Яна Рой
Двадцать седьмая пустыня
Часть первая. Договор и чайки
1
Я резко открыл глаза и окинул взглядом полупустой вагон. Место рядом было свободно. Заглянул под кресло, а затем на полку у себя над головой в поисках сумки или чемодана, но не нашел ничего, кроме пустой пластиковой бутылки из-под воды. По привычке полез в карман джинсов за телефоном, но и его не обнаружил. Сознание, мирно спавшее несколькими мгновениями ранее, набирало обороты со скоростью поезда, несущего меня в неизвестность. В висках пульсировала кровь, в горле пересохло, дыхание участилось. Стараясь собраться с мыслями и не выдать своего состояния окружающим, я встал и вышел в тамбур.
У дверей вагона я увидел вывеску с правилами безопасности на шведском языке. Хорошо, теперь хотя бы знаю, что по-прежнему нахожусь в той же стране. Прислонившись лбом к стеклу, я вглядывался в пейзаж за окном и пытался найти хоть какую-то долю здравого смысла в абсурдной ситуации, героем которой оказался. Кроме стремительно сменявших одна другую белых елок, взгляду было не за что зацепиться.
Во рту не было привкуса алкоголя, в животе немного урчало, резко захотелось есть. Я поднял рукав куртки и посмотрел на часы: без четверти час. Тем не менее свет за окном скорее походил на предзакатный, нежели на полуденный. В столице в час дня небо выглядит по-другому. Либо часы отстают, либо я направляюсь на север. Судя по снежным полям за окном, именно так и есть. Дело за малым: выяснить, какого черта я забыл на севере Швеции.
Моим последним воспоминанием до того, как я очнулся в поезде, были сумеречные очертания нашей спальни в Стокгольме. Вчера я допоздна засиделся за работой, потом поцеловал на ночь спящих детей, лег в кровать и сразу же уснул рядом с женой. Все как обычно. За исключением одного события, которое я с самого начала нарочно прятал в самую глубину разума, отказываясь верить в происходящее.
2
Пятница не предвещала ничего интересного, а уж тем более судьбоносного. Возвращаясь вечером домой, я придумывал отговорки, чтобы никуда не ехать, но на ум так и не пришло ничего правдоподобного.
– Поль, где тебя носило? Нам выезжать к Несбиттам через пять минут! – Услышал я голос Лорен, едва ступив на порог.
– Выедем вовремя, успокойся.
В дверном проеме показался хрупкий силуэт жены. Много лет назад, когда мы впервые встретились, у меня мгновенно возникло желание обнять ее. Не страстно и горячо, а трепетно и нежно, как ребенок обнимает любимую игрушку. Сейчас, когда на меня смотрели полные негодования глаза уверенной в себе женщины, я не имел ни малейшего понятия, нужны ли ей по-прежнему мои защита и забота.
– Почему ты никогда не отвечаешь на мои звонки? Зачем вообще телефон, если он вечно на беззвучном режиме? – вздохнула она, убирая с лица пряди непослушных волос.
В ответ я лишь пожал плечами, глядя на отблески подвески в виде полумесяца в вырезе ее блузки. В этот вечер Лорен выглядела особенно привлекательно. Я хотел сказать ей об этом, но почему-то не стал.
Мы молча пересекали вечерний Стокгольм с запада на восток. Лорен не любила разговаривать, когда была за рулем. Я повернулся к окну и наблюдал за тем, как редкие посетители, до ушей подняв воротник в попытке защититься от ветра, попивают дымящийся кофе на террасах кафе. Свет последних лучей закатного солнца играл на выпуклых камнях мостовой, отшлифованных тысячами пар ног. Тут и там лежали островки спрессованного снега, и мне казалось, я слышал, как они стонут под грязными подошвами прохожих.
За последние годы этот город стал мне родным. Я ни разу не пожалел о том, что променял на него родной Марсель и последовал за женой, когда ей предложили преподавать в одном из крупнейших шведских университетов. К Франции нас все равно мало что привязывало: я работал удаленно, связь с родственниками едва ли поддерживал, а родители Лорен жили в Лондоне – она оттуда родом. Именно в Стокгольме мы превратились в настоящую семью, улыбающуюся с глянцевой фотографии в рамке над комодом. Четыре с виду счастливых лица, не подозревающих о том, какие перемены несет им северный ветер.
3
Сделав несколько глубоких вдохов, я принялся рыться в карманах куртки в поисках других зацепок. В правом не оказалось ничего, кроме двух помятых пластинок мятной жвачки, в левом лежал кошелек. Я открыл его и внимательно изучил содержимое: идентификационная карта, водительские права, страховой полис. Внимание привлекли две необычные детали. Во-первых, в отделе для купюр лежало сорок тысяч крон. Я никогда не держал при себе наличные, тем более в таком количестве. Во-вторых, на месте моей привычной банковской карты лежала карта незнакомого банка, на которой золотыми буквами были выгравированы мои имя и фамилия. Когда я успел ее оформить?
Затем я проверил внутренние карманы и обнаружил в одном из них два аккуратно сложенных листа А4. Несколько минут я смотрел в окно на монотонный пейзаж, прежде чем решился их развернуть. На первом листе было подтверждение брони на одну ночь в городе Лулео. Мое имя, чужие номер телефона и адрес электронной почты. Трехзвездочный отель, 26–27 ноября 2018 года. Вчера, когда я ложился спать, было двадцатое ноября. Какое число сегодня? Я понятия не имел.
На втором листе – квитанция аренды автомобиля на два месяца. Автоцентр, в котором я должен был забрать машину, тоже находился в Лулео. Хотя бы здесь прослеживалась какая-то логика. В документе были указаны те же координаты для связи, что и в брони отеля.
Я бережно сложил бумаги и вернул их во внутренний карман куртки, плотно застегнув молнию. В конце концов, это мои единственные зацепки, и потерять их теперь было бы глупо. Какой бы абсурдной ни казалась ситуация, она начинала принимать робкие очертания. От этой мысли стало легче дышать. Оставалось узнать, какой сегодня день и каким ветром меня занесло в эти края.
Размышления прервал голос из громкоговорителя прямо над головой. Проводник объявил, что поезд прибывает на вокзал города Умео, где можно совершить пересадку до Лулео. Я не был силен в шведской географии, но примерно представлял себе Умео где-то на берегу Ботнического залива, на полпути от Стокгольма до финской границы. По моим подсчетам, это означало, что я успел проделать не одну сотню километров в северном направлении, ничего не заметив. Мир вокруг пошатнулся, к горлу подступила желчь.
Я вернулся в вагон и еще раз внимательно осмотрел свое место в надежде обнаружить хоть какой-то багаж. Пусто. Но на полу под креслом я нашел свой билет Стокгольм – Лулео. Бегло оглядев его, я удостоверился, что поезд покинул Стокгольм в семь утра двадцать шестого ноября. Выходит, в моем временном пространстве и впрямь образовалась дыра размером почти в неделю. От этой мысли паника окончательно вытеснила зарождающийся дух авантюризма.
Умео встретил меня пощечиной ледяного ветра. Скрывшись в здании вокзала, я без труда нашел на большом экране свой поезд – все, как в билете. Двумя строками ниже я увидел поезд на Стокгольм и заколебался. Я явно недооценил спектр чувств, которые могут одолеть человека, оказавшегося без привычной опоры, наедине с самим собой в незнакомом месте. Шум голосов и скрежет колес чемоданов разрывали тяжелый воздух. Мне стало страшно.
Зачем я принял это идиотское предложение? Неужели оно оказалось правдой? Часть меня хотела стремглав бежать обратно, а другая заставляла оставаться на месте, снова и снова прокручивая назад события последних месяцев, словно в замедленной съемке. Я понимал, что в какой бы поезд теперь ни сел, он все равно сойдет с рельсов и покатится в заданном направлении. Его траектория была предопределена в тот апрельский пятничный вечер, который навсегда изменил мою жизнь.
4
В начале седьмого мы припарковались перед особняком Элен и Дэвида Несбитт на восточной окраине района Эстермальм.
– Пожалуйста, будь терпимее, – попросила Лорен, прежде чем позвонить в дверь.
– Не бойся, тебе не придется за меня краснеть. – Я поцеловал ее в плечо.
За стальной дверью были слышны десятки голосов, перекрикивавших громкую музыку. Через несколько секунд на пороге появилась хозяйка дома и, поправляя идеально уложенные белые локоны, наградила нас фальшивой улыбкой. Длинное голубое платье придавало ей вид увядающей старой девы.
– Лорен, Поль, как я рада вас видеть! О, бургундское вино, мило с вашей стороны! Это было вовсе не обязательно. Проходите, большинство гостей уже здесь. Вы, как всегда, опоздали! – смеясь, она больно похлопала меня по плечу тонкими пальцами с несоразмерно огромными кольцами.
Элен Несбитт относилась к тому типу женщин, которые вызывают либо восхищение, либо раздражение. В отличие от жены, я испытывал к ней второе. Искусно подобранные артефакты, создающие безупречный образ, скрывали за собой что-то настораживающее. Слишком много и громко говорящие люди не внушают мне доверия. Кажется, если они хотя бы на минуту остановятся, их механизм сломается раз и навсегда, поэтому они продолжают болтать и жестикулировать, чтобы не заржаветь.
Пару раз в году ассоциация британских экспатов в Стокгольме устраивала масштабные мероприятия, чтобы обсудить предстоящие проекты, вкусно поесть и показать себя в лучшем свете. Для экономии бюджета председательница Элен предложила устроить вечеринку у себя дома, на что все охотно согласились. Люди любят посмотреть, как живут другие, хотя никогда в этом не признаются. Сегодня все лягут спать довольными: будет что обсудить еще как минимум неделю.
Мой взгляд скользнул по толпе лиц, таких же серых, как устрицы, которые они жадно поглощали, затем перешел на огромные окна до пола, в которых сквозь сумерки еще можно было различить очертания деревьев в саду и, наконец, остановился на импровизированной барной стойке. Видимо, мне туда. Я обернулся, чтобы спросить у Лорен, что ей принести, но она уже с кем-то оживленно разговаривала. Она не пропускала ни одну из таких тусовок. Ей нравилось быть в центре событий. Она легко заводила новые знакомства и воплощала свои идеи. Ей нравилось нравиться. Мужчины откровенно смотрели на нее, не скрывая своего интереса. Изменяла ли она мне когда-нибудь или нет – я не знал и в глубине души знать не хотел.
С бокалом белого вина я лениво слонялся в толпе, время от времени хватая закуски с подносов снующих мимо официантов. Меня никогда не привлекали шумные вечеринки. Делать вид, что тебе интересны люди, на которых на самом деле наплевать, казалось пустой тратой времени и сил. Меня тошнило от фальши так же, как тошнило от выпитого алкоголя на следующий день, но я всегда отказывался себе в этом признаться.
В юности я исправно напивался до самозабвения с приятелями, чтобы не сойти за библиотечную крысу. При этом меня не покидало чувство, что я делаю что-то не так. Я тихо плелся по жизни, как трактор по проселочной дороге, мечтая стать «Феррари» и гнать по автобану. Где бы я был сейчас, если бы осмеливался менять то, что не устраивает? Уж точно не у Несбиттов.
Поначалу я считал удобной общительность Лорен. Мне не приходилось обременять себя социальными ритуалами – она все делала за нас обоих. У нее был несомненный дар взаимодействия с людьми, которого так не хватало мне. Но со временем постоянное присутствие людей вокруг стало давить на нервы, и мне все чаще хотелось остаться наедине с собой. Это была не просто прихоть, а жизненная необходимость. Однако я не осмеливался сказать ей об этом, поэтому продолжал прятать свои желания под толстую кипу обязанностей любящего мужа.
«Когда-нибудь – уверял я себя, – моя жизнь придет в точку равновесия. Когда-нибудь я буду бегать босиком по утренней росе, построю своими руками хижину, напишу книгу. Когда-нибудь запру весь мир в спичечный коробок, чтобы носить его с собой в кармане. А сейчас? Сейчас у меня дела. У меня семья. Две дочери, которых надо воспитывать. Долги, которые нужно оплачивать. Носки, которые нужно стирать. Уставшее тело, которое каждый вечер нужно укладывать спать. Но придет время и тогда…». Изо дня в день я старательно заставлял себя верить в свое «когда-нибудь», отказываясь слышать, как из глубины души оно отзывалось дерзким – «никогда».
После третьего бокала я наконец отыскал в шумной массе свою жену.
– Дорогой, прости, я совсем от тебя откололась, – оправдывалась она. От нее веяло Мартини, вечерней прохладой и табачным дымом. На щеках из-под редких веснушек выступил румянец.
– Ты курила? – Не то чтобы меня это смутило, а, скорее, удивило, потому что Лорен всегда яро корила меня за эту привычку.
– Нет, я просто стояла на улице, пока другие курили.
Ну да, а мне двенадцать лет, и я сейчас тебе поверю. Меня наполнила легкая горечь от того, что она врала мне без всякой причины, но вслух я лишь сказал:
– Понятно. Тебе удалось пообщаться с кем хотела?
– Да, но еще не со всеми. Я поговорила с Сэмом и в подробностях расспросила его о редакции. Он дал мне пару нужных контактов. Возможно, один из специалистов тоже сегодня здесь, я постараюсь его найти. Оказывается, он муж Мелани, помнишь ее? Она как-то заходила к нам зимой…
Ее голос продолжал что-то говорить в такт гулу толпы и играющей музыке. Больше не слушая ее, я уставился на свой стакан с кровавой жидкостью. Сам не заметил, как перешел на водку с томатным соком. Мне вдруг захотелось оказаться на старом диване с зеленым клетчатым пледом, свернуться калачиком, положить голову маме на колени и притвориться спящим, пока она гладит меня по волосам. Мне захотелось, чтобы весь мир вокруг растворился в зеленых и коричневых квадратиках старой шерсти.
– Поль, Лорен! – Знакомый голос вырвал меня из маминых объятий и жестоко бросил в реальность, как ради забавы мальчишки бросают котенка в ведро с холодной водой.
К нам приближался Дэвид Несбитт, весело надкусывая огромную зеленую оливку. Я так давно его не видел, что почти забыл, как он выглядит. Он был в постоянных разъездах, и иногда мне представлялось, что на самом деле у него двойная жизнь, а работа – лишь прикрытие.
– Как вы? Сто лет не виделись! – Я словно со стороны наблюдал за тем, как его рука пожимает мою, а потом ложится моей жене на талию, тогда как его губы в оливковом соке звонко целуют ее щеки.
– Отлично, спасибо! Как твои дела? Какие вы молодцы, так умело организовали вечеринку, – ответила Лорен, поднимая свой полупустой бокал.
– Это все Элен, я палец о палец не ударил, – засмеялся он в ответ. – Ты же знаешь ее феноменальные организаторские способности. Куда вы дели девочек?
– Они у Малин. Мы забираем их завтра в обед, чтобы успеть как следует выспаться.
– Отлично! Мы отправили детей к моей маме на всю неделю.
– Как у вас все заранее продумано, я вами восхищаюсь! А как вы… Ой, прости, это, кажется, Том, мне обязательно нужно его поймать и обговорить с ним детали проекта, пока все окончательно не опьянели. – Не дав ни Дэвиду, ни мне вымолвить ни слова, она скрылась в толпе. Я только успел посмотреть ей вслед и отметить про себя, как же она все-таки хороша.
– Как твоя работа? – Дэвид попытался заполнить пустоту, оставленную Лорен.
– Нормально, спасибо. Заказов в последнее время маловато, но на жизнь хватает. Конечно, я бы предпочел переводить Моэма и Драйзера, но, увы, это сделали задолго до моего появления на свет. А сегодня людей больше интересуют инструкции по использованию пылесосов. Как у тебя?
– Тоже неплохо, спасибо. – По его голосу чувствовалось, что дела у него шли гораздо лучше, чем «неплохо», просто ему было неловко хвастаться этим с вершины социальной лестницы перед человеком на несколько ступеней ниже.
– Рад за вас. У вас красивый дом.
Я не раз бывал у Несбиттов, но только сейчас, при виде сотни людей, осознал, насколько огромен их особняк. В один только холл можно было уместить несколько таких квартир, как наша. К тому же, на время вечеринки всю мебель подвинули к стенам, что создавало ощущение еще большего простора. Дерево, металл, высокие потолки и белые стены дополняли друг друга в лучших традициях скандинавского дизайна. Неудивительно для именитого архитектора и преуспевающего преподавателя. При этом я сам не мог до конца определить, говорила ли во мне зависть или же я просто констатировал факт.
Выпитое резко дало о себе знать, и мои мысли прервала неотложная нужда. Столкнувшись в прихожей с очередью таких же желающих, я вспомнил о туалете в спальне Элен и Дэвида на втором этаже. Неэтичный вариант, однако помочиться на газоне перед домом было бы еще хуже. Я бегом взобрался по лестнице, прошел по коридору и в полумраке нащупал дверную ручку. Минуту спустя агония наконец уступила место усталости и чувству умиротворения.
В темноте спальни бледным пятном выделялась большая, идеально заправленная кровать. Мне стоило немалых усилий побороть в себе желание завалиться спать. Вместо этого я толкнул стеклянную дверь и оказался на террасе, залитой светом луны и желтого уличного фонаря. Терраса, как и парадное крыльцо, выходила на восток, тогда как лужайка, на которой толпились приглашенные, находилась на заднем дворе с западной стороны дома. Здесь было гораздо тише, и до меня доносились лишь редкие раскаты смеха и отголоски музыки.
Вот оно, долгожданное спокойствие. Жаль только, что куртка осталась внизу, стало совсем прохладно. Я обхватил себя руками, облокотился на металлическую ограду и посмотрел вниз на ряды плотно прижавшихся друг к другу машин по обе стороны улицы. В палитре столько цветов, а большинство продолжает ограничивать себя черными, серыми и белыми автомобилями. Неужели для нас и впрямь так важно казаться серьезнее, чем на самом деле? Я вытащил из заднего кармана брюк помятую пачку Мальборо и прозрачную зажигалку, на дне которой жалко болталось горючее. В течение долгих секунд я тщетно пытался зажечь сигарету, но колесико никак не хотело поддаваться.
– Помочь? – от неожиданности я подскочил на месте и резко обернулся.
5
Передо мной стояла невысокая женщина и застенчиво улыбалась. Темное густое каре без челки обрамляло ровные черты лица без макияжа. Под прямым зеленым платьем угадывался округлый силуэт.
– Простите, я не хотела вас напугать.
– Нет-нет, вы меня не напугали. Просто не ожидал встретить кого-то в этом уединенном месте. Тоже не любите шумные вечеринки?
Вместо ответа она подошла к перилам и задумчиво посмотрела вниз. Я протянул ей открытую пачку сигарет.
– Хотите?
– С удовольствием.
Ловко вытащив одну из них, она зажала ее между губами и стала искать зажигалку в кармане шерстяного кардигана, надетого поверх платья, когда я наконец справился со своей. Чувствуя, как легкие наполняет сладкий дым, я наблюдал за тем, как незнакомка в свою очередь наслаждается встречей с никотином. В уголках ее глаз виднелись мелкие морщинки, и я не дал бы ей больше тридцати. Однако приглядевшись к ее рукам, понял, что ей, как минимум, на десяток больше.
Аккуратно стряхнув пепел с сигареты указательным пальцем, она переложила ее в левую руку и протянула мне правую:
– Вера.
– Поль, – ответил я и лишь тогда осознал, что она с самого начала говорит со мной по-французски.
Будто прочитав мои мысли, она добавила:
– Я наполовину француженка. По маме.
– А я по отцу. Очень приятно, Вера. Как вы узнали, что я говорю по-французски?
– По вашему акценту. Я слышала, как вы говорили с Дэвидом.
Странно. Ни разу не видел ее за весь вечер.
– От кого вы здесь прячетесь? – спросила она, обращаясь как будто не ко мне, а к своим рыжим ботинкам на плоской подошве.
– От толпы, от шума, от дежурных фраз. А может быть, от самого себя. Я в общем-то не прячусь, просто люблю побыть один.
– Тогда мне, пожалуй, лучше уйти.
– Нет, пожалуйста, останьтесь, – попросил я. Мне нравилась ее компания.
– Хорошо, только при одном условии. Давайте будем обращаться друг к другу на «ты». Терпеть не могу, когда мне «выкают», будто я солидная дама.
– Честно признаться, я тоже не люблю «выкать». Просто так принято в обществе.
– Общество… Оно навязывает нам рамки теснее, чем мы можем вынести.
– Каким образом?
– Из поколения в поколение мы упорно продолжаем тщетные попытки вместиться в подготовленную для нас форму. Когда детям надевают слишком маленькие туфли, они жалуются, что у них болят ноги. Если постоянно носить тесную обувь, ступни могут неправильно расти, и это приведет к нехорошим последствиям во взрослом возрасте. Поэтому родители всегда ответственно относятся к выбору ботинок для своего ребенка. Готовы заплатить любые деньги, чтобы он мог уверенно делать первые шаги в качественной, удобной обуви нужного размера. Но вот скажи мне, кто беспокоится о том, в каком пространстве развивается наш дух? Достаточно ли ему места, не тесно ли ему среди запретов и границ?
Я не нашелся, что ответить, слегка опешив от неожиданной возвышенности ее слов. Вера продолжала:
– Человеческая душа не создана для того, чтобы терпеть постоянные ограничения. Тем не менее из года в год наши желания запираются среди бесконечных «нельзя», «так принято», «разве так можно», «ты должен», «тебе не стыдно?». Эти установки настолько плотно внедрены в наше сознание, что о них разбиваются даже самые смелые мечты. Мы живем так, будто перед нами несколько тысячелетий, и все еще успеется. Восхищаемся теми, кто пошел наперекор общепринятой морали. Мы думаем: «Что же в них такого, чего нет во мне? Почему я не оказался на их месте?». А они в это время тщательно стараются скрыть и не показать миру обратную сторону своей красиво выстроенной жизни. Мы постоянно ищем себе оправдания и непременно их находим. Оправдания, чтобы ничего не менять, чтобы не покидать свою зону комфорта.
– А может быть, ключ к счастью как раз таки в том, чтобы ничего не менять? Чтобы научиться довольствоваться тем, что мы имеем?
– Ты действительно так думаешь или пытаешься убедить меня?
– Пожалуй, я пытаюсь убедить самого себя, – признался я.
– Комфорт – это медленная смерть. Мир движется вперед лишь благодаря тем, кто никогда до конца не удовлетворен. Жизнь – это движение, перемены, риск, потери, открытия. Существовать – уютно и тепло. Жить – страшно и захватывающе.
Вера закуталась в кардиган и натянула рукава на кисти рук. Воздух стал прохладнее, подул легкий ветер. Мы снова зажгли по сигарете и молча смотрели вдаль, потерявшись каждый в своих мыслях. Кто она? Как сюда попала? Интересно, у нее тоже серая или черная машина, как у всех? Нет, наверняка она ездит на велосипеде. Однако вместо того, чтобы задать ей эти вопросы, я сказал:
– В таком случае я существо, мечтающее жить.
– Как многие. На то, чтобы жить, нужны смелость, самоуверенность и доля сумасбродства, а этим обладают далеко не все. Тебе не кажется?
– Моя бабушка очень любила смотреть фигурное катание по телевизору, – игнорируя ее вопрос, начал я. – Как-то раз мы с ней несколько часов кряду просидели у экрана и наблюдали, как спортсмены в блестящих костюмах скользят по льду. Мне тогда было лет десять. Когда она отправилась отдыхать, я надел на ноги ее домашние тапочки с гладкой стертой подошвой и заскользил по паркету. Размахивал руками и воображал себя великим фигуристом. Я прямо чувствовал на своем лице свет софитов, ощущал прикосновение лезвий коньков ко льду, слышал гул аплодисментов. Я ясно видел себя там, среди тех, кем восхищаются. И меня переполнило безграничное счастье. Я до сих пор помню это чувство. Оно было таким острым, что на глазах выступили слезы – не от тщеславия, а от радости. Я представлял, что нашел свое призвание. Не поддавался никаким сомнениям, а просто делал именно то, что должен был делать. Я чувствовал себя нужным.
Вера не отводила от меня светло-карих глаз, излучающих необъяснимое тепло.
– Именитым фигуристом я не стал, – продолжал я. – Но навсегда запомнил упоение, которое наполнило меня в тот день. Иногда мне кажется, что я вот-вот снова испытаю его, но этого не происходит.
– Что мешает тебе?
– Меня постоянно мучает чувство невыполненного долга. Я мысленно создаю списки дел, иногда переношу их на бумагу, чтобы выгрузить из головы, но и это не помогает. Каждое утро начинается с обширных планов, половина которых под вечер так и останется невыполненной. Мои мысли и желания развивают невероятную скорость. Иногда кажется, что у меня в голове некое подобие мельницы, в которую постоянно нужно подбрасывать зерно. Когда она крутится впустую, механизм сбивается.
– В чем заключаются твои обязанности?
– Я даже не могу толком объяснить. В списках перемешано все подряд: от заурядных «купить овощи» или «заплатить за квартиру» до философских «сделать мир лучше» или «насладиться жизнью». Наверное, эта мешанина нужна для того, чтобы заполнить пустоту. На самом деле, я очень боюсь не оставить следа на земле после своего неприметного существования среди миллионов таких же. Мне хочется быть в сотне мест одновременно, совмещая несовместимое. Я непрестанно задаюсь вопросом: а правильно ли я поступаю? Достаточно ли моя жизнь наполнена смыслом или же я трачу время впустую?
Я замолчал и перевел дыхание, начиная жалеть о том, что вот так раскрыл душу совершенно незнакомому человеку. Не люблю показывать свои слабости, но Вера умела расположить к себе собеседника, и я сам не заметил, как мой панцирь дал трещину. Возможно, виной всему выпитый алкоголь. Знакомое чувство удовлетворения, когда удается найти оправдание своим действиям, приятным теплом разлилось по телу.
Услышав шум позади себя, я оглянулся. Дверь из спальни в коридор была приоткрыта, но в комнате никого не было. Я отчетливо помнил, как закрыл за собой дверь, когда вошел. Вера не шелохнулась и продолжала смотреть на улицу. Стало быть, это она оставила ее открытой.
– О чем ты мечтаешь, Поль? – спросила она, обхватив шею ладонями, чтобы согреться.
Ее вопрос застал меня врасплох. Поколебавшись, я сказал:
– На земле двадцать шесть больших пустынь. Огромных, площадью в несколько десятков тысяч квадратных километров. И я ни разу не побывал ни в одной из них. При этом у меня есть собственная пустыня – двадцать седьмая. В ней я даю волю самым смелым мечтам и желаниям. В ней я всемогущ, и моей фантазии нет границ. В ней у меня нет обязанностей, в ней время имеет совсем иное течение, в ней возможно совершенно все. Это мое тайное убежище, о котором не знает никто на свете, кроме меня. И теперь тебя.
– Спасибо за доверие, – улыбнулась она. – А почему в качестве душевного убежища ты выбрал такое неприветливое место, как пустыня? Почему не какой-нибудь девственный лес или голубой океан?
– Пустыня подразумевает одиночество. Я давно его приручил и сделал своим верным другом. К тому же рельеф пустыни эфемерен. Я могу выстроить самые причудливые замки из песка, но ночью подует ветер, и на следующий день от них не останется и следа. И я смогу начать все сначала. В своей пустыне я каждый день проживаю маленькую жизнь, придумывая новый декор и примеряя на себя разные роли. Там нет стен, нет преград. Вокруг один песок, из которого можно строить что угодно, снова и снова, до бесконечности. Наверное, это и есть моя мечта.
– Человеческая душа всегда жаждет свободы, как бы мы ни старались ее обуздать. Ей нужен простор для вольного полета, точно так же, как нашему телу нужна вода. Это не блажь, это закон природы. Просто у каждого свой путь к гармонии.
Вера выпрямилась, провела рукой по волосам и добавила:
– Мне пора. Было очень приятно побеседовать с тобой. Не каждый день встречаются люди, желающие вступить в разговоры не о погоде.
Чувствуя на себе янтарный свет ее глаз, я ответил:
– Мне тоже было очень приятно. Спасибо, что выслушала меня.
Она сделала несколько шагов к выходу, но вдруг обернулась и спросила:
– Поль, а что, если двадцать седьмая пустыня на самом деле существует?
Прежде, чем я нашелся, что ответить, она растворилась в полумраке комнаты.