Ян Валетов
Остаться в живых. Прицельная дальность
– Десять! – вмешалась Изотова.
– Давайте, давайте, голубки… По родительским гнездышкам! Вон, через пирс Арчибальд стоит, дуйте к нему. Или к Остапу на «Пегас». Порт большой, с кем поговорить найдете! Или вечерком в ресторацию на морвокзал приходите, там Гриня крутится… Помнишь Гриню, Олежка? Ему предложите, и его братве… Процентов за десять в вашу сторону.
– Ты же знаешь, почему мы пришли к тебе? – спросила Изотова своим «подкожным» голосом.
– Я-то знаю. А вот вы – знаете?
– Мы же старые друзья… – неубедительно проговорил Ельцов.
– Друзья? – переспросил Губатый ухмыляясь, как Анжела Дэвис[3] в молодые годы. – Ну, да… С Ленкой – это да. Можно сказать, друзья. Только при чем здесь это? Давайте так – борщ отдельно, мухи отдельно. То, что вы предлагаете, бизнес. Стремный, гнилой, бредовый, но бизнес. И все сопли, слюни и поллюции с фелляциями тут побоку. Вы мне предлагаете устроить цирк в разгар сезона. Бросить нахер работу, которая меня кормит, и играть с вами в казаков-разбойников. За это мне с барского плеча предлагается аж пять процентов. Так вот, я вам отвечаю – нет. Хотите – бесплатно на лодке покатаю, в память о… – он посмотрел на Ленку и вспомнил, как ее пятки, гладкие и твердые, скользили по его спине, и блестели под светом неверной южной луны белки закатывающихся глаз, – дружбе. На рыбалку свожу. Посмотрим красоты побережья.
– Зае…л! – сказала Изотова. Ленка всегда была острой на язык, но сейчас матерные слова слетали с ее уст настолько естественно, что Леха даже удивился. – Кончай выпендриваться, Пименов. Ты прекрасно знаешь, что сунься мы куда-нибудь и все, пиз…ц, приехали. Если там, на дне, и есть что-то, то нам его не видать, как своих ушей. Выпотрошат, как курицу, и бросят в овраги за Цемдолиной[4].
– Это сейчас не модно, – Губатый достал из рундука кожаный кисет с контрабандным табаком и короткую пенковую «носогрейку». – Народ теперь правильные фильмы смотрит. Делают так. Берется тазик, в него ставится воспитуемый, потом на ноги воспитуемого, в этот самый тазик, льется жидкий цемент. Цемент застывает. Обычно, к этому времени воспитуемый уже полностью осознает, что и кому надо рассказать. Если же нет или в рассказе нет необходимости, человек с тазиком становится скульптурной композицией на дне бухты. Или на рейде. В общем, куда довезут…
– Пугаешь, Пима? – Ленка осклабилась. В ней определенно было что-то от дикой кошки: припавшей к земле, оскаленной, с прижатыми к голове ушами.
В этот момент Губатый четко определил, у кого из этой парочки больше яйца. Конечно, фигурально… Уж он-то совершенно четко знал, что у Ленки там никаких яиц нет.
– Да чего вас пугать? – произнес он безразлично, раскуривая «носогрейку». – Хотите, как-нибудь покажу? Впечатляет… Особенно в первый раз.
– Сколько ты хочешь? – спросил Ельцов.
Изотова опять спрятала коготки и глядела на Леху со знакомыми с юности «чертиками» в черных глазах.
– Равную долю. Треть… – выдохнул Леха вместе с дымом.
– Хороший аппетит, – заметила Ленка с ухмылочкой.
– Не жалуюсь, – согласился Пименов. – Море, свежий воздух, знаешь, постоянно хочется кушать.
– Давай – двадцать! – предложил Олег. – Ты представляешь себе, сколько это денег?
– Много, наверное, – отрезал Губатый. – Треть.
– Двадцать пять! – выпалил Ельцов. – Совесть имей!
– Треть! – твердо сказал Леха, глядя на Изотову сквозь повисший в каюте дымок. – Или дуйте к Арчибальду. Поторгуетесь.
– Ты так и хочешь нас трахнуть! – произнес Ельцов жалобно.
– Не обобщай, – возразил Пименов. – Ты меня не привлекаешь…
Ленка опять улыбнулась.
Губы у нее были пухлые, красивые и яркие даже без помады. Розовый острый язычок вынырнул изо рта и прошелся по кругу, увлажнив кожу до блеска.
И Пименов вспомнил.
«Вот черт! – подумал он, напрягаясь. – Это просто наваждение какое-то! А ну – лежать!»
– Ладно, – сказал Ельцов. – По рукам. Треть. Жлобина ты, Пименов!
– Если там что-то и есть, – сказал Губатый, вытягивая ноги. – То без меня вам его не взять.
Солнце уже висело высоко над Семью Ветрами[5], и в кают-компании становилось жарковато – он сбросил со ступней парусиновые туфли на пробковой подошве и с наслаждением пошевелил под столом голыми пальцами. Доски пола были гладкими и прохладными.
– А если там ничего нет, то считайте, что вы перегадили мне сезон. А здесь, в провинции, мы живем от сезона до сезона.
– Если найдем сейф – купишь себе остров! – Олег налил в рюмки водку и ухватил с тарелки четвертинку разрезанного яблока.
– На хера мне остров? – спросил Пименов с искренним удивлением. – Лучше уж метр государственной границы. И я через год буду самым богатым человеком Краснодарского края.
– Столько отборного жемчуга! Двадцать пять карат! Неужели у тебя совсем нет воображения? – спросила Изотова. – Ты и так будешь самым богатым человеком Краснодарского края. Никто и предположить не может, сколько сейчас стоит этот жемчуг.
– Знаешь, Лена, – сказал Губатый, не отводя от нее взгляда. – Меня жизнь научила, что, даже будучи королем, надо вечерами еще и подшивать… Ничего вечного не бывает, даже богатства. Ладно. Вы по домам?
– Мама в Джубге[6], – Ленка пожала плечами. – Папа, скорее всего, пьет с друзьями на даче. В прошлом году я у них неделю гостила, так в городе и не была… Все не до того! Сад, огород… Одним словом – пенсионеры!
– А мои в Краснодаре уже четвертый год, – сообщил Ельцов. – Отца перевели.
Губатый огляделся.
– У меня в каюте четыре койки. Тесновато. Но можете оставаться, если есть желание. Ночи теплые. Я могу лечь на палубе. Напишите список того, что нам может понадобиться. Все, что надо для погружений, у меня есть. Вот моя мобилка.
Пименов написал номер карандашом на краю свернутой вчетверо газеты и встал.
– Пойду, предам клиентов в руки конкурирующих фирм.
Он заметил, что Ельцов с удивлением смотрит на книжную полку.
– Что не так? – спросил он.
– Столько книг, – сказал Олег недоуменно и перевел взгляд на Губатого. – Ты много читаешь?
– Нет. Я на них смотрю.
– Я не помню, чтобы ты когда-нибудь читал, – протянула Изотова задумчиво.
– Ты много чего не помнишь, – подтвердил Губатый, натягивая на ноги туфли. – Время идет. Люди меняются. Так. В рубку не лазить. Ничего непонятного не трогать. Скоро буду. Располагайтесь.
На выходе из бухты «Тайну» начало ощутимо покачивать.
Ельцов побледнел, а когда они легли на курс и качка стала бортовой, то и вовсе позеленел и повис на леерах тряпочкой. Ленка же, наоборот, ожила и порозовела от свежего южного ветра, несущего мелкую водяную пыль, и с наслаждением подставляла лицо солнцу. «Тайна» шла в десяти кабельтовых от берега, смешно переваливаясь на низкой волне кургузой широкой кормой, обвешанной старыми покрышками, и ровно держа скорость около восьми узлов.
На исходе первых двадцати минут того, что крайне условно можно было назвать плаванием в открытом море, Ельцова стошнило за борт, и Губатый понял, что моряка из Олега уже не получится. Получится одна большая проблема. Такие вот «морские волки», помирающие от легкой качки, как только «Тайна» отдавала швартовы, попадались довольно часто – пару раз в декаду как минимум. Но одно дело прогулка на несколько часов и совершенно другое – выход в море на несколько недель.
Изотова стояла у самой рубки, возле открытого окна, и Пименов негромко сказал, перекрывая стук дизеля:
– Ты б его с палубы забрала. Пусть ляжет. Нам еще долго телепаться.
– Кузя! – позвала Ленка, не открывая глаз. Она так и стояла, подставив лицо под влажный и теплый воздушный поток, с закрытыми глазами, чуть отведя плечи назад, словно собиралась шагнуть вперед или взлететь, взмахивая руками, как крыльями. – Кузя! Тебе плохо?
Ельцов поднял к ним землистое лицо, на котором было написано неподдельное страдание, и опять вырвал, мучительно вздрагивая спиной.
– Пусть проблюется, – сказала Изотова ровным голосом. – Лучше здесь, чем в каюте. Мне потом что – в этом всем спать?
– Дело твое. Он хоть плавать умеет?
– Кончай, Пима… А то ты не помнишь? Вместе же на пляж бегали. Умеет, конечно. Упадет – выловим, не потонет. А в каюте пачкать – обломится.
– А почему Кузя?
Она улыбнулась.
– В честь кота. Был у меня кот Кузя. Страшно лизаться любил. Ну, просто везде… Даже рассказать неудобно. И этот такой же – мистер Поцелуйкин. Вот я и назвала его Кузей. А что? Не подходит?
– Ну, – протянул Губатый с серьезной интонацией, – настолько близко я его не знаю…
На это раз Ленка открыла один глаз и оценивающе глянула на Пименова, двинув аккуратно щипаной бровью.
– Ты смотри! Как мы ироничны! Знаешь, Леша, я, оказывается, тебя не знала совсем. И не таким представляла при встрече. Ты же был… – она подыскала слова – ну, маменькин сынок, никчема. Ты же никакой был. Просто богатенький Буратинка. Сынок своих родителей. Трахался, правда, хорошо, так, как мне нравилось…
– Да, ну?
– Что – да, ну? Ну, да… Стала бы я на тебя время тратить! Особенно в те годы! Хоть и маленький, а весь в корень ушел… И я тебе нравилась.
– Ты, положим, всем нравилась.
– Брось, Пима! Ты думаешь, я сегодня не усекла, как у тебя на меня стоит?
Губатый возражать не стал. Глупо было бы возражать. Тем более что и сейчас факт, можно сказать, был налицо.
– Тогда я был – никакой, а сейчас? Сейчас – какой?
– Да, как тебе сказать… Я думала – ты проще.
– Как мыло…
– Как мыло? Тоже ничего… Знаешь, мать писала, что ты пьешь сильно, что учиться не поехал. Про аварию писала. В общем, я думала.
– Да я понимаю, что ты думала. Мне просто выжить захотелось. Когда ни мамы, ни папы рядом – оно как-то настраивает.
– Не всех, – коротко возразила Изотова.
– Не всех, – согласился Леха, наблюдая за тем, как бедолашного Ельцова выворачивает за борт в очередной раз. – Все. Можешь забирать своего Кузю. Пустой, как барабан. Каюту пачкать нечем будет.
Она шагнула вперед.
– Постой, – окликнул ее Губатый. – В каюте, в гальюне, аптечка на стенке. Там есть «аэрон». Дай ему таблетку. Пусть ложится. Потом свари мне кофе.
– Пожалуйста.
– Что?
– Ты не сказал мне «пожалуйста». Свари мне кофе, пожалуйста, Лена. Или – Лена, свари мне кофе, пожалуйста. На твой выбор. Но «пожалуйста» – обязательно.
– Ты решила меня проверить?
Она покачала головой.
– Нет. Что проверять? Мне и так все понятно. Если я тебя о чем-то попрошу, я тоже скажу «пожалуйста».
– Правила игры?
– Да, правила игры.
– Идет. Изотова, забери с палубы своего больного мужа, уложи его спать и, пожалуйста, свари для меня кофе!
– Договорились.
В каюту Ельцов шел сам, но опираясь на Ленкино плечо и шумно втягивая воздух через стиснутые зубы. На Губатого он поглядел жалобно, как искалеченная собака.
– Морская болезнь, – пояснил он. – С детства.
– Ну, если бы ты сказал, что что-то не то съел – я бы не поверил, – сказал Пименов. Ложись, ради Бога, нам еще до места плыть и плыть…
– Я потерплю, – пообещал Олег, спускаясь по узкому трапу в каюту.
– Куда ты денешься… – ответил Губатый.
Через пять минут Ленка взлетела по трапу, как птичка. Она даже переодеться успела – теперь на ней были легкие шорты, скорее похожие на велосипедные трусы, и короткая облегающая майка. Вокруг бедер она повязала легкий, как газ, платок – парео.
Она принялась готовить кофе, напевая себе под нос, звякая посудой за спиной у Пименова. На «Тайне» камбуза не было. Рубка служила и кают-компанией, и камбузом – благо места хватало и для стола, за которым можно было поесть вчетвером, и для маленькой газовой плитки на две конфорки. Был тут и холодильник – правда, совсем небольшой, и рундук для продуктов, переложенных сухим льдом.
Пименов подумал, что мужик никогда бы сам не разобрался, обязательно спросил бы – где и что лежит. А Изотова справилась сама и, став рядом с ним у штурвала, молча сунула ему в руки кружку с кофе. И стояла она грамотно – цепко, чуть расставив крепкие, гладкие ноги, повторяя телом рисунок качки: вправо – влево, вправо – влево.
Он оглянулся. Мыс Дооб остался сзади, по левую руку, окончательно скрыв рассыпавшуюся по склонам Кабардинку[7].
В Цемесскую бухту с рейда заходил громадный танкер. Впереди него, связанные с гигантом канатами-паутинками, суетились два буксира.
Танкер гудел.
– Красиво, – сказала Изотова. – Боже мой, как здесь красиво. Я уже и забыла, как это здорово – дышать открытым морем. Ты счастливый человек, Леша.
Губатый усмехнулся в усы.
– Тебе-то что мешает? И, знаешь, здесь бывают не только солнечные дни. Все кажется другим, когда дует норд-ост.
Она щелкнула зажигалкой.
– Я устала от Питера. Я устала от работы. Я устала от безденежья. Я устала оттого, что ничего не меняется. Я устала от…
Она замолчала, но Пименову показалось, что он знает, что она хотела сказать.
– Хочешь перемен?
– Да.
– Я не хочу тебя огорчать, но эта затея на 99 и 9.
– Брось, Пима. Если есть хоть один шанс из ста – это уже офигительно! Если не попытаться его использовать, то никогда не узнаешь – был ли он, или тебе просто показалось.
Губатый ничего не ответил. Определенный смысл в ее словах был. Иногда все-таки стоит потратиться на лотерейный билет.
– Держаться надо – если есть за что держаться. А мне там держаться не за что… За свою «хрущобу»? За зарплату провизора? Ты, Леха, когда-нибудь себе колготки штопал?
– Я колготки не ношу, – резонно заметил Пименов.
Он отхлебнул из чашки.
Ну, вот, что называется – почти счастье. Открытое море, бегущее (тут легкое преувеличение!) по волнам судно, красивая женщина в вызывающем наряде, стоящая рядом. И жалующаяся на не сложившуюся жизнь.
Банально, но кофе она варит хороший.
– Иди ты в жопу, со своими шуточками! – прошипела Изотова со злостью. – Моду себе взял, подъе…ть! Блядей на Набережной подъе…й! Петросян хренов!
– А что, – осведомился Губатый, – я должен был разрыдаться? Не вижу причины. У каждого свои сложности. У тебя была своя дорога, у меня – своя. Или ты думаешь, что у меня после смерти отца все было – зашибись? Падать с высоты – ох, как больно, подружка. Бывшие друзья руки не подают. Те, кто пил да жрал за твой счет, в спину смеются. Тоже, знаешь ли, привыкнуть надо! Ты сюда приехала по надобности? Судьбу ломать? Так ломай, на здоровье! Не жалься. Молодая, здоровая, красивая, столичная! На одноклассниц сходи, посмотри. Я некоторых и не узнал, когда встретился. Старухи! Колготки она штопает…
– Ах, какие мы сильные! Какие мы крутые! Как мы собой гордимся! Лоханку эту на папины деньги купил? Да? Не на свои?
– У меня других не было. Но, поверь, за эти десять лет я ее отработал. Сторицей!
Они помолчали.
– Ладно, – сказала Ленка чуть погодя уже спокойным голосом. – Проехали, господин капитан. Извини, сорвалась. И за лоханку – извини. Хорошо? Ты мне лучше экскурсию проведи!
Пименов кивнул.
– Вот это что? – поинтересовалась Изотова, показывая пальцем. – Никогда не видела! Вот эти два телевизора?
– Это не телевизоры. То, что справа – эхолот. На нем виден рельеф дна, глубины и даже что под нами – камень или песок.
– И мы сможем так найти «Ноту»?
– Не думаю. Это не телекамера. Но найти место, где она предположительно лежит, будет чуть проще.
– А это?
– А это наша карта. GPS[8]. Слышала?
– Не-а. Вот это мы? – догадалась она и ткнула пальцем в экран, в черную точку, за которой тянулся линией длинный хвост.
– Да. А это наш путь из порта. А вот сюда – мы идем. Нас видят спутники.
– Ух, ты! А крупнее – можешь?
Пименов нажал на кнопку.
– И так все побережье? – спросила Изотова с явным восхищением.
– Так весь мир. Достаточно «закачать» карту из Интернета.
– По этой линии всегда можно вернуться домой?
– Точно.
– И ночью?
– И ночью.
Она склонилась так, чтобы касаться его грудью. Намеренно. Пименов в этом не сомневался.
– Просто идти по линии, назад?
– Да.
– Как по хлебным крошкам?
– Даже проще.
Пименов переложил штурвал на несколько румбов правее, чтобы обойти скальную гряду, тянувшуюся перпендикулярно берегу. Там, где она подходила вплотную к поверхности, образуя банку площадью несколько сот квадратных метров, на воде вскипали буруны. «Тайна» качнулась на волне и пошла резать ее в три четверти, сменив гладкую боковую раскачку на довольно-таки резвый аллюр. Снизу, из каюты, перекрывая бормотание дизеля и ветер, раздался протяжный мучительный стон.
– Он таки испоганит мне каюту, – обреченно сказала Изотова.
– Не думаю, – утешил ее Губатый. – Но проблем будет полно. Палатка у меня есть, можно и на берегу ночевать, но это лишняя головная боль. На судне удобнее, конечно. В тех местах скалы подходят вплотную к воде. Оползни частые – там берег высокий. Если штормит – на берегу не останешься. Не то что палатку, валуны смывает. На Неделю Любви к морю и не подойти было…
При словах о Неделе Любви Ленка посмотрела на Пименова так, как смотрит на мышку кошка, с тем же чувством превосходства и вседозволенности.
Неделей Любви здесь называли первые семь дней августа. В эти дни здесь почти всегда лили проливные дожди, сильно смахивающие на тропические ливни. С гор несло коричнево-желтую грязь, вскипали селевой жижей горные речушки, и море било о скалы гигантскими волнами. Ни купаться, ни загорать в такую погоду отдыхающие, конечно, не могли. Оставалось одно занятие…
Именно в эту неделю много лет назад Пименов и Изотова познакомились поближе.
– Ты помнишь? – сказала она многозначительно.
– Помню, – откликнулся он. – Но что это меняет? Я не это имел в виду, Лена. Я просто сказал о том, что твой супружник будет мучиться ровно столько, сколько мы будем в море. И не факт, что лагерь можно будет разбить на берегу. Он уже «никакой», а нас еще и не болтало по-настоящему. Конечно, посмотрим по глубинам, но кажется мне, что стать на якорь в самой бухте у нас может и не получиться.
– Это его проблема.
– Это будет наша проблема. Нас только трое.
– Ну и что?
– Ничего, – усмехнулся Губатый. – Если бы мы ехали на пикник… Ты с аквалангом ныряла?
– Не-а… – протянула Изотова, закуривая очередную сигарету. Какую уже за сегодня? Десятую, двадцатую? – Но я быстро учусь. Покажешь.
– А он?
– Не смеши. Он и нырять? Разве что в ванной.
– Значит, реально искать «Ноту» смогу я один. И это не радует. Если работать на глубинах до пятнадцати, вы через день худо-бедно сможете, правда, под моим наблюдением, но глубже – уже нет. А если нырять придется глубже сорока, тогда нужен настоящий водолазный костюм и люди на лебедке и компрессоре. Знаешь, Изотова?..
– Что, Пима?
– Это даже не авантюра. Это полное говно.
– Если бы все было легко, то мы не были бы первыми.
– А мы первые? – спросил Губатый. – Откуда это известно? Прошло почти девяносто лет. Ты думаешь, никто не видел этих бумажек в архивах? Ладно, пусть даже так! Вам сказочно повезло! Совпадение – ты находишь бабульку, Олег – документы. Все отлично! Вы вдвоем находите идиота, то есть меня! Но. Есть одно «но»! Какие у нас шторма – тебе рассказывать не надо. Мы еще детьми купались на Шесхарисе[9] рядом с «Барбариной»[10]. Ее вышвырнуло на берег, как хворостинку! И это в бухте. А там, куда мы плывем, – открытое море. Если корму занесло чуть ближе к берегу и она легла метрах на десяти – ее разбило тем же летом и искать там нечего. Если она легла чуть глубже, там, где отметка метров пятьдесят, нужно специальное оборудование. Без него мы ничего не найдем, хоть год будем нырять рядом.
Она отошла и села на край стола, болтая ногой.
– И ты бы не попробовал? Узнал бы то, что я – и не попробовал? Что мы теряем?
– Ну, предположим, в этой истории теряю я.
– Что?
– Время, Изотова. Время и деньги.
Ленка соскочила со стола и подошла к нему вплотную. Он ощутил ее дыхание у себя на шее, потом оно коснулось уха.
– А если я сделаю так, что ты ничего не потеряешь? – сказала она вкрадчиво.
Они были почти одного роста. Изотова разве что чуть-чуть ниже и ее груди коснулись его лопаток, а прохладный живот – спины. Руки ее, мускулистые, с коротко обрезанными ногтями, скользнули под его рубашку, надетую навыпуск, и прошлись под поясом холщовых шорт.
– Изотова, – сказал Губатый. – Остынь. Я не хочу неприятностей.
– Я не предлагаю тебе неприятностей. Наоборот, я предлагаю тебе приятности.
– Мне неудобно тебе напоминать, но… Ты помнишь, кто сейчас лежит в каюте?
– Плевать.
– Есть у меня принцип. – Пименов сам удивился, как сдавленно прозвучал его голос. Словно кто-то ухватил его рукой за горло. – Принцип простой: никогда не смешивать работу и удовольствие.
– Да? – спросила Ленка, изобразив голосом невинность и удивление. – И получается?
Ее рука скользнула за пояс шорт и натолкнулась…
А на что, собственно, она еще могла натолкнуться?
– Ого! – произнесла Изотова и гортанно хохотнула. – Не смешивать, говоришь? Ну, ну…
Она отстранилась от Пименова и стала справа от него, рассматривая с иронией и интересом.
– Знаешь, никогда никого не упрашивала! И теперь не буду… Посмотрим, какой ты Сухов! Сколько лет прошло, Пима, а ты все еще на меня стойку делаешь… Может быть, ты и забыл, а вот он – нет. И ему плевать на то, что и с чем ты не смешиваешь…
Губатый молчал. Спорить было глупо. А делать надо было минутой раньше. Теперь уже ситуация требовала держать марку.
«Дурак, – подумал он про себя. – Конченый дурак! Ты никому ничего не должен. В конце концов, ты хозяин судна, и только от тебя сейчас зависит успех дела. Можешь считать ее входящей в плату за участие».
Он переложил руль влево. «Тайна» неторопливо стала бортом к пологой волне, и ритм качки опять сменился. В ответ из кубрика раздался болезненный стон.
– Ладно, – сказала Изотова, не скрывая издевки. – Он страдает. Ты рули. Я пойду на нос, позагораю. Все будут при деле.
Она живо спустилась в каюту, оттуда раздался голос Ельцова, больше похожий на плач. Потом она что-то ему ответила и почти сразу появилась в рубке с полотенцем под мышкой и в солнцезащитных очках.
Одарив Губатого обворожительной усмешкой, она проскользнула по борту на бак и, расстелив полотенце поверх брезента, которым была затянута крышка люка, сбросила с себя и майку, и парео, и трусики.
«Вот черт! – сказал про себя Пименов. – Черт, черт, черт!!!»
Она, конечно, изменилась за эти годы. Он помнил ее совсем молодой девушкой, теперь перед ним была женщина. И надо сказать, красивая женщина. Совершенно без комплексов. Только белая, как молоко.
Оставшись в одних очках, она сложила одежду рядом с полотенцем, подошла к рубке и, приложив палец к губам, поманила Леху, а когда он, словно загипнотизированный, подался вперед, сказала тихонько на ухо:
– Подумай, Пима! – и подмигнула.
«Интересно, насколько меня хватит?» – спросил себя Пименов, наблюдая, как в двух шагах от него и в полутора метрах от своего страдающего морской болезнью мужа Изотова тщательно растирает себя кремом от загара. Процесс был увлекательным, Ленка сумела превратить эту процедуру в подобие стрип-шоу. Закончив растирание, она помахала Губатому рукой и улеглась на полотенце, подставив солнцу пышные ягодицы.
«Похоже, что не надолго, – решил Леха. – Ох, ненадолго».
В кубрике жалобно, как ночная птица, застонал Ельцов.
Пименов заставил себя посмотреть на приборы. До бухты оставалось чуть менее двадцати пяти морских миль.
– Смотри, – сказал Ельцов, указывая пальцем на скалу, образующую природный волнорез. – Совершенно черная скала слева.
– Если это она, – возразил Губатый, рассматривая берег в бинокль.
Он не хотел пока соглашаться с Олегом скорее всего просто из вредности. Скала, огораживающая бухту с северо-востока, была, конечно же, та самая, что присутствовала в описании бабульки. Маленькая Медведь-гора, только медведь на этот раз был черный, как смоль. Какие у нас там медведи черные? Гризли? Или гималайские? Голову этот мишка, как и положено, опустил в воду, метрах в ста шестидесяти от берега. Если судить по цвету воды – возле самой скалы было глубоко. А дальше – дальше была неизвестность. Похоже, что в самой бухте судоходство было невозможно – сплошные камни, замшелые, как тысячелетние черепахи, рядом – провалы, заполненные синей, как индиго, водой, тут же желтоватая россыпь галечной мели.
– Это она, – проговорил Ельцов с убеждением. – Тут весь берег рыжий – сланцевые породы, глина, гранитные вкрапления. А эта скала – черная. И здоровая.
Он был бледен, как дизентерийный больной. И хотя он умылся, пахло от него кисло – потом и старой блевотиной.
Солнце клонилось к закату. Воздух был прозрачен, и силуэты сосен, покрывавших вершину обрыва, и тех, что росли на самом обрыве, казались нарисованными кистью художника, тонкими четкими мазками: темно-коричневым и зеленым по светло-коричневому и голубому.
Пименов хмыкнул.
– Может быть, может быть…
– Страрушенция говорила, – вступила Изотова, уже одетая в свои велосипедные трусы и майку, – что на вершине обрыва была расщелина, в которой начиналась тропа. Очень крутая.
– И было это в 29-м году, – продолжил Губатый, не отрывая бинокль от глаз. – Какая тропа, Лена? Что от нее осталось за столько лет?
– Расщелина осталась, умник! – огрызнулась Изотова. – Понятно, что тропы нет. Она и тогда была условно проходимая. А разлом в кромке обрыва исчезнуть не должен!
Разлом действительно был, практически над мини-медведем.
В этом месте скала раскололась, часть грунта вместе с несколькими деревьями рухнула в образовавшуюся щель – разлом густо зарос кустарником. В цейсовскую оптику было хорошо видно оранжевую россыпь недозревшего шиповника и черные пятнышки спелой ежевики.
Третья примета – огромный валун, похожий на половинку гигантского глобуса, был не виден, но там, где он, по идее, должен был быть, громоздился оползень, напрочь перегородивший пляж. Из огромной буро-желтой кучи земли и камня, словно сломанные спички, торчали вековые сосны.
Как бы ни хотелось Пименову противоречить и дальше, но казаться смешным в глазах Ленки и Ельцова не хотелось совсем.
– Да, это здесь… – сказал он. – Проверь лодку, Лена. Надо промерять глубину вдоль скалы. Ты как, Олег? Пойдешь со мной?
– Да, – с готовностью откликнулся Ельцов. – Конечно, Леша.
– Оставайся на «Тайне», – отрезала Изотова недовольным тоном. – Толку от тебя.
– А какая разница? – спросил Олег с вполне понятной тоской в голосе. – Тут болтает, там качает…
Ветер действительно начал ощутимо задувать со стороны моря, поменяв направление несколько раньше обычного. И хотя прогноз на неделю был нормальный, Пименов, насмотревшийся, как при вполне нормальных прогнозах штормовое море, внезапно разыгравшись, вышвыривает на берег огромные сухогрузы, напрягся. Но барометр – старинный, голландский, присланный в подарок матерью – показывал «ясно» и падать пока не собирался.
«Тайна» стояла на якоре на глубине в двадцать пять саженей, в четырех кабельтовых от берега, недалеко от обширной банки, перекрывавшей вход в бухту с правой стороны. Место на случай шквала было не так чтобы очень, по идее надо было бы стать подальше, но Пименов не торопился с выбором. Очень уж хотелось отыскать проход вдоль мини-медведя, прикрывающего бухту с самой опасной стороны. Идеальное было бы местечко для стоянки.
– Давайте-ка спустим лодку на воду, – предложил он. – Я промеряю глубины, и если осадка позволит – станем на спокойной воде. И с моря нас видно не будет.
Надувной, четырех с половиной метровый «Адвенчер» с подвесным «Маринером» на пятнадцать сил висел на кран-балке по правому борту. Спустить его на воду было делом нескольких минут.
Губатый спрыгнул в лодку, подстыковал к кронштейну экран переносного эхолота, проверил бак и запустил мотор. «Маринер» заработал ровно, наполнив воздух равномерным гудением, словно рядом появился дантист с бормашиной.
– Ну, кто со мной? – спросил Пименов, ухватившись. – Давайте, голубки, решайте…
Изотова перемахнула через леер, как заправский мариман[11], ловко сохранила равновесие, но, Леха мог поклясться, намеренно тут же его потеряла, вынудив Губатого подхватить ее под мышки, чтобы она не упала за борт.
Контакт получился плотный, что называется – по всей площади. Изотова ехидненько улыбнулась и аккуратно высвободилась из крепких объятий.
– Спасибо, – сказала она голосом пай-девочки. – Мне куда?
– Садись вперед, – буркнул недовольно Пименов, устраиваясь возле румпеля. – Берешь блокнот и пишешь, что я тебе говорю.
– Уже начинать?
– Не умничай. Запишешь не афоризмы, а результаты промеров. Олег, отвяжи швартовый.
– Понял! – отозвался Ельцов. – Есть, отвязал! Лови веревку, Пима!
– Это называется – конец! – сообщила Изотова, откровенно веселясь. – И надо говорить: лови конец! Или – держи конец! Звучит забавно! Эй, Пима, держи конец!
Прочный капроновый тросик упал в лодку.
Пименов включил передачу, мотор перешел на басовое звучание, и «Адвенчер», пританцовывая на волнах, отвалил от борта «Тайны».
– Класс! – сказала Изотова, оглядываясь по сторонам. – Море, ветер и солнце! Как мне вас не хватало!
За день лежания на солнце (с небольшим перерывом на легкий перекус) она, благодаря крему, не обуглилась, а лишь слегка подрумянилась, как булочка на противне у хорошей хозяйки. Кожа на плечах хоть и подгорела, но не приобрела нездорового красноватого оттенка, лицо словно разгладилось, и на щеках стал виден нежный золотистый пушок, совсем как на кожице созревшего персика.
Лодка летела по воде, иногда подпрыгивая настолько высоко, что винт мотора какие-то доли секунды рассекал воздух. Ельцов, стоя у борта «Тайны», помахал им рукой и тут же судорожно ухватился за леера, бот чуть-чуть качнуло. Ленка же, сидящая на носу надувной лодчонки, скачущей в облаке брызг, словно резиновый мячик, напротив, была весела и вела себя так, будто всю жизнь провела на корабле, а не прожила последние десять лет у другого моря – мелкого, неторопливого, холодного.
Они подошли вплотную к скале. «Мини-медведь», брюхо которого поросло густыми, как настоящая медвежья шерсть, водорослями и мелкими ракушками, нависал над ними черным, высоким боком. Проход между банкой и скалой был узковат, метров пятнадцать на глаз, но дальше мель резко забирала вправо, открывая синюю глубокую воду.
– Был такой фильм, – внезапно произнесла Изотова, когда Губатый сбавил скорость и мотор перешел с рева на воркование, – «Искатели приключений». Помнишь, Леша? Там еще Делон играет, молоденький совсем. Они там бриллианты в Африке ищут, в море… Девка такая там, длинноволосая, художница…
– Помню.
– Я от него всегда балдела, раз двадцать смотрела в «Клубе Моряков». Пленка старая, царапанная, клееная-переклеенная… Я все время плакала, когда ее убивали. Рыдала, как дура. Она такая красивая, а они вдвоем несут ее на руках – мужчины, которые ее любили, и потом хоронят в море. И когда они отпускали скафандр и он тонул под красивую мелодию – веришь – я ей завидовала.
