Влас Дорошевич
Шаляпин в «Мефистофеле»
– Что же, развѣ нѣтъ въ Италіи пѣвцовъ, которые пѣли «Мефистофеля»? И пѣли съ огромнымъ успѣхомъ? Съ тріумфомъ?
Г. Сабеллико ударяетъ себя въ грудь.
Восемь здоровенныхъ басовъ одобрительно крякаютъ.
– Я пѣлъ «Мефистофеля» въ Ковенгартенскомъ театрѣ, въ Лондонѣ! Первый оперный театръ въ мірѣ!
– Я объѣздилъ съ «Мефистофелемъ» всю Америку! Меня въ Америку выписывали!
– Позвольте! Да я пѣлъ у нихъ же въ Россіи!
Всѣ басы, тенора, баритоны хоромъ рѣшили:
– Это гадость! Это гнусность! Что жъ, въ Италіи нѣтъ пѣвцовъ?
– Кто же будетъ приглашать насъ въ Россію, если въ Италію выписываютъ русскихъ пѣвцовъ? – выводилъ на высокихъ нотахъ какой-то тенорокъ.
– Выписывать на гастроли бѣлаго медвѣдя! – ревѣли баритоны.
– Надо проучить! – рявкали басы.
У меня екнуло сердце.
– Всѣ эти господа идутъ на «Мефистофеля»? – освѣдомился я у одного изъ знакомыхъ пѣвцовъ.
– Разумѣется, всѣ пойдемъ!
Редакторъ жалъ мнѣ, коллегѣ, руку. По улыбочкѣ, по бѣгающему взгляду я видѣлъ, что старая, хитрая бестія готовитъ какую-то гадость.
– Заранѣе казнить рѣшили? – улыбаясь, спросилъ я.
Редакторъ заерзалъ:
– Согласитесь, что это большая дерзость ѣхать пѣть въ страну пѣвцовъ! Вѣдь не сталъ бы ни одинъ піанистъ играть передъ вашимъ Рубинштейномъ! А Италія, это – Рубинштейнъ!
Директоръ театральнаго бюро сказалъ мнѣ:
– Для г. «Скіаляпино»[3], конечно, есть спасенье. Клака. Купить какъ можно больше клаки, – будутъ бороться со свистками.
Мы вышли вмѣстѣ со знакомымъ пѣвцомъ.
– Послушайте, я баритонъ! – сказалъ онъ мнѣ. – Я Мефистофеля не пою. Мнѣ вашъ этотъ Скіаляпино не конкурентъ. Но, однако! Если бы къ вамъ, въ вашу Россію, стали ввозить пшеницу, – что бы вы сказали?
Секретарь театра «Scala» сидѣлъ подавленный и убитый:
– Что будетъ? Что будетъ? Выписать русскаго пѣвца въ «Scala»! Это авантюра, которой намъ публика не проститъ!
* * *
Супругѣ Ѳ. И. Шаляпина, въ его отсутствіе, подали карточку:
– Signor такой-то, директоръ клаки театра «Scala».
Вошелъ «джентльменъ въ желтыхъ перчаткахъ», какъ ихъ здѣсь зовутъ. Развалился въ креслѣ:
– Мужа нѣтъ? Жаль. Ну, да я поговорю съ вами. Вы еще лучше поймете. Вы сами итальянская артистка. Вы знаете, что такое здѣсь клака?
– Да. Слыхала. Знаю.
– Хочетъ вашъ мужъ имѣть успѣхъ?
– Кто жъ изъ артистовъ…
– Теноръ, поющій Фауста, платитъ намъ столько-то. Сопрано, за Маргариту – столько-то. Другое сопрано, за Елену – столько-то! Теперь вашъ мужъ! Онъ поетъ заглавную партію. Это стоитъ дороже.
– Я передамъ…
– Пожалуйста! Въ этомъ спектаклѣ для него все. Или слава или ему къ себѣ въ Россію стыдно будетъ вернуться! Противъ него всѣ. Будетъ шиканье, свистки. Мы одни можемъ его спасти, чтобы можно было дать въ Россію телеграмму; «Successo colossale, triumpho completto, tutti arii bissati[4]». Заплатитъ… Но предупреждаю, какъ слѣдуетъ заплатитъ, – успѣхъ… Нѣтъ…
Онъ улыбнулся:
– Не сердитесь… Ха-ха! Что это будетъ! Что это будетъ! Намъ платятъ уже его противники. Но я человѣкъ порядочный и рѣшилъ раньше зайти сюда. Можетъ-быть, мы здѣсь сойдемся. Зачѣмъ же въ такомъ случаѣ рѣзать карьеру молодого артиста?
И Спарафучилле откланялся:
