Во червонных пухах ангелочки блестят, Истомились они и у каистр опочили, Нету царствий таких, где безвинных простят, Зря в алтарь мы венки цветяные влачили.
И ломали ж, Господь, и калечили нас, Всех и сбили, одно пировати победу Не могли, пеюнов забирает Парнас, Там бояны Твои алчут мертвую веду.
Как начнут бедных чад по Суду воскрешать, Грянут бомы, огнем налиются скрижали, Узришь, Господи, – нас будет Смерть прикрашать, Василечки мы с ней здесь полуденно жали.
Видение Леты (Святки)
Пучина Леты и альбом Семейный приняла – со всеми. В фамильной славы окоем Глядится нежилое время.
Не проливаясь через край, Волну чернит полет валькирий Сквозь северный вороний грай В розововетренном эфире.
Поток лазури в черноту Течет, в тотальное пространство, Где милых ликов красоту Объяло смертное убранство.
Кто много странствовал, Орфей, Искал невест благих во аде, Земных уже не будет фей Вокалом жечь на променаде.
Не станет их обременять Искусством певческим всечасно, Сад Фьезолани истемнять, Цветенье с юностью согласно.
Для нимф отыщутся пажи, Глупцы доверчивые, музам Не оглашенные мужи, Иным подвластные союзам.
Я часто Марсия встречал, Вдыхал мелос его печальный, Юродиц темных расточал, Но яден морок невенчальный.
И что о белых сожалеть Царевнах в райских экипажах, Им должно с маками алеть, Иным кручиниться о пажах.
Зачем и помнить молодым Пенаты скорбные, в инферне Достанет грешников, седым Огня достанет в нощной серне.
Смотри, смотри, еще горят Все эти форумники жизни, В устах со вишней говорят Царевны, их, певец, не тризни.
Меж бездн двудонных вопия, В пергаментных тенетах сути Могильный камень бытия Рвет золотую степень жути.
И вновь апрель, толпой разъят, Сырою тенью догорая, Распластан снег, и дни стоят, Как кровь на сабле самурая.
Второй архаический этюд
Нам чрез мрамор четверг, чрез последний удел Шлет смарагды жалких кровонищенских терний, Зелень веждов испьет, кто премертвенно бел, Душ успенных считать идет часе вечерний.
Ах, златые деньки, буде воля Твоя, Закатились оне пред пятничною перстью, И не впрок же пошла солодная кутья, Белы агнцы взялись огнечерною шерстью.
Что разорвано раз, то неможно связать Перстам Парок, а слез, Господь, хмельных не страшно Соглядати волхвам, да потом лобызать Во ланиты Сынка под колядное брашно.
Рок немилостив столь – и потайны дела Явью стали в миру, всё мы деток хороним, И любовна гудьба отшумела бела, Не святой Валентин, к нам пришел Иероним.
Коли рухнула жизнь, вина терпки неси Покрепчее, пиит, из Господних подвалов, Хоть умоем Твое, Господарь, небеси, Тризну справим в слезах, исчезая со балов.
Дева-лебедь зачем агнцев тихо зовет, Здесь одна царит Смерть и тризнится во гробе, И куражится всласть, и к зерцалам нейдет, Аль обочь их черно, яко в перстной утробе.
И не светит Звезда в новогодней нощи, И никак обойти мы не можем юдольны Круги, чадную ель, Иисус, не ищи, А и были купцы в Рождестве хлебосольны.
Даже память саму о закланных агнцах Иглой той мишурой на века угасили, Огнево и стоим в серебряных венцах, Сберегли их, Господь, а голов не сносили.
Тайной вечери дым, золотея, с перста Иисусе летит, вижди, Господе, татей — Обрали ж до костей, а Твоя лепота Над крухой прахорей только ярче и златей.
«Сладко иродам гробы сквернить…»
Сладко иродам гробы сквернить, Безъязыким уродовать слог, Как начнут колокольни звонить — И на Божеский ступим порог.
Ныне всяк с червоточиной шпиль, Кольца змей растеклись от Крестов, Из родных палестин донести ль Тени красных и черных цветов.
Ах, поблекли сии на плаще Князя тьмы и горят истемна, Их пурпуру мы тризнили втще, Лишь во очи забилась она.
Лядный бут нам ко гробам снесли, Вяще свечек терничный нагар, От обрядовой этой земли Невысоко до райских гагар.
Перешли мы, Господь, те цветки Вдоль могил сиротливых своих, И украсили щедро венки Темнопурпурной кровию их.
«Отзвучали псалмы, лишь тяжелая лира…»
Отзвучали псалмы, лишь тяжелая лира Иногда будет сумрачный дух потрясать. То, о чем ты молила у млечного клира, Не сбылось, и, возжегшись, начнет угасать.
Все мольбы теперь, все ожиданья напрасны, Потому что на вечность рассчитан обряд, Потому что деревья уже темнокрасны И под золотом слез капли крови горят.
Наливаются мукой угрюмые очи, В них угольные тускло мерцают огни. Ты просила продлить безмятежные ночи И тебе даровали безумные дни.
Мы, навеки забытые звездным приходом, Дуновение пьем богоносной чумы. Знаю, стала бы смерть слишком легким исходом Для прибитых к крестам цветниками зимы.
Привыкай же пока к этим черным полотнам, Обводи краской смерти немые уста, Может, после нее только и распахнет нам Сад страданий свои огневые врата.
«Из огня голубого кроясь…»
Из огня голубого кроясь, Тяжко блещет беззвездная чара. Наша твердь на костях вознеслась, Вся горя, как небесная кара.
Белой лестницы в ней не ищи, Мы были о Звезде нетлеенны, Виноградные эти ключи Для отроков иных разлиенны.
В рае маковом Бога молят Ангелов световольные тени, Обелят нас еще, обелят, На лазурные кликнут ступени.
Вспоминай хоть во снах обо мне, Только там где нас нет, мы пребудем. И забудем о вечной весне, Друг о друге легко позабудем.
Что и праздновать юности бал, Он горел мелованным огонем, Ныне маковник Божеский ал, Мы стопами его не затронем.
Не сотронуть райских цветников, От земли до небес ли тянуться, Буде ангельский темен альков, Положат нам одесно вернуться.
Были, Господь, мучители злы, Настигали Твоех полукровок, А и райские сны тяжелы, Всякий ангельчик лепо неловок.
Благ тот маковник алый в Твоем Светлом рае, а всё недокрашен, Хоть серебро еще разлием, Хоть алмазы достанем из брашен.
Ссеребрим липы темных аллей, Огнь прельем в теневые альковы, Сами будем дорожек белей, Лунных венчиков, аще маковы.
А не всяким даруется цвет Светломаковый, цвете венечный, Этот Божиий троновый свет Для однех лишь невинников млечный.
Будем, будем еще пресветлы, Вознесемся, тогда удивится Челядь злобная, тьмы ангелы Разве тернию смогут увиться.
За одни лишь о счастье мольбы, Над планидой кровавой полеты В черный вакуум гиблой судьбы Тя вобили святые высоты.
«Не мучителям звезды с небес доставать…»
Не мучителям звезды с небес доставать, Руки их прекрасней этой крови, Как устанут, Господь, всесвятых побивать, И зардятся нощные церкови.
Иисусе, мы чтили Твоих ангелков, Там они, где терницы нетленны, Краше нету спасительных бойных венков, Нет чернее серебра геенны.
Наша жизнь истекла, коемуждо равно Васильковые лавры свивают, Притомились ловцы и алкати вино — Виждь, цветочки в крови обрывают.
Фотопантеон Лица в рамах
Вкрапленье в пурпур черных роз Не оставляет даже шанса. Пред смертью наших поздних грез Мы далеки от декаданса.
Ах, Эльза, ангел твой не мог Иное предсказать реченье. Одно лишь Слово вечно – Бог, Нет прочих слов, а есть моленье.
На огнь последний, как на шпиль, Нанизывает век надежды, Хотя бы мировой утиль Теперь не узрят эти вежды.
Парчой рубиновой сокрыт Источник пламени, но лира Тяжелым золотом горит Под темным пологом эфира.
Стояло фотоателье, И вывеска на нем гласила: «Снимаем живших на земле, От космонавта до Ахилла».
Строенье с четырех сторон Сжимали северные дали. На вывеске гудел неон, А в рамах лица западали.
И падал черно-золотой Снежок из цинка вышней тверди, И время потекло рекой В цветь конденсированной смерти.
Увидеть дважды этот свет Не дай Господь, се потрясенье Страшит, как мертвеца – портрет, В могилах разъедает зренье.
Огненнокрылый серафим, Явившийся в земной пустыне, Здесь пролетел почти незрим И растворился на пластине.
Святых охватывала мгла, Но белые столпы горели, Где их, как свечки, подожгла Ирония великой цели.
Терцин венки из адских снов Пронзят, быть может, мир огнями, Украсив платину слогов Уже кровавыми слезами.
Того, кто царствовал, учил, Бродяжничал по Галилее, В обскуре натрое разбил Свет от креста на мавзолее.
Коленопреклоненный князь Сапфирной тьмы, маг серной термы, Пред амальгамою виясь, Когтился вновь из лунной спермы.
О скорби мира Агасфер Забудет, к розам возвышаясь, И на изломе темных сфер В горящих башнях отражаясь.
С иными ликами порой Мешались тусклые картины, И меркли форумник пустой И храмы скорбной Палестины.
Сонм отражений расписных Гас лессировкой в пантеоне, И проступали очи сих Лишь золотом на черном фоне.
«В ледяной отраженный воде…»
В ледяной отраженный воде, Растекается падью беззвездной Темный купол, мы больше нигде Не увидим кресты перед бездной.
Даровали нам сумрак волхвы, А иным даровали свободу, Яркий нимб у твоей головы Аонид подвигает на оду.
С небоцветного только листа Музы смерти ее дочитают, Пурпур строф огранит высота, Мертвородные хоров и чают.
Украшений своих не снимай, Пусть ноябрьский огонь их осветит Иль дугою божественной май Все послезно алмазы приветит.
К мертвым петлям падучих светил Вознося ожерельные нитки, Тех воспомни, кто здесь отлюбил Звезд фальшивых могильные свитки.
«Не горит черный снег и в притворах темно…»
Не горит черный снег и в притворах темно, И не рдится над тьмой мишура, Четверговое днесь зеленеет вино, А нектары испили вчера.
Разочтемся опять на живых-неживых Пред терницей флажков аонид, Нет возмездных светил на путях роковых, Псалмопевцев оплакал Давид.
И вольно ангелочков теперь побивать Лихоимным армадам зверей, В чернокнижных кирасах юродски сновать По затворам пустых алтарей.
«Кто назначал свидания во снах…»
Кто назначал свидания во снах, Давно побит небесною картечью. Сим не повем печаль о временах, Ожгло реченье горловою течью.
Овидию предписано молчать, А он бы оценил метаморфозы, Нельзя латынь с гламурами венчать, Ложесны вожделея, славить розы.
Глорийские зерцала тяжело С небренными тенями расстаются, Где лядвия девичьи и весло, Над панною привратники смеются.
Не сталось бледноогненных чернил И вечность мы слезой переменили, Царь-колокол тогда не презвонил, Хоть звон его архангелы тризнили.
Нас предавшим вселенская хвала, Да будет исполать родам их черным, Пускай от гнилоядного ствола Чадят века дыханием тлетворным.
Доселе алебастровый горит Морок над славным городом Петровым, Лишь Риму и положен лазурит, Вспоенный червным золотом суровым.
Что, Лютер, твой путрамент голубой, Чернильницами весело ль бросаться, Когда мерцает бездна под тобой И стоит разве жизни опасаться.
Зачем стремились к эллинским постам — Условья здесь предложены иные. Расстрельных опознав по лоскутам, Свинец ложится в звезды теменные.
Ложись и ты, захлопнет вечность дверь, В раю блуднице встретится мнемоник, И мытари приидут, чтоб теперь Пытать уста лузгой губных гармоник.
Всем выдано гробовое сукно, Зашли в тылы безжалостные алы, Пророчествовать поздно и грешно, Соль наших слез утоплена в подвалы.
По виселицам гнилью полоснет, Сокроет снег хоругви и шеломы. Падь с абрисами ломкими блеснет, Ея навек проточат буреломы.
Что честь блюли – все списано в запас, И смерть не утолит уже печали, Архангелы одни оплачут нас, Которым строфы с кровью посвящали.
«Мы, Господь, о всенощной влачились…»
Мы, Господь, о всенощной влачились На Твои голубые огни, Туне мглы чернокрылые тлились — Литании ль загасят они.
Вновь гремят и гремят царезвоны И серебром пылает Звезда, Василисы, до тех Персефоны С псалмопевцами были всегда.
Но теперь и венцы наши тратны, И сбирают пиры не для нас, Васильки лишь могильные знатны, Сиротливый не блещет Парнас.
Ах, еще здесь квадриги проскачут, Этих литий нельзя отслужить, И о мертвых орфеях восплачут Преалкавшие в терние жить.
Черное веселье
Скотный двор миновала телега, Мимо вдавленных в плошки щетин Синих глазок в село имярека Повезла. Странник ли, селянин?
Резв осел золотой, на просторе Снег борейский холмист и глубок, И дубравы темнеют во горе, И Отчизне угоден лубок.
Две овчарни, там вьется гербарий, Словно в зной у сухого ручья, Полорогие топчутся твари, Листья мирта, как славу жуя.
Веселится народ, царской водкой Заливает чумную тоску, Растворившись за ближней высоткой, Честь Гермес отдает ямщику.
Праздник лености длится доныне, Звон взлетает к иным берегам. Благо, в смехом побитой святыне Искру веры не высечь врагам.
«Как упасти нельзя одесных…»
Как упасти нельзя одесных И ветошь кровью истекла, Дождемся чаяний воскресных, Чтоб злато слилось в купола.
Пойдем цветочки луговые Назло иродам собирать, А мы теперь еще живые И нам ли время умирать.
И станет вербная неделя Гореть, пасхалию святя Во тьмах, где с пламенем апреля Играет Божие дитя.
Тоска Готика
Свод ли, отблеск ли крымского лета Осветил все, как солнцем, – тоской. Огнь угрюмый не будит ответа, Но опять повстречался с тобой.
На седые зубцы черногладий, На цезуры сии шар огня Отсвет шлет от небесных аркадий, Золотую симфонию дня.
В Христиании этого царства Не представить, лишь северный брег Явит мертвым арму тенедарства, Некий брошенный звездный ковчег.
Видишь, чайки летают благие, Персть вечерняя томно горит, Псалмопевцев камены другие Веселят, мир о них говорит.
Сих юнидами звать положенно, Всякой юности мила весна, Рай утрачен, а время блаженно, Смерть лихая на пире красна.
Будем вместе, зачем орхидеи Яснобелые эти гасить, Богопервенцам руки Медеи Пусть не снятся, сиих ли косить.
С нами Гейне седеющий плачет И резвится амур молодой, И к царевичу волк не доскачет Под хорезмской янтарной Звездой.
Твердь светла от вестсайдских историй, Ночь Метохии внове тиха, Высоко ль до небесных Преторий, Ангели нам серебрят верха.
Всетемней Малороссии дивной И найти лепоцветье ль окрест, Глухо музы сердечко наивной, Высь пуста и взыскуется крест.
Херсонесскую тусклую глину, Бледный мрамор плавильным лучом Жжет июль, где на миг Мнемозину Повлекло в апрометный проем.
Возвернулись, а смерть не избыли — Жизнь тоскою не оголена. И тогда мы друг друга забыли, Как волну забывает волна.
Архаические опусы Третий фрагмент
Понедельничать сил никаких, Господь, нет, Хоть со пиршеств уйдут безоправдные князи, Не зегзица ль сама принесла нам извет, А в купели сошли червоглинные грязи.
Херувимы Твое без именных листов, Черневые агнцы в змейных розах почили. Вот ланитную кровь отерем как с перстов — Да поидем гулять под стогновые шпили.
Иль узрит Иисус премучений терно, Кровоступниц круху, неомытую в аде, Ужли пялятся здесь юродивы одно, Пред Господень порог не забрести нам, чаде.
Подносили и пить разве мертвой воды, Разве траченых слез, где эфирные эльфы Низлетали с Христом до юродной Звезды И сибиллы агнцов уводили за Дельфы.
Что предъявят еще в середине адниц, Валуны, вижди, там змей зачервленных кажут, И царей, и нищих, упадающих ниц, Подмогильной тесьмой чернокнижники вяжут.
Ах, избыли мы Твой серебряный оклад, Всё безбожно гурмой за него соглядали, И воздвигли, смотри, из камней вертоград, Изо гробных камней, под какими лядали.
Злато-серебро слез расточает псалтирь, Только нам не слышны и царские пеянья, Тщетно кличешь, Господь, треба каменных гирь Не дает бросить вниз колпаки-одеянья.
Пусто, пусто, Господь, пирований тщета Отвела и невест, в персть ворыты детишки, Предстоим без венцов, и крестна ж, золота Наша доля – в смерти хоть приимь кровны лишки.
«Преломятся пустые огни…»
Преломятся пустые огни И предстанет всетайное явным Там, где пали с тобою во дни Покаяний пред миром державным.
Сколь немыслим для смертников плен, Разочтемся со праздной столицей И ямбической строфики тлен Изукрасим худою кровицей.
Те огни будут струйно гореть, Яко воры, архангела встретив, Не могли мы еще умереть, Именитства свои не отметив.
Ледяная борейская ночь По граниту воды уплывает, Аугуста безродная дочь, Калипсо наши сны обрывает.
Кто потратил и кровь на письмо — Строк нетленных не склеит обрывы. Провиденье попало само В золоченые гнилью курсивы.
Изреченна фита сих слогов, Нас от искуса Боже избавит, И потайные речи врагов Краской смерти червленой проявит.
«Мы славу небесному пели Царю…»
Мы славу небесному пели Царю, И Он соклонялся ко нам, И рек: «Только истинно вам говорю — Есть вашим черед именам».
Что благовест нищим, одно лишь, цветки Горчащие твердь не прейдут, И с нами пеяли хвалу ангелки, Сих венчики ясные ждут.
Доднесь Вифлеемская эта Звезда Горит, никого не узнав, И мертвая всех отражает вода В цветницах кровавых канав.
«Рассчитавшись последней и страшной ценой…»
Рассчитавшись последней и страшной ценой За никчемную участь свою, Мы покинем пределы юдоли земной И очнемся в желанном раю.
Это рай ли, Господь, это рай ли, тростник Лишь виется на горних камнях, Кто и в смерти был весел, томительно сник, Аще зиждима цветь во тенях.
И великая слава Твоих не спасла Рыбарей, сколь пусты невода И тиара цезарская вновь тяжела, Пусть хотя б мироточит Звезда.
Только погань во цвили вольготно снует, Всюду чудища стонут одне, Злое лихо унывные песни поет, Всё целуются змеи в огне.
Лишь тогда и не сможем ни слова сказать, Слезы выльем из веек пустых. Нас в Отечестве было вольно истязать — Бойтесь вами прибитых святых.
«Ах, нету ни могилки, ни креста…»
Ах, нету ни могилки, ни креста У бедного сыночка моего. В какие-то погиблые места Сманила злая смертушка его.
Но помни, о тебе не забывал Юродивый запнувшийся отец, Слезами изобильно поливал Волошки и сплетал из них венец.
Вот явится как заспанная мать В ночнушке подмогильного шитья, И мертвый станем воздух обнимать, Вытаскивать сынка из лоскутья.
И жалкой не осталось от меня Кровинки – исслезилась и она, И в очи белокровного огня Плеснула та же Смертушка одна.
А был сынок прекрасен и умен Да Господь не пустил его к живым. Возглянешь в небо – протьмищи ворон Галдят по перелетам юровым.
Вдоль пажитей бредет он без пути, Ручонкой прогоняет черный гнус, И плачет все, и плачет – и спасти Не может Михаилку Иисус.
Сыночка осиянные стопы В ходьбе не приминают васильков. Кричу, не докричуся из толпы: «Я много наплету тебе венков.
Умру скорей, чего здесь балевать, И вместе побредем чрез лепестки — Со кошиков нецветных раздавать Волошковые синие венки».
Кора Кладезь бездны
Части света сближая волнами, Обмелел океан мировой. Юг и север сошлись перед нами И свободный разрушился строй.
Золотой треугольник сверкает, Старый свет, Новый свет – два угла, А на третьем простор отсекает Надъяпонского солнца игла.
Откровение нового слога Суть лепная фита аонид, И пылит столбовая дорога Вдоль пустот, за горящий Аид.
Если нет здесь ни звезд, ни закона — Рухнет крест бестелесный у врат, Где иные встают геликоны, Реки праведной крови горят.
Эти реки в кровавых ружницах Перейти не дано святарям, Живы розочки на багряницах, Вспоминаний достанет царям.
Сон златой родоводу навеет Не безумец, но княжий гонец, Нощь темна, а еще багровеет Несоимный алмазный венец.
Ах, Летиция, нас обманули, Красен смертию всякий обман, Черным слоги мелком зачеркнули, Стал багряным стигийский туман.
