Володимир Коншин
Пинкхарт и его друзья
Слёзы высыхают, страхи уходят, но дружба – как звёзды в пещере: даже если её не видно, она всегда там.
Глава 1
На лугу было тихо, как бывает только в конце дня, когда всё живое замедляется, будто сама природа хочет выдохнуть. Среди высокой травы, почти незаметный, сидел мальчик. Он обнял колени и смотрел в землю. Слёзы стекали по щекам и падали в траву, словно мелкий дождик, который начинается, не спросив неба.
Кузнечики рядом продолжали стрекотать, будто не замечали слёз – или наоборот, стрекотали впечатлённее, как будто хотели поддержать его своим звоном.
И вдруг…
– Э-эй, ты! – раздался звонкий, немного фальшивый голос, как будто кто-то попытался сыграть на трубе, не умея.
Из травы вылезло нечто зеленое, круглое и очень решительное. В праздничном колпаке, с радужным языком, который напоминал леденец.
– Да тут же озеро из печали! Срочно требуется операция «Ягодный переполох»! – Пинкхарт хлопнул себя по пузу и грациозно подловил слезинку языком. – Ммм… на вкус как обида. С привкусом одиночества.
За ним неспешно выбрел Фикскин – кабан с серьёзной мордой. На голове у него красовался шлем с рогами, как у байкера, а сверху болталась вертушка, тихо позвякивая. На шее – жилетка с аббревиатурой RH, слегка перекошенная, как будто её кто-то шил в темноте. Он хрюкнул в знак приветствия и, не говоря ни слова, опустился рядом.
– Когда сердце плачет – желудок тоже грустит – произнёс он после паузы, и высыпал на ладонь мальчика горсть ягод – тёплых, чуть липких, пахнущих солнцем.
С другой стороны села Раггита – рыжая жабка с твёрдым взглядом и пышными кудрями. Она молча протянула ягоду и ткнула мальчика локтем.
– Жуй. Они волшебные. Одна за грусть, вторая – чтобы снова смеяться.
Мальчик чуть улыбнулся. Не специально. Просто так вышло.
Ягода была сладкой, как утренний чай с мёдом, и чуть кислой – как день, когда не получилось, но всё равно старался.
– Знаешь, – сказал Фикскин, глядя в закат, – иногда кажется, что мир треснул.
– А он просто ломает старую скорлупу, – добавила Раггита. – Чтобы вырасти.
– А потом можно из этой скорлупы сделать шлем! – выкрикнул Пинкхарт и водрузил себе на голову половинку кокоса. – Я капитан Слёзоглот, вперёд!
Он схватил мальчика за руку и потащил в траву, оставляя за собой румяную дорожку из ягод. Раггита вскинула глаза к небу и проворчала:
– Всё, понеслось.
Фикскин лишь усмехнулся, завёл вертушку, и она загудела, рассыпая над травами тонкий звон.
А мальчик… он бежал.
И на секунду казалось, что ветер в волосах – это не просто воздух. Это кто-то шепчет: "ещё не всё потеряно, ещё всё можно придумать заново.
Глава 2
Ночь в Лесу была совсем не похожа на день. Деревья не шумели – они словно перешёптывались. Травы не качались – они осторожно прислушивались к звукам. Где-то далеко ухнула сова, и мальчик вжался в бок Пинкхарта.
– Мне страшно, – прошептал он.
– Страшно – это когда в животе как будто вода, – сказал Пинкхарт, и вытянул лапку, – но мы ведь не одни, да?
Фикскин, как всегда молчаливый, шагал впереди с жёлудевым фонарём, в котором мерцали светлячки. Он ничего не говорил, но каждый его шаг был уверенным, будто он точно знал, куда идёт. Раггита шла сзади, громко жуя сладкую кору, и всё пыталась не подать виду, что тоже поглядывает по сторонам.
– Почему темнота такая… другая? – спросил мальчик.
– Потому что она ничего не показывает, – буркнула Раггита, – и даёт голове придумать всякое.
Мимо прошмыгнула тень – может быть, просто упавший лист. Но сердце мальчика уже стучало так, как будто хотела выпрыгнуть из груди.
– Вот! – воскликнул Пинкхарт, указывая на поляну. – Это он! Пень!
Пень стоял посреди поляны, покрытый мхом, будто в шапке. Он был круглый и толстый, и на его поверхности росли крошечные грибы, будто пуговицы.
– Он шепчет, – сказал Пинкхарт. – Только нужно лечь, закрыть глаза и просто… слушать.
Мальчик медленно опустился на колени, потом лёг, прижав ухо к тёплому дереву. Поначалу – ничего. Просто тишина. Но потом…
Шорохи. Как будто кто-то рассказывал сказку на другом языке. Или как будто дерево вспоминало свой день. Там не было слов, но было тепло. И странное чувство, будто тебя кто-то очень-очень понимает.
Он слушал долго. Он не помнил, когда перестал бояться.
– Иногда пень говорит то, что не может сказать никто, – тихо произнёс Фикскин. – Потому что он старый. Он помнит даже то, чего не было.
– У него внутри пусто? – спросил мальчик.
– Нет. – Пинкхарт покачал головой. – У него внутри место.
Они остались ночевать прямо у пня. Раггита наколдовала из шишек маленькие кресла, а Фикскин повесил ночник на ветку, и светлячки зажглись, словно маленькое солнце в банке.
Мальчик закрыл глаза. Ночь не исчезла. Но она больше не кусалась.
