парень, выпьем! Николай, похоже, я знаю, куда я смогу съездить, пока ты ищешь ходы, а?
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Ночь была безлунной, и тьма накрыла землю, как укутывается в одеяло спящий человек. Стояла тишина, которую разрывали истошные крики лягушек. Строганов, одетый в маньчжурский халат, устало примостился рядом с восседающим на коне Хэшенем49. Мерин цинского вельможи был смирный и вёл себя очень спокойно, только изредка переступал с ноги на ногу. Все солдаты небольшого отряда маньчжур также в полной тишине ожидали команды военачальника.
Моря не было видно, всё было затянуто дымкой, понять, что там происходит, можно было только по изредка доносившимся через туман звукам. Тишина была почти совершенной, тьма тоже. Александр напрягал слух. Пытаясь понять, что же происходил на море.
Так продолжалось очень долго, возможно, час, возможно, несколько часов, Строганов совсем потерял счёт времени. Хэшень всё недвижно, как статуя, ждал. Наконец, послышался скрип и шлёпанье вёсел по воде. Будто получив сигнал, у самого берега зашевелились люди. Утлые судёнышки рыбаков, выплывали из тумана, останавливались, не доходя до берега, и встречающие забредали в воду по пояс. Они принимали тюки из промасленной кожи и переносили их на берег, где их забирали другие китайцы и утаскивали в ночь.
Всё это происходило практически в полной тишине. Сколько тюков сгрузили и унесли, Строганов не смог сосчитать – давно сбился, но сопровождавший Хэшеня секретарь-китаец записывал всё. Наконец, тюки закончились. Из темноты вышел к маньчжурам высокий одноглазый китаец с бритым лбом в одежде чиновника одного из самых младших рангов. Низко кланяясь и не глядя на лицо вельможи, он отчитался в приёмке груза.
Секретарь Хэшеня было пустился с ним в обсуждении о сумме, которая причитается за этот товар его хозяину, но сам маньчжур прошипел сквозь зубы что-то презрительное. Сумму он назвал заранее, контрабанда была доставлена без сложностей, и теперь его не волновали расчёты. Как дальше будут продаваться меха, его тоже совсем не тревожило. Он обеспечил отсутствие стражи, теперь он должен получить свои деньги.
