Владислав Март
Анатомия
В общем про пристройки рассказать можно ещё немного. Переносной рентген-аппарат, что похож был громоздкую лампу на длинной ноге с колёсиками мы иногда использовали по назначению. Пластин для подкладывания под пациента было в достатке. Длинный провод с пультом позволял не стоять рядом с лучами, а прятаться за стенку. Мы делали на память снимки санитарам и их подругам, которых через транспортные ворота в обход вахтёра они водили в сауну по субботам. Натренировавшись, скоро стали получаться портреты в два-три лица на большой пластине для снимка грудной клетки. Этот опыт мне помогал лучше понять различия мужского и женского черепов. Полагаю, не без помощи санитаров, у переносного аппарата появилась и другая возможность себя проявить. Цыгане из ближайшего мёртвого колхоза вдруг повадились просить посмотреть лошадей. Кони их были какие-то сплошь квёлые и худые, а среди болезней более всего наблюдались артриты. Животных мы в здание не заводили, а вот погрузить аппарат в «Жигули» и приехать к месту обитания фауны оказалось делом простым. Санитар грузил и рулил, цыган впереди на «Таврии» показывал путь, аппарат сзади немного гремел накрытый покрывалом. Я на месте делал снимки суставов лошадей и уезжал проявлять в пристройку как это делал и с черепными портретами. Советовался с томом из сельхозакадемии, где была изображена нормальная рентгеновская анатомия лошадей. Подмечая различия, я ставил примерный диагноз тяжести артроза. Заключения мои неподписанные вместе со снимком забирал цыган. Иногда я писал ему рекомендации для коня, вроде лечебной гимнастики или обогащённой коллагеном диеты. Снимки цыган забирал всегда и в общем вникал в заключение, рекомендации не смотрел. По всей видимости, мои стадии артроза определяли только очерёдность забоя скота. Обитатель колхоза оставлял бутыль самогона, яйца и редко мясо неясной этиологии как оплату. Из этого я ничего не брал и всё уходило в сторону сауны, в качестве компенсации профессиональной вредности для санитаров.
Первоэтажный коридор завершала лестница на второй этаж, подъездного типа, с серыми бетонными ступенями, перилами и огнетушителем в красном деревянном ящике на середине пути. Спустя два пролёта, взору открывался коридор второго этажа. Второго кавернозного тела. Оно разительно отличалось от первого, как холодный Аид от терм патрициев. Под ногами лежало ковровое покрытие, пусть ненатуральное как лик вождя в кино, но мягкое и цветное. Стены второго этажа хоть и были с такими же грустными дверями, всё остальное пространство было закрыто «вагонкой». То есть стены до потока облицованы вертикальными ровными досками по 10 сантиметров шириной, отшлифованными и покрытыми лаком. Свет ламп здесь был тёплый, желтоватый, как распустившийся одуванчик, а не снежно-морозный как внизу. Огнетушители цвета маков стояли чаще, висели плакаты и информационные доски. Из почти всегда открытых дверей доносились голоса экспертов, санитаров и бормотание телевизора комнаты отдыха. В самом конце покрытого тканной дорожкой коридора были две особенные двери. Раздевалка и сауна. От взгляда на них веяло влажностью, теплом и надеждой на лучшее. Расположение сауны как раз соответствовало головке полового члена-дома и венчало коридор. Кабинеты экспертов были очень отличными друг от друга, как люди, прожившие свою особенную жизнь. Экспертов было два: Тамара и я. Кабинета было три, третий ещё помнил покойного Платоныча и его не занимали, разве что могли посадить редких гостей, вроде прокурорского курьера. Шахматы, бывшие единственной страстью Платоныча так и стояли неубранными на его журнальном низком столике в положении эндшпиль. Обиталище Тамары напоминало о её немалых годах, отданных семье, родине и профессии. Все стены были увешаны фотографиями родных, умерших в основном сокурсников, грамотами и сертификатами участника конгрессов. Все поверхности столов, какие не были завалены бумагами служебными, были покрыты газетами-обёртками с домашними помидорами, колбасой и вареньем. Весь пол – заставлен тапками различной степени теплоты на каждый вариант перемены влажности и силы ветра, степени артроза и варуса первого пальца. На каждую патологию каждого сустава и на всякую высоту чулка либо носка. На потолке была огромная хрустальная люстра, вероятно, перенесённая сюда из театра юного зрителя. Из всех углов торчали свёрнутые то ли постеры, то ли плакаты формата А0, навечно заклеенные изолентой. В центре этого почти Плюшкинского хаоса за огромным столом сидела Тамара и по старинке, на простой печатной машинке творила свои протоколы вскрытия.
В моём кабинете царствовал компьютер, вся жизнь вертелась вокруг него. Столы стояли так чтобы одному только ему было удобно или в крайнем случае его продолжению – принтеру. Шкафы смиренно пустовали так как всё было внутри вычислительной машины. Стены держали только листки со списком «горячих» клавиш и несколько распечатанных инструкций из самого Интернета. Была ещё карта области с отметкой районных моргов, но она уже грустила от своей ненужности в присутствии компьютера. Солнце входило так чтобы не мешать смотреть в экран, а заходило так чтобы не нагревать системный блок. Кактус на подоконнике и тот, служил компьютеру, снижая его радиацию. Я сильно сомневался в этом, но решил пока не разрушать традицию, не ссориться с коллективом. Кактус мне поставила Тамара. Она же хотела подарить мне защитный экран для монитора, но ей всё было некогда зайти в специальный магазин. Скорее она опасалась магазинов компьютеров. Неподвластен вычислительной машине был только диван. Тяжёлый и широкий, так что ноги торчали в воздухе и не доставали пола, он идеально подходил для отдыха и сна. Представлял собой антипод всей той суеты, которой был наполнен наш дом-член.
Санитары были в нём как незрелые формы лейкоцитов, такие наглые смелые и палочко-ядерные. Они разрушали тишину, таскали туда-сюда трупы, убирали в залах, стучали по вентиляторам и слушали музыку, когда зашивали животы после вскрытия. Ещё они без конца курили и разговаривали о женщинах. Создавалось впечатление, что мы работаем с четырьмя маньяками, которые соревновались между собой. Особым шиком у них считался утренний рассказ о том, как накануне они посидели с незнакомой до этого дамой, в кафе-мороженое на четыре рубля, а потом получили с неё воспоминаний на четыреста. Не последнее место в их успехе у подобных дам занимали рассказы о работе в морге, в качестве незрелой формы лейкоцита. Отличались санитары крупным ростом, сломанными носами и мутным прошлым. Объединяла их и стрёмная музыка, которую они включали в залах после окончания работы эксперта, когда гасили вентилятор и брали свои грубые изогнутые иглы и толстую нить. Потроха трупов возвращались в объединённую вскрытием грудно-брюшную полость, включая мозг, лёгкие, печень и всё, что имелось в зависимости от степени разложения. Поверх этого барахла сразу сквозь все слои мышц, фасций и кожи, грубой нитью санитар зашивал гигантский разрез. Музыка начинала звучать именно тогда. Тамара и я уже садились за свои печатные устройства и до нас доносился сегодняшний выбор санитаров. Их огромные кассетные магнитофоны дарили нам новинки или бессмертную классику популярной эстрады. У них имелся невыраженный крен в шансон и ресторанный стиль, но не настолько явный чтобы слышать пахабщину про ментов или нецензурную лексику.
По сравнению с санитарами, мы, судебно-медицинские эксперты, скорее были нейтрофилами. Состоявшимися специализированными клетками этого пещеристого вместилища, что выполняли свои медленные и сложные функции выделяя всяческие отходы и полезные вещества. Под ними я понимаю стопки напечатанных листов со схемами и рисунками, доведёнными до стандартного вида. На специальных типографских шаблонах мы с Тамарой отмечали крестиками места переломов рёбер, позвонков, входные и выходные отверстия пуль, места приложения тупого и острого предметов. Мы заполняли кроссворд. Седьмое ребро по средне-ключичной линии, пятое по подмышечной. Получившиеся нелепые комиксы и сканворды дополняли печатные протоколы. Особым искусством было не писать лишнего. Нейтрофил не делает чужой работы, у нейтрофила есть конкретное задание. Вопросы прокурора полностью определяли содержание листов за исключением того, что сначала шёл протокол вскрытия детальный до граней разумного. Только в нём было место творчеству. Дальнейшее – исключительно ответы на вопросы, два из которых всегда были одинаковыми. Причина смерти и время наступления смерти. Остальные зависели от обстоятельств, мозгового напряжения наших коллег и их степени адекватности. Создание протокола открывало вторую половину дня на втором этаже после первой с работой внизу у каменного стола с неблестящим умывальником. С Тамарой мы трудились почти одинаковыми сегментоядерными нейтрофилами. Отличия в течение рабочего дня были невелики. Я сам вскрывал пилой свои черепа, за неё делали санитары, женщина всё же. Она курила прямо у печатной машинки, я – боролся чтобы ни мой кабинет, ни бывший кабинет Платоныча, ни коридор не превращались в курилку. Тамара была пенсионеркой, я – подавал надежды работать здесь долгие годы. Вот и вся разница.
Битву против курения я неизменно проигрывал, когда к нам заходил заведующий. Он полуложился на мой диван и начинал курить. Вместо пепельницы он брал Уголовный кодекс и крошил сигареты прямо на его толстую синюю обложку. В его кабинете я никогда не был. То была оббитая дерматином для утепления дверь между раздевалкой сауны и архивом. Вероятно, за ней ничего и не было, потому что заведующий бесконечно бродил по нашим с Тамарой кабинетам, коридору или уезжал в центр города чтобы бродить там в Бюро экспертизы живых лиц. В кабинет начальника ни вёл ни один провод, у него не звонил телефон и он приходил на перекус к Тамаре. Чем занимался заведующий я не полностью понимал. Зависти к нему не было поскольку он производил впечатление ещё одной клетки выросшей где-то здесь, возможно лимфоцита, пролезающего во все локации по своим микролимфатическим путям. Функцией его была защита нас от начальства и борзой манеры вести дела у прокурорских работников. Лимфоцит справлялся и наш кровоток продолжался. Нос заведующего заглядывавшего в залы №2 или №3 во время вскрытий никогда не пролезал полностью. Он был доволен уже тем, что мы при деле.
