Вольфганг Акунов
Готы

Полная версия

«Не по поверхности твоей земли ты ходишь, бедный человек, но по крыше дома твоего, который лишь вследствие наводнений смог стать тем, что он есть сегодня».

ЧЕРЕЗ СУХОПУТНЫЙ ОКЕАН

В 1827 г., в правление императора и самодержца всероссийского Николая I, житель крымского города Симферополя остановил свой экипаж рядом с запряженной волами повозкой, нагруженной странными плоскими камнями. На поверхности этих плит были довольно ясно различимы рисунки или рельефы. За пару копеек возчик уступил ему две самые красивые плиты. На одной из них красовалось рельефное изображение всадника, на другой – несколько строчек надписи на греческом языке.

Вскоре этот житель Симферополя, человек образованный и интересующийся историей губернского города, в котором жил, рассказал о своем случайном приобретении археологу Ивану Павловичу Бларамбергу⁷⁴. Бларамберг был директором Одесского музея и Керченского музея древностей. Симферополь (греч. – «город общего блага»), всего несколькими десятилетиями ранее именовавшийся Ак-Мечетью (от крымско-татарского Акъмесджит, т. е. «Белая мечеть»), был сравнительно недавно, в 1784 г., присоединен к Российской империи. Поэтому у Бларамберга еще «руки не дошли» до изучения руин многократно разрушавшегося и восстанавливавшегося города. Но, рассмотрев найденные в развалинах древнего городища плиты с всадником и греческой надписью, он распорядился провести пробные раскопки в руинах под Симферополем, близ деревушки Керменчик, на невысоком платообразном возвышении – Петровские скалы, еще не зная, что там в античную эпоху располагался Неаполь Скифский⁷⁵ – столица Скифского царства в Тавриде⁷⁶. В ходе раскопок Бларамберг, наряду с большим количеством греческих надписей, нашел обломки известнякового рельефа, изображавшего парный портрет зрелого мужа и юноши. Бларамберг сразу узнал этого зрелого мужа, чей профиль был знаком ему по многочисленным монетам. Это был не кто иной, как царь скифов Скилур, известный всем нумизматам по ценным бронзовым монетам причерноморской греческой колонии Ольвии, вероятно, зависимой от скифского царя. В 130–114/13 гг. до Р. Х. царь Тавроскифии Скилур, известный нам из сочинений античных ученых Плутарха⁷⁷, Страбона и археологических раскопок, правил обширными территориями от северного побережья Евксинского понта с Таврическим полуостровом до устья Данапр(ис)а⁷⁸. А юноша, изображенный рядом с ним на мраморной плите, мог быть Палаком, одним из сыновей скифского царя, столь же отважным воином, как и его отец. Палаку было суждено стать преемником Скилура, воевать с греческой колонией Херсонесом Таврическим и погибнуть в войне с Митридатом VI Евпатором, могущественным властелином эллинистического Понтийского царства⁷⁹ и многолетним соперником Рима, возводившим свое происхождение к древним персидским «царям царей» из рода Ахеменидов и одновременно – к великому завоевателю Александру Македонскому, потомку героя Троянской войны Ахиллеса⁸⁰, сменившему Ахеменидов на престоле царей Персии и всей Азии.

Цари скифов Скилур и Палак правили в том самом Северном Причерноморье, о котором готские мигранты еще не знали, как о конечной цели их переселения. Скифы, эллинистическое Боспорское царство и древнегреческие колонии в Тавриде время от времени воевали между собой, с местными «немирными туземцами» (таврами, синдами, меотийцами-меотами⁸¹ и прочими), понтийцами, римлянами и их союзниками. Но эти ставшие привычными вооруженные конфликты, периодически вспыхивавшие между народами античного мира, жившими вокруг Понта Евксинского и успевших хорошо узнать и изучить друг друга, были, в определенном смысле, «семейными дрязгами» или «разборками», говоря современным языком. Между тем готы, которые с неодолимой силой будут сметать все на своем пути, уже высадились на южный берег Янтарного моря…

Перед ними простиралась бесконечная равнина, которую им предстояло пройти с боями. Она простиралась от Свевского моря до Кавказских гор. Много позже изумленные арабские «земли разведчики» назвали эту бескрайнюю равнину «скифским сухопутным океаном». Эта земля казалась бесконечной и безбрежной, как Мировой океан. Беспредельно обширная страна без естественных препятствий. «Великая Скифия». Или «Великая Скифь (Скуфь)» (как писал автор «Повести временных лет»). Равнина без конца и края, без гор. И только протекающие по ней великие реки, плавно несущие свои воды, указывали землепроходцам направления: на север – к Венедскому заливу⁸² и к Сарматскому океану⁸³, на юг – к Евксинскому понту и Гирканскому морю⁸⁴. Водораздел же, проходящий по равнине в районе сегодняшнего Смоленска, был почти не заметен.

За то время, пока готы, постепенно удаляясь от Янтарного берега, перешли через Вистулу, чтобы временно осесть на территории сегодняшней Мазовии и Мазур, прежде чем, наконец, двинуться дальше через «сухопутный океан», на далекий юг, успели смениться пять-шесть поколений. На протяжении этого долгого периода греки, а затем и скифы у Понта Евксинского укрепляли свои города.

Советские археологи нашли, раскопали и измерили остатки этих причерноморских укреплений, в том числе и крупнейшего из них – площадью более 20 га, раскопки которого были начаты И. П. Бларамбергом. Они состоят из больших необтесанных камней. Эти стены можно было бы назвать циклопическими⁸⁵, если бы камни в них не скреплялись глиняным раствором. Правда, раствор на протяжении долгих столетий отвалился. Каменные глыбы лежат на поверхности, открытые всем ветрам. И не только ветрам, но и всем желающим прихватить камушек или пару древних «камушков» на память. Немало пригородных домов столицы Крыма – города Симферополя – в районе Петровских высот выстроено из скифских камней – камней, выломанных из стен последней столицы Скифского царства, твердыни, именуемой, как и известный итальянский порт близ вулкана Везувий, Неаполем, что означает по-гречески «новый город», или по-нашему, по-русски, – «Новгород». Где находилась прежняя столица скифов – «Старый город», «Старгород», доселе неизвестно…

До того как жители Симферополя принялись «добывать камень» для строительства своих домов из развалин Неаполя Скифского, на территории городища, судя по старинным гравюрам, еще долго сохранялось немало больших капитальных сооружений.

Царь скифов Скилур и его сын Палак выстроили вокруг первой, древней крепостной стены Неаполя вторую, дополнительную полосу укреплений. Поначалу она была предназначена для защиты города от боспорцев и понтийцев с их союзниками, но со временем пригодилась тавроскифам также против вновь и вновь накатывавших на Тавриду с Востока по бескрайней равнине волн сарматских кочевников⁸⁶. Нашествие этих западных сарматов на Тавроскифию совпало по времени с нашествием их родичей, восточных сарматов (саков, или, по-китайски, юэчжей), на греко-бактрийских потомков «среброщитых» фалангистов⁸⁷ и неукротимых пельтастов⁸⁸ Александра Македонского на другом краю Евразийского континента⁸⁹.

Тавроскифский царь Палак сумел использовать первых сарматских пришельцев в своих интересах: они стали наемниками сына Скилура в войне с Митридатом VI Понтийским, желавшим, казалось, взять реванш за поражения, нанесенные его предкам Ахеменидам Киру II Великому, разбитому и убитому азиатскими скифами-массагетами⁹⁰ в 539 г. до Р. Х., и Дарию I Великому, разбитому и чуть не убитому европейскими скифами-сколотами в 514 г. до Р. Х. Однако вскоре воинственные сарматы стали представлять угрозу не только для понтийских войск, но и для скифских городов Тавриды.

При первом взгляде на географическую карту создается впечатление, что ни один правитель не имел шансов устоять на этом, так сказать, передовом посту средиземноморской культуры, удержать этот краеугольный камень античного мира в окружении моря враждебных племен и народов, успешно сопротивляться на нем в течение хоть какого-то времени. В своей «Истории упадка и крушения Римской империи» Эдуард Гиббон писал: «Римляне не имели ясного понятия ни о том, как была велика угрожавшая им опасность, ни о том, как было велико число их врагов». Тем не менее римские Малую Азию, Македонию, Паннонию, Далмацию, Ахайю, Фракию, Мёзию защищали горы и бастионы союзников Римской империи. К югу от Тираса⁹¹, имея в тылу Карпаты, даки могли успешно защищать римские провинции, расположенные на нынешнем Балканском полуострове⁹². А Кавказские горы и непроходимые полупустыни Малоазиатского нагорья, непригодные для жизни человека, вообще были непреодолимым защитным поясом, вполне заменявшим и экономившим римским императорам множество воинов.

Но скифы Тавриды находились в менее выгодном положении. Сумев покорить несколько древних греческих городов, они были вынуждены вести войну на два фронта. На первом, южном, фронте тавроскифы сражались с войсками Боспорского и Понтийского царств, которым вскоре пришел на смену новый противник – легионы куда более могущественного Рима; на втором, восточном, фронте – с воинственными, жадными до грабежа сарматами. Но стоило возникнуть третьему, северному, фронту стоило явиться с Севера, с казавшейся столь мирной равнины со спокойно текущими реками, еще одному противнику – и тавроскифам пришел бы конец, о чем скифы, похоже, не догадывались…

Ученые по сей день теряются в догадках, как готы нашли в себе силы проделать столь долгий путь столь широким фронтом. Из нескольких готских родов, якобы уместившихся всего на трех кораблях и втиснувшихся среди первонасельников Янтарного берега, так сказать, «растолкав их локтями», в период пребывания на территории современной Мазовии сформировался целый готский народ. Из племен, неуверенно и робко, мелкими шагами, если не сказать – шажками, удаляющихся от побережья к Вистуле, затем переходящих Висклу и медленно осваивающих заречные земли, – из этих племен некий царь выковал стойкое ко всем невзгодам, крепкое боевое содружество, приобрел союзников и указал сплоченному им племенному союзу направление дальнейшего движения – путь, от которого готы уже не отклонялись; путь, которым они следовали неуклонно, с поразительной для нас, сегодняшних, уверенностью, что он их непременно приведет к некой желанной цели. Ибо между готскими захоронениями в дельте Вистулы и Евксинским понтом до сих пор не найдено следов того, что готские скитальцы останавливались, так сказать, передохнуть с дороги; нет свидетельств готских продолжительных стоянок, «поприщ». Готы безостановочно мигрировали в южном направлении, не поддаваясь искушению остаться или хотя бы задержаться на плодородных землях в течении Данапра, невзирая на то что там было много свободного места, и царил мир. Готам удалось преодолеть вставшие на их пути бескрайние болота, именуемые сегодня Припятскими, Пинскими или Полесскими. Хотя даже много веков спустя командование германского вермахта, чьих военнослужащих в июне 1941 г. Патриарший местоблюститель Русской Православной Церкви митрополит Сергий Страгородский, кстати говоря, назвал в своем послании «безбожными готами», при разработке операции «Барбаросса» вынуждено было учитывать Припятские болота как непреодолимую естественную преграду. Так что в результате группе армий «Центр» пришлось вести наступление севернее, в группе армий «Юг» – южнее Припятских болот.

А вот древние готы, в отличие от своих отдаленных потомков, прошли, хотя наверняка с огромными трудностями, труднопроходимой болотистой местностью между Данапром и Гипанисом⁹³. У готов ведь наверняка были свои «земли разведчики», лазутчики. Благодаря добытым ими сведениям готы, видимо, знали, куда направлять свой путь дальше, сквозь болотные трясины и дремучие леса. Ибо, преодолев болотные трясины, готы отклонились в сторону от прежнего маршрута, и по течению Данапра-Борисфена, «великой и славной», говоря языком Иордана, реки, столь судьбоносной для России, двинулись на юг, к теплому Гостеприимному морю⁹⁴. Так что – повторяем! – шли они отнюдь не «на авось».

Полтысячелетия спустя, отдаленные родственники готов, скандинавы-норманны (они же – варяги) обосновались на том же Данапре-Днепре, основав на его берегах державу потомков Рюрика (Рорика) Ютландского (Зеландского, Фрисландского)⁹⁵ – Киевскую Русь. Видимо, не случайно не кто иной, как товарищ Карл Маркс, писал о времени первых Рюриковичей, как о «готическом периоде» в истории России. Процитируем для вящей убедительности соответствующий отрывок из известной работы основоположника марксизма «Разоблачение дипломатической истории XIII века»: «…политика первых Рюриковичей коренным образом отличается от политики современной России. То была не более и не менее как политика германских варваров, наводнивших Европу. Готический (у Маркса gotisch, т. е. буквально «готский». – В.А.) период истории России составляет, в частности, лишь одну из глав норманнских завоеваний <…> В отношении методов ведения войн и организации завоеваний первые Рюриковичи ничем не отличаются от норманнов в остальных странах Европы».

Подчеркнем еще раз: в оригинальном немецком тексте Маркса употреблено прилагательное gotisch, «готиш», т. е. «готский». Но дело не в этом, а в том, что держава Рюриковичей была отнюдь не первым государством на Русской земле, ибо у готов уже давно существовали свои государи. А раз у них были государи, то, соответственно, было и «государство» – царская власть, так хорошо организовавшая и сплотившая их, что готы пронесли свое единство через все трудности долгого миграционного пути, сопровождавшегося периодическими боевыми действиями; власть, оказавшаяся достаточно гибкой и стабильной даже в период резкой перемены обстоятельств, при миграции готов через чужие земли, в непривычных условиях, и вполне приемлемой для иноплеменников, присоединявшихся к странствующему готскому племенному союзу. Под предводительством своих царей готы, «обрастая» по дороге примыкавшими к ним все новыми союзниками, продвигались по достаточно мало заселенной тогда Восточноевропейской равнине, через земли теперешней Южной России, к Евксинскому понту, как если бы их спасение было неразрывно связано с югом, как если бы плодородное Черноземье сегодняшней Украины не способно было дать достаточно пищи им самим и корма – их скоту.

Но, возможно, готам хотелось чего-то большего? Может быть, они были не только «народом без пространства», говоря словами Ганса Гримма о немцах между двумя мировыми войнами, но и народом, стремившимся к завоеваниям, захвату добычи и проживанию во взятых с бою землях и жилищах? Конечно, готы в начальный период своей истории поживились за счет торговли янтарем, но кое-как обогатиться смогли, скорее всего, лишь так называемые князья⁹⁶, верхушка родоплеменной знати, да и то, пока им удавалось сохранять свои позиции на Вистуле под натиском туземцев и новых пришельцев. Теперь же готы стали многочисленным народом. Широким фронтом продвигались мигрирующие германские племена, (с разного рода негерманскими «вкраплениями», по «Великой Скифии» на юг, подгоняемые надеждами и ожиданиями, – алчные, нетерпеливые и беспокойные, чувствуя, как климат становится все мягче, воздух – все теплее, а небеса – все голубее, и предвкушая близость лежащих на юге богатых городов.

При мысли об «Анабасисе»⁹⁷, о походе 10 000 греческих «солдат удачи» Ксенофонта⁹⁸ или о стенах древнеегипетского храма, сохранивших для нас иероглифическую повесть о плавании моряков фараонши Хатшепсут, о подробных описаниях завоеваний Александра Македонского и даже весьма скупых сообщениях о непродолжительных и безуспешных предприятиях, вроде бесславной экспедиции римского префекта Элия Галла из Египта в Счастливую Аравию⁹⁹, можно только посетовать на судьбу. Почему, в самом деле, нам так мало известно о беспримерном и столь длительном походе готов «со товарищи»?! Конечно, пройти от Македонии до Индии – это, по понятиям IV в. до Р. Х., все равно, что пройти весь мир, или, точнее говоря, пройти из одного мира в другой, совсем неизвестный, неведомый. Готы же прошли от Вистулы до Борисфена давно известными торговыми путями по равнине, где им не угрожали ни засады злокозненных горцев, ни боевые слоны индийских царей. И все же, все же, все же… Этот готский исход, это неожиданное, труднообъяснимое переселение целого племенного союза представляется не просто историческим событием, но поистине исторической сенсацией. Именно с него начался переход восточных, а затем и не только восточных, германцев со своей родины на Янтарном побережье в культурное пространство Средиземноморья. Этот исход многочисленных союзников и их поход по Восточной Европе в южном направлении, до мест обитания понтийских греков, привел в движение народы. Он положил конец «римскому миру». «Пакс романа»¹⁰⁰ – продолжительному периоду существования античных народов под верховной властью Рима, относительно мирному, по меньшей мере для северо-востока Римской «мировой» империи. Именно готский исход по праву следует рассматривать как первый толчок, давший начало Великому переселению народов. В своей предыдущей книге, посвященной гуннам, автор этих строк выдвигал иную точку зрения, а именно: считал началом Великого переселения народов нашествие на Европу азиатских кочевников гуннов. Однако у автора было время переосмыслить свою прежнюю точку зрения и пересмотреть ее. Гунны появились на границах греко-римской Экумены лишь через 150 лет после готов, когда все уже было в движении, когда римские границы были давно прорваны «варварами» во многих местах. Гуннское вторжение явилось апогеем, т. е. наивысшей точкой, Великого переселения народов, но данный факт свидетельствует, что это переселение началось до их прихода. И все же многие историки, как до недавних пор и Ваш покорный слуга, никак не могут вырваться из пут старых, устоявшихся клише, согласно которым именно гунны привели в движение варварские народы.

Как бы то ни было, у длительного похода готов и союзных им германцев по недружественной территории, к сожалению, не нашлось своего Ксенофонта. Однако же малоизвестный историограф по имени Аблабий, или, на «вульгарной», простонародной, латыни, Аблавий – именно так его именует в своей «Гетике» не слишком образованный Иордан, – через много десятилетий после готского «Великого исхода» написал-таки сочинение о готах. От него сохранились фрагменты, повествующие о переселении готов из Скандинавии, заселении ими Скифии у Евксинского понта, но, самое главное, описание отдельных германских племен, входивших в готский племенной союз. Аблабий, вероятно, сам – не гот по происхождению, хотя, возможно, в жилах его отца или матери текла готская кровь, жил в период 330–490 гг. по Р. Х. Точные годы его жизни нам не известны¹⁰¹. Аблабия довольно часто цитирует в своих трудах упомянутый выше Кассиодор, магистр оффиций Теодориха Остготского. Но и фрагменты сочинений самого Кассиодора известны нам лишь через Иордана – того романизированного гота, или гото-алана, чье компилятивное историческое сочинение «Гетика» заменяет нам в какой-то мере утраченные труды Аблабия и Кассиодора. Но и это мы должны считать большой удачей. Иордан, чьи небрежность, сумбурность изложения, необразованность, пристрастность, стиль так часто были и остаются объектами критики позднейшим историков, несмотря на все эти недостатки, для нас поистине бесценен. Наряду с Плинием, он служит доказательством того, что мир часто мало что знал бы о великих авторах Античности, если бы каждый из них не был окружен толпой усердных дилетантов, плагиаторов и копиистов. Не зря в Средние века писателей на Руси именовали «списателями»…

Если наши сведения «из третьих рук» верны, то и Аблабий описал великий поход готов от Янтарного берега до Тавриды очень лаконично, без особенных подробностей. Если бы он пользовался готскими героическими песнями, как полагал Теодор Моммзен, то, несомненно, украсил свое сочинение о столь выдающемся событии готской истории большим числом подробностей. Ибо героические песни и сказания (см. хотя бы богатое собрание северогерманской эддической¹⁰² и скальдической¹⁰³ поэзии, сохранившееся в Исландии) содержат не только строфы и рифмы (у древних германцев – аллитерационные), но также имена, географические названия, топонимы, и описания исторических событий, пусть даже в художественно преображенной форме, причем зачастую с поразительно высокой степенью точности и полноты.

Немецкий историк Людвиг Шмидт, опираясь на несколько отдельных античных свидетельств и используя свой большой запас общих знаний о германских народах, реконструировал следующую картину переселения готов в Северное Причерноморье следующим образом.

В не поддающийся точному определению момент времени (но, несомненно, во II в. по Р. Х.) готами в очередной раз овладела тяга к перемене мест. Они вновь пришли в движение. «Усилившись и, возможно, став особенно воинственными благодаря возглавившему их молодому, энергичному предводителю, готы привлекли в свои ряды, в качестве союзников, покоренные ими соседние племена. Вандалов, чьи поселения располагались в (позднейшем) округе Нейденбург¹⁰⁴, т. е. в Восточной Пруссии, не слишком далеко от города Кёнигсберга. И бургундов, живших в излучине Вислы и в районе Нетце¹⁰⁵» (Герман Шрайбер). «Так они (готы) положили начало великим передвижениям народов, первым последствием которых стала Маркоманская война в правление Марка Аврелия¹⁰⁶» (Людвиг Шмидт).

«Точно не известно, но вполне возможно, что готы совершили аналогичный (броску маркоманов на Юг при императоре Марке Аврелии. – В.А.) бросок на Восток, через Пассарге¹⁰⁷ в восточнопрусскую Самбию¹⁰⁸; это стало бы убедительным объяснением сходства артефактов времен Римской империи, найденных археологами между Самбией и устьем Вислы» (Шрайбер).

Так или иначе, возник союз германцев. Как и ранее, скажем, при Арминии и Марободе, германцы, достигнув единства, почувствовали себя способными вершить великие дела. Снявшись с насиженных мест, они двинулись в путь. Эстии, первонасельники дельты Вистулы, поднаторевшие в торговле янтарем, к ним не присоединились. Этот своеобразный народ, явно не родственный германцам, к моменту переселения готов из Скандинавии жил на Янтарном берегу и на берегу отделенной от моря узкой песчаной косой прибрежной лагуны, известной у немцев под названием Фриш-Гаф, а у нас под названием Балтийской, или Вислинской, косы¹⁰⁹. Жил там, возможно, уже два тысячелетия. Этот осколок балтской языковой семьи, отличавшийся уникальной для Европы, поистине «египетской» оседлостью, видимо, обладал выдающимися бойцовскими качествами, позволявшими ему стойко отражать попытки пришельцев извне подчинить или изгнать его с насиженных мест. К тому же, вероятно, эстии, закрепившиеся в просторной, удобной к защите дельте Вистулы, были не так уж легко уязвимы. Поэтому готы, видимо, и решили обойтись без помощи этих строптивых иноплеменников, из которых вряд ли получились надежные союзники. Лишь через 1000 лет отдаленные потомки готов и других германцев – рыцари военно-монашеского Тевтонского (Немецкого) ордена – серьезно занялись подчинением потомков эстиев, именуемых в средневековых летописях пруссами. И после долгих войн все-таки обратили, прямо скажем, суровыми мерами этих своенравных и упорно защищавших свою независимость героев в христианство, не «истребив» пруссов, как многие думали раньше, а онемечив их и превратив в пруссаков.

Особо примечательными в данной связи представляются следующие три обстоятельства.

Во-первых, эстии, пращуры пруссов, признали верховенство над собой могущественного готского царя Германариха, хотя его резиденция находилась далеко от мест их обитания, в причерноморской «Скифии».

Во-вторых, древнепрусский язык содержал немало заимствованных древнегерманских слов.

В-третьих, в готском языке содержались прусские слова и имена, частично сохранившиеся и употреблявшиеся даже в поздний период истории готов, например, в вестготском царстве на территории Испании.

По Людвигу Шмидту, находившаяся под германским влиянием культура Восточной Пруссии просуществовала до VI в.

Сохранившиеся в средневековой Исландии мифы об Одине (Вотане, Вуотане, Водане, Воданазе) – верховном боге древнегерманских светлых богов-асов (азов), записанные в 1200-х годах, т. е. через много столетий после Великого переселения народов, и сведенные в «Младшую Эдду» исландским скальдом Снорри Стурлусоном, описывают жизнь асов и их переселение в Скандинавию из Великой (или Холодной) Svíþjoð (Скифии)¹¹⁰, через которую протекает река Ванаквисль (Танаис). В устье этой реки была страна ванов (вендов-венедов-венетов?), с которыми асы Одина сначала вели войну, но потом заключили мир. Согласно «Младшей Эдде», Один имел владения в Азии (Асии – «стране асов»)¹¹¹, на востоке от реки Танаис, а также «в стране турок» к югу от горного хребта, служащего границей страны, возможно, Рипейских-Рифейских, т. е. Уральских, гор¹¹². Затем Один переселился в Данию, оставив править в своей прежней твердыне – Асгарде («Граде асов») братьев Ве и Вили. Править страной саксов Один поставил трех сыновей: Вегдега в восточной стране саксов, Бельдега, или Бальдра, – в Вестфалии, Сиги, родоначальника рода Вёльсунгов, – в земле франков¹¹³. Дальше Один пошел в страну Рейдготланд и сделал ее правителем своего сына Скьёльда, от которого пошел род Скьёльдунгов, датских конунгов¹¹⁴. Затем Один достиг Швеции, где его радушно встретил правитель Гюльви, и основал Сигтуну. Затем Один поехал на север и поставил править Норвегией сына Сэминга, родоначальника норвежских конунгов, ярлов¹¹⁵ и других правителей. А с собою Один взял сына Ингви, царя Швеции, основателя рода Инглингов. Внук Одина Фроди правил Данией, тогда называемой «Страной готов», во времена жизни императора Августа при рождении Христа. Согласно «Младшей Эдде», асы, потомки Одина, расселившись по стране саксов, принесли туда свой древний язык из Асии – Азии.

Согласно фундаментальному труду итальянского медиевиста¹¹⁶ Франко Кардини «Истоки средневекового рыцарства», готы вобрали в себя иранскую скифо-сарматскую культуру, не чуждую им еще со времен общего праарийского единства. Они сумели ассимилировать многое из содержательной стороны этой культуры, усвоили ее технические приемы, прежде всего ведение боя верхом на коне. Элементы шаманства, мистерии, хтонических культов, присущие древней германской культуре и сгруппированные в мифокультурный комплекс бога Одина-Вотана, как нам представляется, имеют не только рунический источник, но понтийско-германское, или «аланоготское» («гото-аланское»), как предпочитают выражаться иные историки, происхождение. Научившись верховой езде и коневодству благодаря контактам со степными культурами, восточные германцы усвоили также наиболее подходящий для такого рода занятий костюм. Одежда их состояла из штанов для мирных поездок и охоты и доспехов, покрытых железной чешуей (чешуйчатой брони, кольчуги?), на случай войны. Одежда имела культовое значение, неотделимое, впрочем, от функционального: так одевались шаманы. Но мы еще вернемся к этому вопросу, как вернемся и к религиозному значению коня и металлургии, которые тоже были заимствованы у народов Великой Степи, хотя о культе коня у германцев, сопоставимом по значению с культом коня у индийских ариев, писал еще Корнелий Тацит. Чрезвычайно интересным в данной связи представляется образ Вотана-Вуотана-Водана-Водена-Одина, Повелителя мертвых. Религиозно-магический мир представлений древних германцев известен нам прежде всего благодаря скандинавским источникам, относящимся, правда, к более позднему времени. Тем не менее даже поздние и сомнительные подчас свидетельства ясно показывают азиатское (асийское-асовское) влияние (которое многими, однако, отрицается, и не только по историческим соображениям) на германские верования и культы. Далее мы еще не раз убедимся в том, сколь многим все без исключения германцы обязаны готам и сколь многим сами готы обязаны народам, жившим в понтийском регионе между Дунаем и Кавказом. Странно было бы предполагать, что готы, заимствовав оружие и коня у скифо-сарматов, смешавшись затем с гуннами, не переняли хотя бы отчасти их духовные ценности, содержательную сторону их культуры. Их влияние прослеживается в самой ткани готского языка и прежде всего в заимствованиях, относящихся к области военного искусства вообще и коневодству и оружию в частности; тем более оно распространяется на сферу мифологии и концептуальной религиозности. Источники, из которых можно почерпнуть основные сведения о происхождении Вотана-Одина, – это «Деяния данов» Саксона Грамматика и «Младшая Эдда» Снорри Стурлуссона, они сходятся на двух фактах: Один обитает в той части света, которая находится на Юге, откуда он и совершил завоевание Севера, употребив все свое магическое искусство. Его совершенство в умении сочинять песнопения, превращаться в животных, предсказывать будущее, насылать смерть, несчастья и т. д. сегодня мы могли бы определить как нечто сродни шаманскому искусству.

Волшебник и повелитель Вотан-Вуотан-Один, по мнению Кардини, весьма в малой степени может вызвать аналогию с «богом-олимпийцем» в общепринятом понимании этого термина. Об этом свидетельствует само его имя. Корень имени «Вотан» («Вуотан») тот же, что и у слова «вут» (wut), которое означает «неистовство, бешенство, ярость, исступление, одержимость, обуянность». Оно наводит на мысль о шаманском экстазе, о том самом «зверином» трансе, в который, если верить древнегреческому историку Геродоту, прозванному «Отцом истории», впадали представители индоиранского племени, а точнее, племен скифов, накурившиеся конопли: аналогия с берсерками, опьяненными мухоморами, и индоиранцами, ритуально опьянявшими себя сомой-хаомой, очевидна.

Средневековый христианский хронист Адам Бременский подчеркивал: «Вотан сиречь бешенство».

Коль скоро религия германцев благодаря контакту со Степью претерпевает эволюцию и становится тем, что она есть, нас не может не заинтересовать одна ее определяющая особенность: все большая сакрализация лошади, значение которой возрастает по мере возвеличения культа Одина. Конь становится неразлучным товарищем этого бога и непременным участником его свиты. В самом эпизоде инициации Одина устанавливается четкая корреляция: испытание – Космическое древо – лошадь (конь). Космическое древо – это виселица Одина¹¹⁷. Это Мировой Ясень (Иггдрассиль, что буквально означает «Конь Игга»). К Иггдрассилю Один и привязывает своего коня, прежде чем самому повесить (распять) себя на Мировом древе «в жертву самому себе», пригвоздив себя к стволу Иггдрассиля собственным копьем Гугниром, совершая тем самым магически-воинский инициационный обряд, необходимый для самопознания «обретения истинной мудрости». Вера в то, что боги привязывают коней к Мировому древу, на котором бог-шаман Один провисел, «принесенный в жертву самому себе», девять дней и девять ночей, пользовалась широчайшим распространением у племен и народов Средней и Северной Азии. Итак, у Одина имелся волшебный конь Слейпнир, шаманский скакун о восьми ногах. С помощью этого колдовского коня бог-шаман общался с царством мертвых: первые четыре ноги Слейпнира предназначены для передвижения в этом, другие четыре ноги – для передвижения в ином, потустороннем, мире. Все вышесказанное о роли лошади в шаманском «путешествии», ее значении как провожатого усопшего, должно быть, проливает достаточно яркий свет на общность религиозных представлений, в центре которых находится бог-шаман Вотан-Вуотан-Водан-Воден-Один. У бурят существует легенда, в которой тщательно проводится различие между обычным четырехногим и волшебным восьминогим конем, являющимся плодом любви девушки с шаманским прародительским духом. Снова перед нами восьминогий конь как средство общения с иным, потусторонним миром – царством мертвых. Восьминогие кони встречаются не только в германских и бурятских, но также и в японских мифах и ритуалах, что не представляется слишком удивительным с учетом происхождения древнейших японцев от центральноазиатских кочевников-коневодов, принадлежавших, судя по их вооружению, в частности типичным парфяно-сармато-аланским «панцирным кафтанам», к иранской ветви белой расы. Здесь они выполняют погребальную и эстетическую функцию. Но довольно об этом…