Эдит Несбит
Новые приключения искателей сокровищ
Рождественский пудинг
Это случилось на Рождество почти год спустя после смерти матери. Я не могу писать о маме… Скажу только одно. Если бы она ушла не навсегда, а только на время, нас бы не так вдохновляло Рождество. Тогда я этого не понимал, но теперь я намного старше и вот что думаю: мы так увлеклись Рождеством потому, что всё вокруг стало другим, всё стало просто ужасным, и нам хотелось что-нибудь предпринять. Наверное, мы не очень хорошо разбирались, что именно. Вы становитесь куда несчастнее, если бездельничаете.
Перед самым Рождеством отцу пришлось уехать. Он услышал, что его мерзкий партнер, сбежавший с его деньгами, сейчас во Франции, и надеялся поймать негодяя. На самом деле партнер был в Испании, где ловить преступников не принято, но об этом мы узнали позже.
Перед отъездом отец отвел Дору и Освальда в свой кабинет и сказал:
– Мне так жаль, что приходится уехать, но дело очень серьезное, и у меня нет выбора. Вы ведь будете хорошо себя вести в мое отсутствие, детки?
Мы пообещали.
– Есть причины – вы их не поймете, если я попытаюсь объяснить, – по которым в этом году у вас не будет большого праздника, но я велел Матильде приготовить хороший простой пудинг. Возможно, следующее Рождество будет более счастливым.
Он оказался прав, потому что следующее Рождество мы встретили богатыми племянниками и племянницами индийского дяди, но, как говорит старый добрый Киплинг, это уже совсем другая история.
Проводив отца на станцию Люишем (мы помогли нести сумки и клетчатый дорожный плед), мы вернулись домой. Там все было ужасно. В отцовской комнате, где он собирался в дорогу, валялись бумаги и всякие вещи. Мы прибрались – это единственное, что мы могли сделать для папы. Дикки случайно разбил папин стакан для бритья, а Эйч-Оу смастерил бумажный кораблик из письма, которое, как мы после узнали, отец особенно хотел сохранить.
Уборка на некоторое время нас заняла, а когда мы вернулись в детскую, огонь там не горел, и мы не смогли его разжечь, даже пустив на растопку целую газету «Дейли хроникл». Матильды, нашей главной служанки, не было дома, в детской стояла холодина, поэтому мы расселись на кухне. На кухне всегда горит жаркий огонь. На кухонном коврике у очага сидеть неприятно, поэтому мы расстелили поверх коврика газеты.
Думаю, именно кухня напомнила нам прощальные отцовские слова о пудинге.
– Папа говорит, что у нас не может быть большого праздника по каким-то тайным причинам, – сказал Освальд. – Он велел Матильде приготовить нам простой пудинг.
Тень простого пудинга тут же сгустила мрак, окутавший наши юные умы.
– Интересно, насколько простой пудинг она приготовит? – спросил Дикки.
– Простой-препростой, можешь не сомневаться, – ответил Освальд. – «Это пудинг или что?» Вот какие пудинги она готовит.
Все застонали и начали придвигаться ближе к очагу, пока газеты не зашелестели, как сумасшедшие.
– Думаю, я смогла бы приготовить не простой пудинг, если бы попыталась, – сказала Элис. – Почему бы не попробовать?
– Шутишь, – грустно и коротко отозвался Освальд.
– Сколько это будет стоить? – спросил Ноэль и добавил, что у Доры есть два пенса, а у Эйч-Оу – французский полпенни.
Дора достала из ящика комода кулинарную книгу, которая лежала, сложенная пополам, среди прищепок, грязных тряпок, гребешков, бечевок, дешевых романов и штопора. Наша тогдашняя служанка, казалось, резала все продукты не на кухонной доске, а на кулинарной книге, столько на её страницах осталось следов приготовленных блюд.
– Тут вообще нет рождественского пудинга, – сообщила Дора.
– Поищи «простой», – тут же посоветовал находчивый Освальд.
Дора беспокойно перелистывала засаленные страницы.
– Пудинг сливовый, страница пятьсот восемнадцатая. Пудинг сочный, с мукой, страница пятьсот семнадцатая. Блюда рождественские, там же. Холодный соус под бренди, страница двести сорок первая… Бренди не должно нас заботить, так что от этого рецепта нет толка. Пудинг сытный без яиц, страница пятьсот восемнадцатая… Пудинг простой, страница пятьсот восемнадцатая. Нам он все равно не нужен… Пудинг рождественский, пятьсот восемнадцатая, нашла!
Долго же она искала нужную страницу.
Освальд взял совок и подкинул угля в огонь, который вспыхнул, как прожорливое чудовище, как часто пишут в «Дейли телеграф».
– Рождественский сливовый пудинг, – прочитала Дора. – Время – шесть часов…
– Шесть часов нужно, чтобы его съесть? – спросил Эйч-Оу.
– Нет, глупый! Чтобы его приготовить.
– Читай дальше, – попросил Дикки.
– Полтора фунта изюма, – читала Дора, – полфунта смородины, три четверти фунта панировочных сухарей, полфунта муки, три четверти фунта говяжьего сала, девять яиц, один бокал бренди, полфунта лимонной и апельсиновой цедры, половина мускатного ореха и немного молотого имбиря. Интересно, «немного» – это сколько?
– Думаю, чайной чашки хватит, – сказала Элис. – Мы не должны швыряться деньгами.
– Да нам пока и нечем швыряться, – проворчал Освальд, у которого в тот день болели зубы. – И что полагалось бы сделать со всеми этими продуктами, если бы они у нас были?
– Нарезать сало как можно тоньше, – ответили Дора и кулинарная книга. – Интересно, насколько тонко? И смешать с панировочными сухарями и мукой. Добавить смородину, вымытую и высушенную.
– Значит, крахмалить ее не надо, – вставила Элис.
– Лимон и апельсиновую цедру нарезать тонкими ломтиками… В каком смысле «тонкими»? Когда Матильда тонко режет хлеб на бутерброды, ломтики сильно отличаются от тех, какие я считаю тонким… Изюм без косточек разделить на кучки. Вот вы на сколько кучек разделили бы изюм?
– По-моему, надо делить на семь, – сказала Элис. – По одной кучке каждому из нас и одну кучку в общий котел… В смысле, в пудинг.
– Тщательно смешайте всё с тертым мускатным орехом и имбирем. Затем добавьте девять хорошо взбитых яиц и бренди… Думаю, бренди мы пропустим… И снова тщательно перемешайте, чтобы все ингредиенты пропитались. Выложите смесь в смазанную маслом форму, плотно закройте и кипятите в течение шести часов. Подавайте пудинг, украсив остролистом и полив бренди.
– Я считаю, с остролистом и бренди пудинг получится просто отвратительным, – сказал Дикки.
– Наверное, кулинарной книге лучше знать. Хотя, осмелюсь сказать, вода вместо бренди подошла бы не хуже. Еще тут написано «пудинг можно приготовить за месяц до Рождества», но дальше нет смысла читать, потому что до Рождества осталось всего четыре дня.
– Нет смысла читать потому, что у нас нет нужных продуктов и нет денег, чтобы их купить, – все так же мудро напомнил Освальд.
– Мы могли бы как-нибудь раздобыть деньжата, – заявил Дикки.
– Думаю, найдется много добрых людей, которые скинутся на рождественский пудинг для бедных детей, у которых его нет, – сказал Ноэль.
– Ладно! Я собираюсь покататься на коньках, – заявил Освальд. – Что толку думать о разных пудингах? Мы должны смириться, что он будет простым.
И он ушел кататься, и Дикки – вместе с ним.
Когда вечером они вернулись домой, в детской горел огонь, и все как раз пили чай. Мы поджарили в очаге хлеб с маслом. Хлеб от масла слегка нагрелся – это называется «французский тост».
– Мне больше нравится английский тост, но он дороже, – сказала Элис. – Матильда ужасно разозлилась из-за того, что ты, Освальд, подбросил угли в кухонный очаг. Она говорит, что у нас и так слишком мало денег для Рождества. И еще говорит, что отец перед отъездом устроил ей нагоняй, спросил – ест она, что ли, эти деньги… Так она сказала, но я не верю, что он ее отругал. В общем, она заперла дверь в угольный погреб и положила ключ в карман. Ничего у нас не получится с пудингом.
– С каким пудингом? – рассеянно спросил Освальд. Он думал о том, как один парень начертил на катке дату 1899 четырьмя линиями.
– Тем самым, – сказала Элис. – Мы не теряли времени зря, Освальд. Сперва мы с Дорой отправились по магазинам, чтобы точно узнать, сколько он будет стоить, и вышло всего два с половиной пенса, считая остролист.
– Все это без толку, – проговорил Освальд: он очень терпелив и может повторять одно и то же сколько угодно. – Все без толку. Ты же знаешь, у нас нет денег.
– А вот и есть! – ответила Элис. – Мы с Ноэлем обошли несколько домов в Грэнвилл-парке и Дартмут-хилле и получили много шестипенсовиков и шиллингов, не считая пенни, а один старый джентльмен дал полкроны. Он был такой милый: совершенно лысый, в вязаном красно-синем жилете. Теперь у нас есть восемь шиллингов и семь пенсов!
Освальд сомневался, что отец одобрил бы выпрашивание шиллингов, пенсов и даже полукрон у незнакомцев. Но промолчал: деньги все равно уже получены, с этим ничего не поделаешь. Возможно, Освальду очень хотелось пудинга… Не помню точно, почему он не заявил: «Так поступать нехорошо». Как бы то ни было, он ничего не сказал.
На следующее утро Элис и Дора отправились за покупками. Они накупили продуктов вдвое больше, чем требовалось, потратив пять шиллингов и одиннадцать пенсов, и теперь мы могли приготовить замечательный пудинг. Остролиста на подливку ушло немного, а оставшимся мы щедро украсили дом. Остальные деньги мы щедро потратили на другие лакомства, например, финики, инжир и ириски.
Мы ничего не сказали о своей затее Матильде, эта рыжая девица злилась по малейшему поводу.
Спрятав свертки под куртками и пальто, мы отнесли продукты в детскую и спрятали в сундуке с сокровищами. Роль сундука играл ящик комода. Позже его держали запертым, потому что патока испачкала его зеленую суконную обивку и маленькие ящички внутри, пока мы ждали дня, когда можно будет начать готовить пудинг. Это бакалейщик сказал нам, что надо класть в пудинг патоку, а имбиря требуется меньше чашки.
Как только Матильда начала притворяться, что моет пол (она притворялась три раза в неделю, чтобы не пускать нас на кухню, но мы с Элис не раз подсматривали в окно, и я знаю, что бо́льшую часть времени служанка просто читала романы), мы заперлись в детской и принялись за работу. Мы очень старались не перепачкаться. Сперва вымыли руки и смородину. По-моему, мы не полностью смыли со смородины мыло, потому что когда разрезали пудинг, от него запахло, как в день стирки. Потом мы вымыли угол стола, чтобы нарезать на нем сало. Кажется, что резать сало легко, но это только пока сами не попробуете.
С помощью весов, на которых отец взвешивал письма, мы взвесили продукты – на случай, если бакалейщик напутал. Все оказалось в порядке, кроме изюма. Изюм нес до дому Эйч-Оу. Тогда он был совсем маленьким, и угол бумажного пакета оказался порван, а губы нашего младшего брата – липкими. Многих людей повесили на цепях из-за меньших проступков; мы объясняли это Эйч-Оу, пока он не разревелся. Выволочка пошла ему на пользу, и мы задали её не из жестокости, а из чувства долга.
Как я уже говорил, нарезать сало как можно тоньше гораздо труднее, чем вы думаете. Как и крошащийся хлеб, особенно если буханка свежая. Когда мы покончили с этим делом, хлебные крошки и сало оказались очень большими, комковатыми и тускло-серыми, как куски грифельного карандаша. Впрочем, они стали выглядеть лучше, когда мы смешали их с мукой.
Девочки вымыли смородину коричневым виндзорским мылом и губкой. Часть смородины попала внутрь губки и еще несколько дней из нее выдавливалась, когда мы мылись в ванной, что было очень неприятно. Мы очень тонко нарезали цукаты (вот бы нам так же тонко нарезали хлеб на бутерброды!) и попытались вынуть косточки из изюма, но они слишком прилипли, и мы просто разделили изюм на семь кучек. Потом смешали остальные продукты в умывальнике гостевой спальни, которая всегда пустовала. Каждый из нас положил свою порцию изюма, перемешал все в умывальном тазике, а после мы засунули смесь в один из передников Элис, потому что ничего более похожего на салфетку для пудинга не нашли… Во всяком случае, ничего чистого. Прилипшие к тазику остатки смеси были довольно вкусными.
– Мыльновато, – сказала Элис. – Но, возможно, мыло исчезнет при кипячении, как исчезают пятна со скатерти.
Как варить пудинг? Сложный вопрос. Матильда пришла в ярость, когда мы попросили пустить нас на кухню. Она злилась только потому, что кто-то случайно уронил ее шляпку, висевшую на двери судомойни, а Пинчер схватил шляпку и растерзал. И все-таки кое-кто из нашего посольства сумел стащить кастрюльку, пока остальным рассказывали, что Матильда думает о кончине своей шляпки. Мы набрали в кастрюльку горячую воду в ванной комнате и поставили кипеть над огнем в детской. Перед тем, как уйти пить чай, мы сунули в кастрюльку пудинг.
Если не считать тех моментов, когда огонь гас, а Матильда не спешила принести углей, пудинг варился час с четвертью. Потом Матильда вдруг ворвалась в детскую и со словами:
– Я не позволю вам валять дурака с моей посудой! – попыталась снять кастрюлю с огня.
Вы же понимаете, что стерпеть такое было никак нельзя. Уж не помню, кто посоветовал служанке не лезть не в свое дело, и, кажется, я забыл, кто первым ее схватил, чтобы заставить отказаться от прав на кастрюлю… Уверен – излишнего насилия к ней не применялось. Во всяком случае, пока продолжалась борьба, Элис и Дора унесли кастрюльку, поставили ее в обувной шкафчик под лестницей, и Дора убрала ключ в карман.
Эта стычка настроила нас на сердитый и воинственный лад. К нам вернулось самообладание раньше, чем оно вернулось к Матильде, но перед сном мы сумели с ней помириться. Ссоры всегда следует улаживать перед сном, так сказано в Библии. Если бы это простое правило соблюдалось, не было бы такого множества войн, мучеников, судебных процессов, инквизиции и ужасных смертей на костре.
В доме стало тихо, везде выключили газовое освещение, если не считать одной лестничной площадки. И вот на этой площадке появились несколько закутанных в темное людей и начали красться вниз. По пути на кухню мы очень осторожно достали из шкафа кастрюлю.
Огонь в кухонном очаге горел, но еле-еле; угольный погреб оказался заперт, а в ведре не осталось ничего, кроме угольной пыли и коричневой бумажки, которую кладут на дырявое дно, чтобы угли не вываливались.
Мы поставили кастрюльку на огонь и подбросили в очаг топлива. Две газеты – «Хроникл» и «Телеграф», а в придачу пара романов из «Семейного вестника» сгорели напрасно. Я почти уверен, что пудинг в ту ночь вообще не варился.
– Ничего страшного, – сказала Элис. – Завтра каждый из нас стащит по кусочку угля по дороге на кухню.
Этот дерзкий план был добросовестно выполнен. К ночи у нас набралась почти полкорзинки для бумаг угля, кокса и золы, и под покровом тьмы мы снова появились на лестнице, на этот раз держа в предусмотрительных руках корзинку.
В ту ночь огонь в очаге горел ярче, и мы принялись подкармливать его собранным топливом. Пламя разгорелось, пудинг закипел, как бешеный, и кипел два часа… По крайней мере, я думаю, что прошло два часа, но мы устали следить за варкой и заснули, лежа на кухонных столах. На кухне лучше не спать на полу из-за тараканов.
Нас разбудил кошмарный запах. Это горела салфетка, в которой варился пудинг. Вся вода из кастрюли выкипела. Мы сразу подлили холодной, и кастрюлька треснула. Мы почистили ее, положили обратно на полку, взяли вместо нее тазик и легли спать. Видите, сколько хлопот у нас было из-за пудинга! Каждый вечер до самого Рождества (а оно быстро приближалось) мы тайком спускались в чернильную полночь и варили пудинг так долго, как только могли.
В рождественское утро мы наре́зали остролист для соуса, но вместо бренди добавили горячую воду с сахаром. Некоторые говорили, что соус получился неплохой. Освальд не был одним из этих оптимистов.
Затем наступил миг, когда заказанный отцом «простой» пудинг начал исходить паром на кухонной доске. Матильда принесла его нам и сразу ушла. Помню, в тот день ее навещал двоюродный брат из Вулиджского арсенала. То далекое время до сих пор отчетливо запечатлено в моей памяти.
После ухода служанки мы достали из тайника собственный пудинг и в последний раз наскоро его вскипятили. Он кипел всего семь минут, потому что всех охватило такое нетерпение, что Освальд и Дора не могли справиться с понуканиями остальных.
Мы сумели тайком умыкнуть блюдо и попытались выложить на него пудинг, но он намертво прилип к тазу, и пришлось выбивать его зубилом. Пудинг получился ужасно бледным. Мы полили его соусом из остролиста, Дора взяла нож и уже приготовилась разрезать лакомство, как вдруг несколько простых слов Эйч-Оу превратили нас из счастливых и торжествующих кулинаров в отчаявшихся людей.
– Вот бы обрадовались добрые леди и джентльмены, если бы узнали, что мы – те самые бедные дети, для которых они жертвовали шиллинги, шестипенсовики и другие монетки! – сказал Эйч-Оу.
– Чего-о? – вскричали мы.
Не время было задавать вежливые вопросы.
– Я говорю, они были бы рады, если бы знали, что это мы наслаждаемся пудингом, а не какие-то грязные по-настоящему бедные дети, – пояснил Эйч-Оу.
– Ты хочешь сказать, что вы с Элис выпрашивали деньги якобы для бедных детей, а потом всё присвоили? – твердо, но не сердито спросил Освальд.
– Мы не присвоили, а потратили, – ответил Эйч-Оу.
– Нет, присвоили, маленький болван! – сказал Дикки, глядя на пудинг, одиноко и беззаботно лежащий на блюде. – Вы просили денег для бедных детишек, а потом оставили монеты себе. Это воровство, вот что это такое. Я говорю не столько о тебе, ты всего лишь глупый ребенок, но Элис! Зачем?!
Он повернулся к Элис, но та слишком громко рыдала, чтобы вымолвить хоть слово.
У Эйч-Оу был слегка испуганный вид, но он исчерпывающе ответил на вопрос, как мы его и учили:
– Я думал, нам подадут больше, если я буду говорить о бедных детях, а не о нас.
– Это жульничество, – сказал Дикки, – откровенное, подлое, низкое жульничество.
– Я не жулик, – ответил Эйч-Оу. – Сам такой!
И он тоже заплакал.
Не знаю, как себя чувствовали другие, но Освальд почувствовал, что честь дома Бэстейблов втоптана в грязь. Он посмотрел на отвратительный остролист, не пошедший в соус и торчащий над картинами на стене. Остролист выглядел никчемным и отвратительным, хотя на нем осталось немало ягод, разных – зеленых и белых. Инжир, финики и ириски мы разложили на блюдцах кукольного сервиза. При виде всего этого Освальд болезненно покраснел. Признаюсь, ему захотелось заковать Эйч-Оу в наручники, и даже если Освальд испытал минутное желание встряхнуть Элис, автор склонен отнестись к этому снисходительно.
Элис поперхнулась, закашлялась, яростно вытерла глаза и сказала:
– Не надо ругать Эйч-Оу, это я во всем виновата, я ведь старше.
– Виновата вовсе не Элис, – заявил Эйч-Оу. – И я не понимаю, что уж тута такого неправильного.
– «Тут», а не «тута», – пробормотала Дора, обнимая грешника, из-за которого на нашем семействе появилось позорное пятно, – таковы эти нерешительные и нежные глупышки-девчонки. – Расскажи все сестре, Эйч-Оу, милый. Почему виновата не Элис?
Эйч-Оу прижался к Доре и сказал, шмыгая носом:
– Потому что она совершенно ни при чем. Я сам собрал деньги. Она не заходила ни в один из домов. Не захотела.
– А потом присвоила себе честь добытчицы денег, – свирепо сказал Дикки.
– Мало же в этом чести, – презрительно бросил Освальд.
– О, все вы просто гадкие, все, кроме Доры! – воскликнула Элис, в ярости и отчаянии топнув ногой. – Выходя из дома, я зацепилась за гвоздь, порвала платье и не стала возвращаться. Вот почему я послала просить деньги Эйч-Оу, а сама ждала его на улице. Я попросила его ничего никому не говорить, потому что не хотела, чтобы Дора узнала о порванном платье… Оно мое лучшее. Я не знала, что он там, в домах, говорил, он мне не рассказывал. Но я готова поспорить на что угодно – он не собирался жульничать.
– Вы же объяснили мне, что многие добрые люди готовы дать денег на пудинг для бедных детей, – сказал Эйч-Оу. – Поэтому я и просил денег для бедных детей.
Освальд махнул сильной правой рукой, давая знать, что тема закрыта.
– Об этом в другой раз, – сказал он. – Сейчас есть дела поважнее.
И он показал на пудинг, который успел остыть.
– Мы – семья подлых отверженных. Мы не сможем смотреть людям в глаза, пока этот пудинг в нашем доме. Надо позаботиться о том, чтобы он достался бедным детям… Не мерзким, сварливым плаксам, притворяющимся бедными, а настоящим беднякам, таким нищим, что они еле сводят концы с концами.
– И инжир надо отдать им… и финики, – с сожалением сказал Ноэль.
– Весь инжир, – сурово подхватил Дикки. – Освальд совершенно прав.
Приняв такое благородное решение, мы почувствовали себя немного лучше.
Быстро натянув парадную одежду, мы умылись и поспешили на поиски по-настоящему бедных людей, чтобы отдать им пудинг. Мы нарезали его на ломти, которые положили в корзинку вместе с инжиром, финиками и ирисками. Сперва мы отказывались взять с собой Эйч-Оу, потому что ему хотелось пойти. Тогда Элис тоже не захотела идти, и в конце концов пришлось все-таки Эйч-Оу взять.
Надев лучшие наряды, вы испытываете такое волнение, что оно исцеляет боль раненой чести… Так сказал поэт. Во всяком случае, болеть начинает уже меньше.
Мы шагали по улицам, которые были довольно тихими – почти все уже ели рождественский десерт. Но вскоре мы встретили женщину в фартуке. Освальд очень вежливо спросил:
– Скажите, пожалуйста, вы бедны?
Она велела нам проваливать.
Следующим мы встретили оборванца с дырой в левом ботинке.
– Скажите, вы бедняк? – спросил Освальд. – И есть ли у вас бедные маленькие дети?
Этот человек велел нам прекратить свои дурацкие игры, пригрозив, что иначе мы будем смеяться щербатыми ртами. Мы печально пошли дальше. У нас не хватило духу задержаться и объяснить, что мы не играем.
Еще дальше, у памятника, мы увидели молодого человека. На этот раз попытку сделала Дора.
– Извините, пожалуйста, – сказала она. – У нас тут в корзинке рождественский пудинг, и если вы бедный человек, вы можете взять кусочек.
– Я беден, как Йов, – хрипло ответил молодой человек. Ему пришлось сперва размотать красное кашне, чтобы это сказать.
Мы дали ему кусочек пудинга, и он поспешно откусил, не поблагодарив. В следующую минуту он швырнул пудинг Доре в лицо и схватил Дикки за воротник.
– Черт меня побери, если я сейчас не брошу вас в реку, всю вашу проклятущую компанию! – заорал он.
Девочки завизжали, мальчики закричали, и, хотя Освальд бросился на обидчика сестры со всей своей мужественной силой, автор содрогается при мысли о том, что могло бы произойти, если бы мимо случайно не проходил друг Освальда, полисмен. Парень в кашне был сильным мужчиной, Освальд еще не достиг своего расцвета, а река Куогги протекала совсем рядом.
Наш полицейский отвел обидчика в сторону, и мы стали взволнованно ждать, чем же закончится их разговор. Несколько долгих тревожных мгновений – и молодой человек в кашне с ворчанием удалился, а наш полицейский вернулся к нам.
– Он сказал, что вы дали ему здоровенный кусок пудинга со вкусом мыла и масла для волос.
Наверное, за масло для волос парень принял вкус коричневого виндзорского мыла, выпарившегося при варке.
Мы очень сожалели о случившемся, но все равно надо было как-то избавиться от пудинга. Правда, Куогги была под рукой, но, если ты собрал деньги на пропитание бедным детям и потратил на пудинг, негоже выбрасывать этот пудинг в реку. Люди жертвовали шиллинги, шестипенсовики и полкроны не для того, чтобы мы накормили рождественским угощением жадный речной поток.
И все же нам было страшновато и дальше расспрашивать прохожих, бедны ли они и какие у них семьи. Еще страшнее было предлагать пудинг случайным людям: вдруг они откусят и распробуют мыло, прежде чем мы успеем уйти?
Именно Элис, которую больше всего впечатлил павший на нас позор, придумала лучший выход.
– Давайте отнесем пудинг в работный дом. Там живут только бедняки, которым нельзя выходить без разрешения. Значит, попробовав пудинг, они не смогут за нами погнаться, чтобы что-нибудь с нами сотворить. Никто не разрешит им мстить подателям пудинга. А мы в любом случае избавимся от того, из-за чего нас мучает совесть… Это будет все равно что перечислить деньги совести[1], только у нас вместо денег будет пудинг совести.
Работный дом был далеко, но мы упорно шагали вперед, хотя очень замерзли и хотели есть больше, чем в начале пути. Дело в том, что мы слишком взволновались, узнав, что натворил Эйч-Оу, и не съели простой пудинг, любезно и заботливо заказанный добрым отцом для нашего рождественского обеда.
Мы позвонили в большой колокол у двери работного дома, и нам открыли. На этот раз переговоры вел Освальд, потому что он следующий по старшинству после Доры, а она уже была сыта по горло разговорами о пудинге.
– Извините, мы принесли пудинг для бедняков, – сказал Освальд.
Открывший нам человек оглядел нас с ног до головы, заглянул в нашу корзинку и сказал:
– Вам лучше повидаться с сестрой-хозяйкой.
Мы ждали в передней, чувствуя себя все более неловко, все меньше ощущая рождественский дух. Мы очень замерзли, особенно руки и носы, и все больше страшились необходимости встретиться лицом к лицу с сестрой-хозяйкой (вдруг она противная?). По крайней мере один из нас пожалел, что мы не сделали реку Куогги последним пристанищем пудинга, чтобы потом каким-нибудь другим способом загладить вину перед ограбленными бедняками.
Как раз в тот миг, когда Элис взволнованно говорила в ледяное ухо Освальда:
– Давай поставим корзинку и сбежим, – по коридору прошла дама.
– Ой, Освальд, вот она! – пискнула Элис.
Сестра-хозяйка держалась очень прямо, ее глаза пронзали насквозь, как голубые буравчики. Не хотелось бы мне заступить дорогу этой даме, если мы с ней когда-нибудь будем стремиться к противоположным целям. Я рад, что такое вряд ли произойдет.
– Что там за история с пудингом? – спросила она.
Эйч-Оу ответил мгновенно, прежде чем мы успели ему помешать:
– Они говорят, что я украл пудинг, поэтому мы принесли его для бедняков.
Мы все воскликнули разом:
– Нет, мы этого не говорили!
– Мы принесли пудинг не потому!
– Деньги нам дали!
– Их дали для бедных!
– Заткнись, Эйч-Оу!
Затем наступила ужасная тишина. Леди смерила нас всех по очереди взглядом голубых глаз и сказала:
– Пойдемте в мою комнату. Похоже, вы закоченели.
Она провела нас в очень веселую комнату с бархатными занавесками, большим камином и зажженным газом, потому что стало уже темно, даже на улице. Леди велела нам сесть, и Освальд сел как будто не на стул, а на скамью подсудимых. У леди был такой судейский вид, что он почувствовал себя ужасно преступным.
Сестра-хозяйка уселась в кресло у камина и спросила:
– Кто из вас старший?
– Я, – ответила Дора.
Еще никогда я не видел, чтобы она так смахивала на перепуганного кролика.
– Тогда расскажи мне все.
Дора посмотрела на Элис и заплакала. Кусок пудинга, брошенный ей в лицо, совершенно выбил из колеи кроткую девочку. Глаза Элис покраснели, лицо опухло от слез, но она вступилась за Дору:
– О, пожалуйста, пусть Освальд расскажет. Дора не может. Она устала после долгого пути. И какой-то молодой человек бросил ей в лицо кусок вот этого, и…
Леди кивнула, и Освальд рассказал историю с самого начала, как его всегда учили, хотя ему очень не хотелось раскрывать незнакомке (какой бы судейской и проницательной она ни была) рану, нанесенную семейной чести. Освальд не скрыл ни сцены с брошенным пудингом, ни того, что молодой человек сказал о мыле.
– Поэтому мы хотим отдать пудинг совести вам, – закончил Освальд. – Он почти как деньги совести… Вы знаете, что это такое, правда? Но если вы думаете, что дело и вправду в мыле, а не мерзкой грубости того молодого человека, возможно, вам лучше не давать пудинг беднякам. Зато инжир и все остальное в порядке.
Когда он закончил, большинство из нас громче или тише плакали, и леди сказала:
– Ну же, не унывайте! Сейчас Рождество, а он еще очень маленький… Я имею в виду вашего брата. Думаю, старшие вполне способны позаботиться о чести семьи. Я избавлю вас от пудинга совести. Куда вы сейчас пойдете?
– Наверное, домой, – ответил Освальд и подумал, как дома будет противно, темно и скучно. Огонь в камине, скорее всего, погас, а отец уехал.
– Вы говорите, что вашего отца нет дома, – продолжала дама с глазами-буравчиками. – Не откажетесь ли вы выпить со мной чаю, а потом посмотреть, какие развлечения мы приготовили для наших стариков?
Тут она улыбнулась. Теперь ее голубые буравчики стали довольно веселыми.
В комнате было так тепло и уютно, и мы никак не ожидали получить такое приглашение. По-моему, это было очень мило с ее стороны. Сперва никому и в голову не пришло ответить, что мы рады принять ее любезное предложение. Вместо этого мы просто выдохнули:
– О!
Но наш тон, должно быть, сказал ей, что мы имели в виду: «Да, конечно».
Освальд первым вспомнил о хороших манерах (как уже не раз случалось). Он отвесил подобающий случаю поклон, как его учили, и сказал:
– Большое спасибо, нам бы очень хотелось задержаться. Здесь гораздо приятнее, чем дома. Большое спасибо.
Нет нужды говорить читателю, что Освальд мог бы произнести гораздо лучшую речь, будь у него больше времени и не переполняй его волнение и ярость из-за постыдных событий минувшего дня.
Мы умылись, а потом началось первоклассное чаепитие. К чаю подавали кексы, пышки, ломтики холодного мяса и вволю вкусных джемов и пирожных. В чаепитии участвовало много других людей, в основном те, кому предстояло развлекать престарелых бедняков.
После чая начались представления: пели песни, колядовали, а еще показывали пьесу под названием «Бокс и Кокс», очень забавную, в которой актеры швыряли друг в друга всякой всячиной – беконом, отбивными и так далее; после чего выступили загримированные под негров комики. Мы хлопали до тех пор, пока у нас не заболели ладони.
Когда все закончилось, мы попрощались. В перерывах между песнями и прочими выступлениями Освальд успел произнести в адрес леди благодарственную речь:
– Мы все сердечно благодарим вас за доброту. Развлечения просто прекрасные. Мы никогда не забудем вашу любезность и ваше гостеприимство.
Леди рассмеялась и сказала, что была очень рада с нами познакомиться.
– А что насчет чая? – спросил толстый джентльмен. – Надеюсь, вам понравилось угощение?
Освальд не успел придумать ответ на этот вопрос, поэтому ответил прямо, от всего сердца:
– Угощение было потрясным!
Все засмеялись, похлопали нас, мальчиков, по спине, поцеловали девочек, и один из джентльменов, игравший на кастаньетах в труппе негритянских комиков, проводил нас домой.
Той ночью мы съели холодный пудинг, и Эйч-Оу приснилось, будто кто-то пришел его съесть, как призывают на рекламных щитах: «Ешьте Эйч-Оу!». Взрослые сказали, что ему стало плохо из-за пудинга, но я сомневаюсь: как я говорил уже не раз, разгадка была бы слишком простой. Некоторые из братьев и сестер Эйч-Оу думают – его постигла кара свыше за то, что он смошенничал, собирая деньги якобы для бедных детей. Правда, Освальд не верит, что для такого маленького мальчика, как Эйч-Оу, небеса могут послать настоящую личную кару, что бы он там ни натворил. И все равно это странно. Только Эйч-Оу снились плохие сны, только он получил толику вкусностей, купленных на нечестно добытые деньги, ведь как вы помните, он проковырял дырку в пакете с изюмом. Остальные не получили ничего, если не считать соскобленного со стенок тазика, в котором варился пудинг, а это вообще не в счет.
