Рыбачить здесь и можно, а притронный Коллегиум божественных теней Решит, кому речи, кому уронный Рейнвейн алкать и красных ждать коней.
Живым одне лишь мраморники, зренье Их слабо, разве гений отличить Способен адоцветное горенье И столпников бессмертью научить.
Нельзя венец терновием упрочить, Молчи, молчи, доколе сам живой И в мертвых только значен, муз порочить К чему, нам возместят Эдем с лихвой.
Тот контур, угль чернивший ломким светом, Годами отражался, вообще Чтоб не пропасть, чтоб зреть на свете этом Сосуд Пандоры в лазерном луче.
«Только пепел превыше золы…»
Только пепел превыше золы, В нети нас позовут отобедать, Хлебоимно содвинут столы — Царских яств должно всяку отведать.
Бледноогненной солью рядно Изукрасив, орут зазывалы, В наших веждах высотных давно Отражаются разве подвалы.
Ничего боле не ужаснет, Чем сие до костей пробиранье. Кровь гнилая вотще полоснет В многослезное это собранье.
Скорбь убийц по иным временам Потушили, иначе с чего бы Стали дарствовать столпники нам Во десницах спирт ангельской пробы.
Не сыскать воям жалкой родни, Ратных маршей не помнят музыки, И те слезы – ты их не храни, Затекут пусть в червовые лики.
Трилистник чаяния
І
Аз, Господе, реку со черных домовин, Гробов нощных, иным достались благокрасны, Эти агнцы не ждут-заждались окарин, Им и трубы Твое, и псалмы немогласны.
Все склоняется тать над испрахшей сумой, Иль неможно доднесь и любови низринуть Бледных перстов жалких, в юродие немой Удушавших царей, сребро юдам откинуть.
Были перси белы у безмужних невест, А теперь и уста до костей пробелели, Оглянися, Отец, нету ныне окрест Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели.
Ах, над нами зажгли юровую Звезду, Пусть лучом воспронзит некупельные лета, Их ложесен и усн опознай череду, Нищих татей, оне удостойны извета.
Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли Бойны чада, отвек изалкавшие жажды, Ангелы Твои что копия занесли — Не убить, не убить преугодников дважды.
II
Как свилися вольно змеи в райских цветках, Прежде в царствии грез немятежно блажили, Только ныне молчим, пряча персть в рушниках, Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили.
Богородицы лик украсили Звездой, Сон-цветочки вия по сребристом окладе, Нету ангелов здесь и поят нас водой, Ах, из мертвых криниц занесли ее, чаде.
Иисус почернел и не имет венец, И Его голова преклоняется нице, Узреть что восхотел двоеперстный Отец, Мало ль крови течет в неборозной кринице.
Смертоприсный венок мы Христосу плели, Исплели изо слез, тяжко траченых кровью, А и боле ничем не посмели-могли Притолити в миру жажду бойных любовью.
В каждой розе сидит гробовая змея, И не видим уже мы ни Бога, ни Сына, То ли алчут оне, то ли мука сия Должна гробно зиять до святого почина.
III
Это иноки днесь подошли ко столам, Страстотерпцы одне и невинники сиры, Их неможно забыть копьевым ангелам, Коль не пьют мертвых вин – отдавайте им лиры.
Не боятся огня восковые шары, А на перстах у нас кровь и слезы срамные, Велико Рождество ан для всех мишуры Не хватает, Христос, где ягняты гробные.
Геть днепровской волной в черной пене дышать, Кровь худу изливать на местечек сувои, Розы-девки, равно станут вас воскрешать, Так скидайте рядны пред всетаинством хвои.
Тех ли ждали в чаду, мы, Господе, пришли, Залетели птушцы в обветшалые сени, Али тонкий нам знак до Звезды подали, Во трапезной же мы преклонили колени.
Ничего не узрим на вечере Твоей, Пусть сочельник лиет в мессы нощные снеги, Мы до маковки все унизаны лишь ей, Искрим – белы птенцы в огне Божией неги.
«Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне…»
Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне, К теням херсонесским хлебнуть золотого рейнвейна Затем, чтоб запили мы скорбь и не в тягостном сне Могли покружить, яко чайки, над водами Рейна,
В порту Анахайма очнемся иль в знойный Мадрид Успеем к сиесте, а после по вспышкам понтонным Пронзим Адриатику – все же поймем, что горит Днесь линия смерти, летя по тоннелям бетонным.
И вновь на брусчатку ступив пред бессонным Кремлем, Подземку воспомнив и стяги советские, Ая, На стенах в бетоне и меди, мы к Лете свернем, Все Пирру святые победы свои посвящая.
Нельзя эту грань меловую живым перейти, Лишь Парки мелком сим багряным играться умеют, Виждь, нить обрывают, грассируя, мимо лети, Кармяная Смерть, нам равенствовать ангелы смеют.
Еще мы рейнвейн ювенильный неспешно допьем И в золоте красном пифиям на страх возгоримся, Цирцеи картавые всех не дождутся в своем Отравленном замке, и мы ли вином укоримся.
Еще те фиолы кримозные выпьем в тени Смоковниц троянских до их золотого осадка, Фалернские вина армический лед простыни Оплавят в дворце у безмолвного князя упадка.
Святая Цецилия с нами, невинниц других, Божественных дев пламенеют летучие рои, Бетоном увечить ли алые тени благих, Еще о себе не рекли молодые герои.
Сангину возьмет ангелочек дрожащей своей Десницею млечной и выпишет справа налево Благие имена, а в святцах почтут сыновей Скитальцы печальные, живе небесное древо.
Красавиц чреды арамейских и римлянок тьмы Всебелых и томных нас будут искать и лелеять Веретищ старизны худые, из червной сурьмы Голубок на них дошивать и с сиими алеять.
Ловите, гречанки прекрасные, взоры с небес, Следите, как мы одиночества мрамр избываем, Цитрарии мятные вас в очарованный лес Введут, аще с Дантом одесно мы там пироваем.
Стратимовы лебеди ныне высоко парят, А несть белладонны – травить речевых знаменосцев, Летейские бродники вижди, Летия, горят Они и зовут в рай успенных сиренеголосцев.
Позволят архангелы, не прерывай перелет, А я в темноте возвращусь междуречной равниной: Довыжгут уста пусть по смерти лобзанья и рот С любовью забьют лишь в Отчизне карьерною глиной.
Первый архаический триптих
I
Хоть бы скорбь нам простят – не хотели скорбеть Мы, Господе, в алтарь Твой затиснулись краем, Смерды ж бросили всех по карьерам гибеть, Звоны святны пия, без свечей угараем.
Нищи мы во миру, царевати сейчас Нам нельзя и сойти невозможно до сроку, Вот и празднуем днесь, коемуждо свой час, От пеяний жалких много ль странникам проку.
Змеи тронно вползли в богоимны сердца, В пухе цветном персты, буде трачены лики, И Звезда высока, и не виждим венца, Присно блудные мы, а и бьются калики.
Пусть сердечки свое крепят мор-ангелы Ко иглице хвойной вместе с златью игрушек, Снег на елях горит, крася нощно столы, Всё нейдем балевать – зло яремо удушек.
Прелюбили пиры, а влачились в рядне, За любови тоску чад Твоих обвинили, Весело им теперь сребра пити одне, Мы, Господь, на крестах разве их и тризнили.
II
Четвергуем теперь, вина красные пьем, Да порожец равно змейна Смерть обивает, Как юроды уснут, мы еще и споем, Горше жизни любовь, а горчей не бывает.
Коли святки горят и стучатся купцы В наши сени, пускай веселят пированья, Ан в хорошем кругу и сладят леденцы Горечь хлебов жалких, нищету волхвованья.
Гурбы снежные днесь постелила сама Богородице-свет, разукрасила хвою, Научились молчать, буде присно чума, И Звезда чрез пухи златью льет моровою.
Мы свободны, Господь, цветно лепим снежки, Перстной кровию втще осеняем глаголы, Балаганы везде и галдят дурачки, Чудотворные те ль заскверняют престолы.
И смеялись оне, слезы ткли во рядны, Благочинно тряслись, ангелов потешали, Только в смерти, Господь, мы не стали смешны, А в бытьи – так сребром нашу голь украшали.
III
То ли внове январь, то ль, успенье поправ, Святки льют серебро на отбельные лики, Гурбы снежно горят вкруг ядящих орав, Пусть вспоют немоту перстевые музыки.
Как хоругвь, пронесли хвойну цветь до Креста, Наши ели цвели дольше святочных звонов, А и доля была не в урок золота, Кровью скрасили мы бездыханность рамонов.
Вот окончилась жизнь, истекли роднички, У Ревучих озер собрались неживые, Побытийно агнцы стали много жалки, И пеяют псалмы череды хоровые.
Да сановные их восприметим басы, Рукава завернем – смердов зреть обереги, Кровны пухи не бьют мор-пастушки с косы, Трачен Смертию всяк заступивший береги.
И лукавили ж, нас приводя на порог, Указуя Звезду, во пирах сатанели, Сбили чадов, Господь, хоть бы червный мурог Вижди в смерти – на нем присно красятся ели.
«Захочешь крови голубой…»
Захочешь крови голубой Испить рождественскою ночью, Тогда возникну пред тобой, Чтоб зрела призрака воочью.
Бери, бери скорей сосуд, Давно засохла в нем отрава, Кровавой лентой изумруд Совился днесь и звезды справа.
Под мишурою наша ель Теперь еще горит в Аиде, И стал я ангелом ужель, Пея псаломы аониде.
Ах, горько ангелам тлести Меж небоцарственных зеленей, Страстные кончились пути, Сынкам не встать мертвым с коленей.
Субботы грезились и мне Темней серебра у девятки, Нельзя о Боге и вине Солгать еще тебе хоть в святки.
А хорошо ли без меня Свечельной кровью упиваться, Хмелиться ею и, огня Страшась, в черни собороваться.
Были те свечи извиты Для ангелочков лепосмертных, Алкала туне царя ты, Божись и вин ищи десертных.
Пей тяжело из суремы Шаров и чар за новоселье, Иные призрачные тьмы Явятся – будет вам веселье.
Во славу это питие, Господь с тобой, когда святая, Пускай на басмовом остье Каждит макушка золотая.
«Гекзаметры эти не снились нам с давних времен…»
Гекзаметры эти не снились нам с давних времен, Но камни Эллады точила янтарная пена, И стройная строфика смерти прожгла небосклон, И на воды пала холодная тень Карфагена.
Лазури одне мы хотели зело созерцать, А вышло иное и нити сии не исправить, Грассируйте, Парки, как станут серебром бряцать Опричники тьмы – сами будем сиречно картавить.
Мы сами поидем ко браминам эллинских царств, В окарины дунем, вспоем, яко Божьи рапсоды, Воскреснуть нельзя после жалких сукровных мытарств, Так будем хотя всетризниться за славские оды.
Аттический холод терзает доднесь хоровых Высоких певцов, обреченных безгласности горней, Их мало и было, а музы считали живых Всегда и теперь, поелику живые соборней.
Я был одинок, одиночества лета страшны Для воров немых, для седмичной Луны фаворитов, Бессмертие всем полагается, золото в сны Лишь мертвым лиется из вешних пустых лазуритов.
Пусть сон золотой навевает безумец опять Иным поколеньям, а мы рассчитались навечно С каменами славными, Лета быстрее воспять Направит себя, нежли будем глаголить сторечно.
Ах, форумник пуст арамейский, но шумен другой И капищей новых бетон фиолетовый гулок, О нас не дождутся церковные вести благой, Одни Азазели сейчас и легки для прогулок.
Господними копьями всех не достать палачей, Чреды не достигнуть убийц, ко пирам оглашенных, Слезами ли выжечь терничных венцовых свечей Цитрийские тьмы, чтоб не слышать литий совершенных.
И дивных речей вековое стремленье пустой Огранкой мерцает, но только уста отверзали Мы в красных углах мирозданий, яремно густой Нас кровию рдили юроды и нощно терзали.
Я часто, Вергилий, лукаво и истинно рек, Обманом спастись от фатумных эриний пытался, А оды слагал небодержцам и мертвым, но век Со требою этой без нежных камен рассчитался.
Вновь кровью церковное перебродило вино, Кагор темной антики, рушивший мрамор Гомера, Гудит в брызгах соли червленое веретено, Вплетая во сны смертоносную нитку размера.
Стансы
Под наперстками иглы вонзает в рядно Сквозь имперскую платину зарев, Поелику нам было изведать дано И всемилость, и гнев этот царев.
Тяжек он и неможно его перенесть, Но терпи, венцеизбранный брате, Значит, будем одесно с алкеями есть, Водку сладкую пить на карате.
Вижди блюда царские и вина вдыхай, Ароматы сие благовонны, Меж смурными безумцами тенью порхай, Где стульницы от лядвий червонны.
Там горят черносливы о нежной икре, Здесь тунец розовее стерляди, Преядают царевны в чумном серебре, Им трапезу сервируют бляди.
Я молчал дольше Бога и горше, сейчас Время речь, паки розные термы Излучают бессмертие, где Комитас, Розы вьет пусть слезой Даздрапермы.
Се и стали бессмертные, мертвым легко Воевать с юродными купцами, Что летают валькирии днесь высоко, Над алмазными рдятся венцами.
Залетайте-ка нощно к свечному столу, Много ль вы погубили одесных, Вместе будем травиться, не Дант ли в углу Спит и видит альковниц чудесных.
Фри успенные пудрами серебро бьют, Мел восковием красят, уловки Их опаснее смерти, кого не вспеют, Жечь ему льдом чрез кровь сервировки.
Русских Лиров с небесным огнем не сыскать, Всё привратники либо холопы, И воителям славы не должно алкать, Не порфиры в ходу, а салопы.
Погибает всечасно, кто Богом любим, А мирские потравы излишни. Мы с тобою еще со столов доедим Те гнильцой золоченые вишни.
Нам объедки опричнины в топкий закат Поднесут, в тьму загробных сияний, Пусть булаты сверкают у призрачных врат И не жаждет никто подаяний.
Ибо смертная гнилью горя полоса, Леденеющей тканью закатной, Переливные наши прожгла голоса Кровотока струей невозвратной.
«Образный только свет нас призовет…»
Образный только свет нас призовет. И звезды воспылают нелюбовью К свергателям всебожеских высот, Их выспреннему всуе богословью.
Веками ложь непросто отличить От истины высокой, солидарность Являя обоюдную, учить Брались толпу мессия и бездарность,
Сказители тождествовали им, Но черни с властным родом ненавистен Певец любой, зиждительствам благим, Чей умысел открыто бескорыстен,
Один дарован временем удел, Одни судьбой подобраны вериги, Из царствований множества и дел Слагаются магические книги.
Не чаяний приветствует народ Спасительную требу, но коварства Всеядного гниющий чает плод, В том прочие мирского государства.
А веры крепость иродам страшна, Поэтому ль живого страстотерпца Бытийностью доказана вина, Векам оставит он лишь пламень сердца.
И нынее, Лукреций, посмотри, Причастность есть царица доказательств, Участвовал, тогда не говори О Бруте и сакральности предательств.
Тем был убит взыскующий Гамлет, Предательства нашедший и обмана Мистические связи, тем валет Снедает дам пикового романа.
Велик изменой черною всегда Скупой на подаяния властитель, Величию сопутствует нужда В свидетельствах и праздный нужен зритель.
Чернь горькая внимает суете, Скрывающейся ложи и пороку, Плодя себеподобных в нищете, К иному не готовая уроку.
Засим отраву красную разлив По лядвиям чернильниц легковесных, Выводит время свой императив Софистики и чаяний словесных.
Они ли стоят червных наших свеч, За сими вечность патиною тлится, Мы розовые лилии о плеч Крушне явим и смысл определится.
Как истинно уродцев обелить, Одним, скорее, адовым уголем Разметить можно их и разделить, Чтоб лучше доустраивался голем.
Бессмертия певец не избежал, А чашу не восполнил кровотечьем, Соперстием ее не удержал, Претлил язык лукавым велеречьем.
Божись теперь, Ирод-золотоуст, Сверяй труды каратом и отвесом, Молитвенник бери, елико пуст Изборник, недочитанный Зевесом.
Неправие свое осознают, С любовию встречаясь, бесов теми, Пускай еще летают и пеют, Хмелятся и юродствуют над всеми.
Почто святые веровали им, Сердца губили мороком литаний, Во лжи юдоль, теперь дано другим Дослушать смутный хор соборований.
Ответствовать за что нам, а беды Не выместить и там, где блещут нети, Гнилую кровь, давай, сейчас в сады Понурые вольем, в деревья эти.
Пусть глухо наливаются они Смертельной четверговою отравой, Злочерную листву клеймят огни Пред падью отраженной и лукавой.
Сама ведь ты судьбы хотела сей, Глаголы берегла для переписки С архангелами, вот и лицезрей, Как ищут Вии нас и Василиски.
Блаженные не ведают о том, Морочны сколь посмертные лобзанья, Над басмовым твоим успенным ртом Не вздох парит, но призрак истязанья.
Нам в гребневой сурьме не возлежать, Быть может, за распятие мечтами Позволит Бог, прощаясь, руки сжать Кровавобелоснежными перстами.
«Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют…»
Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы, Что гранили валькирии нашей тоски изумруд, Звезд оправы украсив им и смертоносные оды.
Освященные скорбью, туда полетели они, Где умеют ценить безупречные эти размеры, Где величье двоится и комкают лед простыни Отраженья, а вечность изящные любит манеры.
Но изящество стоит бессмертия, красным в желти Золотистой мелком ангелочки увеченных значат, Красоты не прощают камены, а ты их прости, Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат.
Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять, В небесах догонять нынче светлых цветочников туне, Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять По две те не бегут мировольные волны в июне.
Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают, Буде Господа звать и цветки меловые косить Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают.
Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы, На армический требник иль мирты волхвы не скупятся, Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы, Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся.
Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству, Весело, весело, и забавили в жизни камен, И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству.
Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак, Были други коварны и немощных суе губили, Разливайся отравой смертельной холодный арак, Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили.
Но еще зарыдают палатные фурьи и фри, Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки, Мрамор наших акафистов будут живить словари, Богоимное Слово немые впитают лозинки.
Это Слово полнощное будет серебро таить, Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится, Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться.
Лишь одна только речь дарованна, сама говори, Благо молви хотя с отражением в течной лепнине, Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне.
Вероятно, рыдая над титульным желтым листом, Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая, Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом У меня и горит в изголовье свеча ледяная.
«Пойдем на Патриаршие пруды…»
Пойдем на Патриаршие пруды, Сиреневый там дождь еще не хладен, Каждят останки пляшущей Звезды И дьявол темноцарственный безладен.
Пойдем, поидем, друг успенный мой Иль мертвая подруга, будем вместе И плакать над точащею сурьмой В свечельном этом времени и месте.
А был я оглашенным ко святым Хождениям и внесен в Божий список, Мак в юности был алым, золотым, Пускай дарит аромой одалисок.
Фаворским огнем требники горят, Горят и наши тонкие крушницы, А мертвых царичей ли укорят, Глорийные, летите, колесницы.
Что это Новогодье, Рождество С порфирными шарами, яко будем Рыдать еще сиротски, о Его Кресте явимся ль, мороки избудем.
Убойным стал алмазный сей венец, Но Руфь меня восждет на Патриарших, Стряхну при Божьих пильницах тернец, Ответствовать черед за братьев старших.
Черед, пора и молвить, и препеть, В миру любивших нас невест чудесных, Не тщившихся ни жить и ни успеть, Взнести до царствий истинно одесных.
Ах, счастие любое от беды Невежества всегда проистекает, Пойдем на Патриаршие пруды, Бессмертие нас горнее алкает.
Не горько царю мертвому вино, Пиют же вусмерть ангелы блажные, Оне меня отпустят все равно Сирени зреть и ели вырезные.
Декабрьская тяжелая игла И снег, и меловатные сувои Распишет бойной кровью, тяжела У вечности иглица, паче хвои.
Не я ль играл с Чумою на пирах, Не аз ли только вечности и чаял, Боясь очнуться в снеженьских юрах, Зане легко уснуть, где мак растаял.
Уснуть и видеть благостные сны, Отпустят ангелки мя на мгновенья Сюда, где прегорьки и солоны Блуждающие звезды вдохновенья.
Вскричу, махну ль приветственно рукой, Десницею бесперстой, дожидалась Неясно и откуда, но такой Руфь помнил я, со мной она скиталась.
С каких неважно темных берегов Явлюсь, чтоб навсегда уже оставить Юдоль, которой с кровию слогов Любви и маков алых не прибавить.
