bannerbannerbanner
Золотой день

Яна Темиз
Золотой день

Полная версия

2

– Ну, пожалуйста, ты не пожалеешь! Когда ты еще попадешь в такую квартиру? Туда на экскурсию можно ходить… Что? Почему это? Покормишь там, спать уложишь – и все. Говорю же: места там сколько угодно. И у них все отапливается, вся квартира. Ну, твоего же все равно нет… хорошо, твоего мужа… Куда он, кстати, на этот раз делся? Не знаю-не знаю, не нравятся мне эти его командировки. Я бы на твоем месте…

Ее всегда все любили. Она была в этом уверена. Иначе детское прозвище «Джан», «Джаным» – «душечка», «милая» – не вытеснило бы ее вполне благозвучное официальное имя. Она была толстой, улыбчивой, и действительно милой и душевной, и считалась доброй, поскольку была общительна и почти болтлива; подружки с юности привыкли с ней откровенничать, поскольку не воспринимали как соперницу; она была гостеприимна, любезна, интересовалась чужими делами не меньше, чем своими, а ведь это так важно для милых душечек! – и сама верила, что не то что не имеет врагов, но что всеми любима.

Кроме собственной дочери. Как это получилось, она не понимала.

Собственно говоря, Илайда ей никогда не нравилась, если можно так назвать отношение к собственному ребенку. Почему-то слепая, нерассуждающая материнская любовь была не свойственна Джан – этой толстой, и милой, и любезной, и общительной, и приятной, и всеми любимой женщине. Почему? Кто знает… Почему ей была так неприятна первая беременность, хотя, теоретически говоря, ей хотелось иметь детей? Почему новорожденная разочаровала ее сразу, всем своим видом?

Джан делала все, что положено примерной матери, и даже более того, но дочь необъяснимым образом ощущала никому не заметную фальшь и была и все больше становилась не тем ребенком, которого мечтала иметь ее мать. Все-таки детей надо любить слепо. Они не принимают рациональной подмены: «Ты некрасивая, но это не главное, это вообще не важно, ты же умница», – им надо, чтобы хоть родители говорили: «Ты у нас красавица», – и верили в это. Без поправок, подсказываемых разумом.

Но Джан все как-то не удавалось без них обходиться. Дочь была слишком худа, и нос у нее такой неудачной формы (слава богу, это в наше время поправимо), а вот волосы у нее, как у отца, и этого уже не исправить, и она не похожа на миленькую улыбающуюся девочку из рекламных клипов, и почему-то она так неряшливо ест, а с возрастом стала дерзить, и одевается она нелепо и несуразно, и … В общем, претензий к дочери у нее было немало.

Илайда между тем росла, и дерзила, и одевалась нелепо, но есть стала аккуратней, волосам придумала прическу, нос оставила таким, каким он был, и оставалась худой, и ела мало, и не была похожа на миленькую девочку из рекламных клипов, но училась нормально и вышла замуж в девятнадцать лет. Отчасти это было продиктовано желанием стать самостоятельной и уйти из шумного, наполненного смехом и вечной болтовней душечки Джан дома и жить с теми, кто принимает ее такой, как она есть, без оговорок.

– Это, мам, мой муж, а не твой, ты немножко спутала, – по привычке дерзко ответила она на почти незамаскированный выпад матери против ее мужа. Муж Илайды, как ее нос, волосы и одежда, тоже не дотягивал до идеала. Ездил, например, в командировки и имел массу других недостатков. – Я приеду на ваш дурацкий золотой день, если тебе непременно надо что-то всем доказать.

– Что доказать? У меня родился внук, и было бы просто невежливо…

– Невежливо, по-моему, навязывать своих родственников с грудными младенцами посторонним людям. Я же виделась с твоими подружками меньше года назад, и кто-то из них вроде и на свадьбе у нас был – разве нет? А потом ты еще некоторых ко мне водила и демонстрировала мою квартиру. Что мне там делать? Слушать ваши сплетни?

– Илайда, – мать решила подойти с другой стороны, – малыш подрастает, и надо приучать его к людям. Ты же не сможешь вечно сидеть дома. Скоро ты отвыкнешь даже нормально одеваться. Обязательно надо куда-то выходить, хоть для поддержания формы.

– Мам, я же сказала: я приду. Только на машину не рассчитывай, Энвер на ней уехал.

– Я и не думала о машине! Почему ты всегда подозреваешь меня в каких-то корыстных мыслях? – Джан искренне огорчилась.

Отчасти оттого, что дочь попала в точку: ей до ужаса хотелось подъехать к дому Лили на машине. Во-первых, машина зятя не относилась к его недостаткам, она была новой и дорогой, и ей, как ни странно, нравилось – причем нравилось без всяких оговорок! – видеть свою дочь за рулем; во-вторых, в доме Лили был подземный гараж, и ей хотелось, чтобы Илайда увидела шикарный дом во всей красе. Опять же: человек, поднимающийся на лифте из гаража, – это, согласитесь, совсем не то, что человек, просто вошедший в подъезд. Джан всегда мечтала выглядеть как можно респектабельнее и богаче, неразумно, по мнению мужа и дочери, тратила деньги на украшения и новые вещи, иногда отказывая семье в самом необходимом. Главное – внешний лоск, а не то, что мы ели вчера на ужин, считала она. Илайда бунтовала. Наотрез отказывалась соврать по просьбе матери, в какой школе она учится, – а как было бы мило, если бы все думали, что она ездит в частный дорогой лицей, а не в бесплатную государственную школу! Они же совсем рядом, тебя никто не поймает на лжи, все равно тебе ехать в ту же сторону… и Илайда как-то особенно любила сообщить ее гостям, а дом Джан всегда был полон соседок и приятельниц, как дешево удалось купить приличные джинсы на распродаже или переделать старую юбку матери в нечто модное и коротенькое.

Ее брат никогда бы так не поступил.

Между Джан и сыном царило полное взаимопонимание и единодушие. Тимур был всего на полтора года (точнее, год и восемь месяцев, но кому нужна эта точность, когда детям уже за двадцать?) моложе сестры, но при всем внешнем дружелюбии настоящей близости между братом и сестрой не было. Джан никогда бы не пришло в голову, что в этом виновата она. И если бы кто посмел сказать ей, что она любит сына больше, чем дочь, она бы возражала и верила собственным возражениям. Как можно такое подумать!

Просто сын был именно таким, как ей хотелось.

Кудрявый прелестный ангелочек, он превратился в озорного симпатягу годам к пяти, вырос в самого заметного и шумного в школе мальчишку к десяти, оставался заводилой и кумиром местных девчонок лет до шестнадцати, а потом посерьезнел и стал задумываться о своем месте в жизни. Место это он искал там, где можно много заработать, прикладывая минимум усилий, и Джан вполне его одобряла.

Впрочем, его, как и мать, одобряли все: у него была такая же располагающая улыбка, и умение понравиться, и доброжелательность, и разговорчивость. А если он всегда неохотно учился и не захотел поступать в университет, то что же в этом плохого? Мальчик чувствует, что его призвание не в этом. В чем оно было, Джан затруднилась бы сказать, но очевидно же, что Тимур умен, привлекателен, общителен, и рано или поздно он займется нравящимся ему делом. Он же еще так молод!

И уж, конечно, Тимур никогда бы не сказал, что его джинсы куплены на распродаже. Наоборот, показал бы фирменный ярлык и назвал фантастическую цену. Если у него не было денег на дорогие сигареты, он не ленился переложить дешевые в эффектную коробку из-под «Мальборо». Такой примитивный обман было проще простого разоблачить, но Тимур, даже если он никого не угощал сигаретами, не вызывал ни малейшей обиды и никогда разоблачен не был.

«Охота тебе пускать пыль в глаза», – осуждала его Илайда.

«У него с детства вкус к хорошим вещам», – поддерживала сына Джан.

Уже два с лишним года Тимур вел невразумительный, по выражению сестры, образ жизни. Взяв деньги у родителей, он арендовал крошечное фотоателье в Анталье и в первый же летний сезон заработал вполне приличную сумму.

«Ну, ты же понимаешь, мамуль, если я не вложу все эти деньги в дело, в следующем году мне столько не заработать. Надо расширяться. Я возьму помощника, и помещение хорошо бы отремонтировать, и три отеля обещали разместить мою рекламу. А это все деньги. Если я верну вам с отцом долг, то опять буду начинать с нуля…» – «Конечно, конечно», – понимающе кивала мать. Отец молчал, в любом случае его голос в семье ничего не решал. Да никто почти никогда и не слышал этого голоса.

«А о чем ты, интересно, думал, когда брал этот долг? Только о том, что его можно будет не отдавать? – приставала недовольная сестра. – Ты же заработал больше, чем брал, разве не так?» – «А на что я, по-твоему, буду жить до следующего сезона? Там есть смысл работать только в летние месяцы. Или мне торчать на пустом курорте всю зиму?» – «Разумеется, нет. Но ты можешь найти какую-нибудь работу в Измире…»

Но брат не горел желанием следовать скучным советам, снова уехал на юг в середине мая и не появлялся до конца сентября. Вернувшись, жаловался на растущую конкуренцию; на расчетливых немцев, не желающих оставлять на чай и никогда не забывающих взять сдачу; на практичных русских, привозящих фотопленки с собой и увозящих их домой непроявленными, потому что у них в России фотоуслуги намного дешевле; на хозяина ателье, решившего повысить арендную плату; на жару, вынуждающую туристов спать до обеда и выползать на прогулки к вечеру, когда фотографу приходится использовать более дорогое оборудование… Но Илайда, в отличие от матери, замечала и его новую одежду, и запах французского одеколона, и браслет из белого золота на руке. Значит, не так плохи его дела. Что ж, если родителям нравится безвозмездно ссужать его деньгами – пусть. Илайда давно излечилась от ревности к младшему братику и не вмешивалась в его жизнь. У нее теперь своя семья и свои заботы.

– Я закажу такси, – сказала она матери.

Надо было скорее заканчивать этот разговор: вот-вот проснется малыш и потребует внимания. А на золотой день придется сходить, это ясно, а то мать ей потом долго этого не забудет. Может, и к лучшему: там можно с тетей Гюзель поговорить. Пожалуй, и посоветоваться кое о чем. Если удастся уединиться. Или не стоит?.. До завтра надо решить. – Я заеду за тобой. Во сколько надо быть там?

 

– Часам к пяти, – обрадовалась Джан.

В конце концов, получилось: такси не многим хуже собственной машины, и внука удастся продемонстрировать, и благополучную замужнюю дочь. У Семры и Софии дочери старше, но Шейда до сих пор не замужем, а у Лейлы нет детей, да и вряд ли будут: она так серьезно относится к учебе в консерватории и оперной карьере, ей не до беременности и кормления. А так недолго и мужа потерять. Словом, Илайда на их фоне вполне, очень даже…

– Только оденься понаряднее, – бессознательное недовольство дочерью снова высунуло свой нос, – и… и знаешь что? Ты ведь все равно его не носишь, это колье, и оно не в твоем стиле, скорее для женщины постарше…

– Хорошо, мам, я принесу, – с ходу отметя все надуманные оправдания матери, Илайда усмехнулась и посмотрела на себя в зеркало.

Короткая модная стрижка, меллированные волосы, светло-карие, не такие красивые, как хотелось бы (а кому, спрашивается? мамочке?), глаза, – надо, что ли, губы подкрасить. А золотое колье с крупными сапфирами и правда не подходит ни к ее одежде, ни к маленькой худощавой фигурке. Хоть Энвер и говорит, что настоящие драгоценности к лицу любой женщине. Но это ведь только потому, что он терпеть не может тещу, и ему неприятно, что она время от времени одалживает его подарки.

«Ты можешь ей сказать: я не дам тебе это кольцо – и все? Или свали на меня, скажи: муж не разрешает. Ну, не хочу я, чтобы она носила твои вещи! Понятно, что им ничего не сделается, но мне обидно и противно. И, между прочим, я где-то читал, что у драгоценных камней должен быть постоянный хозяин, тогда их аура ему помогает, а ты даешь их носить кому попало, и их связь с тобой, хозяйкой, разрушается. И вообще, зачем ей это надо? Они же у тебя, как я понимаю, не бедствуют…»

Как он понимает! А что он понимает? Кто и когда мог понять, что происходит в другой, пусть даже хорошо знакомой семье? Илайда вовсе не пыталась что-то скрыть от мужа, но он все равно не мог понять, какие проблемы терзают его единственную и неповторимую душечку-тещу, которую почему-то обожают все ее подруги и которую ему, видимо, никогда не удастся полюбить. Как могла Илайда, сама не разделявшая забот матери, внушить мужу понимание, например, того, что раз в месяц госпоже Джан жизненно необходимо не просто надеть на себя все имеющиеся в наличии драгоценности, а непременно менять их, добавляя что-то новое? Что благополучие ее родителей весьма относительно и держится на умении матери всячески его демонстрировать? Что содержание ее великовозрастного братца наверняка обходится недешево, а он, если и зарабатывает, то отнюдь не спешит облегчать жизнь родителям и возвращать долги?

Первое время после ее свадьбы братец Тимур изо всех сил старался подружиться с Энвером, настойчиво предлагал какие-то фантастические проекты организации совместного бизнеса и быстрого обогащения. При этом, разумеется, имелось в виду, что первоначальный капитал должен вложить муж сестры, а прибыль достанется им обоим и будет поделена в соответствии с уже придуманными умным Тимуром условиями контракта. Слава богу, думала Илайда, у Энвера хватило здравого смысла не ввязаться ни в один из гениальных планов брата.

Телефон снова зазвонил, хотя она едва повесила трубку. Илайда быстро схватила ее, чтобы повторный звонок не разбудил малыша.

– Это опять я, – голос матери был дружелюбен и мил: так она говорила, когда хотела понравиться. А она всегда хотела. «Только не мне», – Илайда с грустью подумала, что знает почти наверняка, что сейчас скажет Джан. Но надо сделать вид, что она об этом не догадывается. – Я забыла напомнить… к тому колье у тебя, кажется, был браслет?

– Да. И серьги. И я все принесу. В такси наденешь, – обреченно ответила дочь. – Я пойду, мам, малыш плачет, – соврала она, чтобы прекратить разговор. Все равно матери ничего, кроме украшений, не нужно, а ведь будет вид делать, что еще что-то хотела спросить, время терять… Ей, видите ли, кажется! Как будто она не знает про этот браслет!

Она прошла на кухню и закурила.

Поговорить с тетей Гюзель или нет? Чем она, в сущности, может помочь? В таких делах никто никому не может помочь. Интересно, откуда Энвер мог узнать? Как ему вообще сама идея забрела в голову? Конечно, она рассказала тете Гюзель про Тимура, но это другое дело. Тетя Гюзель журналистка, а журналисты умеют добывать и проверять информацию. Может быть, она уже все проверила и узнала. Непонятно только, что дальше-то делать с такой информацией, вот в чем вопрос. Сказать матери? А толку? Разнервничается, расплачется – и все. Мужу? Энвер и так недолюбливает Тимура, считает его бездельником и глупым, самовлюбленным мальчишкой. Да теперь он и не станет ее слушать! Поговорить с братом? А что она ему скажет? Он же ни в чем не признается, да она и не знает, в чем его подозревать. Только в том, что он каким-то образом – а каким? – зарабатывает немалые деньги. Очевидно: зарабатывает, раз может покупать дорогие вещи и вещицы, и компакт-диски, и хорошие сигареты, и ходить по ресторанам и дискотекам. И зарабатывает он их в летние месяцы, уезжая куда-то.

А между тем Илайда знала совершенно точно, что фотостудии с удачно подобранным Тимуром английским названием «Тимз Фото» в Анталье нет и никогда не существовало.

И тут ей в голову пришла настолько неожиданная мысль, что Илайда вскочила со стула. Вот это да! Почему же она раньше не подумала о самом очевидном? Надо как-то проверить… кстати, это не так уж и сложно.

И посоветоваться с тетей Гюзель – непременно!

3

– Это просто удивительно! Так не бывает! – Айше живо представила себе, как ее бывшая соседка улыбается, качает головой, встает и снова садится, не в силах совместить бурную восторженную жестикуляцию с необходимостью держать телефонную трубку. – Значит, завтра увидимся. Как же я рада!

София была искренне рада.

Она любила Айше и жалела, что та не вернулась в свою квартиру. Хотя об Айше жалеть было нечего, она вышла замуж и, кажется, счастлива, и София понимала, что жалеет она саму себя, лишившуюся подруги. Конечно, друзей у нее много, к ней все прекрасно относятся, но с Айше всегда было интересно поговорить. Она рассказывала о книгах, которых София не читала – не потому, что не хотела или не любила читать, а просто потому, что никогда в жизни не имела на это времени. Да и денег, чтобы покупать книги.

Иногда она думала, что если бы ее жизнь сложилась иначе, то ей хотелось бы иметь такую профессию, как у Айше: читать книги и все про них знать. Но для этого надо было… только сейчас, когда ей уже за пятьдесят, София начала понимать, что для этого надо было совсем не много – всего-навсего думать о себе и своих желаниях. А этого она никогда не умела. Она думала и заботилась о многих: о родителях, о муже, о его родителях, о своих детях, о соседях и подругах, она всем помогала, прибегая по первому зову, не отказывалась выполнять просьбы, делать для кого-то покупки, сидеть с чьими-то детьми, часами ждать в чужой квартире вызванного соседями электрика или сантехника, быстренько что-нибудь пришить или подшить, выслушать чьи-нибудь жалобы на жизнь и попытаться утешить, – и все, разумеется, этим беззастенчиво пользовались.

Кроме Айше. Само собой получилось так, что, если самой Софии приходилось несладко, она шла к Айше. Хотя та была намного моложе, вела совершенно иной образ жизни, не имела житейского опыта и семьи, но почему-то именно ей за чашечкой кофе София рассказывала и про свои нелады с мужем, и про сложности с деньгами, и о капризах и выходках детей. И ей становилось легче, несмотря на то, что от Айше трудно было ожидать мудрых советов. Разве что литературных параллелей, которые Айше обожала и вставляла к месту и не к месту. Но главное было выговориться. Это ведь всегда помогает.

София слегка завидовала молодой соседке: независима, одинока, сама зарабатывает на жизнь, прекрасно образована, умеет принять решение и подумать о себе – разве у многих хватило бы духу развестись через месяц после свадьбы? Самой Софии понадобилось почти тридцать лет, чтобы в конце концов решиться. Тридцать лет! Целая жизнь.

Жизнь, прожитая не так.

И она – позади. Теперь София тоже разведена, тоже сама зарабатывает на жизнь, тоже почти независима. Почти, потому что надо вырастить младшего сына. Ей было сорок два, когда он родился; она целых пять месяцев не подозревала о беременности. Менопауза, думала она, что ж тут такого? Потом, узнав от врача правду, она плакала, и курила, и снова плакала, и думала о своей неудачной, неправильной жизни, и хотела умереть, и снова думала, и курила, и… И вот ей пятьдесят, и ее сын Эрим пошел в школу, а она наконец решилась. Ей давно уже не нужен и не интересен этот мужчина, которого когда-то ей было лестно заполучить в мужья. Они ссорились, начиная с времени помолвки, подчас доходя до разрыва; потом мирились, оба втайне надеясь изменить друг друга. Они были красивой парой: круглолицая, хорошенькая София и смуглый высокий Хакан. Но за этим благополучным фасадом… ох, сколько слез пролито, сколько жестоких слов сказано, сколько раз хлопала входная дверь, обещая конец этим взаимным упрекам и бесконечным мучениям.

Ради детей, только ради детей заключались компромиссы, а дети росли и многое видели и слышали, и втайне мечтали остаться с одной матерью – заботливой, спокойной и милой, когда рядом не было отца. И так прошло десять, пятнадцать, двадцать лет. Дочь и сын выпорхнули из гнезда, и можно было подумать о себе, но София, как всегда, не успела. Родился младший, и ей пришлось, собрав остатки сил, сжать зубы еще на несколько лет.

Теперь она свободна. С какой гордостью сообщила она вернувшейся из-за границы Айше о своем разводе! Лучше поздно, чем никогда, но она тоже будет самостоятельна и будет жить, как Айше.

– А я как раз выхожу замуж, – ошарашила ее бывшая соседка. – Не знаю, правда, что из этого получится. Я так привыкла одна.

– Замуж? Но… но он же… – София сбилась, не зная, как и что лучше сказать, а чего лучше не упоминать. Неужели Айше не знает, что ее жених Октай женился на их общей знакомой? Весь дом был в шоке. Особенно старушка Мерием – уж так возмущалась распущенностью молодежи!

– Не бойся, я все знаю, – рассмеялась Айше, – я не за него выхожу замуж.

– Ну, надо же! – выслушав ее рассказ, всплескивала руками впечатлительная София. – Это просто удивительно! Как ты с ним познакомилась, все это убийство – как в романе! Ты непременно должна это описать. И ведь он жил в твоей квартире! Удивительно!

Сейчас, узнав, что она много лет была знакома с сестрой этого полицейского, за которого ее Айше вышла замуж, она ахала и удивлялась ничуть не меньше, чем тогда. А положив трубку, задумалась.

Странные вопросы.

Айше задавала странные вопросы. Она неглупа, она много работает, она пишет книгу. Вряд ли ее, как любую рядовую сплетницу или домохозяйку, занимающую излишки времени изучением соседских биографий и кулинарных рецептов, могло всерьез интересовать то, о чем она спрашивала. Насколько София помнила характер бывшей соседки, та никогда не любила совать нос в чужие дела и частенько озадачивала своей полной неосведомленностью в таких элементарных вещах, как планы соседей на лето, доходность их бизнеса, если таковой имелся, успеваемость их детей, если они были, а также прочих, близких и милых сердцу каждой женщины деталях. Айше умудрялась проходить мимо этого. Нет, она не была высокомерна или невнимательна, она знала соседей по именам, всегда любезно здоровалась и улыбалась, но мысли ее обычно были далеко. У нее было несколько близких друзей, вроде самой Софии или их соседки Сибел, с которой Айше училась в одном университете, и в их проблемах и сложностях Айше ориентировалась – в той степени, в какой посторонний в состоянии вникнуть в дела своих знакомых.

Айше, которую, как ей казалось, она неплохо знала, никогда не стала бы задавать такие вопросы. Даже если она из вежливости или из-за своей пресловутой безотказности согласилась сопровождать золовку и решила слегка подготовиться к этому визиту, то и тогда ее вопросы звучали странно. Кто когда с кем познакомился? Какая теперь разница, через столько-то лет? И разве она сможет все это запомнить? А если сможет, то зачем? Что они обычно едят? Есть ли у них какие-нибудь особенные традиции и правила? Хорошо ли София их всех знает? Ну, зачем ей все это, спрашивается? Не могла же она так измениться за два года, чтобы тратить время на долгий разговор по телефону, а она их никогда не любила…

Нет, здесь что-то другое.

Люди не меняются – это София знает точно. Они рождаются каждый под своим созвездием и всю жизнь ведут себя в соответствии с этим, и ничто и никто не в силах их изменить. Рыбы, например, не так любопытны, как Водолеи или Овны, а Айше была типичной Рыбой.

Значит, она спрашивала все это не просто так. София с уверенностью сделала такой вывод, хотя оснований для него на посторонний взгляд почти не было. Но она его сделала – опираясь на туманное для других, но бесспорное для нее «Она бы так не поступила» и астропсихологическую характеристику рожденных под знаком Рыб.

 

И почувствовала себя неуютно. Все эти вопросы… Особенно про еду… Что-то здесь не так. Уж про еду Айше точно не стала бы спрашивать, это совсем не ее сфера. Это… вот именно! Это не ее вопросы! А ее муж – полицейский. Тогда все понятно.

Значит, кто-то что-то заметил и заподозрил.

Скорее всего, Элиф, больше некому. Заметила и обратилась к брату. Логично? Пожалуй, да. А Айше… что ж, она всегда любила детективы. Наверно, захотелось разобраться, как тогда, с тем убийством. София помнила, как соседка интересовалась расследованием, подружилась с этим полицейским, задавала какие-то вопросы.

Правда, ничего у нее не вышло. Это только в кино да в романах бывает: никто ничего не понял, а главная героиня – раз и все выяснила. То убийство так и осталось нераскрытым; сколько раз София спрашивала поселившегося в квартире Айше Кемаля, не нашли ли убийцу девушки, но тот лишь смущенно разводил руками и вздыхал. Понятно: полиция не всесильна, а Кемалю неловко в этом признаваться, и София перестала донимать его вопросами. А потом и вовсе забыла об этом происшествии.

А сейчас вот вспомнила. Из-за Айше? Из-за ее расспросов? Конечно, но еще и из-за неприятного, раздражающего чувства, охватившего ее сейчас точно так же, как тогда. И в тот раз, как и сейчас, она вынуждена была кое-что скрывать и волноваться. И мучительно думать, что лучше: сказать или промолчать? Сказать опасно, но не будет ли хуже, если она промолчит?

И вот оно – опять! Что может знать или подозревать Элиф? Означают ли расспросы Айше, что на нее, Софию, они не думают? Что делать, если Айше ей все расскажет и задаст прямой вопрос?

Неприятно. Очень неприятно. Не говоря уже о том, что вся эта история, еще до появления на сцене Айше, Софии решительно не нравилась. Который раз она собирается на золотой день без малейшего удовольствия! Наоборот, с головной болью. То бессмысленные пререкания с Селин, то эта последняя ссора с Гюзель… И к Лили в дом идти совершенно не хочется. Как будто София в чем-нибудь виновата! Как Лили губы поджала, узнав о разводе, шито белыми нитками… вот возьму и назло ей соглашусь!

А ведь с кем-нибудь и правда может что-нибудь случиться! Пожалуй, права Элиф, что забеспокоилась. И что теперь делать? Так все и оставить? Ну уж нет! Как минимум надо поговорить. Прямо, без всяких намеков. Можно даже про Айше рассказать. Припугнуть полицией. Или не стоит?..

Ладно, завтра будет видно.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru