Владислав Март
Анатомия
Это было не здание, а сплошной коридор. Только войдя на первом этаже и пройдя мимо вахтёра, ты сразу же оказывался в бесконечном сером коридоре-улице с редкими затемнениями в местах, где люминесцентные потолочные лампы немного износились. Ты как-то сразу видел весь свой путь, от начала рабочего дня до дальней лестницы наверх, к кабинету и комнате отдыха. Только эта пауза со взятием ключей и росписью в журнале, в самом начале, в той холодной каморке у окошка вахтёра не являлась частью коридорной жизни. Всё прочее сегодня и завтра, и всегда пройдёт у тебя в нецветном коридоре. По обе стороны расположены почти одинаковые дешёвые двери с алюминиевыми ручками и врезными замками. Двери вероятно были или даже и теперь есть – белые. Но серый искусственный мрамор пола с линиями жизни камня более глубокого серо-чёрного оттенка, серые стены, неполностью белый свет ламп, всё это сделало ряды дверей серыми. Оттенок наползает на оттенок и человеческий глаз не справляется с игрой палитры. Доминирующий серый мрамор от пола и асбест потолка стекали на белые двери и вторя стенам всё оказывалось того сложно описываемого цвета в который никогда не красят автомобили. Цвета обратной стороны ноутбука, цвета обратной стороны сигаретной фольги, цвета ночной кошки. Сероватый. Двери коридора по левую и правую сторону не находились друг напротив друга. В этом был какой-то неразгаданный код. Пока шёл от входа к лестнице в конце это выглядело так. Дверь слева, ещё дверь слева, дверь справа, двери почти напротив, дверь слева, дверь справа, дверь слева… Слева дверей больше и они всегда закрыты, справа меньше и отдельные бывали приоткрыты. За исключением первой правой двери – это зал №1. Он практически не использовался и существовал лишь на случай приезда комиссий, проверок, большого начальства, больших бандитов и большого числа холодных гостей. Признаться, я плохо помню как выглядел первый зал, что там было такого особенного и лучшего, чем в остальных. Прочие правые двери – залы №2, №3 и №4 – однотипные. Прямоугольные с таким же коридорным псевдомрамором, с двумя окнами глядящими на высокий забор, с шумными вентиляторами и двумя столами из прессованной каменной крошки на четырёх железных ногах. Раковины и краны для воды были удивительно металлического цвета с титановым матовым намёком и всегда казались мне более чистыми, чем мои домашние. В залах также располагались простые столы и стулья, честно говоря, это были школьные парты. Парты крашенные тоскливо зелёным и до того толсто, что там, где на столешницах имелись щербины, было видно слой краски в семь миллиметров. У выхода из залов находились вторые раковины для мытья рук, обычные белые с зеркалом и куском турецкого мыла «Duru». Они очень уступали своим братьям, имитирующим титан у каменных столов, имитирующих материал саркофагов фараона, имитирующих космические корабли создателей пирамид.
По правой стороне прямого коридора за дверями прятались куда более прозаичные помещения, чем просторные залы с двумя окнами. Туалеты, кладовая со швабрами и вёдрами, комната с электрощитом, просто тёмная пустая комната, комната, где вахтёр пил чай и в тот час его было абсолютно невозможно отыскать и комната-раздевалка на случай прихода студентов. Раздевалкой эту пустую коробку со стенами без окна, крашенными до уровня плеча синей масляной краской, а выше побеленными, делали мощные гвозди вбитые кем-то прямо в стены. Этот кто-то, вероятно, обладал недюжинной силой, раз вопреки ГОСТу и законам физики вбил в оштукатуренные кирпичи простые плотницкие гвозди. Совсем не используя ни дрель, ни перфоратор, ни дюбели, ничего. Это поднимало также вопрос о качестве стен. Из чего они сделаны вместо огнеупорного силикатного кирпича, раз в них можно вбить десятисантиметровый гвоздь так, что даже трещины по штукатурке не пошли. Но никто этого вслух не говорил, а студенты на гвозди не жаловались. Они обычно были так возбуждены посещением залов, что на мелочи вроде порвавшихся вешалок на одежде или испачканной побелкой шапки, внимания не обращали. Как-то из сочувствия я поставил в комнату-гардероб пару школьных стульев, и студенты стали горкой складывать верхнюю одежду на них, вместо развешивания курток на гвозди подобно куклам в каморке Карабаса-Барабаса. Ряд бессмысленно торчавших из стены гвоздей теперь напоминал позвоночник доисторической змеи, замурованной под штукатурку.
Первый этаж в конце коридора создавал небольшой перекрёсток, так раз над ним-то обычно и не горел потолочный светильник. Прямо мрамор вёл к лестнице на второй этаж. Налево в рентген-кабинет, направо в трупохранилище. Эти два помещения были отдельными небольшими пристройками к длинному дому. Располагаясь по обе стороны, они сверху придавали зданию вид полового члена – долгая главная секция и два компактных придатка по бокам. Так обычно рисуют член дети мелом на асфальте или фломастером в школьном туалете. Сложно сказать кто бы мог увидеть здание сверху целиком. Из какого такого верха? Из космоса? Высотных домов рядом не было. На трассе, что убегала из города на юг располагались в основном ремонтные мастерские, автосервисы разного рода и уже начинались дачи. Все упомянутые строения сплошь одноэтажные. Самолёты над нашим межрайонным центром тоже не пролетали. Из птиц были вороны да галки. В бога за облаками мы не верили. Так что сложно сказать, кто видел сверху форму члена глядя на крышу нашего здания. Однако мысль эта, пропорции, схемы пожарной эвакуации на стене, всё постоянно напоминало, что работаю я в органе. Две пристройки, одинаково неровные и низкие подчёркивали эрекцию главного коридора. Правая – рентгеновская – никогда не работала. Идея была замечательная, делать для работы снимки холодных гостей чтобы поднять качество экспертизы на новый уровень. Но по какой-то технической причине кабинет не ввели в эксплуатацию, не было также ни рентгенолога, ни рентген-техника. Комната, просторная как зал №1 использовалась для хранение снеговых лопат и мешков картошки, что привозил нам вахтёр из своей деревни. Мы отсыпали по пакету, когда было необходимо и уносили домой. Иногда был лук, чеснок, но картошка никогда не переводилась. Стол рентген-кабинета и его «пушку» мы пару раз использовали как новогодний стол, наряжая при этом второй переносной аппарат на колёсиках в качестве ёлки. Идея не прижилась. Санитары считали, что это вредно, пить водку рядом с аппаратом. Эксперты считали, что вредно пить водку вместе с санитарами. Плюс выйдя подышать и покурить, прибалдевшие приглашённые постоянно сворачивали не туда и оказывались в трупохранилище.
Эта пристройка слева по коридорной стене первого этажа имела изнутри обманчиво простую дверь. Будто за ней находится туалет или сложена ветошь. Свернув туда входящий попадал в холодное помещение, условно состоящее из трёх частей. Дальняя треть имела ворота для транспорта чтобы ближе можно было подъехать труповозке и не тащить холодного гостя к месту временной дислокации. Через щели ворот со всех сторон внутрь сочился белый живой свет и в первую очередь падал на множество носилок разной степени изношенности и чёрную каталку на колёсиках, точно из детской страшилки. В средней части пристройки возвышались по обе стороны плацкартные полки, так их называли. В три этажа крепились к стенам плоские широкие полки для трупов не помещавшихся в холодильники, а зимой и вовсе для всех. Полностью заполнялся плацкарт только к концу январских праздников. Тогда пассажиры лежали не просто везде, но и в два ряда на каждой из полок. В ближней трети к попавшему в хранилище зрителю стояли два огромных холодильника – Дед Мороз и Снегурочка. Имена свои они заслужили тем, что Дед Мороз постоянно перемораживал тела, а Снегурочка таяла и текла, как в сказке, когда прыгала через костёр. Доверия этой девушке в плане температурного режима не было совсем. Подтверждая гендерные акценты в названии холодильников, мы повязали на ручку Деду Морозу голубую, а Снегурке розовую ленточки. Это произошло в том числе потому, что дворник Амираслан, часто ассистировавший на разгрузке холодильника, не был знаком с богатым русским фольклором. Его взрастили в эпоху десоветизации, в ограниченном горном селе Таджикистана и не преподавали русские сказки. А цвета он различал неплохо. Он называл холодильники по-своему: Деда Мороза – Дед Кабуд, а Снегурку – Голубой. Санитары смеялись над этим, считая Амира совсем недоразвитым, раз он холодильник с розовой лентой называет голубым. Но однажды я посмотрел в Интернете, и оказалось, что по-таджикски «розовый» произносится почти как «голубой», а «кабуд» это голубой цвет и есть. Причуды лингвистики.
Так, попав из долгого коридора пещеристого тела здания в левый привесок-яйцо хранилища, всякий легко мог попасть на почти голую вечеринку. Холодные гости были таковы – почти голые. И тусовались они вместе – почти вечеринка. Из одежды у тех, кто уже миновал плацкартные полки, а значит попал в очередь на вскрытие и прошёл первичные процедуры, были только одинаковые бирки на руке и на ноге. Бирки для них вырезал я. Для этого существовал специальный материал – клеёнка и бинт. Ни из чего другого делать было нельзя. Как-то так повелось. До того как я пришёл сюда на работу, бирки нарезали санитары. Но однажды в полупустой день, я сделал стопку бирок аккуратной формы с закруглёнными краями. Я не вырезал каждую, просто сделал шаблон похожий на иконку, как в айфоне, сжал свои клеёнки тисками, в которых точили ножи и обрезал неспешно скальпелем. Затем также единообразно просверлил дырки для бинтов. Изделия вышли на порядок праздничнее, чем прежние размерные прямоугольники, использовавшиеся до меня, до айфонов. В итоге за мной закрепилась эта функция. Я отмечал в квартальном календаре зала №2 день в месяце, когда сделать следующую партию, готовился и делал. Почти голая вечеринка стала немного привлекательнее с закруглёнными одинаковыми клеёнчатыми бирками на конечностях.
