Яков Есепкин
На смерть Цины

Полная версия

Часть первая
Фарфоровый альбом

«Всё поют золотые кимвалы…»

Всё поют золотые кимвалы
Над гранитом летейской волны,
Юровые орут зазывалы,
Сукровично мы сами темны.

И за что убивали невинных,
Мало ль вретищ царям, Антиох,
Жабьей кожи на рылах кувшинных,
Терневым ли не чаять подвох.

Ах, никчёмное это веселье,
Эта патина лилий желтей,
Божедревка венчает похмелье,
Просят милостынь дети детей.

Где вы, райские маковки, где вы,
Здесь бушует огонь ледяной,
В смерть списались всецарские девы,
Гробы их под яркою стеной.

Отмерли золотыя во цвети
Одуванчики бойных судеб,
Хоть увидят беззвездные нети
Сей пурпурный точащийся хлеб.

«Мы терни ль кровию златили —…»

Мы терни ль кровию златили —
Доднесь колючкой перевиты,
Но за бессмертье восплатили
И все теперь со жизнью квиты.

Полынь завилась в черногрозди,
И слова Господу не скажем,
Лишь на венчающие гвозди
Перстами тонкими укажем.

Широки лживые объятья,
Пусть алчут други вин и брашен,
Ах, наши столпные распятья
Взнесутся дале горних башен.

«У Господа на каменных коленях…»

У Господа на каменных коленях
Вольно в крови младенчикам сидеть,
Во райских отражаяся зеленях,
На Боженьку восторженно глядеть.

Ах, смерти мы не ждали в воскресенье,
Случайно погоститься забрела.
Всё видели чудесное спасенье,
Серебро изливали в зеркала.

Бредем вот по нескошенному лугу,
Над каждым свой веночек возгорит,
Она здесь не препятствует досугу,
А коску сорным точивом острит.

Вороны позасеяли прокосы,
Слилися с колосками сорняки,
И смерть свои отбеленные косы
Вплетает в те нещадные венки.

«Отчитаем псалмы, серебро из очей…»

Отчитаем псалмы, серебро из очей
Тратно выльем, Господь, и к Тебе застучимся,
Ни считать, ни пропеть набоженных речей,
Крови нет для письма, а и даром влачимся.

Не алмазные всем, чумовые венцы
Источили вечор фарисейские орды,
Веселятся оне: «Были вы гордецы,
По седмице страстной будьте смертию горды».

В пированьях теперь премолчим тяжело,
Кушать маковых яств и настоек сливовых
Не желаем, Господь, нагулялись зело,
Как воскресные мы – виждь нас в тлумных столовых.

«Сплети мне свой губительный венок…»

Сплети мне свой губительный венок
Из терний, ниспадающих оплечь,
Чтоб не был я до Смерти одинок,
Ответствовал на суетную речь.

Скажу я: «Вот окончилась игра,
Встречал я во юдоли ангелков,
Ан в сирое узилище пора,
Тебе ж – сплетати золото венков».

Не бойся, травы сорны воплети,
Чернобыльником венчики увей,
Тогда я изъявлюся во плоти,
Скажу тогда – попробуй-ка, убей.

Пусть черные ромашки на ветру
Слезой сребрят убойный мой венец,
Красна ли Смерть, красна ли на миру,
Не скажет закровавленный Отец.

Ах, верил я до смертного конца
Тебе одной, сжигая лет мосток,
Урви же со точащего венца
Ромашковый изгнивший лепесток.

«Незабудки цветут и левкои в крови…»

Незабудки цветут и левкои в крови,
И эринии ткутся из снов,
Как не вынести нам божевольной любви,
Хоть приимем дары вещунов.

Пожалели хлебы на лазурном вине,
Дали травленых яблок-лузги,
Но еще мы явимся во бледном огне
И тогда расточатся враги.

Станут вретища наши одесно сиять,
Раны страшные хмель обовьет,
Рядом с Господом будем темно предстоять,
Смерть ли Божиих агнцев собьет.

«Ах, Господи, пурпурная Звезда…»

Ах, Господи, пурпурная Звезда
Всекрасит иверийскую лозу,
В Твое мы изливали невода
Последнюю кровавую слезу.

Горели колокольчики темно,
А мы уже не видели Твоих
Очес, и нищим смертникам одно
Как узреть сребро с чернию на их.

Ни красок, ни холодных родников,
Лишь ангелы Господние снуют
И тесьмами во черены цветков
Те слезы прекровавые лиют.

«Се трапеза иль тризна, успенным равно…»

Се трапеза иль тризна, успенным равно,
Век им Божии псальмы слагать,
Монастырское днесь прославляют вино,
А и мертвых нельзя оболгать.

Но в коронах у всех паки звезды-цветки
Блещут, Господь, под сорной травой,
Именинные яства отравно горьки,
Пресквернится, кто будет живой.

Вместе с татями нас заседать обрекли,
Пити-плакать во аде огней,
Как чурались музык и терницей почли —
Пусть немеют от жалких теней.

«Нищий царь не преступит порог…»

Нищий царь не преступит порог,
В Иордань улетели голубки.
За небесно лиющийся слог
Геба кровью отмоет нам кубки.

Пурпур тот может кровию смыть,
Кто не ведает новых пророчеств,
Наш созвездный почет не избыть
Прозябанием жалким изочеств.

Знай, дары принесут не волхвы,
А калечные странники ныне,
Поелику и мертвые львы
Остаются на Божьем помине.

Убиенные только поймут,
Что сии означают лобзанья,
Лишь покойных сегодня проймут
Благозвучные иносказанья.

Чезнет матовый елочный снег,
Не подтает он и под слезами.
На рождественский Ноев ковчег
Вступим с кубками и образами.

Ах, зачем Богоматери лик
На Его полотенце темнится,
Аще был мальчик-царе велик,
Аще Ироду утреня мнится.

Вечно снится заутреня та,
Повечерие ль благое в мире,
Святари вспоминают Христа
В Назарете и в святочном Трире.

Бродит призрак по снежным углам
И горит миротечным уголем,
Рождество ль – надвигайтесь к столам,
Десно мы с Божьим Сыном глаголем.

В шаре каждом, в свечнице любой,
На игличке точащихся дивной,
Лик Спасителя рядом с тобой,
Ирод-царь, будет смерти наивной

Веселиться в трапезных ярких,
Будет красть наши морные свечки,
Только благие стоили их,
Только наши и тлели сердечки.

Эту хвою мы тризнили там,
Где нельзя Рождество и вспомянуть,
Черный пурпур по желтым листам
Расточен, страшно даже возглянуть.

Лишь рождественский свет премерцал
Нам всеприсно за тьмой образною,
Днесь еще с божевольных зерцал
Он точится, патиной свечною

Украшают эльфиры столы,
Золотыя несут дарованья,
Веселы мы теперь, веселы
И светлы, сколь черед волхвованья

Наступил и о злате горят
Наши ели надмирные, блага
Станет нощь и засим усмирят
Иглы дев, чтобы рделась бумага.

Можно ею иглицу убрать,
Можно ей и бессмертье доверить,
Жить не выйдет, пойдем умирать,
Всё муаром любовь не отмерить.

Вновь каждится и пляшет Звезда,
Во Христе утром сим примиримся,
Нам еще выбирать невода,
Снег возьмем и с Звездой заискримся.

Во торжественность бледных шаров
И во таинство сумрачной хвои
Окунемся, от бренных пиров
Отойдя в сопредельны покои.

Ангелочки с мелком на устах
Нам той кровью распишут старизну.
И со свечками в темных перстах
Мы вспоем новогоднюю тризну.

Пятый архаический триптих

I

Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда,
Поржавели в сребре херувимские трубы,
Ангелки умерли, так созвали сюда
Неживых царичей чернецы-страстолюбы.
Смерти ждали, равно ж неурочно пришла,
В очесах агнецов и Звезду угасила,
С елок сняли шары – кутией зазвала,
Пировать нам теперь, аще Божия сила.
Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц,
И музыков они удушенных не спрячут,
При Ироде пили, ныне падают ниц,
Над колодами пусть векоприсно и плачут.
Лиры наши тяжки и были на миру
Пурпурово красны, индо кровию мылись,
Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру,
В Новогодие мы страшным сном охранились.
И взошли, свет-Господь, на пороги Твое,
И с собой занесли те котомки да тесьмы,
Перервалось одно бойных чад житие,
Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы.

II

Воскресение вновь да Твое ангелы,
Святый Господе, чад не исцелят от скверны,
Страхонемые мы, не поем прехвалы
Нас вечор извели, даже мальчики серны.
Чур, игрушки горят в среброхвойной гурбе,
Хоть паяцы Твои, а восчествуем святки,
Всяк златится, тризнясь, но приидем к Тебе,
Девы бельны в гробах шьют ли царичам латки.
Не пускали, Господь, тати нас на пиры,
Злокалечили всех, что ж окладно креститься,
Коль сокрали с елей нищи тесьмы-шары,
Будет им балевать, по трапезным святиться.
За престольной возней не блажались в терни,
Так наслушались всласть сатанинских пеяний,
Пурпур выливши, днесь умерли для родни,
С перстов донных и Смерть не берет подаяний.
Только, Господь, Звезда превысоко стоит,
Льются звоны в нощи, ах, по нам эти звоны,
Цвет-иглица досель червны слезы таит,
Узри в них бойных чад, вижди наши короны.

III

В Гефсиманском саду черный морок доднесь,
Тьмы блудниц-вояров и понтийская стража,
Нищий царич ходил да безмолвствовал здесь,
Рек иным Божий Сын – вот жалкая пропажа.
Все Иуда никак не укажет перстом
На блажного царя, бледны юноши персты,
Кровью вейки точат, жить ему со Крестом,
На осине висеть, буде усны отверсты.
«Волошковый Сынку заплетайте венец, —
Прекричим ко блядям в изголенные чресла, —
То не Смерти-косы, но бытья первенец,
Ждите царствия, коль ваша похоть воскресла».
Ах, Господе, ступни мы скололи в раю,
По аднице прошли, двоеперстия наши,
Яко змеи, хранят разве славу Твою,
Иисусе в терни как сыскати, не зряши.
И не видно Тебе агнцев бельных и чад,
Простиравших к Звезде воспробитые длани,
И теперь ли узришь чермный наш вертоград —
Он кровавей стократ зеленей Гефсимани.

«А умирать и в белом страшно…»

А умирать и в белом страшно,
Иль вретищ сих не оболгать,
Стольницы вытравили брашно,
Что псальмы Господу слагать.

Венцы нежизненные снимем.
К устам наставим зеркала
И смерть одесную приимем,
Елико правда истекла.

Христу служили мы лишь верой,
Судьбы не чаяли иной,
И нам воздастся полной мерой —
Крест всяку будет именной.

«Во серебре червонном Спасителя ждем…»

Во серебре червонном Спасителя ждем,
Днесь кровавого мало рванья,
Изъявится Христос и к Нему припадем —
Лобызать одеяний края.

Ах, таили мы белые розы в нощи,
Чтобы крестные раны увить,
Хоть влачились, а Смерти рекли: «Трепещи,
Будешь кровию Сыне живить».

Царь-Господь, посеребрен и течный барак,
Нет ни звезд, ни огней впереди,
И лиется багряный сукровичный мрак
От голгофской всенощной тверди.

«Не царствие приидет, но юдоль…»

Не царствие приидет, но юдоль,
А милости иной мы и не ждали,
Во честь любви одной точащу соль
Всю изольем, по нам уж отрыдали.
Тебя здесь примечал безбожный тать,
В меня влюблялись мертвые царевны.
Нас будут благострастно почитать,
Елику стоны смертные напевны.
Литургии святые отзвучат,
Сомкнутся озолоченные губы,
И Господе удивится: молчат
Земные и архангельские трубы.
Классический октябрь не перейти,
Сколь немы окарины и цевницы,
Пусть хмель прекрасит червные пути
Ко остиям гранатовой царицы.
Иные где – избыт земной удел,
Теперь туда преложные дороги,
Но будет о печальном, разглядел
Нас ангел милый, боги наши, боги,
Любил так речь, с поправкою – мои
(О Богах), бедный гений романтизма,
Писания чудесные свои
С канонами сверяя артистизма,
Пленительный, им дарованный мир
Блистает и магическою сенью
Прельщает книгочеев, а кумир,
Узнав пути к душевному спасенью,
Быть может, с ангелками от небес
Шафрановых клонится и нисана
Земного негу пьет, какой там бес
Мешать ему посмеет, выше сана
Честного сочинителя трудов,
Берущих за примеры архивисток
Сиреневые томы и плодов
Раздумий духовидческих (вот исток
Правдивой беспристрастности) златой
И щедрый урожай, почетней чина
Такого нет, мы вторим, и в святой
Парафии небесной, а причина
Всеместного наличия дурных
По вкусу и искусству исполненья
Художественных опусов иных
Оценок ждет, пустые сочиненья
Восходят сорняками, Генрих мой,
Всегда лишь на невежественной ниве,
Их легче сбрызнуть ядом, черемой
Бесовской потравить, одно к оливе
Эллинской будут взоры тех витий,
Злокнижников, латентных фарисеев
Стремится, даже пение литий
Их вряд ли остановит, элисеев
Повсюду сим являются поля
И проще в небоцарствие верблюда
Обманом завести, чем короля
Безумного и голого от блуда,
Точней, от словоблудия в наряд
Реальности одеть, наш карбонарий
Логический взорвет с усмешкой ряд
И выведет на сцену вечных парий,
Каких театр истории не знал
И знать не хочет зритель искушенный,
Мессий таких ленивый не пинал
Икающий Зоил умалишенный,
В превратном смысле музы ученик
И будет длить процесс, еще миражи
Творя беспечно, фрейдовский сонник
Листая иль чудесные тиражи
Кудесников словесных, аонид
Тождественных искусств других любимцев,
От коих экстатический флюид
Веками излиется, лихоимцев
Таких, а все равны как на подбор,
Уж лучше минуть, общества гражданство
Досель не просвещенное, убор
Когда-нибудь увидит, вольтерьянство
Плебейское в письме их различит,
Козлиные пергаменты преявит
И Левия Матвея разлучит
С паркером современным, пусть забавит
Лжецов себе подобных, пусть еще,
Свое макулатурные тарусы
На свет влачит, не дышит горячо
В затылок царский, благостные русы
Тому примеров мало знали, счет
Вести их смысла нет, лжецов оставим,
Черма с метлой ли гоев совлечет
Иродствующих туне, не преставим
Одно сии несносные труды,
Хранят пускай бессмысленность размера,
Притворников нежизненных чреды
Вкруг замкового вьются землемера,
А мы вперед пойдемся, ангелок,
Смотри, уж эльфа темного с собою
Зовет и нам грезеточный мелок
По истинности дарует, судьбою
Елико можно в небе управлять,
Сейчас хотя заявим интересы
К неспешной гастрономии, стрелять
Сколь поздно мертвых, юные повесы
Опять сойдутся, пиры и музык
Приветствуя; сказать еще, убийства
Есть две полярных степени, язык
Немеет от чурного византийства,
Когда раздел возможно провести
И ясную границу обозначить
Явления такого, но пути
К парафиям свели нас, где иначить
Нельзя ужасной истины канву,
А сущность допущения простая,
Понятная не сердцу, но уму,
Помиловать, казнить ли, запятая
От смерти низкой жизни отделит,
Случается, а выбор не случаен
Варьанта рокового, исцелит
Болящего летальность, миром чаен
Гамбит каифский с тезою одной,
Иль нас убьет высокое, объемно
Здесь поле трактований, за ценой
Стоять не любят фурии, скоромно
Хрустящие на балах сатаны
Костями, присно хмельные от крови
Испитой, черепами их вины
Опять же не измерить, но церкови
Черем таких анафемно клянут,
Пускай оне мелируются, кожи
Лягушачьи сжигают, к царям льнут
Квакухами жалкими, нощно рожи
Их равно выдают, горят оне
Мелированной чернью богомерзкой,
Термитники сиих в кошмарном сне
Пугают всех фасадой изуверской,
Такие лишь исполнить приговор
И могут валькирийский, бестиарий
Светится полунощный, гам и ор
Указывает: царичей иль парий
Удел теперь мистический решен,
Их жалостью камены убивали,
А ныне празднопевец не смешон,
Зане его в аду соборовали
И дали окончательный вердикт,
Нисколько не зависящий от меры
Свершенных им деяний, Бенедикт
Иль Павел Иоанн мои примеры,
Случись беседа, благо подтвердит,
Но это есть высокое убийство,
По милости вершимое, следит
За каждым ангел смерти, кесарийство,
Духовничества тога, мировой
Приметы гениальности бессильны
Спасти приговоренного, живой
Мертвее он еще, хотя умильны
Убийства исполнители в своих
Достойных поругания хламидах,
Напялятся – и ну, ищи-ка их
О ангелах и нежных аонидах,
Когда оскал гримасы бесовской
Личины благочестия скрывают,
Но есть иные области, мирской
Там злости нет, сюда не уповают
Добраться эти ведьмы, потому
Спешат исполнить князя указанье
Быстрей и жадно тянутся к письму
Заветному, и чинное вязанье
Грассирующих Парок не терпят,
А казни исполняют, есть вторая
Убийства категория, не спят
Изгнанники потерянного рая
И в случае указки – чур его,
Торопятся без смысла и значенья
Нас низменностью, боле ничего
Не нужно, поразить, средоточенья
Приказчиков и верных их псарей
Мы зрели на пути своем надмирном
И виждели замученных царей,
Тех челядей в горении эфирном,
Отдельно турмы бесов и ведем,
Позднее ли ославим сих когорту,
Нас ждет сейчас божественный Эдем,
Исцвесть дадим червеющему сорту.
Но головы лядащим не сносить,
Взыграют на костях иерихоны,
Как станут безнадежно голосить
Немые, сняв о Боге балахоны.

«Как апостол Иаков очнется от сна…»

Как апостол Иаков очнется от сна,
Примет смерть чрез язык – восцелуются змеи
Да полезут на свет золотой истемна,
В скудных яствах уснут и в цветах Галилеи.
Заползут на кресты и расселятся там,
Где успенные первенцы звезды считают,
Приникая очами к пустым высотам,
Всё щелкунчики в красных огнях возлетают.
Всё летают они, яко снег-воронье,
Мишурою горят, разливаются Словом,
Ан серебро усопшим вшивают в рванье —
Днесь ужо поблистаем на пире столовом.
Были странники мы, и тогда от небес
Крестный путь нисходил к васильковым полянам,
А теперь изумрудиной призрачный лес
Шелестит, заступая дорогу Боянам.
Ах, искошены смертью венечны луга,
Наша кровь со зарей вплетена в ея косы.
Не дождалися чады чистец-четверга,
Тщетно задали нощи святые вопросы.
Геть трапезничать присно, коль святки грядут,
Голубые снега улеглись по сугробам,
А и мы бы испили, но мертвых не ждут,
Веселитесь одне, приближаясь ко гробам.
И вольно мертвых чад мертвецам хоронить,
Изодаривать их пурпурой лоскутовой,
Только нас и неможно теперь опьянить
Ни Господним вином, ни слезою Христовой.
Весела эта жизнь, хороша напослед,
Хоть и шли по крови мы за Божьей Звездою,
Во снегу свой оставили гибельный след,
Поперхнулись, Господь, мертвокровной водою.

«Прошли мы с Иисусом скорбный шлях…»

Прошли мы с Иисусом скорбный шлях
И каждый крест к распятию принес,
Нам очи пропекли на уголях
И видел я, как мучался Христос.

Сорвали с нас терновые венцы,
Гвоздями прокололи очеса,
Сквозь черные проколы – мертвецы
Мы вместе созерцали небеса.

Но Бог сказал: «Возлюбленный один
Сынок мой, он зовется Иисус»,
И вспыхнул Иисусе – Божий Сын,
И выжег огонем смертливый гнус.

Высоко Он, Спаситель, возлетал
И ликом изувеченным чернел,
Соловушкой-разбойником свистал
И коршуном подбитым коченел.

Ужели никогда я не дойду
До Господа, Ему не поднесу
Тисненую колючками Звезду
Во кровушку – убойную росу.

«Но я ли отчаянный царь-иудей —…»

Но я ли отчаянный царь-иудей —
Ответь мне пред смертью, сладчайший Христосе.
Молчит Иисус, возлюбивший людей,
Все взор опускает при этом вопросе.

Ах, кровью излился пастуший рожок
И агнцы убойные стали страстями,
Но поутру блещет красой бережок
Забвенной той речки, сповитой костями.

Великий Господе, пришли мы сюда,
Где все твои чада пируют со знатью,
Дарована каждому чара-звезда
И роза к пустому прибита распятью.

Начнем как рыдать – посбегутся в ручьи,
Воспенятся кровью соленые слезы,
Пребудут ничейными чада Твои,
А чернь искусят белошерстные козы.

Теперь уж не бойся, Христос, за меня,
В трапезной мы с Иродом вместе сидели,
Пили-не пьянели до Судного дня,
Из смерти Твоими очами глядели.

«Мы за смертью ходили в Аид…»

Мы за смертью ходили в Аид,
Мы страшны и для смерти всеимной,
Так встречали одних аонид,
Смерть-любови не зряши взаимной.
Ах, боятся нас музы давно,
А рядимся в своих, яко фавны,
Спили ангелы Божье вино,
Муки нашии всуе подавны.
Будут слезы кровавые лить
Божевольные эти камены
И блажиться, и чернь веселить —
Нам и мертвым не сталось замены.

«Кто, Господь, нас травил, продолжает гудеть…»

Кто, Господь, нас травил, продолжает гудеть,
Страшный тянется пир, и кому там окститься,
Нашим ранам червным в бытии не сордеть,
Так и станем теперь изгорати-златиться.
Разнесли чадну кровь по вельможным столам
И воспенили ей временные потиры,
От Христовых плотвиц дали соль ангелам,
Буде слезы текут и немотствуют лиры.
А равно исполать гонам жалких небог,
Мы и были, Господь, только смертью всепьяны,
Как заступим на Твой багряничный мурог,
Узришь сам с житием несовместные раны.

Коммуникабельность

Науки век, пожар, скакнувший вверх,
Золою холодит алмазны долы,
Валькирии летят сквозь мрамор вех,
Лессируют письмо, клеймя глаголы.

Посмертный открывается простор,
На оси то горят уран и стронций,
То на небе парит планетный хор,
Где луч любой аттически горонций.

Чего от века этого желать,
Искать какую правду ныне стоит,
Гонцам в геенне огненной пылать,
Их жертв теперь иное беспокоит,

Летят они в пылающей желти,
Чернятся небокрылыми тенями,
Клянут чудовищ, Господи прости,
А те за смотровыми огонями

С томительною жадностью следят,
Юродивые слезы утирая,
Вдруг брамники урочно доедят
Нестынущие брашна и от рая

Привнесенные с почтою благой
В эгиде богохвального Гермеса
Терпкие вина, яшмой дорогой
Осветленные, глиной Херсонеса

Держимые изящно, долиют
И вспомнятся о них, и возалкают
Убавить мук несносных, нет, пиют
Браменники мои, не потакают

Губительской армаде, всечестно
Дают оценку яствиям воскресным,
Оценивают сладкое вино
И горькое, сладимое небесным

Дурманящим сандалом, в миндалях
Настоенные дивные нектары,
Горят, горят оне о хрусталях,
Фаянсовые грея будуары,

Готовые уже для первых блюд,
Закусок леденеющих и пряных,
Альковницы, поспешные на блуд,
Несут их чинно, в патинах румяных

Сих ликов девиц нежных торжества
Печать искрится, доброе веселье
Легко для молодого естества,
Несут они, взирая новоселье

Адское и одесное, свои
Закусочные милые гешефты,
Нет разве тут медовой кутии,
А татям и убийцам, хоть аншеф ты,

Хоть маршал цезарийский, крысобой,
Водитель ужасающих кентурий,
Аваддо был в миру, а здесь тобой
Сейчас и присно балованных фурий

Одне интересуются чреды,
Поэтому не кстати поминанье
Земного бытия, все молоды
Райские гости, сумрачное знанье

Печалей их умножить не вольно,
Сидят, гляди, с привратниками вместе
И радуются тем, итак, вино
Элизиума к ангельской сиесте

Как раз успело вовремя, держать
Еще два слова стоит о закуске,
Одно скажу о ней, что ублажать
Способны эти яства, в каждом луске

Таящие изюмины и вкус
Трапезы государской, чернослива
Огнь мускусный, а то иной мускус,
Мирским и незнакомый, иль отлива

Севрюжьего оливки, виноград
Сребристый, огнецветные маслины,
Иль блюда, незнакомые подряд,
Какие прежде славили эллины,

Изысками и негой вкусовой
(Напомню, это слово о цимесах)
Гурмана, облеченного живой
Помазанною властью и в Гермесах,

Быть может, содержащего себе
Мессию ли, питомца Аполлона,
Чудесно поразить, но об алчбе,
Виждимой ангелами с небосклона,

Пора нам снова молвить, потому
Следят с надеждой грешники жалкие
За сьестой, провожая по уму,
Встречая по одежке ли мирские

Теней средоточенья, им Господь
В раю и у адских ворот браменных
Земную щедро дарует солодь,
В сих пированьях бавой неизменных

Участье принимают череды
Соадские, отвязанные своры
Насильников, губительной среды
Лакеи, торжествующие воры,

Когда-то обокравшие царей
Пренищих, надругавшиеся праздно
И лихо над величием, псарей
Толпы жалкие, ныне безобразно

Стенающие, много, много их,
Невинных духовидцев попиравших,
Бывает здесь, из помыслов благих
Оставим этот перечень для павших

Иль падших ангелов, одних еще
Лишь демонов означим, те личины
Имели див, алкали горячо
Духовности, бессмертья и кончины

Безвинных чурно близили, рядясь
В невест богожеланных одеянья,
А сами не свершали отродясь
Хотя бы милосердного деянья.

Их бросим безнадежно пресмыкать
Черемы скользких теней, до четвергов
Пиры оставим, вежды не смыкать
Равно о блудном скопище извергов

Нам ныне и восприсно, отложить
Рассказ велит холодное раздумье,
Нельзя мертвым надеяться и жить,
Сейчас безумных тварей скудоумье,

Стенающихся панночек инцест,
Блядей кровосмешение дурное
На миг хотя забудем, тех невест
Страшит прикосновение земное,

Молчать им должно с вишнями во ртах,
Глотать еще сиреневые брашна,
О наших чудодейственных листах
Сребриться, буде адница бесстрашна.

Блеск гасит этот свет и тот, в пустых
Античных рифмах пестуется атом,
И в нетях выступает разлитых
Полынь золотогорьким суррогатом.

У Ра корона – мертвая петля,
Всебледный огнь увечного дозора
Сжигает елисейские поля,
Некрополи пред очесами, Кора.

Воздушный Акрополь, за коим нет
Ни грез, ни яви, чернь сию стращая,
Зардит ль, царица мира, в червный цвет
Сотленные эпохи обращая.