Яна Темиз
Сад камней
3. Кемаль
Таблица была четкой и ясной, даже красивой. А в глазах рябило не от нее, а либо из-за дешевого монитора (а какой вы хотите в полиции, хороший только у начальства!), либо просто от усталости. Как будто песок в глаза попал… откуда? Песок на пляже, пляж черт-те где, а ты здесь, и все твои проблемы с тобой.
Хотя мог бы быть и на пляже.
Только вот тогда Кемаль не был бы самим собой, а если бы был, то наверняка обычная песчинка, попавшая в глаз на пляже, раздражала бы его куда больше, чем вся эта усталость, и недосып, и рябь перед глазами. Работа всегда была для него не просто работой, а образом жизни, он привык жить ею, не признавал никаких отпусков и выходных, разве что случалось затишье – тогда он отсыпался, отдыхал, пробовал радоваться появившемуся свободному времени… и начинал скучать.
Да, он обещал Айше, что возьмет настоящий отпуск. Не такой, когда его в любой момент могут сорвать с места и попросить куда-то подъехать или что-то припомнить, не такой, когда все его мысли будут заняты оставленным делом и он сам будет без конца названивать работающим коллегам.
Не такой, а нормальный, как у людей. Недели на две.
«Я тоже люблю свою работу, я, между прочим, книгу пишу, у меня почти все мысли о ней, но – почти, понимаешь? Иногда надо отдыхать или хоть менять обстановку, нельзя же так! Мы почти не видимся, как будто и не женаты… и потом…» – главным, конечно, было то, что она недоговаривала, это самое «потом».
Она устала. Устала бояться, ждать его или, чаще, его звонков, разогревать ужин и, в конце концов, убирать его в холодильник. Устала ложиться, не дождавшись его, вздрагивать по ночам от телефонных звонков, даже столь любимые ею когда-то истории о преступлениях и расследованиях слушать устала. Устала жить в вечном детективе – своем любимом жанре. Когда-то глаза у нее загорались, и она слушала с неподдельным интересом, и обижалась, если он не рассказывал ей, чем занимается, и предлагала свои версии, и придумывала мотивы, и ждала продолжения.
Потом что-то пропало. Пропал этот блеск в глазах и радость – искренняя радость, без малейшего раздражения, ничего, кроме радости! – когда бы он ни вернулся домой. В дверях, по их молчаливому соглашению, всегда изнутри торчал ключ: если Айше была дома, она открывала ему сама в любое время, хотя он каждый раз предлагал ей не делать этого и спокойно спать.
Этой зимой что-то изменилось. Наверно, ежедневно получаемые ею дозы страха стали накапливаться, не находя выхода, Айше стала сердиться, и сначала ему даже льстило, что она так волнуется за него, что выходит из себя.
Значит, она его любит. Он постоянно сомневался в этом, хотя они были женаты уже несколько лет, он никак не мог поверить, что женщина, в которую он, как в кино, влюбился буквально с первого взгляда, которую так долго ждал, действительно любит его. Да, она его жена, да, она живет с ним и кажется вполне довольной жизнью, но… но у него самого перехватывало дыхание, когда она открывала ему дверь, а у нее?
Внезапные вспышки ее недовольства ему втайне нравились. Это было правильно: жена переживает, нервничает, боится. Наверно, он слишком поздно понял, что ей самой все это не доставляет ни малейшего удовольствия. И что свой страх она тщательно скрывает даже от себя самой, а вовсе не преувеличивает его, делая поводом для ссор.
Это началось прошлой осенью. В ноябре, дождливом, ветреном ноябре, вслед за которым пришел еще более ветреный и холодный декабрь. Именно тогда он начал свою необъявленную войну, которая продлилась всю зиму, захватила и испортила весну, затянулась и затянула тенью все лето.
Он не мог отказаться от борьбы, не мог оставить дело на коллег: он чувствовал, что с этим он должен разобраться сам. Иначе вечно будет считать себя проигравшим.
А выигравшим будет жестокий равнодушный убийца.
Именно равнодушие задевало Кемаля больше всего. Этот убийца был не таким, с какими ему приходилось сталкиваться, и Кемаль был уверен, что нашел ключевое слово, при помощи которого преступника можно найти.
Пусть он остался сначала в меньшинстве, а потом и в одиночестве, пусть психолог-профессионал слушает его невразумительные объяснения с усмешкой, – он знал, что понял что-то в душе убийцы, то, что не дается пока составителям профиля, которые с осени топчутся на месте, составляя свои бесконечные таблицы.
Он знал то, что отличает этого убийцу от остальных.
Равнодушие.
Не спокойствие, не холодный расчет, не безразличие к страданиям жертвы – они встречаются, они нередко помогают преступникам долго скрываться, а порой и избежать наказания.
Нет, здесь было другое – абсолютное равнодушие. Убийце было все равно, кого убивать, как именно это делать, когда и где, – об этом, и ни о чем другом, говорили все тщательно составляемые и анализируемые психологами и детективами таблицы.
Однако ему зачем-то было нужно продолжать убивать, и этого Кемаль пока не понимал. Он был абсолютно уверен, что когда-нибудь поймет и это, стоит сделать еще какое-то усилие, но… время шло, женщины продолжали умирать, полиция делала все возможное и невозможное ради расследования и ради предотвращения слухов и ненужного шума в прессе. Кемаль нервничал, почти не спал, сидел над таблицами и текстами допросов, бегал сам по всему городу, чтобы передопросить, уточнить, посмотреть самому…
Отпуск у моря на две недели?! Понятными словами в этой фразе оказывались только «две недели» («отпуск», «море» – что это и где?), но непонятно было, станут ли они неделями ожидания очередного убийства или началом расследования нового.
Каждое новое преступление заставляло пересматривать весь ранее накопленный материал – все улики, данные вскрытий, все связи потерпевших… колоссальная работа, ведшаяся одновременно в нескольких районах города, контролируемая самыми важными и серьезными людьми… колоссальная работа, делаемая пока впустую.
На данный момент было понятно одно: угроза нависла над женщинами, мужчин в страшном списке пока не было. Было ясно и то, что толчком к началу серии почему-то послужило отдельное, уже раскрытое преступление, совершенное по нелепым, но важным для убийцы мотивам.
Так бывает всегда.
«Разве можно ради этого? Какая малость!» – удивляются все, а убийца полагает, что у него не было иного выхода. Тот, пойманный самим Кемалем (не вычисленный, а примитивно пойманный за руку, подозревал-то Кемаль другого, и преследовал другого, и до сих пор не мог себе простить этого!) убийца хотел танцевать… всего-навсего танцевать! Танцевать ведущие партии, которые его будущая жертва насмешливо угрожала у него отнять. Отнять у него жизнь, будущее, смысл всего его существования. Ее угрозы ничего не значили, но сама она верила в них – и убийца поверил.
И лишил девушку возможности вредить ему – лишив жизни.
В том, что существовал второй убийца, Кемаль не сомневался с самого начала. Когда все в один голос заговорили о серии, привлекли к работе психолога, создали объединенную группу, уже тогда он чувствовал, что убийство балерины – само по себе, а похожее на него убийство домохозяйки совершено кем-то другим.
Мало ли зачем? Если вездесущие газеты, которым теперь ничего не запретишь даже ради спасения чьих-то жизней, описывают все подробности убийства, этим может воспользоваться кто угодно. Спрятать одно убийство в серии других – не слишком новая и, увы, отнюдь не оригинальная идея. В романах и фильмах – сплошь и рядом, да и в жизни – редко, но случается.
На месте обоих преступлений, в темных, действительно похожих друг на друга подъездах без лифта, были обнаружены перышки. Это, собственно, и убедило всех: да, серия, да, срочно создать группу, да, объединить оба дела.
Слишком легко, думал тогда Кемаль. Подъезд, способ убийства, перышки, оказавшиеся, кстати, из разных источников, – все это так просто подделать. Достаточно читать газеты… или где-то услышать подробности, благо вовлеченных в расследование людей немало, и наверняка многие из них, невзирая на официальные запреты, делятся информацией со своими близкими.
Искренне полагая, что делятся собственными переживаниями. И будучи уверены, как был уверен он сам, всегда все рассказывающий своей Айше, что близкие ни с кем и ни за что не поделятся полученными сведениями.
Но ведь этим довольно многочисленным близким тоже хочется поделиться переживаниями или просто произвести впечатление на соседей.
Первый убийца не мог совершить второго убийства – это было доказано, его алиби и неподдельное изумление при предъявлении еще одного обвинения подтверждали это. Своим убийством он дорожил и чуть ли не хвастался – чужое, совершенное по не понятным и явно незначительным для него лично причинам, он принимать на себя не собирался. И боролся с теми, кто пытался ему его приписать.
Впрочем, особо бороться и не пришлось: третье убийство было совершено, уже когда он был задержан, и все потенциальные жертвы были для него вне зоны доступа.
Третье… Кемаль был рад, что ни с кем не поделился своими умозаключениями, возникшими до него. Третье убийство, ставшее вторым в снова появившейся серии, отличалось от двух предыдущих. Балерина и вторая жертва были задушены проводом и выброшены в лестничный пролет, а третья просто задушена, и вдобавок не проводом, которому Кемаль придавал такое значение, а чем-то тонким, предположительно струной.
Четвертая – очень худенькая и слабенькая пожилая женщина – задушена руками. Разумеется, в резиновых перчатках.
Пятая… нет, балерину не надо считать, тогда первой в ряду оказывается безобидная домохозяйка, родственников и друзей которой совершенно измучили бесконечными допросами и подозрениями. До следующего убийства главной была версия, что кто-то, используя почерпнутые из газет сведения, решил избавиться от этой женщины, и в этом случае искать убийцу следовало среди ее окружения.
Что все старательно делали, хотя была высказано и предположение, что убийца балерины хочет отвести от себя подозрения и прячет, как знают все читающие детективы, лист в лесу, а камень на морском берегу. Когда у убийцы балерины обнаружилось бесспорное, неопровержимое алиби, эту версию отбросили: не было никого, кто стал бы так стараться ради прекрасного танцовщика, в таких делах не бывает компаньонов.
У Кемаля тогда была одна идея. Он исходил из того, что о том, как именно была убита первая жертва, никто не знал. Газеты писали, что она была задушена и сброшена с лестницы, но никто, кроме непосредственно занятых в расследовании и видевших тело, не знал, что орудием убийства был провод. Не самый обычный, кстати, провод, используемый компьютерщиками.
А что представляет себе нормальный человек при слове «задушена»? Случайный жест случайной знакомой подсказал Кемалю – это тянущиеся к горлу жертвы руки с угрожающе растопыренными пальцами. Значит, если бы кто-то хотел имитировать стиль убийцы, пользуясь как источником только прессой, никакого провода на месте второго преступления не было бы.
Этот провод, о котором потом предлагалось забыть, не давал Кемалю сбросить со счетов убийство балерины и принять за аксиому, что оно раскрыто полностью и окончательно, а серия началась с убийства домохозяйки Неше Алтай.
Если не считать балерину, убийств было уже шесть. Все совершены в пустых темных подъездах без лифта, во всех случаях жертвами оказывались женщины… и все. Провод (если забыть о балерине) был использован только однажды, одна из жертв была вообще убита оставленным на месте преступления ножом, перышки (если забыть о балерине!) появились еще дважды, следов сексуального насилия не обнаружено.
Зачем он их убивает? Специалисты затруднялись составить психологический профиль так называемого измирского маньяка, иногда высказывались предположения, что убийства совершают разные люди, однако такая точка зрения не встречала поддержки. Ни в верхах, у начальства, которому охота на маньяка представлялась более перспективной и сулила больше прибылей в случае удачи, ни среди коллег Кемаля, которые замучались изводить допросами людей из окружения жертв, ведь жертвы были ничем не примечательными, незаметными особами, у которых не было ни врагов, ни серьезного наследства, ни темного прошлого.
Маньяк – и все дела. Иначе – кто и зачем? Зачем?! Такие разные женщины, такие (кроме балерины, но она-то не в счет!) бесцветные женщины, такие безобидные, тихие женщины.
Ему все равно, думал Кемаль. Все дело в том, что ему абсолютно безразлично, кого убивать. Ему просто нужно убивать – ради какой-то своей тайной цели или из-за такой особенной душевной болезни.
Он их не выбирает. Не ищет, не выслеживает, не ждет неделями и часами. Потому что ему все равно.
Так не бывает, сказали психологи. В этом случае он убивал бы их одинаково, мучил бы, получая удовольствие от самого процесса, его жестокость, скорее всего, нарастала бы, сокращался бы интервал между убийствами… нет, маньяк, убивающий ради самой смерти, так себя не ведет.
Этот убийца (если он все-таки был один) выжидал достаточно долго, никакой логики, даже самой извращенной и неожиданной, в выборе времени убийства не было. Десятое, шестнадцатое и тридцатое ноября, пятнадцатое декабря, первое февраля, двадцатое марта и второе мая – никакой логики, никакого ритма.
Он записывал даты цифрами: 10, 16, 30, 15, 1, 20, 2; добавлял номера месяцев: 10, 11, 16, 11, 30, 11, 15, 12, 1, 2, 20, 3, 2, 5 – ничего, никакой геометрической или арифметической прогрессии, никаких чисел Фибоначчи, как ни записывай, как ни крути!
Разве что место… но эти подъезды сами манили, обещая надежно укрыть любое черное дело от посторонних глаз, а потом прятали следы среди накопившейся пыли и мусора, – идеальное место для большого города, лучше не придумаешь. Не трущобы с маленькими домишками, где все на виду, не респектабельные дома среднего класса с домофонами и чистыми, освещенными подъездами, не новомодные высотки со скоростными лифтами и множеством жильцов, любой из которых может в любой момент помешать. Нет: бедный район, где жильцы снимают квартиры и не знакомы друг с другом, где нет привратника и уборщицы, где все спешат на работу утром и сидят у телевизоров по вечерам.
Разумный выбор разумного человека.
Если убийцу нескольких беззащитных женщин можно назвать человеком.
Таблица в компьютере давно уже сменилась переплетающимися, как разноцветные змеи, лентами, и Кемаль сдвинул мышь, чтобы вернуться к ней. Хорошая таблица, толковая. Чего в ней только не было: и дни рождения жертв, и места их работы, и все адреса, по которым они когда-либо проживали, и цвет глаз и волос, и марки одежды и обуви… постарались психологи, ничего не скажешь!
И при всем том – ничего! Все попытки привести эту прорву сведений к общему знаменателю заканчивались ничем. Самый толковый из приглашенных психологов утверждал, что это не может быть никакой маньяк, что убийства совершают разные люди, а в лаборатории не было ничего, что могло бы опровергнуть это утверждение и привязать все убийства к одному, пусть пока неизвестному, человеку. Ни спермы, ни слюны, ни частиц кожи под ногтями жертв – видимо, он нападал так неожиданно, что они не успевали сопротивляться. Была масса бесполезных пока образцов: волоски с одежды жертв, выплюнутые около них комочки жевательной резинки, потожировые выделения на перилах, еще множество разного мелкого мусора, который современные криминалисты могут превращать в неопровержимые улики, – но при этом ни одного совпадения, просто разрозненные образцы ДНК каких-то людей, которые могли проходить здесь за час до убийства, или ехать рядом с жертвой в переполненном автобусе, или случайно столкнуться с ней в очереди супермаркета.
Да, никаких совпадений, ничего, что указывало бы на одного человека.
Но представить себе, что в городе – не маленьком, но все же относительно спокойном городе – существуют несколько человек, убивающих женщин в подъездах? Нечто из области фантастики. Допустим, один преступник мог, воспользовавшись благоприятным случаем, имитировать почерк предыдущего убийцы и избавиться от своего личного врага – а дальше? Что, он продолжал убивать? Маловероятно: не маньяк же он, на самом деле! И почему тогда он не подделывал этот почерк и дальше? Чтобы всех запутать? Да он бы сам запутался и попался – это только в кино и в книгах убивать легко!
На практике убить очень сложно, убить того, к кому равнодушен, еще сложнее: если ни аффекта, ни сильных эмоций, ни мотивов, какая же сила заставит лишить жизни ни в чем не повинную, кем-то любимую женщину? Только страх разоблачения? Но тот же страх, если он так силен, что заставил совершить ненужное убийство исключительно ради маскировки, не может не подсказать: хватит, остановись, затаись, чем больше ты убиваешь, тем больше проявляешь себя, тем больше следов оставляешь, тем больше и ужаснее станет, в конце концов, твоя вина.
В этом убийце не чувствовалось страха. Кемаль был уверен в его хладнокровии и равнодушии, которые пока и спасали его, не позволяя увлекаться и наделать ошибок.
Как бы ни был расчетлив и хитер маньяк, им движут эмоции, в основном сексуального плана, он подчиняется своим извращенным желаниям, потакает им, следует излюбленной схеме, – и рано или поздно такой убийца будет пойман. При нынешнем уровне развитии криминалистики любой Джек-Потрошитель обречен, вопрос лишь в столь важном для потенциальных жертв времени.
Измирский душитель никак не поддавался никакой классификации и ускользал от анализа.
Единственный вывод, с которым соглашались все, был тот, что убийца действовал разумно: хорошо выбирал места, хорошо выбирал не способных на активное сопротивление жертв. Он не торопился и не соблюдал никакой периодичности: не убивал, скажем, каждый вторник, или каждое пятое число, или через пятьдесят дней и пятьдесят минут после предыдущего убийства.
Такие правила для безумцев, а этому убийце они были не нужны. Потому что ему было все равно.
Он вполне мог не убивать. Обходиться без этого. Его не мучила неуправляемая жажда непременно совершить это – непременно таким способом, непременно в этот день и час, непременно с этой женщиной.
Он мог обходиться без этого и когда-то обходился. Кемаль настоял на том, чтобы подняли архивы по всей стране: ничего похожего, никаких нераскрытых убийств такого типа в доступном документам прошлом не было.
Значит, скорее всего, это его первая серия. Что же заставило его начать, что толкнуло на самое первое убийство? И было ли оно связано с убийством балерины?
«Прочитал в газете, что-то его зацепило, решил сам попробовать!» – высказал предположение коллега. И чем дальше, тем правдоподобнее казалась эта нелепая, абсолютно неправдоподобная, какая-то почти глупая мысль.
Кемаль снова и снова вчитывался в таблицу. У него была прекрасная память, он мог бы уже не глядя заполнить все ее колонки, но от того, что он знал ее наизусть, она не становилась понятнее и логичнее. К тому же, он всегда мысленно дополнял ее сведениями о самом первом убийстве, и тогда смертей становилось семь, но даже мистика числа оказывалась бессильна.
Равнодушного убийцу, в отличие от нормальных, хрестоматийных убийц, не волновали ни семь смертных грехов, ни семь дней недели, ни десять заповедей, ни двенадцать месяцев. На его решения не влияли ни знаки Зодиака, ни священное писание, ни магия чисел – ему было все равно.
Глаза болели, можно было идти домой, никто не заставлял его сидеть до ночи перед этой таблицей, которая и так стоит перед глазами.
Просто дома не было Айше, и идти туда было решительно незачем. Ну, придет он домой – и что? Включит компьютер и будет смотреть в ту же таблицу. А если так, какая разница, где сидеть?
Он достал телефон, чтобы позвонить ей. Хоть голос услышать. В принципе, ничто не мешает ему сесть в машину и через два часа увидеть ее. Если ехать быстро, то и через полтора. Она будет рада, хотя утром разговаривала с ним совершенно замороженным голосом.
«Можешь не приезжать, если много работы, – произносила она, а он с удивлением вслушивался в чужие, непонятные интонации. – Я побуду здесь до конца недели, потом с Мустафой вернусь, не волнуйся… да, пишу… да, прекрасная погода… да, море теплое».
После этого она попрощалась и первая нажала отбой, чего раньше никогда не случалось. Всегда именно он спешил и заканчивал разговор. Впрочем, о погоде они тоже никогда не говорили.
«Пойду домой!» – решил Кемаль и убрал телефон. Что-то мы не так делаем… она, нет я сам виноват. Но как я могу не работать? А если работать, то только так, с полной отдачей, я просто не умею по-другому. И она тоже всегда много работала и никогда меня не упрекала. А когда стала упрекать… когда? Осенью, зимой? Кажется, да.
Две недели у моря?.. Я обещал ей две недели у моря, а сам занялся этим маньяком. Я буду сидеть у моря, в то время как этот тип отдыхает перед следующим убийством?
«Когда он совершит еще одно, тебя вызовут!» – недовольно, с непривычным цинизмом заявила Айше.
«Что ты говоришь?! Да у нас каждую минуту прибавляется информация, мы топчемся на месте, но при этом работаем! А если…» – они почти поссорились, и она уехала одна.
«Если тебя смущает господин Эрман, так мы с ним почти не видимся, я с другой стороны, в доме для гостей, – говорила она, позвонив на следующий день после отъезда. – И вообще, каждый может ошибиться, он, наверно, и забыл уже…»
Он-то, может, и забыл. Хотя сомнительно, чтобы можно было забыть долгий допрос и почти предъявленное обвинение если не в убийстве, то в распространении секретной информации. Особенно если ты уважаемый адвокат, для которого репутация – это все.
Откуда берутся совпадения – то, что мы называем случайностью? Живешь-живешь себе, что-то планируешь, что-то предпринимаешь или, наоборот, не предпринимаешь – а тут раз: случайность!
Сколько, например, в трехмиллионном городе адвокатов? Явно много, во всяком случае, куда больше двух. Так почему, спрашивается, один адвокат – брат твоей жены, а второй (случайно!) его сосед по офису и даче и одновременно человек, которого ты предпочел бы никогда больше не встречать? Что, других адвокатов не нашлось?
Нет, он, Кемаль, разумеется, не обвинял почтенного адвоката прямо, но тот достаточно сообразителен, чтобы понять, куда он клонил.
Господин Эрман Юмушак защищал мужа первой жертвы от необоснованных, как потом выяснилось, обвинений в убийстве. Защищал, хотя в какой-то момент – Кемаль был в этом уверен! – считал своего клиента виновным. Что ж, это его право и его работа, все адвокаты так делают, а если Кемаль не понимает, как можно защищать убийцу и выискивать для него лазейки в законе, так поэтому Кемаль и не адвокат.
Эрман Юмушак ему не понравился сразу. И когда оказалось, что адвокат входит в число тех избранных, кто точно знал, как и каким именно проводом была задушена первая жертва, Кемаль, не слишком раздумывая о презумпции невиновности, пригласил его на допрос.
Тогда он, разумеется, не знал и не подозревал, что у них имеются общие знакомые: ни брат Айше Мустафа, ни он сам не имели привычки беседовать между собой о делах, считая в глубине души профессию другого менее достойной, чем собственная, и имя господина Эрмана могло никогда и не всплыть в их разговорах.
Фамилия адвоката («Юмушак» – «мягкий») была говорящей до определенного предела: под небольшим слоем пуховой мягкости таилось нечто абсолютно твердое, не желающее ни прогибаться, ни ломаться ни от какого давления. Он быстро понял, куда клонит этот явно опытный, но при этом ухитрившийся сохранить какую-то наивность и юридическую невинность полицейский, и на том единственном допросе играл с Кемалем, как кошка с мышкой. Что вы имеете против меня, какие факты? Ах, никаких, просто проводите рутинную проверку? И что это вам пришло в голову проверять людей, не имеющих отношения к делу? Ах, провод? И что из этого? Что, дела так плохи? У вас есть раскрытое убийство, мой подзащитный в нем невиновен, второго он не мог совершить, поскольку у него алиби, третьего не мог совершить, ибо сидел у вас в камере… а у нас, адвокатов, между прочим, существует такая вещь, как профессиональная этика, не слышали? Поэтому я, разумеется, ни с кем не делился никакими подробностями, да, буквально ни с кем! Не понимаю, зачем это могло бы мне понадобиться. А если разговор будет продолжаться в таком тоне, мне самому придется прибегнуть к услугам кого-то из моих коллег, и тогда вашему поведению не избежать огласки. Вы обвиняете меня в чем-то конкретном? Ах, нет? Что значит «пока нет»? По-моему, это несерьезный разговор, вам не кажется? Я понимаю, у вас нераскрытое убийство, даже два, и вы хватаетесь за соломинку…
Господин Эрман, вы меня неправильно поняли. Нам не до вашей профессиональной этики, поверьте. Такую же проверку мы предпринимаем в отношении всех – абсолютно всех, и случайных свидетелей, видевших тело, и наших сотрудников! – у кого была информация о проводе. В расследовании убийства нет мелочей, чья-то случайная фраза могла спровоцировать кого-то на имитацию почерка убийцы, вы понимаете? Про перышки писали все газеты, и неудивительно, что они появились и около второй жертвы, но о проводе знали не многие. Мы рассчитывали на ваше понимание и готовность содействовать и помогать следствию… в конце концов, вы тоже, как и мы, на страже законности, разве нет? Сейчас не важно, нарушили ли вы свой неписаный адвокатский закон, важно найти убийцу. И если вы случайно сказали где-то…
Абсолютно исключено, господин офицер. Профессионал не может себе позволить случайных проговорок, вы это сами знаете. Они могут впоследствии слишком дорого обойтись…
На этом месте Кемаль прервал его нравоучения, он не желал тонуть в этой мягкой перине, раз под ней все равно скрывалось нечто жесткое и твердое. От разговора остался неприятный осадок, особенно от этих его выпадов насчет профессионализма, и Кемаль, признав поражение, постарался забыть об этом господине.
Что Эрман Юмушак – сосед Мустафы по даче, он узнал случайно. За обедом, на который Эмель позвала их с Айше, возник разговор о ценах на квартиры, потом плавно перешел на подорожание недвижимости в целом, потом Мустафа стал рассказывать, как ему повезло, что коллега рассказал ему о новом дачном поселке. Он сам – этот пока безымянный коллега – купил там дом совсем не дорого и предложил Мустафе продать дачу в Чешме и за почти те же деньги купить два дома в районе Дидима. Рассказ обрастал подробностями, неизвестный коллега в его процессе обрел имя и превратился в соседа по даче – и Кемалю потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы соединить имя с профессией и сделать неутешительный вывод.
В Измире, трехмиллионном городе, вы всегда попадаете на знакомого. В приемную дантиста может неожиданно войти тетушка вашего бывшего соседа; в переполненном супермаркете вы протягиваете руку за сыром одновременно с матерью вашего бывшего одноклассника; племянница вашего начальника, зашедшая к нему по делу, когда-то училась с вашей женой; учительница вашего сына много слышала о вас от своей приятельницы; единственный в городе адвокат, с которым вы бы предпочли не встречаться, друг брата вашей жены.
Город опутан цепями человеческих связей, разорвать которые невозможно. Даже смерть, безжалостно выбрасывающая сносившиеся звенья, не стирает воспоминаний о них, и звено выбывшего держит вас еще крепче, чем звено живущего: покойному можно приписать любые отношения с любым, даже неизвестным ему прохожим. Мой покойный муж так много о вас рассказывал, жаль, что вы его совсем не помните, – и вы связаны по рукам и ногам, и должны здороваться с бедной вдовой и поздравлять ее с праздниками.
На новой даче Мустафы и Эмель Кемаль не был ни разу – так получилось. Айше один раз съездила туда и уговаривала его провести там недели две: место дивное, море, сосны, тишина… дом Эрмана рядом, но с другой стороны… можно совсем с ним не встречаться. И потом он такой приятный, доброжелательный человек, почему ты думаешь, что ему не захочется тебя видеть?
При чем здесь этот Эрман, я просто занят! Я подумать не могу ни о каком отпуске, когда в городе появился серийный убийца…
Неужели при современном развитии криминалистики, при возможности анализа ДНК и еще бог знает чего, мы не сможем его вычислить? Что мне их психологические таблицы – теперь проблемы решаются в лабораториях.
Завтра же с утра возьму все-все данные – не те краткие обобщенные отчеты, которые они нам посылают, а все, что у них есть… сам к ним поеду, заберу все-все, со всеми их формулами и жуткими терминами. Или грязный подъезд дает убийцам гарантию? Там же, в этих каменных мешках, называемых лестничными клетками, на этих ступеньках, столько всякого материала – не может там не найтись чего-нибудь!
Камни молчат, но могут сказать больше, чем люди, надо только уметь спрашивать. По крайней мере они не умеют лгать, они ничего не скрывают, они выставляют напоказ все, что мы хотели бы знать, а если мы не видим этого – виноваты не камни, а мы сами.
Завтра же с утра… эксперты, конечно, будут ворчать и упрекать его за недоверие, но он должен перепроверить. Они могли что-нибудь упустить, не придать значения… в последнем подъезде, кстати, можно и еще чего-нибудь поискать, всего два дня прошло.
Нет, почему завтра – давай уж прямо сейчас, там такие же трудоголики, как ты сам, хоть завалены работой, а в глубине души только порадуются новой задачке… и глава их департамента на днях дал шикарное интервью, что у нас, мол, теперь, расследования как в американских фильмах… да, опять вот вас беспокою… да, все-все пришлите… вообще все… да черт его знает, что я там найду… а вдруг получится… да, опять все буду смотреть… спасибо, с меня причитается!
Он уже сел в машину, когда в кармане завибрировал и зазвенел телефон.
Слава богу, с облегчением подумал, даже всем существом почувствовал Кемаль, увидев на экране ее имя. Все не так, все в порядке, вот она звонит сама, соскучилась и звонит! И волнуется за него, и сейчас они поговорят, а в конце недели она вернется… или, и правда, махнуть к морю хоть на субботу?..
– Приезжай быстро, – сказала… нет, не она – телефонная трубка, это был не ее голос, и слова не ее, и вообще… – прямо сейчас. Тут у нас…
– Айше, милая, ты… – она никогда не разговаривала так, наверно, нужно было все-таки позвонить ей самому, но он боялся ее холодного тона и не хотел очередного объяснения, дотянул до вечера, получай теперь. Как он поедет «прямо сейчас», если глаза слипаются, а когда он их закрывает, перед ними стоит нескончаемая таблица, а на завтра намечено столько всего… и вообще, что это за капризы?.. – Сейчас я еще на работе…
