Яна Рой
Двадцать седьмая пустыня
– Потому что им там очень хорошо или потому что они боятся своей прежней жизни?
– У каждого свои причины. Перестань смотреть на других, думай о том, что нужно тебе.
– Я не знаю, что нужно мне.
– Именно поэтому мы здесь.
– Ты не ответила мне, как ты отправляешь людей в это самое пространство. Сажаешь на космический корабль, в машину времени или в ультрасовременную капсулу?
– Опять переизбыток фантазии, Поль. Все гораздо проще. Просто в один прекрасный момент ты поймешь, что время настало, что ты готов и хочешь этого всей душой. Если будешь сомневаться, ничего не произойдет. Но если действительно примешь решение отправиться в свою пустыню, все случится тогда, когда подойдет время. Каким образом – это я беру на себя. Не бойся, больно не будет, – усмехнулась она.
– Ты сказала, что даешь лишь один шанс? – спросил я, не обращая внимания на ее сарказм.
– Да, один.
– Что это значит?
– Это значит, что ты можешь отправиться в свою пустыню только раз. Сколько времени ты там пробудешь – определять тебе. Но если ты решишь вернуться в свою прежнюю жизнь, в пустыню тебе больше не попасть. Поэтому советую оставаться там, пока не найдешь ответы на все важные вопросы, чтобы потом ни о чем не жалеть.
– Не факт, что я их найду.
– Это тоже верно. Но ты хотя бы сможешь сказать себе, что исчерпал для этого все доступные ресурсы.
– А что будет с моей нынешней жизнью, пока я путешествую по своей пустыне?
– Она будет, так сказать, на паузе. Ты вернешься в тот же самый момент, в который ты ее покинешь.
– Как такое возможно? Это слишком заманчиво, чтобы быть правдой.
– Согласна, но все же это так.
Вера повернулась и достала из висящей на спинке стула сумочки карандаш. Затем развернула передо мной смятую салфетку, разгладила ее ребром ладони и начертила на ней жирную прямую линию.
– Это твоя настоящая временная параллель, – пояснила она, – а это – тот момент, когда ты отправишься в странствие, – она поставила посередине линии небольшой крест.
Затем она нарисовала неровную окружность, которая начиналась и замыкалась в точке соприкосновения креста с линией.
– Это твое странствие, – продолжила объяснять она. – Как видишь, оно не линейно. Оно представляет собой завершенный цикл, начало и конец которого находятся в одной и той же точке. Это не классические временные линии, параллельные друг другу, как мы привыкли их себе представлять, начитавшись романов. Это как петля американских горок, если тебе угодно. После головокружительной поездки твой вагон непременно пристанет к тому же месту, где ты в него сел. Ты отстегнешь ремень и снова ступишь на твердую землю.
– Если механизм не откажет и я не застряну на полпути, повиснув вниз головой.
– Да я вижу, ты по жизни оптимист!
– Обстоятельства вынуждают.
– Обстоятельства помогают тебе видеть только то, что ты сам изначально хочешь видеть.
Я упер подбородок в ладони и посмотрел на толпу, ожидавшую своих заказов у входа в кафе. Я пытался представить, как с бешеной скоростью лечу вниз по рельсам американских горок, и у меня закружилась голова. Я терпеть не мог подобные аттракционы и в последний раз, когда на них катался, клятвенно пообещал себе больше никогда этого не делать.
– То есть, выходит, я могу проскитаться по своей пустыне двадцать лет, потом вернуться в реальность и снова обрести свое сорокалетнее тело? – спросил я.
– Совершенно верно. Но я сомневаюсь, что тебя хватит на двадцать лет. Хотя, как знать, люди полны сюрпризов.
– И как выглядит это измерение? Я буду совершенно один среди барханов? Как я буду выживать? Или там не нужно есть и пить?
– Нет, никаких барханов. Если ты, конечно, сам не отправишься куда-нибудь в Африку. Пустыня – это твой образ. Так представляешь себе свое странствие только ты. Параллельное измерение для всех одно. Оно выглядит так же, как и этот мир, совершенно ничем от него не отличаясь.
– То есть как это?
– Вот так. В том измерении такие же города и страны, такие же границы, по улицам гуляют такие же люди.
– И пьют кофе в Старбаксе?
– И пьют кофе в Старбаксе. Только время там имеет совсем иное значение. В остальном эти два мира ничем не отличаются.
– Получается, я могу перейти в другое измерение, так сказать, не выходя из дома?
– А вот этого я тебе не советую.
– Почему же?
– Потому что, если эти два мира и их обитатели войдут в контакт, мне будет сложно вернуть тебя обратно.
– Ты же сказала, что настоящий мир для меня останется на паузе?
– Да, но подумай сам: если настоящий мир стоит на паузе, а ты продолжаешь жить здесь же, на том же месте, общаясь с параллельными версиями твоей жены, твоих дочерей, твоих знакомых, то, когда ты вернешься назад, обо всем, что вы пережили вместе, будешь знать только ты. Ты не сможешь отличить один мир от другого. Результат будет плачевным, поверь мне. Я не раз видела собственными глазами, как люди сходили с ума.
– Немудрено.
– К тому же, если ты останешься в том же географическом положении, поменяв только измерение, два временных пространства могут войти в конфликт и создать резонанс, что может быть опасно для тебя.
– Что мне грозит?
– Тебе не обязательно знать все подробности, просто поверь мне на слово.
– Я не люблю, когда не отвечают на мои вопросы.
– Прости, но иногда у меня нет другого выбора.
– Выходит, что за все время своего странствия я не должен общаться ни с кем из своего окружения?
– Так будет лучше. Тебя это пугает?
– Не знаю.
– Ты же так стремишься к одиночеству. Какой смысл отправляться в параллельное измерение для того, чтобы продолжать жить прежней жизнью?
Я снова откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Я не знал, что думать. Верить в существование параллельной реальности было наивно и глупо, но встать и уйти на тот момент казалось еще глупее.
– Такое впечатление, что я сейчас в фильме «Матрица», – произнес я сдавленным голосом.
Вера ласково посмотрела на меня:
– А говоришь, не любишь фантастику. Может быть, ты просто не хочешь себе в этом признаваться? Любить фантастику тривиально, а ты же не такой, как все. Нет, Поль, ты не в фильме «Матрица», ты всего-навсего сидишь в кафе на Норландсгатан. Не бойся, я не подбросила тебе в кофе ни красную, ни синюю таблетку. Надеюсь, ты не разочарован. Да и прости, конечно, но в тебе недостаточно лоска для роли Нео, – ухмыльнулась она, едва коснувшись моей руки.
По моему телу пробежал ток, я съежился на стуле и невольно опустил на нос солнцезащитные очки, словно пытаясь спрятаться. Поняв, что это выглядит смешно, через несколько секунд снова поднял их на лоб и сказал:
– Вера, я… я должен…
– Естественно, тебе надо все обдумать, я прекрасно понимаю. Решение не из простых. Давай договоримся так: ты сейчас пойдешь домой, займешься делами и постараешься выбросить все из головы.
Мы оба знали, что это невозможно, но я не стал возражать и молча кивал, слушая Веру. Она продолжала:
– Ровно через месяц в это же время я буду ждать тебя здесь. Если ты не придешь, я приму это за отказ и навсегда исчезну из твоей жизни. Я не буду тебе докучать, и ты меня больше никогда не увидишь.
Мне стало грустно от мысли, что я могу потерять ее.
– Если же ты придешь, – вкрадчиво продолжала она, – мы с тобой поговорим еще раз, и ты сможешь задать мне все вопросы, которые у тебя возникнут к тому времени. Я приму твой приход как призыв к действию, и мы сможем перейти к следующему этапу.
– В чем заключается следующий этап?
– Об этом ты узнаешь в свое время, если осмелишься, – сказала Вера и встала из-за стола. – Мне пора. До встречи, Поль. Или прощай – решать тебе.
И она снова исчезла, прежде чем я нашелся, что ответить. Я лишь успел разглядеть быстро удалявшиеся от меня рыжие сандалии на плоской подошве. «Летняя версия кожаных ботинок», – отметил про себя я, словно это было самым важным в нашей встрече. Мало-помалу ее силуэт превратился в размытую точку и скрылся за углом здания на перекрестке. Вера ускользнула, оставив меня в облаке сомнений и табачного дыма от сигареты, которую я сам не заметил, как зажег. Я продолжал сидеть на террасе Старбакса, но мое сознание уже унеслось в мир, где возможно все. Оно отправилось странствовать по безграничной двадцать седьмой пустыне.
11
– Пап, пап, а ты знаешь, что чайки могут пить соленую воду?
– Да.
– Но ты же всегда говоришь, что воду в море пить нельзя?
– Угу.
– Значит чайкам можно, а мне нельзя?
– Да.
– У чайки нет папы, который запрещает ей глотать морскую воду?
– Нет.
– А почему?
– Да все можно.
– Что можно? Значит, я тоже могу пить соленую воду?
– Нет.
– Но ты же только что сказал, что можно!
– Я ничего не сказал.
– Сказал!
– Лу, я тебя умоляю, замолчи! – прокричал я.
Она повесила голову и тихо захныкала. Я не мог сосредоточиться ни на едином ее слове. Какие чайки? Какое мне дело до чаек, когда мир вокруг меня сошел с ума! Или сошел с ума я?
Каждый раз, когда я забирал дочь после школы, она во всех подробностях рассказывала о событиях, наполнявших ее маленькую жизнь. Я знал, как зовут всех ее одноклассников, кто не доедает овощи в столовой и кого чаще всего наказывают. Иногда я слушал ее с удовольствием и задавал вопросы, а иногда просто кивал, думая о своем. Это было наше время. Наши пятнадцать минут, когда в мире оставались только я и она. В любое время года и в любую погоду, рука в руке, мы шли пешком из школы в детский сад забирать Софи, которая радостно бросалась на шею сестре, а затем мне. Изредка наоборот.
Я любил эти моменты, эти рутинные отцовские обязанности. Но в тот день мне хотелось одного: вырвать свою руку из ее холодной ладони и бежать. Бежать далеко, быстро, не останавливаясь, пока не закончится дыхание. Я не хотел видеть собственных дочерей и не испытывал по этому поводу ни малейшего угрызения совести. Не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать, тем более о физиологических особенностях птиц. Мне нужно было разобраться со своими мыслями после услышанного несколькими часами ранее.
Но все же я заставил себя остановиться и опустился перед дочерью на колени.
– Лу, пообещай мне, что никогда не будешь пить морскую воду.
– Ну папа, ты же сказал…
– Просто пообещай, пожалуйста.
– Хорошо, – недовольно согласилась она.
– Даже если, как у чайки, у тебя рядом не будет папы, чтобы тебе об этом напомнить?
– Ты собираешься куда-то уехать?
– Я не знаю, Лу, – честно признался я.
Оставшуюся часть пути мы шли в тишине. Позже за ужином Лорен спросила меня:
– С тобой все в порядке? Такое впечатление, что ты где-то не здесь.
– Да, все нормально. Просто устал.
– Точно? – переспросила она, положив свою руку на мою.
– Да, да, – ответил я и встал, чтобы нарезать хлеба, хотя на столе еще оставалось несколько ломтиков.
– Как тебе моя сегодняшняя лекция?
– Очень интересно.
– А если честно?
Посомневавшись несколько мгновений, я признался:
– Ты же знаешь, мне не близки эти темы. Но ты, как всегда, была на высоте. Я уверен, что аудитория осталась довольна.
– Мне бы хотелось, чтобы хоть иногда ты тоже бывал довольным.
– Слушай, давай не начинать.
– Я ничего не начинаю.
– Я просто честен с тобой, не более. Если тебе не хочется слышать правду, зачем ты тогда задаешь вопросы, на которые заранее знаешь ответы?
– Поль, не при детях!
– Что не при детях? – перешел на крик я. – Наверняка как раз таки дети прекрасно отличают правду от лжи и уж точно предпочитают первое! А, девочки? Вы хотите, чтобы папа врал вам, чтобы сделать вам приятное, или говорил правду?
Лу сидела молча, опустив глаза в тарелку и катая по ней ножом зеленую горошину. Софи удивленно смотрела на нас.
– Поль, прекрати сейчас же, – приказала жена.
– Я обязательно прекращу! Только не знаю, будет ли от этого кому-нибудь лучше!
Я встал из-за стола и вышел на балкон, оставив практически нетронутый ужин. Зажигая сигарету, я заметил, что у меня трясутся руки, и закрыл глаза, моля никотин хоть как-то успокоить мои нервы. Было слышно, как Лу пытается разрядить атмосферу:
– Мам, а ты знала, что чайки могут пить морскую воду? У них есть специальная железа, которая позволяет им фильтровать…
– Не сейчас, Лу, я тебя умоляю!
Когда девочки уснули, я в бессилии упал на диван и включил телевизор. Мне казалось, какой-нибудь веселый фильм поможет хоть на секунду отвлечься. Бессмысленные картинки сменяли одна другую, не оставляя мне возможности сосредоточиться ни на одной из них. Я невольно возвращался к Вере и нашему абсурдному диалогу. «У тебя впереди еще целый месяц. Никто не заставляет тебя принимать решение прямо сейчас. Успокойся, выспись, а завтра все прояснится», – безуспешно внушал я себе, не в состоянии расслабиться. Лорен вышла из ванной, молча прошла мимо и скрылась в спальне. Я долго сомневался, затем встал и отправился вслед за ней.
Она читала какую-то толстую книгу, лежа на кровати, одетая в старую зеленую футболку – ту самую, что была на ней в день нашего знакомства, в последний день уходящего тысячелетия. Человечество предписывало этой дате мистические свойства, хотя, на самом деле, прекрасно знало, что, когда взойдет солнце, утихнет музыка и бокалы шампанского опустеют, мир, как и раньше, продолжит лететь в бездну потребительства и эгоизма. Придумывать волшебство, чтобы заполнить душевную пустоту гораздо проще, чем творить чудеса собственными руками.
Мои приятели устроили вечеринку в общежитии, чтобы достойно встретить так ожидаемый всеми двухтысячный год. По коридорам сновали толпы студентов навеселе, а вахтеры делали вид, что так и должно быть. Я сидел в углу и вяло жевал соленый арахис, разглядывая шумную публику, когда вдруг увидел ее: ту самую девушку, которую однажды встретил в коридоре факультета и до сих пор не мог забыть. Из ее старых кед нелепо выглядывали короткие белые носки, и это почему-то тронуло меня. Она постоянно проводила рукой по длинным волосам, и мне безудержно захотелось тоже прикоснуться к ним. Через какое-то время толпа оживилась, раздались крики: «Десять, девять, восемь, семь, шесть… Ураааа! Миллениум!», – и все начали по традиции целовать друг друга. Я не успел опомниться, как прямо передо мной возникло ее лицо, и она широко улыбнулась мне, звонко чмокая в обе щеки. Видимо, я был до того растерян, что это рассмешило ее.
– Не бойся, я не кусаюсь, – с английским акцентом сказала она.
– Я не боюсь, я так, просто… – я запнулся.
– Лорен, – она протянула мне руку.
– Поль, очень приятно.
Мы проговорили всю ночь, и, казалось, общие темы никогда не закончатся. Всего через несколько часов после знакомства у меня было впечатление, что мы знали друг друга много лет. А когда мы вышли на общий балкон встречать рассвет, она поцеловала меня, взяла за руку и молча повела к лифту.
Она привела меня в маленькую комнату с аккуратно заправленной кроватью и письменным столом без единой пылинки, закрыла дверь, сняла футболку и обняла меня. Яркое утреннее солнце резало глаза. От той хрупкой незнакомки, которую мне, словно котенка, хотелось обнять в коридоре университета, не осталось и следа. Впервые за много лет я почувствовал себя счастливым.
Восемнадцать лет спустя я смотрел на нее и понимал, что она практически не изменилась.
– Извини, что сорвался, – выдавил я из себя.
В ответ она лишь искоса глянула в мою сторону и снова погрузилась в чтение. Я помедлил и предпринял вторую попытку к примирению:
– Я просто очень устал за последнее время, – Лорен продолжала игнорировать меня. – Ты же знаешь, что я горжусь тобой. Я понимаю, что ты вкладываешь всю душу в свою деятельность, и меня это всегда в тебе восхищало…
– Что тебе надо, Поль? Зачем ты поешь мне дифирамбы? Выкладывай напрямую.
– Мне ничего не надо. Я говорю правду.
– Что это ты вдруг стал таким правдолюбом по поводу и без? Может быть, тебе есть что скрывать? – Лорен наконец оторвала взгляд от книги и села на кровати, скрестив ноги.
– Мне нечего от тебя скрывать, – как можно убедительнее произнес я. Мне показалось, что она немного смягчилась, но при этом продолжала молчать. – Я просто хочу сказать, что нам не обязательно во всем соглашаться друг с другом. У нас могут быть разные мнения и разные интересы, но это не мешает нам жить в гармонии и любить друг друга, разве нет?
– Ты действительно считаешь, что мы живем в гармонии?
Я оставил ее вопрос без ответа. Мне казалось, что моя жизнь ускользала от меня, словно дерзкий зверек, за которым я пытался угнаться, заведомо зная, что проиграл. Будто тот трос, за который я гордо держался, представляя себе, что контролирую ситуацию, выскальзывал из стертых в кровь ладоней и с бешеной скоростью уносился прочь.
– Я потерялся.
– Как романтично звучит.
– Нет, я действительно потерялся. Я должен понять, подумать…
– Что-то случилось? – перебила она меня, и в ее голосе появилась нотка беспокойства.
– Нет, ничего не случилось, – соврал я. – Возможно, мне просто нужно отдохнуть.
– Знал бы ты, как нужно отдохнуть мне, – поднимая глаза к небу, прошептала она.
Ее лицо приняло несвойственное ей выражение безысходности, и мне показалось, что она чего-то не договаривает. Однако, она тут же взяла себя в руки и привычным твердым тоном сказала:
– Будь добр, не отрывайся на детях. Они достойны лучшего. К чему было устраивать сцену?
– Я участвовал в ней не один.
– Да, но начал ее ты.
– Ну конечно, корень всех проблем всегда я.
– Я так не говорила, – повысила тон Лорен.
– Не говорила, – подтвердил я, понимая, что этот разговор ни к чему не приведет. – Если ты не против, в выходные я проведу немного времени один, чтобы навести порядок в голове.
– В эти выходные я уезжаю на конференцию в Копенгаген. И не говори мне, что ты забыл! Я предупредила тебя еще в начале года и сто раз напоминала!
Конечно же, я забыл. Сердце застучало с бешеной скоростью, а к горлу подступила желчь. Мне хотелось кричать, вопить, разносить все вокруг.
– Отвези детей к Малин. Я прилетаю в воскресенье в шесть вечера, могу забрать их по пути из аэропорта, если хочешь.
Я молча развернулся и пошел в коридор.
– Куда ты собрался на ночь? – Она нервно последовала за мной.
– Подышать свежим воздухом.
– Возьми телефон.
– Слушай, можно задать тебе вопрос? – как можно спокойнее произнес я.
– Задавай.
– Ты меня еще любишь?
– Конечно, люблю.
– А почему ты тогда думаешь только о себе?
– Иди к черту, Поль! – выругалась она и снова скрылась в спальне, хлопнув дверью.
Я обулся, взял сигареты и телефон и медленно спустился в вечернюю прохладу.
12
Я очень любил август в Стокгольме. В воздухе уже пахло осенью, но дни по-прежнему хранили призрачную иллюзию лета, которое так не хотелось отпускать. Вопреки еще густой зелени на кронах деревьев, на земле тут и там одиноко лежали сухие, никому не нужные желтые листья, жалобно хрустящие под подошвами прохожих.
Выйдя на улицу и почувствовав легкую дрожь, я понял, что забыл толстовку. Возвращаться домой не хотелось, поэтому я быстрым шагом направился по мосту Святого Эрика в сторону ратуши, решив, что согреюсь при движении. Спрятав руки в карманы, я прошел вдоль пирса, свернул вглубь острова Кунгсхольмен и бесцельно бродил по его старым улицам, нарочно стараясь потеряться в их сплетениях и перекрестках. Когда Софи была младенцем, и у Лорен сдавали нервы от ее пронзительных криков, я нередко приходил сюда с коляской, и кроха всегда засыпала под стук колес о тротуарную плитку. Сейчас я бы отдал многое, чтобы еще хоть раз вернуться в то время.
Когда я почувствовал, что окончательно продрог, зашел в первый попавшийся бар, сел у стойки и заказал двойной виски. Я не имел обыкновения ходить в бары один, тем более, чтобы пить виски, но мне надо было согреться, а возвращаться домой не хотелось. Я повертел стакан в руке, полюбовался на спрятавшиеся в золотистой жидкости кубики льда и сделал два больших глотка. По телу мгновенно разлилось приятное тепло.
Приглушенный свет ламп мягко ложился на лица посетителей за столиками. Они казались счастливыми. Компания молодых девушек возле меня что-то оживленно обсуждала и громко смеялась, привлекая внимание окружающих. Чуть дальше самозабвенно целовалась пара влюбленных. У окна два господина в костюмах внимательно рассматривали экраны своих ноутбуков. За открытым окном сновали прохожие, откуда-то издалека доносились звуки саксофона. «Наверное, это тот длинноволосый парень у входа в метро», – отметил я про себя, как будто это имело какое-то значение. Мне казалось, что я витал сам над собой в пространстве и видел себя со стороны. Это странное чувство позабавило меня, губы тронула улыбка.
– Хорошее настроение? – прервал мои мысли незнакомый голос.
Я встрепенулся и поднял голову. Рядом со мной у барной стойки сидел мужчина лет пятидесяти в темном свитере и голубых джинсах. Его гладкая лысина отражала свет верхней лампы, а подбородок был спрятан под густой рыжей бородой. Мне захотелось перевернуть его лицо, чтобы борода оказалась на месте прически.
– Да, можно сказать, – ответил я.
– Два двойных виски, – сказал незнакомец официанту и, заметив, с каким трудом я изъясняюсь по-шведски, добавил в мою сторону по-английски: – Я вас угощаю.
– Не надо, я уже собирался уходить, – ответил я, неловко вставая.
– Я и вас напугал?
– Почему и меня?
– Да так, мне кажется, все от меня бегут.
– А мне кажется, все непременно хотят угостить меня выпивкой.
– Везет же! Я Оскар, – протянул он руку.
– Поль, – ответил я на рукопожатие, снова присаживаясь на стул. В конце концов, торопиться мне все равно было некуда.
Официант поставил перед нами два тяжелых стакана. Оскар молча поднял свой, кивнул мне и поднес его к губам, уставившись в сумерки за окном. Я в свою очередь сделал то же самое, разглядывая влажные ореолы на картонных подставках с изображением Тильской галереи.
– Спасибо, что составили мне компанию, – произнес он.
– Не спешите благодарить. Может, через десять минут вы пожалеете и убежите. Я сейчас не лучший собеседник.
– В таком случае нас двое. Как бы то ни было, не всякий соглашается выпить виски в компании незнакомца.
– Привлекать незнакомцев стало моей специальностью. Да и возраст у меня уже не тот, когда стоит бояться чужого дяди.
Оскар широко улыбнулся, обнажив ряд идеально ровных белых зубов. В уголках его глаз собрались мелкие морщинки.
– Что же привело вас в бар в полном одиночестве в летний вечер?
– Я замерз.
– У вас тонкое чувство юмора, – рассмеялся он.
– Нет, я правда замерз, поэтому зашел согреться.
– Не хочу вас обидеть, но счастливые люди редко пьют виски в одиночестве, даже когда им холодно.
– Думайте, что хотите. А вы? Тоже пришли топить в стакане свои заботы?
– Вроде того.
Он помолчал несколько мгновений, а затем продолжил:
– Вы верите в совпадения?
– Сейчас я вообще не знаю, во что верю, – честно ответил я.
– А вот я уверен, что совпадений не бывает. Все, что происходит в мире – даже самые незначительные события – кусочки одного большого пазла, которые складываются в единую картинку. У вас есть телевизор?
– Есть, – растерялся я.
– А у меня нет. Я уже очень давно не смотрел телевизор. Сейчас показывают что-нибудь хорошее? Или по-прежнему один мусор?
– Не знаю, я тоже давно его не включал.
– Это правильно. Не стоит забивать голову лишней ерундой. Так вот, если в гостиной слишком большой телевизор – сидишь к нему чересчур близко и не получаешь никакого удовольствия. А стоит отойти на расстояние, как изображение сразу кажется четче. Разве нет?
– Наверное.
– Как зовут вашу жену?
– Откуда вы знаете, что я женат?
– У вас кольцо на пальце левой руки.
Я поднял перед собой левую руку и посмотрел на нее, будто мне самому нужно было убедиться, что он говорит правду. Выпитый на пустой желудок виски сделал очертания моих пальцев размытыми, но кольцо было на месте.
– Лорен, – задумчиво ответил я.
– Красивое имя. А детей?
– Вы что, из полиции? Почему вы меня допрашиваете? Откуда вы вообще знаете, что у меня есть дети?
– Простите, ради бога, случайно увидел фотографию на заставке вашего телефона. Я вас не допрашиваю, мне просто интересно. Я давно ни с кем не знакомился, поэтому забыл, как это делается.
Оскар замолчал и снова стал разглядывать вечернее небо через окно. Я в свою очередь посмотрел на его руки, но не обнаружил на них кольца. В его тусклом взгляде было что-то необъяснимо тяжелое, будто сама грусть поселилась у него внутри и смотрела на мир через его серые глаза.
– Позавчера я вышел из тюрьмы, – медленно произнес он.
Мне стало немного не по себе, но я молчал и ждал продолжения.
– Вы не спрашиваете, почему меня посадили?
– Я думаю, вы мне сами об этом расскажете. Разве не ради этого вы заговорили со мной?
– Расскажу, если хотите.
– Я вас слушаю.
– Сидел я, в принципе, недолго, всего семь месяцев. Но этого оказалось достаточно, чтобы развернуть мое существование на сто восемьдесят градусов.
– Я представляю.
– Нет, не представляете. Вы сидели?
– Не приходилось.
– Тогда вы не можете себе представить.
– Вы правы, не представляю. Продолжайте.
– Моя жизнь никогда не была выдающейся. Я родился в спальном городке Реннинге в юго-западном пригороде Стокгольма. Знаете, где это?
– Да, бывал пару раз.
– Значит, сами видели, что ничего примечательного там нет.
– Я бывал только проездом.
– Да не скромничайте вы! Так и скажите, что это дыра.
– Я правда недостаточно хорошо знаю этот город, не могу ничего утверждать.
– Передайте вашим родителям, что они хорошо вас воспитали.
– Спасибо, передам.
– Откуда вы родом? Из Франции, да?
– Да.
– Я сразу заметил ваш акцент.
– Его трудно не заметить. Но вы, кажется, рассказывали о себе, – напомнил я.
– Да, да. Так вот, я родился и вырос в дыре Реннинге. Затем поступил в университет в Уппсале, мечтал стать инженером. Но надолго меня не хватило. Учеба – это не мое. Я ее бросил, немного поездил по миру, пока не закончились последние сбережения, затем обосновался в Стокгольме и устроился работать охранником в торговом центре. Зарплата была далеко не заоблачная, но на жизнь хватало. Мне было двадцать с небольшим, я был стройным красавчиком с густой шевелюрой, – Оскар с ностальгией провел ладонью по вспотевшей лысине. – Снимал небольшую комнату на северной окраине столицы и жил в свое удовольствие. Не отягощал себя серьезными отношениями, у меня было много связей. У вас когда-нибудь был секс втроем?
– Нет, – слегка опешил я от неожиданного вопроса.
– Зря. Обязательно попробуйте, это настоящий космос!
Оскар замолчал и закрыл глаза, очевидно, вспоминая и заново переживая моменты былой славы. Вернувшись к реальности, он посмотрел на свой пустой стакан и снова заказал виски нам обоим. Я еще не успел допить предыдущий, и он настоял на том, чтобы я приговорил напиток залпом. Голова закружилась, и я невольно представил себе рыжего молодого Оскара, ласкающего четыре упругих соска. Он сделал большой глоток и продолжал:
– Так прошел год, другой, третий. Да, в общем-то, так прошла вся моя жизнь. Я менял работу, менял квартиры, менял подружек. Тусил с друзьями, любил вкусно поесть и хорошо выпить.
– Похоже, ваша любовь ко второму не угасла.
– Обижаете, Поль! Нет, сегодня не считается. Я не прикасался к алкоголю уже очень давно.
– В тюрьме нельзя?
– Если очень захотеть, в тюрьме, как и везде, можно все что угодно. Ну так вот, на чем я остановился?
– На выпивке.
– Да, кстати, раз мы об этом, предлагаю тост! – Его речь становилась медленнее, а жесты – хаотичнее. Я хотел было предложить перейти на газировку, но язык меня плохо слушался, поэтому я молча вслед за ним поднял стакан.
– За нашу встречу! – выкрикнул Оскар, а затем тихо добавил: – Я уверен, что она не случайна. Вот увидите. Чтобы разглядеть пазл, нужно отойти подальше, а на это требуется время.
– Времени впереди у меня, как выяснилось, предостаточно.
– Далеко не каждый может этим похвастаться.
– Вы правы.
Мы задумались каждый о своем. За окном совсем стемнело, и в баре прибавилось посетителей, скрывающихся от ночной прохлады. Девушки за соседним столиком по-прежнему громко разговаривали. Мне показалось, что их стало больше – либо к ним присоединились еще подруги, либо я слишком много выпил, и у меня двоилось в глазах. Влюбленная пара исчезла, а на их месте теперь сидели супруги средних лет, уткнувшись каждый в свой телефон. Мужчины с ноутбуками тоже отправились по домам, оставив после себя стаканы с недопитым «Гиннессом».
– В тот вечер я был совершенно трезв, – опустошив залпом очередной стакан виски и дав знак официанту, чтобы тот не задерживал следующий, мой собеседник продолжал свой рассказ. – Ехал на работу и слушал анекдоты по радио. Прошлой осенью я работал в ночную смену расфасовщиком на складе замороженных продуктов. Занятие не пыльное: стой себе у конвейера и складывай пакеты в коробочки. Руки работают, а голова отдыхает. Платили тоже неплохо, особенно за сверхурочные.
Официант поставил перед Оскаром холодный стакан. Мой собеседник опустил в него пальцы, вытащил кубик льда, положил в рот и принялся гонять от одной щеки к другой.
– Я не знаю, откуда он взялся. Я миллион раз прокручивал эту сцену в голове – поверьте мне, за решеткой на это у меня было достаточно времени, – но я до сих пор не знаю, смог бы я избежать столкновения или нет. Он вылетел на дорогу из темноты, и даже после того, как я услышал удар его тела о капот и скрип тормозов своей машины, я долго не мог понять, что произошло. Точнее, не хотел понимать. От резкой остановки я ударился головой о руль, но пребывал в полном сознании. Просто у меня не хватало храбрости встать.
Я внимательно слушал его, подперев подбородок рукой. Он продолжал:
– Я не знаю, сколько времени я так просидел – возможно, это была секунда, но она показалась мне бесконечной. Мне хотелось, чтобы земля разверзлась и проглотила меня. Но вместо этого рядом со мной остановилась проезжавшая мимо машина, и из нее выскочила девушка с паникой в глазах. Пора было выйти и познакомиться с чувством ответственности. Ведь, по сути, это был первый раз за мои сорок восемь лет, когда реальность вынудила меня понести ответственность за свои действия. До этого я всегда играл с ней в прятки и выигрывал. Я вышел из машины, собрал все свое жалкое мужество в кулак и посмотрел на того, кто стал жертвой моего «Ниссана». Он лежал навзничь на асфальте в неестественной позе. Его руки упирались в землю так, что казалось, он вот-вот оттолкнется и встанет, а левая нога застряла под колесом лежащего рядом изогнутого велосипеда. Задранная белая толстовка сливалась с полосой пешеходного перехода, на которой безжизненно распласталось хрупкое маленькое тело. «Ты убил ребенка» – услышал я собственный голос, раздавшийся откуда-то извне.
Оскар замолчал и перевел взгляд со своего стакана на меня. Печаль исчезла из его глаз, уступив место пустоте. Я не знал, что сказать. Мне всегда было сложно найти слова в подобных ситуациях. В конце концов, я промямлил: