Вольфганг Акунов
Воин-монах на престоле
«Известно, что у дьявола были свои мученики, и если довольствоваться только силой своего убеждения, то нельзя будет отличить наваждения сатаны от вдохновения Святого Духа»
Г. В. Лейбниц.«Новые опыты о человеческом разумении».
«Тяжелая рука прошлого давит на настоящее и будущее, изучение истории, да и все научные исследования, могут помочь нам примириться с жизнью, а некоторым граням прошлого лучше быть неизведанными, хотя их все равно необходимо познать, если мы хотим понять свое место в мире»
С. Т. Джоши.«Лакврафт. Я – Провиденс».
Светлой памяти моих незабвенных родителей
Документы и материалы древней и новой истории Суверенного Военного ордена Иерусалимского храма
Под редакцией действительного члена Академии военных наук, профессора
Александра Шаравина
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© В. В. Акунов, 2024
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024
Пролог
Замолк навеки лепет светлых вешних струй. И мертвыми, тяжелыми плетями печально никнут над гробницею давно иссохшего потока давно увядшие, пожухшие ветви олив и лавров. Напрасно, тщетно ты пытался спорить с беспощадным роком, Юлиан! Навеки опустел Олимп, покинутый богами. Афины позабыли древний боевой пеан[1]. А боязливые сирийцы робко внимают ночным жалобам Великого Пана, заглушаемым плеском волн беспокойного моря. В сердце Эллады, в священных рощах Зевсовой[2] Олимпии, в дельфийских рощах Аполлона не поет больше вдохновенный Пиндар, не слышно людских голосов. И только лучи ослепительного, как и прежде, солнца озаряют одинокое белое, словно снег, и безымянное надгробие…
Гемма с профилем императора Юлиана II
IV век по Воплощении Спасителя, в котором император[3]Юлиан II[4], прозванный своими недругами Отступником (то ерсть Богоотступником), а своими друзьями – Философом, взял в руки бразды правления Римской «мировой» империей (веками слывшей и еще слывущей, с теми или иными оговорками, оплотом и венцом всего, что было создано силой, умом и волей человека) и, тем самым, областью распространения тогдашней «мировой» (то есть, в его собственном понимании и в понимании его соотечественников – античной греко-римской) культуры, был эпохой последней, решающей схватки между двумя принципиально разными, по определению (или, как сказали бы римляне, per definitionem), духовными мирами – старым миром гордых, безмятежных, радостных олимпийских богов и новым миром Страждущего Сына Плотника из Назарета. В течение трех столетий христианство в упорной, непримиримой борьбе с другими религиями, в ходе беспримерного победного шествия покоряло сердца крайне пестрых в этническом отношении народных масс обширной Римской «мировой» империи. И, наконец, непобедимый император (или, выражаясь языком адептов Русской Православной Церкви – святой равноапостольный царь) Константин I Великий из рода так называемых Вторых Флавиев (или, в переводе с латинского – «Русых»)[5], настоящий miles romanus — римский милее, или милит, то есть, по-нашему – воин, трезво оценив сложившуюся обстановку искушенным взглядом мудрого политика, военачальника и государственного мужа, осознавая неизбежность исполнения веления судьбы, принял твердое и оказавшееся поистине эпохальным решение заменить одним, Единым (хоть и Триипостасным) Богом христиан многочисленных и многообразных богов прежнего Рима, сделав христианскую веру и церковь несущей опорой сложной конструкции Римской державы, не подвергая при этом, однако, притеснениям веру в прежних богов как личное убеждение своих верноподданных.
Император Константин I Великий
Тем более, что ко времени Константина I Великого (неутомимого труженика, истинного подвижника на императорском престоле, посвятившего всю свою жизнь благому делу цементирования единодержавия, военного, гражданского, судебного, храмового, дорожного строительства, восстановления, в области внутренней политики, былого высочайшего авторитета царской власти, в области же политики внешней – сильно пошатнувшегося в ходе смут былого высочайшего международного авторитета Римской «мировой» империи), древняя вера эллинов давно уже превратилась, как под влиянием различных восточных религий, так и под воздействием разного рода философских течений, в первую очередь – неоплатонизма, в монотеизм – учение о Едином Боге, содержавшее, подобно христианству, свой собственный «моральный кодекс» – свод нравственных требований – свою собственную сотериологию, веру в возможность Спасения и учение о путях достижения Спасения, и отличавшееся от христианского вероучения скорее внешне, чем внутренне. Не зря великий светоч нашего отечественного Православия – Преподобный Серафим Саровский – говорил в 1831 году своему собеседнику и первому биографу, многолетнему попечителю Серафимо-Дивеевской обители Николаю Александровичу Мотовилову: «<…> проявление Духа Божьяго действовало и в язычниках, не ведавших Бога Истиннаго, <…> и философы языческие, которые хотя и во тьме неведения Божественного блуждали, но, ища истины, возлюбленной Богу, могли быть по самому этому Боголюбезному ее исканию не непричастными Духу Божьему, ибо сказано: «языки, неведующие Бога, естеством законная творят и угодное Богу со-делывают».
Жертвоприношение языческому богу Солнца Аполлону (Рим, арка Константина, первого христианского императора, первая половина IV века п. Р. Х.)
Тем не менее, повсюду в античном, средиземноморском мире еще жили и действовали люди, горячо, всем сердцем приверженные древним традициям в их, как они полагали, исконном и неискаженном виде.
Император Константин I на римской монете
Просвещенные греки (эллины), озабоченные сохранением древней греческой мудрости, безмерно презираемой христианами, как суетное, пустое и бесполезное бредоумствование, охотно ссылаясь при этом на упоминаемое святым евангелистом Матфеем тщетное многословие язычников[6]. И суеверные римляне (латиняне), опасавшиеся мести праотеческих богов, чьей зримой, очевидной всем и каждому, благосклонности, Рим был обязан, по мнению этих римских «родноверов», своим непреходящим величием. То достопамятное и во многом странное время отличалось одной характерной особенностью.
Не было в то время недостатка в считавшихся и считавших себя языческими (то есть – не христианскими) философах, которых, исходя из их учения, вполне можно было бы счесть христианами[7]. С другой стороны, было и немало христиан, которых, исходя из их образования и умонастроения, вполне можно было бы себе представить в укороченных потертых (а то и демонстративно дырявых или небрежно заплатанных) плащах эллинских любомудров. Хотя в то же время и среди язычников, и среди христиан (сплошь и рядом использовавших в своих трактатах и проповедях языческие мифы и легенды, низведенные до уровня стилистических украшений[8]), тон все же задавали люди совсем иного склада – зилоты, ревнители, осознавшие через опыт или через озарение непримиримость этих двух мировоззрений. Однако лишь там и лишь тогда, где и когда личная вера превращалась в вопрос официального вероисповедания (чего всячески стремился избежать и избегал дальновидный государственник, или, выражаясь современным «новорусским» языком, «державник» и «эффективный менеджер» Константин), противоположности сталкивались между собой и вступали в конфликт со всей непримиримой остротой кровавого «Или-Или».
Именно в ту столь эклектичную в мировоззренческом плане, поистине кризисную (во всех отношениях) эпоху, полную глубочайших внутренних волнений и противоречий, и именно в том обществе, чреватом назревающим расколом, беременном еще невиданными потрясениями и неслыханными мятежами (выражаясь возвышенным слогом Александра Алексеевича Блока), рок (или Бог) призвал к верховной власти над «кругом земным» (или, как сказали бы римляне – orbis terrarum) императора Юлиана – широко образованного человека тонкой душевной организации, одного из крупнейших писателей и мыслителей своего времени. По чистой случайности (?), он уцелел в кровавой бане, устроенной в 337 году членам императорского семейства Константинидов. По столь же чистой случайности (?) он взошел на императорский престол после смерти своего двоюродного брата августа[9] Констанция II, возложившего на него – совсем молодого, едва достигшего тридцатилетнего возраста, человека, всю колоссальную полноту власти, но в то же время и всю колоссальную ответственность «владыки половины обитаемого мира». Хотя и получивший строгое христианское воспитание, Юлиан еще в юности, вдохновленный и воодушевленный величием эллинской мифологии и красотами языческой литературы, сделал свой твердый внутренний выбор в пользу язычества. Правда, не осознав при этом, что мрачные премудрости питающих суеверие, темных по смыслу и характеру гаданий по внутренностям жертвенных животных и толкования видений, которые, стараниями современных стремящемуся к познанию царственного юноше философов-«богосотрудников» (или, по-гречески – теургов, практиковавших теургию[10], о которых еще пойдет речь на дальнейших страницах нашего правдивого повествования), почитаемых им в качестве своих наставников, учителей, непререкаемых авторитетов, наслоились заскорузлыми, мертвящими, окостенелыми пластами на древнюю религию, полностью скрыв под собой незамутненный, светлый радостный лик древних эллинских богов времен Гомера.
Гомер (Омир), легендарный автор эпических поэм «Илиада» и «Одиссея»
Когда же Юлиан, по неизреченной милости, особой благосклонности этих богов, как думалось ему (и как ему, с учетом необычности его жизненных обстоятельств, не могло не думаться), нежданно и негаданно, брошенный из уютного мирка своих уединенных размышлений в безбрежный, бурный океан людских треволнений, внезапно получил, в свои молодые, приученные к стилю[11], перу, разворачиванию свитков и перелистыванию кодексов, испачканные чернилами руки кабинетного ученого бразды правления сначала западной половиной Римской «мировой» империи, а затем – и всей «мировой» державой «потомков Энея и Ромула» и судьбами населяющих ее бесчисленных народов, он – ученик философов, храбрый военачальник, мыслитель, аскет, литератор и император в одном лице, предпринял титаническую попытку перевернуть вверенный ему мир, который август Константин I Равноапостольный, казалось бы, навеки сотворил, сформировал, упрочил, упорядочил в христианском и церковном духе, преобразовав его в соответствии со своими собственными, эллинскими идеалами. Эту задачу, казалось, поставили перед Юлианом, бывшие для него на протяжении всей его недолгой жизни образцами для подражания, два светоча греколатинского мира – македонский царь-воитель Александр Великий и римский император – воитель и философ – Марк Аврелий, не говоря уже о бессмертных богах, явившихся ему в «одном виденьи, непостижном уму» (говоря словами Александра Сергеевича Пушкина).
Эта заветная цель, к достижению которой фанатично стремился всей своей пламенной душою Юлиан – «консервативный революционер на троне» – используя все доступные ему политические, военные и духовные средства, неустанно разрабатывая «планов громадьё» на протяжении своих полных всевозможных дел дней и бессонных ночей, все два года своего правления, так и не была им достигнута. Но кто из нас, людей XXI века, положа руку на сердце, возьмет на себя смелость утверждать, что Юлиан не достиг бы ее, с учетом преисполненных сомнений и колебаний настроений и умов его современников, если бы его боги, таким чудесным образом не раз спасавшие его от смерти и так неожиданно возведшие его на римский императорский престол, благоволили даровать своему избраннику более продолжительное царствование?
Александр Великий в бою с «варварами»
Император Юлиан, с непоколебимым мужеством и достоинством несший бремя своей строгой и суровой и жизни, остававшийся непоколебимым, даже после самых горьких разочарований в своей искренней (хотя и ложной, с христианской точки зрения!) вере, пал смертью доблестного античного воина на поле брани в схватке с врагами Отечества, со словами дарованного ему его философией утешения на бестрепетных устах. Неотъемлемой частью его трагической судьбы стала горькая необходимость заплатить за свою дерзновенную попытку сломить власть христианской церкви поруганием и поношением своего имени «на вечные времена». Христианство, которому внезапная гибель солнцепоклонника Юлиана в сражении с солнцепоклонниками-персами возвратила – на этот раз уже окончательно! – могущество и единовластие, не упустило времени и возможности свершить святую месть и окутать смерть своего непримиримого врага, считавшего себя чудесным орудием богов, таинственным ореолом христианского чуда. Согласно церковной легенде, Сама Богоматерь повелела посланцу небес (если верить старинной коптской[12] иконе – святому Меркурию) направить смертоносное копье в бок окаянного Вероотступника.
На протяжении всей не слишком продолжительной эпохи поздней, христианской Античности и пришедшего ей не смену долгого Средневековья император Юлиан был известен лишь в ипостаси наихудшего из злодеев, нечестивца, отщепенца, Отступника, или, по-гречески – «Апостата», «предтечи самого Антихриста». И лишь впоследствии эллинофилы-гуманисты сменившей «Темные века» эпохи Возрождения принялись понемногу разбираться в сложной проблематике трагической фигуры этого фанатичного, в своем благочестивом ослеплении, борца за истину – как он ее понимал. С тех пор в ней продолжает разбираться и все никак не разберется окончательно нескончаемо долгий ряд поэтов, писателей, драматургов, философов и историков всех стран и народов. Достаточно назвать хотя бы норвежца Генрика Ибсена, нашего, русского Дмитрия Мережковского, американца Гора Видала. Вообще же – «имя им легион». Порою даже кажется, что о Юлиане Апостате все уже написано, и потому о нем больше нечего и незачем писать. Но… «уверенность, что все уже написано, уничтожает нас или обращает нас в призраки» (Хорхе Луис Борхес. «Вавилонская библиотека»). А когда кажется, надо креститься.
Юлиан Отступник гибнет от копья небесного посланца (старинная миниатюра)
Энигму Юлиана Отступника тщетно тщились разгадать и истолковать как энигму «непризнанного гения», «отрешенного от мира мечтателя», «неисправимого педанта», «нервнобольного психопата», «одержимого», «игрушки хитрых закулисных интриганов», «романтика на императорском престоле» и даже – памятуя о предпринятой им неудачной попытке восстановить, «в пику христианскому Евангелию», Иерусалимский храм иудеев – «марионетки иудейского мессианского подполья». Но… ни один из приверженцев ни одного из этих неизменно односторонних подходов не оказался способным охватить и (или) раскрыть сложное явление Юлиана как человека-загадки во всей его полноте…
Всецело отдавая себе отчет в амбициозности и трудности поставленной задачи, автор настоящего правдивого повествования все же постарается приблизиться к ее решению. И ознакомить уважаемых читателей с головокружительными перипетиями трагической и величественной судьбы одинокого идеалиста на цареградском[13] императорском престоле, осмелившегося сделать грандиозную попытку обратить вспять ход колеса духовного развития своего бурного времени, не могущего требовать от тех, кто обращает свои взоры на его неоднозначную фигуру, ни сочувствия, ни одобрения своих деяний, мыслей и стремлений, однако же, вне всякого сомнения, заслуживающего уважения, с учетом благородства и порядочности его жизненной и нравственной позиции.
Часть первая
Трудное детство, тревожная юность
Глава первая
Происхождение
За полтора тысячелетия до того, как албанцы-арнауты сделались прославленной элитой вооруженных сил турецкой Османской, или Оттоманской, империи, их предки-иллирийцы (вероятно, родственные древним венетам) по праву считались элитой отборных данубских (или же, по-современному – дунайских) легионов другой, Римской империи. Эти суровые, немногословные отпрыски пиратов, горных пастухов и земледельцев (покоренных в свое время римлянами с большим трудом в ходе нескольких кровавых войн) с завидным постоянством снабжали Римскую державу не только воинами для обороны имперских границ (считавшихся официально, нередко – вопреки очевидности! – неприкосновенными и нерушимыми), но и верховными владыками – императорами (то есть «повелителями»), именуемыми так по-латыни, по-гречески же – автократорами (то есть «самодержцами») или василевсами (базилевсами, базилеями, басилеями, Василиями, то есть «царями»). Отнюдь не самые худшие из римских самодержцев – Деций, или Декий, Аврелиан, Проб, Максимиан Геркулий (тесть будущего первого христианского императора римлян Константина Великого) – начинали свою головокружительную карьеру воинами низкого происхождения, родом из иллирийского Сирмия. Галерий происходил из иллирийской же Сардики (современной Софии, столицы Болгарии), Иовий Диоклетиан, Диоклитиан или Диоклециан – из Салон (позднейшего Спалато-Сплита) в Далматин. С учетом вышесказанного, в происхождении деда главного героя настоящего правдивого повествования – императора Констанция, или Константия I Хлора (одного из четырех тетрархов-соправителей, между которыми верховный император – август Диоклетиан разделил Римскую империю, с целью повышения эффективности управлении ею и снижения риска узурпации очередным честолюбцем высшей власти над державой «ромулидов») – не было ничего необычного: он родился в горах Дардании (современной Сербии) в семье «маленьких людей», поклонявшихся Солнцу, дослужился из простых легионеров до трибунского (офицерского) звания и стал основателем династии Вторых Флавиев, к которой себя гордо причислял Юлиан Отступник – главный герой нашего правдивого повествования. Впоследствии льстецы-историографы пытались возводить происхождение Констанция I Хлора к древней императорской династии Антонинов,[14] а кое-кто – даже к еще более древней династии Первых Флавиев[15] – но это уж как водится…
Монета августа – гонителя христиан (и тестя первого императора-христианина Константина I Великого) – Максимиана Геркулия (с изображением его профиля на аверсе и всех четырех тетрархов-соправителей Римской «мировой» империи на реверсе)
Римский император Констанций I Хлор (цезарь 293–305 гг., август 305–306 гг.), отец первого императора-христианина Константина I Великого (слева – в молодости, справа – в старости)
Судя по бюстам Констанция Хлора[16] и профилю этого весьма дельного римского императора, запечатленному на его монетах, основатель второй династии Флавиев (или династии Константинов) отличался крепким телосложением и энергичными чертами лица, которыми он походил на своего внука Юлиана – у них обоих были приятные живые, полные огня и выдающие тонкий ум глаза, красиво искривленные брови, прямой нос, несколько крупноватый рот, толстый и крутой затылок, сильные и широкие плечи. Именно таким описывает Юлиана Отступника (весьма самокритично оценивавшего собственную внешность, подчеркивая, что «природа не обременила его ни чрезмерной красотой, ни юношеской прелестью») один из его офицеров (назовем его так, чтобы не утомлять напрасно уважаемых читателей названиями чинов командного состава римской императорской армии), – служилый грек или эллинизированный сириец из Антиохии на Оронте (современной турецкой Антакьи) Аммиан Марцеллин (Маркеллин) – последний выдающийся латиноязычный римский историк позднеантичной эпохи, не раз встречавшийся с Юлианом лицом к лицу в военном лагере. При ознакомлении с биографией Юлиана II можно без труда убедиться в том, что он унаследовал от деда еще и иные свойства и черты характера – тонкую нервную организацию, чувствительность, возбудимость, восторженность, суеверное благочестие и прямо-таки азиатский мистицизм; истинно греческие артистические наклонности, любовь к наукам и искусствам, духовную живость и точность восприятия; простоту, энергичность и выносливость мизийского земледельца; все эти многоразличные элементы его крайне сложной натуры были им унаследованы – частично от предков по материнской линии или от его прабабки – сирийки царского рода по имени Феодора; частично – от его мизийских (мёзийских) предков-простолюдинов из данубских земель. Даже в царских домах, в которых особенно часто смешивалась кровь разного происхождения, нечасто можно было встретить столь причудливое сочетане и переплетение различных свойств.
Однако Юлиан обладал достаточной самодисциплиной для того, чтобы не стать игралищем своих разнообразных и разнородных инстинктов. Он постоянно остерегался поддаться им, и, тем не менее, постоянно ощущал свою неспособность полностью подчинить эти врожденные склонности своей воле. Порой он признавался себе и другим в недостатках и слабостях своего характера, в которых сам усматривал наследие своих предков-земледельцев: неотесанность, неловкость, грубость, неуклюжесть, упрямство и прочие признаки достойного порицания невежества и бескультурья.
Серебряная монета (аргентей) Констанция I Хлора с изображением его профиля на аверсе и четырех соправителей-тетрархов на реверсе
Не случайно Юлиан утверждал в своем весьма самокритичном сочинении «Брадоненавистник» (адресованном гражданам Антиохии Сирийской и потому именуемом суровым критиком Юлиана – святым Григорием Богословом – «Антиохиками»), к которому мы будем еще не раз обращаться по ходу нашего правдивого повествования: «они (греки – В. А.) более всех остальных народов боголюбивы и справедливы к иноземцам, имею в виду всех эллинов вообще, но в особенности – афинян, о чем и свидетельствую. И если они еще сохранили в своих нравах образ добродетели древних, то, конечно, естественно, чтобы то же самое было истинно и в отношении сирийцев, арабов, кельтов, фракийцев, пеонийцев и тех, кто обитает между Фракией и Пеонией, имею в виду поистрийских мизийцев, из которых происходит и мой род (курсив здесь и далее наш – В. А.), всецело дикий и кислый, неловкий, нелюбовный, непреклонный в суждениях – все эти качества суть, конечно же, доказательства ужасающей дикости».
Золотой медальон в честь победы римского императора Констанция I Хлора над британским сепаратистом-узурпатором Аллектом
Тем не менее, Юлиан удостоил именно своих «кислых» мизийских предков особого, сугубого культа. Их истовое поклонение богу Солнца, союзнику, хранителю и спасителю их власти, связывало Юлиана с этими предками наитеснейшим образом. Он любил, усердно почитал и неустанно восхвалял своего державного деда Констанция I Хлора, освободителя римской Британии от северных «варваров» – пиктов и скоттов – и победителя пытавшегося отделить Британию от Римской «мировой» державы местного узурпатора Аллекта, а также Клавдия II, усмирителя готов, получившего за свою победу над этими не раз опустошавшими земли империи «потомков Ромула» свирепыми германцами (которых считают своими предками шведы и, как это ни покажется странным – испанцы), от благодарных римлян почетное прозвище «Готик(ус)» – «Готский». По глубочайшему убеждению Юлиана, август Клавдий II Готский пришел к верховной власти над Римской «мировой» империей стезей справедливости и благочестия, сохранив и на престоле простоту нравов и скромность в одежде, в которой можно было убедиться, глядя на его изображения.
Марк Аврелий Валерий Клавдий, более известный в римской историографии как Клавдий II Готский, – римский император, правивший в 268–270 гг. Изображение на римской золотой монете – аурее (аврее)
Однако же, превыше своих доблестных, благочестивых предков Юлиан ставил, ценил и восхвалял озаряющего всех их своими светлыми лучами бога, к которому возводил, через этих предков, как бы «светивших миру отраженным божественным светом», свое происхождение – бога Солнца, подателя добра и добродетели, могущества и славы, небесный образец великодушия, правды и справедливости, неустанно ратоборствующего против сил Тьмы и Хаоса в качестве благодатного Владыки Небес и милосердного Правителя Земли. Именно род бога Солнца он, Юлиан, в которого этот бог вложил все, достойное бессмертия, был горд и счастлив продолжить на земле.
В эпоху, когда представления людей были преисполнены образов бесчисленных ангелов и демонов, предназначенных Высшими Силами для того, чтобы таинственными, мистическими путями сопровождать нисхождение душ со светил на эту землю, смысл изучения людских генеалогий, родословных, заключался в поиске подтверждения сверхъестественного происхождения и божественного покровительства, которым пользовался (или верил, что пользуется) тот или иной потомок того или иного предка. Люди исследовали свое происхождение, чтобы знать, кто был тем духом и тем светилом, под влиянием, опекой, покровительством которого они, эти люди, пребывали в земной юдоли. Следует заметить, что на этот счет Юлиан был достаточно полно и подробно осведомлен. Он твердо знал, что его душа сошла на землю с лучом бога Солнца. И детское благочестие, ощущаемое Юлианом по отношению к этому царю светил, укрепляло в нем горделивое чувство собственного избранничества и ревностную веру в несравненно большей степени, чем все влияния земного, кровного родства и происхождения.
Боголюбивый император Константин I Магн (Великий)
Августейший дядя Юлиана – император Константин I – был прозван Великим (или, по-латыни – Магном), прежде всего, за свои неоценимые заслуги перед христианством, которое он, разбив в 312 году в исторической битве при Мильвийском, или Мульвийском, мосту у врат Рима на Тибре своего соперника-язычника Максенция (сына тестя Константина и лютого гонителя христиан Максимиана Геркулия), в 324 году сделал господствующим вероисповеданием Римской «мировой» державы.
Соперник Kонстантина I Великого – yзyрпатор-язычник Максенций
Однако первый христианский император имел, как уже упоминалось выше, выдающиеся и неоспоримые заслуги в самых разных сферах. Он завершил военную реформу, начатую «господином и богом» Диоклетианом Иовием («сыном Иове», то есть «сыном Юпитера»), которому долго и верно служил (не разделяя его яро антихристианского настроя). Константин I разделил вооруженные силы воссоединенной им Римской «мировой» империи на две части – сравнительно легковооружейные пограничные войска (лимитанеи) и тяжеловооруженные части полевой армии (комитатенсес). Первым надлежало сдерживать врагов, вторгавшихся извне в пределы Римской «мировой» державы. А вторым, перебрасываемым из центральной части империи на угрожаемые участки – этих внешних врагов уничтожать.
Легковооруженные римские воины эпохи поздней империи
Вследствие огромной (если не сказать – катастрофической) убыли собственно римских (рожденных в пределах империи) воинов в ходе опустошительных внешних и междоусобных войн, а также эпидемий, реформа Константина I ускорила и усилила начавшийся еще до него процесс комплектования пограничных легионов преимущественно из «варваров» (главным образом – германцев, но не только). Одних только германцев-готов (соплеменников первого педагога Юлиана – ученого «скифа» Мардония, о котором будет подробней рассказано далее), служивших под знаменами августа Константина, в качестве «федератов» (союзников), насчитывалось сорок тысяч. Похоже, римское войско времен поздней империи просто не могло обойтись без готских «вспомогательных» частей. Не зря восточноримский историк готского происхождения Иордан писал в своем труде «О происхождении и деяниях гетов (причинившего римлянам немало хлопот фракийского по происхождению народа, с которым Иордан отождествлял своих соплеменников-готов, с целью их дополнительного возвеличения – В. А.)», именуемом сокращенно «Гетика»: «… после того как цезарь Максимин с их (готских наемников – В. А.) помощью обратил в бегство царя персидского Нарсея (Нарсеса, Нарсе – В. А.), внука великого Сапора (то есть Шапура, или Шахпура I, неоднократно наносившего римлянам тяжелые поражения – В. А.), и захватил все его богатства, а также жен и сыновей, Диоклетиан же одолел Ахилла (одного из претендентов на римский императорский престол – В. А.) в Александрии, а Максимиан Геркулий («сын Геркулеса» – В. А.) уничтожил в Африке квинквегентианов (одно из воинственных берберских или мавританских племен – В. А.) – в (Римском – В. А.) государстве был достигнут мир, и готами начали как бы пренебрегать. А было время, когда без них римское войско с трудом сражалось с любыми племенами».
Германцы-готы в сражении с римлянами
Император Константин I Великий, как было сказано выше, из-за острой, хронической нехватки живой силы, воинственными и весьма боеспособными готами (которые успели доставить римлянам немало хлопот и которым предстояло доставить «потомкам Энея и Ромула» еще больше хлопот в не столь далеком будущем), пренебрегать перестал – и совершенно правильно сделал. Привлечение «варваров» (умевших и, главное – любивших воевать, в отличие от все больше утрачивавших былой боевой дух и стремившихся под любыми предлогами «откосить» от некогда столь почетной в глазах всякого уважающего себя римлянина службы в «доблестных рядах» непобедимых легионов, «потомков Энея и Ромула») к службе в римской армии казалось ему делом совершенно правильным и очень выгодным. Почему бы не истреблять «варваров» руками «варваров», к вящей славе «вечного» Рима… Римские легионы были им разукрупнены (составляя теперь каждый не более тысячи воинов во главе с военным трибуном, то есть примерно одну пятую легиона времен Гая Юлия Цезаря), чтобы увеличить их мобильность и ослабить исходящую от них угрозу военного мятежа (шансов на преступный сговор командиров двадцати легионов было куда меньше, чем на сговор командиров четырех). Теперь сильно «разбавленные варварами» легионы строились в колонны. Численность воинских подразделений, именовавшихся не только легионами и авксилиями, но также вексилляциями, когортами, алами, кунеями (то есть «клиньями» – это название явно указывает на то, что данные подразделения состояли из германцев на римской службе, ибо германцы в бою традиционно строились клином, «свиньей» или «кабаньей головой»), нумерами и эквитами и находившихся под командованием офицеров в звании трибуна или префекта, уменьшилась и сильно колебалась, в зависимости от строя и иных условий. При этом было упразднено прежнее разделение офицерских чинов на низшие, или унтер-офицерские – центурионы – и высшие – военные трибуны, префекты и легаты, доступные лишь выходцам из высшего – сенат(ор) ского и второго по знатности – всаднического – сословия. Отныне воинам самого простого, и даже «варварского» происхождения была предоставлена реальная возможность дослужиться до самых высших чинов, вплоть до военного магистра. Легионеры (правильнее было бы сказать «легионарии», но по-русски «легионер» звучит как-то привычнее) в большинстве своем перешли на копье, спату[17] и облегченный овальный щит-парму легковооруженных ауксилиев (авксилиев), ауксилариев (авксилариев), или ауксилиариев (авксилиариев)[18] – взамен пилума[19], гладия[20] и тяжелого скутума[21]. В комплекс их вооружения вошли типично «варварские» боевые топоры или секиры. Были существенно облегчены доспехи (вплоть до частичного отказа от тяжелых лат и до замены цельнометаллических или покрытых металлическими пластинами шлемов шапками из кожи и меха). «По одёжке протягивай ножки!» В условиях всеобщего оскудения вследствие поразившего империю хозяйственного кризиса приходилось на всем экономить! В дальнейшем легионы (не только пограничные) все чаще уступали место наемным чисто «варварским» подразделениям под командованием не римских комесов, или комитов[22], и трибунов[23], а «варварских» вождей. Хотя и сами легионы уже почти поголовно состояли из тех же «варваров» (включая командный состав). Но это случилось уже после святого равноапостольного царя Константина (как его поныне именуют на Руси)…
