Владислав Выставной
Массовка
Артемий отхлебнул чая из изящной чашечки. Чай действительно был хорош. Совсем другие ощущения, чем после многих и многих литров кофе… Куда более мягкие, умиротворяющие…
– Какие новости на лженаучном фронте? – иронично поинтересовался Старик. – Нашел свою Чашу бытия?
– Даже не надеюсь, – признался Артемий. – Нужны деньги на поездки, исследования документов, а может, и на раскопки…
– Ну, да, – серьезно покивал Старик. – Это мне знакомо. Можно всю жизнь искать, и только в самом конце понять, что именно из всех твоих поисков имело хоть какой-то смысл. И имело ли вообще… Впрочем, чего это я? Ведь ты пришел ко мне по делу!
– Да не то, что бы по делу, – замялся Артемий. – Просто хотел посоветоваться. Даже не знаю с чего начать.
– Не имеет значения, – легко сказал Старик. – Ты главное, начни…
И Артемий заговорил. Рассказал все – за исключением странного заказа на поиски Переходящего с требованием устроить с ним встречу. Артемию казалось, что он обрушил на Старика горы разрозненной, несвязной информации, в которой и самому-то непросто разобраться. Но Старик слушал спокойно, вдумчиво, изредка кивая, словно Артемий говорил давно известные истины. Он попивал свой чудесный чай и не прерывал Артемия ни замечаниями, ни вопросами, пока тот сам не замолчал в ожидании реакции.
– Ну, что же… – спокойно сказал Старик. – Интересная история. И, что самое главное – очень логичная.
Артемий недоуменно уставился на Старика и спросил:
– Что же тут логичного? Лично я ничего понять не могу.
– Я тоже, – кивнул Старик. – Что вокруг тебя происходит и зачем – не мне судить. Но логика происходящего более или менее ясна. Я рассказывал тебе про «коридор событий»?
– Ну… Что-то такое помню… – проговорил Артемий и жадно допил остатки чая. После длинной тирады пересохло в горле.
– Коридор событий – интересная штука, – задумчиво сказал Старик. – Представь… Ты, наверное, сталкивался в жизни со странным ощущением эдакой «зеленой волны». Когда, скажем, троллейбус нужного маршрута подходит сразу, стоило только дойти до остановки, а потом на его пути светофор горит одним лишь зеленым светом – и ты несешься, как на крыльях, словно на улицах отменили «пробки»?
– Ну… – неопределенно протянул Артемий.
– Затем на работе тебя ждут приятные новости, премия, обещание повышения в должности. А вечером, прямо, как в кино – неожиданная встреча, скоропостижно перерастающая в страстный роман. В такой день кажется, что происходит удивительное, невозможное – и весь мир принадлежит тебе…
– Я, кажется, понимаю, о чем вы говорите… – кивнул Артемий.
– Конечно, – улыбнулся Старик. – Ведь это тот самый момент чуда, который наукой никак не объясняется. Некоторые называют это «белой полосой» в жизни или «полосой везения». И эти некоторые не далеки от истины. Именно так, неожиданно для самого себя, человек вдруг вступает в гармонию с окружающим миром, резонирует с ним. И на какое-то время обретает счастье…
– Да, да! – улыбнулся Артемий, вспоминая кое-что из собственной жизни.
– Но по какому-то непознанному закону мироздания светлая полоса не может длиться бесконечно. По крайней мере так принято считать. Ты знаешь, я много думал над этим – особенно в связи с основной работой. Ведь не вполне понятно, почему совершенно одинаковая внешне жизнь у одних вызывает сплошь позитивные эмоции, а у других – тяжелую депрессию…
Старик задумчиво повертел в руках пустую чашку и продолжил:
– Метания со «светлой» полосы в «темную» и обратно люди обычно объясняют просто: они чередуются. Белая-черная, белая-черная. Но почему длина этих полос у всех разная, а?
Артемий пожал плечами:
– Ну… Вопросы вы задаете, однако. Кто его знает, почему?
– Да потому, что люди по собственной жизни идут вслепую! А что бывает, когда не видишь направления? Правильно – ходишь кругами! Вот и получается эта постоянная переполосица…
– И что же вы предлагаете? – осторожно спросил Артемий.
– Отыскать другой путь, – немедленно ответил Старик. – Зачем идти поперек, когда можно – вдоль? Вдоль одной, раз и навсегда выбранной светлой полосы?
Артемий замер с открытым ртом. Идея впечатляла.
– Только вот как найти этот путь – вдоль светлой полосы? – спросил он.
– Вот! – воскликнул Старик. – В том-то все и дело! Надо найти правильный коридор событий. Точнее – почувствовать его. Когда все идет, как по нотам, когда все удается, когда душа поет – это знак того, что ты на правильном пути…
– Но как не выскочить из этого коридора? – пожал плечами Артемий. – Сегодня душа поет, завтра – хоть плачь.
Старик вздохнул, развел руками:
– Вот это и есть главный вопрос человеческого счастья… Впрочем…
Он нахмурился, словно вспоминая что-то и всплеснул руками:
– Ах, да. К чему я все это говорю? К тому, что коридоры событий бывают разные – как светлые, так и темные. И теми, и другими можно управлять. А бывает и так, что они тебя засасывают – и берут управление жизнью в свои руки. Похоже, у тебя как раз второй случай.
– То есть – темная полоса? – спокойно уточнил Артемий.
Старик кивнул:
– Это не удивительно: ведь ты настойчиво ищешь встречи со своим…
– Переходящим…
– …дорогу. Вот-вот. Я не знаю, кто это или что это такое – но он несомненно может как-то влиять на причинно-следственные связи. Ты понимаешь, о чем я?
– Примерно, – осторожно сказал Артемий.
– А раз так, – продолжил Старик, – то он вполне может спихнуть жертву в нужный ему коридор событий… например, ведущий к смерти. Или, черт возьми – к богатству и славе!
Видимо, последняя мысль ужасно понравилась Старику: он оживился, вылез из-за стола и принялся расхаживать по комнате.
– Если кто-то может управлять коридорами событий… – взволнованно проговорил он. – То значит… Значит, я прав!
Старик поймал напряженный взгляд Артемия и рассмеялся:
– Как говорится – лженаука на марше. М-да… Это всего лишь один из множества возможных вариантов. А может, этот тип вовсе не управляет событиями? Может, он появляется как знамение, предвестник судьбы?
– Я думал об этом, – кивнул Артемий. – Так говорите, коридор событий? И куда он ведет, этот коридор?
Старик странно посмотрел на Артемия и нервно дернул плечами.
– Не знаю… Вряд ли к чему хорошему – в твоем случае… Ты сам видел… его?
– Слава богу, нет, – покачал головой Артемий. – И не хочу, если честно.
Он не врал. Главной идеей было выполнить поручение заказчиков, не встречаясь с Переходящим лично. Как это возможно – Артемий представлял себе смутно. Но все еще верил в удачу и собственные способности. И в совет Старика.
– Ну, что тебе посоветовать… – задумчиво сказал Старик. – Есть разные способы, как вырваться из событийной колеи. Проще всего – куда-то уехать. Но это еще не гарантия. Смена работы, брак – тоже влияет…
– Нет, нет! – сказал Артемий. – Я как раз хотел бы остаться в этом самом коридоре. Если он в конце-концов выведет меня на цель…
– А вот это не факт, – возразил Старик. – Может быть, этот коридор как раз уводит тебя в противоположную сторону… Впрочем, о чем я? Я же сам ничего толком не знаю. Так, голые теории…
Старик вдруг как-то по-новому посмотрел на Артемия, помолчал, словно сомневаясь, стоит ли говорить дальше.
– Хотя… – протянул он. – А вот почему бы не проверить на тебе?..
– Что проверить? – глупо усмехнулся Артемий. – Выживу ли я в этом нагромождении странностей?
– Проверить кое-какие идейки, – пояснил Старик, направляясь к огромному книжному стеллажу, занимавшему целую стену. Где же эта тетрадка? Ага, вот она… Ну, что, студент. Ты готов конспектировать?
– Это я всегда готов, – задумчиво сказал Артемий, пододвигая к себе папку. – Главное, чтобы потом не завалили на экзамене…
7
С мощным щелчком включился свет. Человек, на стуле по ту сторону стола вздрогнул и сжался, как в ожидании удара.
Павел чуть улыбнулся.
В свете лампы, направленной в лицо, люди теряют значительную часть привычного лоска. Чудное изобретение давно уже забытых дознавателей. А если немного усовершенствовать процесс и направить в глаза ослепляющий свет юпитеров со съемочной площадки? По ту сторону света съемочная группа будет курить, лениво обсуждая технические подробности. Перед ними – всего лишь объект. И не актер даже, а так – часть наспех слепленных декораций.
Вряд ли это добавит жертве разговорчивости, но остатки спеси собьет окончательно.
– Что вам от меня нужно?! – растерянно и в то же время злобно выкрикнул человек. – Кто вы? Вы вообще представляете, с кем связались, уроды?!
Павел усмехнулся, покачал головой:
– Когда же ты угомонишься, Каминский?
– Кто это?! – крикнул человек. – Мы знакомы?
– Когда ты перестанешь считать себя более значимым, чем есть на самом деле? – не обращая внимания на выкрик, сказал Павел. – Сидишь по шею в дерьме, а все еще пытаешься тыкать мне в лицо своим статусом…
– Еще посмотрим, чем в тебя ткнут, гаденыш, – уже менее уверенно проговорил человек, слепо пытаясь разглядеть – кто говорит из-за ослепительных дисков прожекторов. – Мои парни тебя на куски порежут, гнида…
– Ты всегда меня удивлял своей животной тупостью, Каминский, – сказал Павел. – Наверно, если бы людоеды жарили тебя на костре, ты бы им тоже угрожал своими «братками», да?
Инерция. Всего лишь инерция непомерной человеческой гордыни. Как легко возомнить себя абсолютно безнаказанным, недосягаемым. Таким, что даже представить невозможно положение, когда тебя просто прикуют к стулу наручниками и двинут по морде – для большей сговорчивости.
Каминский подался чуть вперед – насколько позволяли наручники, удерживающие его руки у сиденья между колен, прищурился.
– Е-мое…– потрясенно проговорил он. – Павел Сергеевич? Паша, это ты?!
– «Паша», – хмыкнул Павел. – С каких это пор я для тебя Паша?
– Простите, Павел Сергеевич, я ничего не понимаю… – севшим голосом пробормотал Каминский.
– Все ты прекрасно понимаешь, – устало сказал Павел. – Давай, я не буду тебе подсказывать. Скажи сам: почему ты здесь?
Каминский тяжело задышал, оглядываясь, и заорал:
– Я ничего не понимаю! Правда, я не въезжаю, что происходит?! Где я?!
– Так… – бесцветно произнес Павел. – Рустам, помоги этому господину вспомнить.
Из-за спины Павла бесшумно вышел Рустам, приблизился к Каминскому. Тот инстинктивно подался назад и часто-часто заморгал, глядя на нависшего над ним гиганта. Рустам выдержал паузу – и нанес серию коротких ударов – ладонь-щека, кулак-плечо, ботинок-голень. Каминский удивленно ахнул – и чуть запоздало заорал от боли. Рустам отошел на шаг и замер.
Когда вопли и причитания утихли, Павел повторил вопрос:
– Почему ты здесь, Каминский?
В ответ лишь бессвязная ругань.
– Рустам, ты что-то не доделал, – покачал головой Павел.
На этот раз крики продолжались дольше. Павел с интересом наблюдал за происходящим. Он не испытывал удовольствия от мук этого подлеца. Только сухой интерес исследователя.
Это неправильно. Стоило научиться получать удовольствие и от этого. Не так много радостей осталось в жизни…
– Стой! – захлебываясь в хрипе проорал Каминский. – Я скажу! Скажу! Не бейте….
– Рустам! – быстро сказал Павел.
Рустам отпрянул назад: было видно – он только начал входить во вкус, и ему стоило усилий прекратить «обработку». Кулаки покраснели, ноздри раздулись, дыхание участилось.
– Ну! – произнес Павел.
– Пойми… – отрывисто проговорил Каминский. – Это же были девяностые! Тогда все так делали!
Пауза. Павел выжидательно молчал.
– Все так делали, все! – крикнул Каминский. – А что оставалось, если ты весь бизнес под себя подгреб?! И не я один решал – все пацаны были «за»!
Павел молчал.
– Да, это мы тогда тебя заказали! – выдохнул Каминский. – Да! Но ведь ты живой, живой!!!
– Живой… – проговорил Павел. – Тогда вы убили моего водителя, телохранителя. И Лену…
– Мы не знали…
– Говори за себя.
– Я не хотел! Ты должен был ехать один. Ведь ты живой! Все давным-давно прошло и забылось! Ведь ты теперь в шоколаде, гад! То были девяностые, вспомни…
– Я все помню… Девяностые… Все делают скидку на эти девяностые. Будто тогда, на десять лет все разом превратились в вампиров…
– А ты себя вспомни. Каким ты сам был тогда?
– Девяностые… Да, тогда было легко купить такую маленькую радиоактивную болванку. Верно? Ученым жрать нечего – они уран за еду продавали… И сколько же ты отдал за нее? Так, ради интереса.
Каминский молчал. Даже в ярком свете прожекторов было видно, как он побледнел.
– Что же ты замолчал? – спросил Павел.
– Ты не мог знать про это… – совсем тихо сказал Каминский. – Не мог…
– Но… я тебя поздравляю! – оскалился Павел и вышел вперед, за ослепительную границу света.
Каминский уставился на него дикими глазами.
Павел подошел к Каминскому и опустился на корточки, сжавшись от внезапного приступа боли. Рустам дернулся было в его сторону, но Павел жестом остановил его. Он поднял изможденный взгляд на Каминского и поймал его полные страха глаза.
– Ты все-таки убил меня. Поздравляю. Браво! – сказал Павел.
И тяжело поднялся.
– Стоп съемка, – сказал он.
– Стоп камера! – прокричал невидимый отсюда режиссер площадки.
Павел повернулся к Каминскому спиной и пошел к выходу. В глазах прикованного к стулу человека мелькнула надежда.
– Так это подстроено! – проговорил он, пытаясь улыбнуться. – Розыгрыш, да? Это кино?
– Кино, – сказал Павел, не оборачиваясь. – Только никаких розыгрышей. Одна лишь гнилая правда жизни.
Павел отсматривал снятый материал, любуясь каждым словом, каждым жестом палача и жертвы. Вот это кадры! Это вам не «дубль первый, дубль второй»! В жизни не бывает никаких дублей. Здесь – настоящая жизнь, какой бы мерзкой она не была.
– Развлекаешься? – раздалось в тишине комнаты.
Павел внутренне сжался. Он никак не ожидал услышать этот голос снова.
– Что… Что ты тут делаешь? – быстро спросил Павел.
– Этот же вопрос я хотел задать и тебе, – сказал Переходящий дорогу. – Только не пытайся звать охрану. Я уйду, и у тебя больше не будет возможности поговорить со мной.
– С чего ты взял, что я хочу с тобой разговаривать? – мрачно поинтересовался Павел.
– Мне так показалось, – пожал плечами Переходящий дорогу. – Скажи, для чего весь этот балаган?
Павел молчал, с ненавистью глядя на незваного гостя. Тот небрежно крутил на указательном пальце нелепую шляпу. Надо же – теперь еще и шляпа…
– Что ты хочешь доказать? – продолжал Переходящий. – Можно, угадаю? Ты решил посоревноваться со мной в умении управлять судьбами?
Переходящий дорогу с любопытством разглядывал Павла, словно видел его впервые. Павел скрипнул зубами, но сдержался и промолчал.
– Что же, красивый ход, – неожиданно признал гость. – Я, правда, не пойму до конца твоего замысла, но идея хороша… Что тебя больше прельщает во все этом: сама игра или последующий анализ? Ведь ты снимаешь кино про самого себя? Я угадал? Тебе нравится смотреть на себя со стороны? А… Кажется я понял…
– Что ты понял? – нервно спросил Павел.
– Нет-нет, – покачал головой Переходящий и аккуратно надел шляпу. – Это только догадки. Что ж, не буду мешать. Я еще зайду…
Павел никак не мог понять: был ли в действительности этот ночной визит, или же это только болезненный сон. Впрочем, других снов теперь и не было. Болезнь медленно пожирала его.
Надо торопиться.
Приступы острой неуверенности осложняли дело. Павел целый час просидел в холодной «комнате правды», не зная, что делать дальше.
Нет, не так. План был. Четкий и ясный план, такой, как и те, что вели к вершинам богатства и силы. Но который теперь ведет прямо в могилу.
Почему-то Павел не сомневался, что все, что происходит – расплата за полученные от жизни дары.
Нет, не так – вырванные у жизни силой. Украденные. Отобранные у других.
Как сказал это Каминский? «Это были девяностые». Бред. Так было испокон веков: кому-то всегда не терпится схватить то, что не принадлежит ему по праву.
Та, давняя мечта мальчишки, который смотрит жадными глазами через стекло витрины магазина игрушек, понимая, что ему НИКОГДА, НИКОГДА не получить того, что он хочет.
Страшное слово «никогда». Как приговор. Как смерть.
Только не все мальчишки смиряются с этим приговором. Некоторым кажется, что нелепые ошибки судьбы можно исправить – подчистить, замазать. Обмануть.
Наивная надежда. Будто судьба может ошибаться…
– Зигфрид! – крикнул Павел.
Зигфрид появился немедленно: он дожидался за дверью.
– Приведи сюда девчонку, – сбивчиво сказал Павел. – Ну, ты понял…
Зигфрид задержал взгляд на Павле и коротко кивнул.
«Надо что-то с ним делать, – глядя на охранника, подумал Павел. – Настроение у него какое-то не то»…
…Настя снова сидела перед ним на стуле – еще более осунувшаяся, с диким взглядом. И Павел снова не знал, с чего начать.
Еще одна нелепица: он, вообразивший себя вершителем человеческих судеб, робеет перед девчонкой. Бред какой-то. Будто не было в его жизни бесконечной череды топ-моделей и ярких девиц с обложек «Максима».
Вот, очередной глупый стереотип – будто женщина, попав на обложку «глянца», становится чем-то лучше всех остальных. Обман. Банальнейший «развод» для богатых лохов. Поняв это, некоторые одураченные толстосумы бросаются во все тяжкие, черпая самую жуткую грязь со дна жизни. Если, конечно, хватает смелости признаться себе, что их обманули…
А Настя – вот она, настоящая, живая – и настолько далекая, что целые шеренги роскошных баб с обложек на ее фоне становятся просто кучей дорогих шлюх. Да и не таких уж и дорогих, если учитывать финансовые возможности.
Павел нервно откашлялся.
– Слушай… Я хочу, чтобы ты знала… Я не причиню тебе вреда…
– Вы это уже говорили, – тихо отозвалась Настя. – Отпустите нас домой.
– Не могу, – так же тихо сказал Павел. – Но я обещаю – ни с кем из массовки ничего не случится плохого …
– Отпустите нас… – повторила Настя.
– Так надо… – непривычным для себя, умоляющим тоном произнес Павел. – Так надо, поверь…
Настя посмотрела на Павла долгим непонимающим взглядом, и вдруг закричала – высоко и страшно:
– Отпустите-отпустите-отпустите!!!
Это была самая настоящая истерика. Ворвавшиеся на крик Рустам и Зигфрид поначалу недоуменно топтались вокруг размахивающей кулачками и мотающей головой Настей, прежде, чем схватить ее и утащить прочь.
Этот крик вывел Павла из оцепенения. Непонятно почему он почувствовал себя бодрее. Он снова знал, что делать.
Каминский вновь сидел, прикованный к стулу, только вот свет, направленный ему в глаза был не столь ярким. Теперь в этом нет необходимости. Самоуверенности и наглости у узника поубавилось.
Привычка к безнаказанности имеет большую инерцию. Ей требуется время, чтобы выветриться из сознания носителя, но окончательно избавиться от нее трудно, все равно, что избавить выгребную яму от въевшейся за годы вони.
Но сутки, проведенные в бараке, с напуганной и подавленной массовкой не прошли зря. Ничто так здорово не обрабатывает человека, как толпа, низведенная до состояния испуганного стада.
Сам Павел не испытывал к массовке злых чувств – и он хорошо оплачивал ее дискомфорт.
– Что здесь происходит? – дрожащим голосом произнес Каминский.
В этой полосатой робе он действительно выглядит жалким. Но Павел ни на секунду не позволял себе забыть, что это за человек. Он уже сам начинал чувствовать себя чудовищем – но этот был еще хуже.
– Здесь кое-что строят, – сказал Павел.
– Что строят? – недоуменно спросил Каминский.
– Хочешь посмотреть? – спросил Павел, подходя к окну.
Окно было до половины небрежно замазано белой известью. Это выглядело ужасно казенно и уныло, а потому нравилось Павлу.
– Крематорий, – сказал он.
– Кре… – буквы застряли в горле Каминского. – Для чего?!
– Для кого, – поправил Павел. – В частности, для тебя…
– У тебя что, крыша поехала?! Отпусти-и… – завыл Каминский, пытаясь вырваться.
Наручники держали цепко.
Павел с удовольствием наблюдал за конвульсиями старого приятеля.
Да, он действительно, входит во вкус. Как там говорят про месть? «Блюдо, которое подают охлажденным»?
Тут дело не в мести. Дело в правде. Надо просто найти ответы. А, может, всего-навсего один ответ.
На все.
– Не нервничай, – сказал Павел. – У тебя еще есть время подготовиться…
– Гад!,..
– …подумать…
– Выпусти меня!
– …очистить свою душу…
– …что ты хочешь?! Только скажи – я все отдам! Все отдам, все!
Павел тихо рассмеялся:
– А у меня все есть. Ты, что, забыл?
Каминский задергался в тихих рыданиях…
– Пожалуйста…
– Ну, ну, – сказал Павел. – Не унижайся так. Впрочем, дело твое, можешь унижаться, если тебе от этого легче. А хочешь посмотреть на себя со стороны?
Павел с интересом глянул на Каминского.
– Я все снимаю, – пояснил он. – Как в кино. Интересно увидеть свое новое состояние?
– Иди к черту…– прорыдал Каминский.
– Жаль, – сказал Павел с сожалением. – А мне бы было интересно. Когда еще представится такая возможность, а? Ты знаешь, зачем я притащил тебя сюда?
– Я же уже все сказал…
– Ты сказал «почему», а не «зачем».
Павел подошел к Каминскому, склонился над ним и сказал доверительно:
– Понимаешь, меня всю жизнь окружает ложь. И я просто хочу узнать правду. Понимаешь? Нет? Вот ты, гнида, ты мой враг. Ты хотел моей смерти. Так хотел, что тебя не останавливала даже жизнь других, совершенно посторонних людей. Ты ненавидишь меня – значит, знаешь что-то такое, за что меня стоит убить. Вот этим ты мне и интересен.
– Но зачем все это? – Каминский неловко мотнул головой в сторону окна.
– Так надо, – проникновенно сказал Павел. – Ты должен чувствовать занесенный над твоей головой меч судьбы. Я хочу выжать из тебя всю правду, как выжимают сок из лимона. И еще – мне просто нравится такая атмосфера…
– Ты сумасшедший…– слабым голосом сказал Каминский.
– Пожалуй, – не стал спорить Павел. – Так что не рассчитывай, что тебя может спасти ложь…
– А правда? – быстро проговорил Каминский. – Правда может меня спасти?
– Нет, – улыбнулся Павел. – Спасти тебя уже не сможет ничто. Но правда, возможно, облегчит твой конец…
Каминский оказался на удивление разговорчивым. Таким Павел не помнил его в «той» жизни. Даже и не скажешь, что причиной разговорчивости стало гаденькое ощущение безнадежности своего положения. В памяти всплывали кадры хроники, где изменники родины спокойно и обстоятельно признавались в преступлениях, за которыми с неизбежностью следовала «вышка». Что за механизмы включаются в такие моменты в психике приговоренного? Интересно, чертовски интересно…
– Мы тогда только взялись за этот завод, – говорил Каминский. – Поначалу ведь ты вообще был никем – так, на прихвате у Локтя. Да чего там говорить – ссыкун ты был, даже шмальнуть в лоха не сумел, когда дело до стрельбы дошло… А ведь это ты предложил припугнуть организаторов торгов, стало быть, должен был и сам, вместе со всеми… Да от тебя давно бы избавились – так ведь считали тебя головой! Согласен, хорошая была мысль с аукционом. Купить такой заводище за копейки… Сейчас даже представить невозможно… И ведь ты все продумал так, чтобы все ниточки, все связи на тебя замыкались. Шлепни тебя – и концов не сыщешь! Тут к тебе претензий нет: каждый вертится, как может. Да, красиво получилось: сначала завод, следом потихоньку еще и еще… Но вспомни, что потом началось? Ребят, которые под пулями ходили, на «стрелках» подставлялись, на допросах молчали – их, значит, в сторонку! А на руководящие посты – «сынков» из модных институтов! Ты ловко грузил, а мы и уши развесили: «нужны связи, административный ресурс, специалисты топ-уровня…» Ты всегда умел фуфло задорого впаривать, этого у тебя не отнимешь. Надо было насторожиться, еще когда ты завел песню про «выход из тени». Какие красивые слова: легальный бизнес, респектабельность, открытость. Мы-то, идиоты, не понимали тогда, что нам в этом твоем «легальном бизнесе» уже нет места! Да ты просто слил нас, как бумагу в сортире! Просто дернул за ручку с цепочкой, водичка – «пшшш!» – и нас нету! Ну, да, да… Ты бросил всем по косточке. Только вот сам остался на верхушке, а мы – на дне навозной кучи! Согласись – не по понятиям вышло! Это мы, мы тебя закинули туда, где за рычажки дергают! Всем, что имеешь, ты обязан нам! И если хочешь, то мне, мне! Я тебя сделал вот этими вот руками, на которых сейчас наручники! И я имею право этими же руками взять, все, что сочту нужным! Неужто ты думал – мы будем сидеть, смотреть на твою рожу по «ящику» и обтекать, как терпилы? Нет, ты, правда, так думал? Жаль, что не получилось сделать из тебя мясное месиво. Из таких пацанов сделали – а из тебя не вышло! Всегда тебе везло, вот что я скажу. Теперь мне уже все равно, злость прошла, и дела вроде наладились. Да только вот ты решил вытащить все на белый свет. Ну, так получай, крыса! За Ленку он переживает, видите ли… А ты знаешь, что она тебя пасла всю дорогу, о каждом твоем шаге мне сообщала? Она сука была, эта Ленка. Ты бы не ее, ты бы друзей своих пожалел, которые от обиды жить потом расхотели…
Каминский замолчал, опустил голову, словно собирался вздремнуть. Павел задумчиво смотрел на него. В общем, ничего нового. Но нотки откровенности из уст врага были приятны.
Комната правды начинала работать.
Павел совершал обход лагеря в сопровождении Рустама и пары костоломов из вновь набранных. Эти, похоже, не были такими профессионалами, как Рустам и Зигфрид, но оказались куда менее впечатлительными: достаточно хорошего заработка – и никаких вопросов. Поредевшая съемочная группа наблюдала издали. В глазах страх: кого следующим отправят в «массовку», а значит – в душный и темный барак?
Павел чувствовал в себе болезненные изменения – и это касалось не только гибнущего тела. Старался не думать об этом – и гнал себя вместе с остальными в черную пропасть неизвестности, чувствуя, как по пятам крадется что-то темное и страшное.
Да, это безумие. И весь блеск замысла в том, чтобы суметь от души насладиться саморазрушением…
У окраины лагеря, за фундаментом будущего крематория Павел остановился. Здесь массовка копала котлован. Такое развлечение придумал для своих товарищей вновь назначенный староста барака – чтобы «заключенные» дышали свежим воздухом и не теряли форму. Неприметный, но суетливый и услужливый человечек в один прекрасный момент заставил Павла взглянуть на массовку с новой стороны.
Вначале люди в полосатой одежде представлялись всего лишь фоном для какого-то невнятного замысла. Теперь же этот «фон» обретал собственную, непредсказуемую и довольно странную жизнь, что зарождалась в глубине бараков, помимо воли и желания хозяина.
Тогда и родилась мысль про камеры. Ничего не стоило развесить их по всему лагерю. Идея не нова: даже огромный Лондон давно уже стал своеобразным реалити-шоу для служб безопасности.
Теперь Павел чувствовал себя не просто хозяином положения. Он ощущал себя творцом, режиссером сюрреалистического мира, создаваемого собственными руками. Он мог круглосуточно следить за процессами, ведущими его подопечных за какую-то неясную пока грань. Это здорово, свежо, ради этого стоило поставить на кон все, что осталось.
Хотя, если рассудить, он давно уже взял на себя эту роль – творца и разрушителя человеческих судеб. Просто раньше все имело иную, более абстрактную форму. Массы людей, принимаемых на работу, продвигаемых по службе, увольняемых и вносимых в «черные списки» были не более, чем колонками цифр в отчетах и приказах. Но и тогда власть доставляла ни с чем не сравнимое удовольствие. И уже тогда в этом чувствовалось что-то порочное, в чем стыдно признаться самому себе. Но зачем в чем-то признаваться благополучному человеку, чей статус ставит его вне подозрений, вне критики, вне морали?
Теперь все несколько иначе. Да, эта массовка – все та же статистическая человеческая масса. Но теперь масса обрела плоть, голоса, имена. Она стала осязаема, прекрасно видна на экранах мониторов. Она обрела чувства, получив возможность испытывать подлинный страх, настоящую боль. Она полностью в его власти.
Это невыразимо сладостно, волнующе – и обещает еще больше.
Он долго стоял, смотрел на угрюмых людей с лопатами.
И улыбался.
