Эдит Несбит
Новые приключения искателей сокровищ
Противный Арчибальд
Наш род Бэстейблов когда-то был бедным, но честным – в ту пору, когда мы жили в двухквартирном доме на Люишем-роуд и искали сокровища. Сокровища искали шесть членов нашего рода… Нет, семь, если считать отца. Я уверен, что он искал, только делал это неправильно. А мы сделали все как надо и нашли сокровище в виде нашего двоюродного дедушки, которого называли дядей. Все вместе мы переехали жить к дяде в богатый особняк в Блэкхите – с садами, виноградниками, теплицами и всем, что только можно придумать. Потом, уже не страдая от омерзительной нехватки карманных денег, мы старались быть хорошими и основали общество Послушариков. Иногда у нас получалось быть послушными, а иногда не получалось. Такое бывает и с арифметическими примерами – то правильный результат, то неправильный.
На рождественских каникулах мы устроили благотворительный базар и разыграли в лотерею самого красивого козла на свете, а деньги отдали бедному и нуждающемуся рабочему.
Наконец, мы поняли, что пришла пора придумать что-нибудь новенькое. Денег у нас было столько, сколько нам выделяли богатый дядюшка и наш отец, тоже разбогатевший (по крайней мере, теперь он стал куда богаче, чем раньше). Мы вели себя настолько послушно, насколько можно себя вести, не превращаясь в размазню – надеюсь, никто, называющий себя Бэстейблом, никогда не опустится до того, чтобы сделаться размазнёй.
И вот Освальд, так часто возглавлявший опасные приключения, погрузился в глубокие раздумья. Он понял: нужно что-то предпринять, ведь хотя у нас остался козел, которого отказался забрать счастливец, выигравший его на благотворительном базаре, почему-то с козлом не получалось придумать ничего интересного, а кроме него ничего больше не подворачивалось. Дора командовала чаще прежнего, Элис слишком усердно пыталась научиться вязать, Дикки скучал, Освальд скучал, Ноэль писал чересчур много стихов (такая писучесть может подорвать здоровье любого поэта, даже самого юного), а Эйч-Оу просто путался под ногами. Когда Эйч-Оу не знает, чем заняться, он стучит ботинками гораздо громче, и из-за этого влетает остальным, ведь вряд ли какой-нибудь взрослый может отличить стук его ботинок от стука других.
Освальд решил созвать совет. Даже если совет ничего не придумает, он все-таки отвлечет Элис от вязания, а Ноэля от поэтических упражнений. От стихов все равно никакой пользы, Ноэль от них только глупеет.
Освальд пошел в нашу комнату, которая называется «общей», как в колледжах, и совсем не похожа на нашу комнату в ту пору, когда мы были бедными, но честными. Это веселая комната с большим столом и длинным диваном, отлично подходящим для игр, а на полу лежит толстый ковер, приглушающий стук ботинок Эйч-Оу.
Элис, сидя у камина, вязала носки отцу, но я уверен, что у папы ноги совсем не такие. У него высокий и красиво очерченный подъем, как у Освальда. Ноэль, конечно же, писал стихи.
– Моя дорогая сестра – мастерица,
надеюсь, не зря ее трудятся спицы…
Тут он застрял и сказал:
– Правильнее было бы написать «любимая сестра», но это было бы нелюбезно по отношению к Доре.
– Спасибо, – отозвалась Дора. – Можешь не быть со мной любезным, если тебе это так трудно.
– Перестань, Дора! – проворчал Дикки. – Ноэль ничего такого не имел в виду.
– Он никогда ничего не имеет в виду, – сказал Эйч-Оу. – И его стихи тож ни о чём.
– И его стихи тоже, – поправила Дора. – А кроме того, вообще не следует так говорить, это невежливо.
– Ты слишком добра к мальцу, – сказал Дикки.
Элис считала:
– Восемьдесят семь, восемьдесят восемь… Ой, помолчите же полсекунды! Восемьдесят девять, девяносто… Теперь мне придется считать петли заново!
Один только Освальд ни с кем не препирался. Я говорю об этом, чтобы показать: сварливость заразна, как корь. Киплинг называет ее верблюжьим горбом и, как обычно, этот великий и добрый писатель совершенно прав.
– Послушайте, давайте соберем совет, – сказал Освальд. – В книге Киплинга говорится, что когда у тебя горб, иди и копай, пока не вспотеешь. Ну мы не можем копать, потому что снаружи льет, как из ведра, но…
Остальные не дали ему договорить, уверяя, что у них нет горбов и что они не понимают, куда он клонит. Освальд терпеливо пожал плечами (не его вина, что другие ненавидят, когда он терпеливо пожимает плечами) и не ответил.
– О, ради бога, Освальд, не будь таким несносным! – сказала Дора.
Честное слово, она так и сказала, хотя он просто промолчал.
Ситуация стала критической, когда открылась дверь и вошел отец.
– Привет, детишки! – добродушно сказал он. – Отвратительно дождливый день, не правда ли? И хмурый. Не могу понять, почему дождь не может идти вовремя. Плохи дела, когда он льет во время каникул, верно?
Думаю, все сразу почувствовали себя лучше. Я знаю, что один из нас точно почувствовал себя лучше – это я.
Отец зажег газ, сел в кресло и посадил на колени Элис.
– Во-первых, вот коробка шоколадных конфет.
Коробка была очень большой и красивой, лучшей из тех, что продаются у Фуллера.
– А кроме шоколадных конфет есть хорошая новость. Всех вас пригласили на вечеринку к миссис Лесли. Там будут самые разные игры, призы для каждого, а еще фокусник и волшебный фонарь.
Тень обреченности исчезла с каждого юного чела, и мы почувствовали, что любим друг друга больше, чем только что думали. По крайней мере, Освальд сразу всех полюбил, а Дикки после сказал мне, что Дора не так уж плоха.
– Вечеринка будет во вторник, – продолжал отец. – Я вижу, перспектива побывать на ней вас радует. И еще новость: ваш кузен Арчибальд приехал погостить на недельку-другую. Его младшая сестра вбила себе в голову, что у нее коклюш. Сейчас Арчибальд внизу, разговаривает с вашим дядей.
Мы спросили, какой характер у этого молодого незнакомца, но отец не знал, потому что они с папой Арчибальда последние годы редко виделись. Отец больше ничего не сказал, но мы поняли: они редко виделись потому, что отец Арчибальда не удосужился навещать нашего отца, когда тот был бедным, хотя и честным. Другое дело – теперь, когда папа стал богатым владельцем красивого краснокирпичного дома в Блэкхите. Это не заставило нас полюбить отца Арчибальда, но мы были слишком справедливы, чтобы винить его сына. И все-таки Арчибальд понравился бы нам больше, если бы его отец не вел себя так меркантильно и заносчиво. Кроме того, Арчибальд – дурацкое имя. Конечно, мы будем называть его Арчи, если в нем есть хоть капля порядочности.
– Вы, конечно, встретите его как можно приветливей, – сказал отец. – Он чуть старше тебя, Освальд, и с виду неплохой парень.
Затем отец спустился вниз, и Освальду пришлось пойти с ним. Арчибальд сидел в кресле, выпрямившись, и с видом взрослого разговаривал с нашим индийским дядей. Наш двоюродный брат оказался темноволосым и довольно высоким. Ему было всего четырнадцать, но он то и дело поглаживал верхнюю губу, чтобы проверить, не начали ли у него расти усы.
Отец представил нас, и мы спросили друг друга:
– Как поживаешь?
Больше мы не придумали, что сказать, – по крайней мере, Освальд не придумал.
Потом мы поднялись наверх. Арчибальд пожал руки остальным, и все замолчали, кроме Доры, да и та только шепнула Эйч-Оу, чтобы тот перестал болтать ногами. Невозможно вечно хранить подавленное молчание, даже если сказать нечего. Вскоре кто-то заметил, что сегодня дождливый день, и эта удачная реплика дала возможность завязать разговор.
Я не хочу никого оскорблять, особенно того, кто принадлежит к семейству Бэстейблов (по меньшей мере по праву рождения, если не по благородным свойствам своего характера), но призна́юсь: еще никогда и ни к одному мальчику Освальд не испытывал такой неприязни, как к этому молодому Арчибальду. Арчибальд держался настолько самоуверенно, что можно было подумать, он совершил то, о чем стоит говорить – например, стал капитаном футбольной команды, или сдал сложный экзамен, или сделал еще что-нибудь в том же духе… Но мы так и не смогли выяснить, в чём же он отличился. Он вечно хвастался вещами, которые оставил дома, бахвалился, как много ему разрешают делать, и своими знаниями, но он был отъявленным лжецом. Он смеялся над Ноэлем, сочинявшим стихи (мы-то никогда не смеемся, потому что тогда Ноэль начинает плакать и ему становится плохо).
Законы гостеприимства мешали Освальду и Дикки стукнуть Арчибальда по башке, но в конце концов его насмешкам положила конец Элис. Она сказала, что пусть она станет ябедой, но в следующий раз все расскажет отцу. Вряд ли бы она выполнила свою угрозу, ведь когда мы были бедными и честными, мы взяли за правило не беспокоить отца без крайней необходимости и продолжаем вести себя в том же духе, но Арчибальд-то этого не знал.
Наш двоюродный брат (боюсь, он паршивая овца в семействе Бэстейблов и вряд ли достоин носить нашу фамилию) дергал девочек за волосы и щипал во время молитвы, когда они не могли вскрикнуть или дать сдачи. И он ужасно грубо обращался со слугами, помыкал ими и разыгрывал их… Это были не забавные розыгрыши, какие могли устраивать другие Бэстейблы, например, сделать ловушку или сунуть мышь в кастрюлю, на что редко долго обижаются, – нет, он вытворял такое, чего не сделает ни один порядочный мальчик. Например, прятал письма и не отдавал несколько дней, пока не становилось слишком поздно встречаться с пославшим письмо молодым человеком, а еще брызгал чернилами на фартуки собиравшихся открыть дверь служанок, а однажды сунул рыболовный крючок в карман кухарки, когда та отвернулась. Но он не делал ничего плохого Освальду – наверное, боялся. Я говорю это только для того, чтобы вы знали: Освальд невзлюбил его не по эгоистичным причинам, а из сочувствия к другим.
Арчибальд обзывал нас малышами, и мы сразу поняли, что он из тех мальчишек, с которыми бесполезно пытаться затевать новую веселую игру. Вот почему Освальд, всегда сдержанный и осторожный, больше не заикался о том, чтобы созвать совет.
Иногда мы играли с гостем во что-нибудь не очень увлекательное, вроде подкидного или переводного дурака, и даже тогда он жульничал. Мне неприятно говорить так о ком-то из нашего рода, но с трудом можно было поверить, что он Бэстейбл. Наверное, в младенчестве его подменила нянька, как иногда подменяют наследников королей и герцогов.
Дни тянулись медленно. Вечеринка у миссис Лесли сияла, как путеводная звезда, в загадочном тумане будущего. Мы с нетерпением ждали еще одного события: когда Арчибальду придёт время вернуться в школу. Но поскольку и мы должны были вернуться в школу примерно тогда же, мы не могли в полную силу предвкушать свое избавление.
Освальд всегда старается быть справедливым, даже когда это очень нелегко, поэтому честно скажу: я не совсем уверен, что трубы протекли из-за Арчибальда. Но накануне он отправился в деревню подстричься, а мы все залезли на чердак, ухватившись за прекрасную возможность немного поиграть в разбойников в пещере. Еще одной неестественной чертой характера Арчибальда было то, что он вечно смотрелся в зеркало, вел разговоры о том, что красивый, а кто нет, и суетился из-за своих галстуков, как девчонка. Поэтому, когда он ушел, Элис сказала:
– Тсс! Самый подходящий момент. Давайте поиграем на чердаке в разбойников. Когда он вернется, он нас не найдет.
– Он нас услышит, – сказал Ноэль, кусая карандаш.
– Не услышит! Мы будем Шепчущейся Бандой Странных Разбойников. Пойдем, Ноэль, допишешь стихи на чердаке.
– Это стихи о нем, – мрачно проговорил Ноэль. – Когда он вернется в…
Но Освальд не скажет, как называется школа Арчибальда, ведь другим мальчикам может не понравиться, если мои читатели узнают, что вместе с ними учится такой скверный парень.
– Когда он вернется в школу, – продолжал Ноэль, – я вложу стих в конверт, наклею марку и отправлю ему, а потом…
– Скорее! – крикнула Элис. – Бард разбойников, торопись в пещеру, пока не поздно.
Мы рванули наверх, надели тапочки, поверх них – носки и притащили из спальни девочек стул с высокой спинкой. Пока остальные крепко держали стул, Освальд ловко взобрался на его высокую спинку, открыл люк и забрался в тайник между крышей и потолком (мальчики из «Сталки и компании»[2] узнали о таком тайнике случайно, к своей радости и удивлению, но мы о своем знаем с незапамятных времен).
Потом стул вернули на место, и Освальд спустил веревочную лестницу, которую мы смастерили из бельевой веревки и бамбуковых тростей. Однажды дядя рассказал нам, как леди-миссионерку заперли во дворце раджи, и кто-то пустил ей в окошко стрелу, привязав к древку бечевку. Стрела могла ее убить, но не убила, леди втащила в окно бечевку с прикрепленной к ней лестницей и сбежала. Мы сделали лестницу специально для чердака; никто никогда не запрещал нам мастерить такие штуки.
Остальные поднялись по веревочной лестнице (она была частично бамбуковой, но «веревочная» говорить короче), и мы закрыли люк.
Наверху очень весело. Там две большие цистерны и одно маленькое окошко в фронтоне, через которое проникает достаточно света. Пол сделан из штукатурки, а поперек него идут балки, на которых тут и там уложены доски. Конечно, если пойти по штукатурке, нога провалится в комнату внизу.
Мы очень весело, шепотом, играли, а Ноэль сидел у маленького окошка и радостно изображал барда разбойников. Цистерны играли роль камней, за которыми мы прятались. Но самое веселое началось, когда мы услышали, как Арчибальд кричит:
– Эй! Малыши, вы где?
Мы замерли, как мыши, и услышали, как Джейн говорит, что мы, должно быть, ушли. Это Джейн не получила вовремя письмо, и это ее фартук испачкали чернилами.
Потом мы услышали, как Арчибальд ходит по всему дому и ищет нас. Отец был на работе, дядя – в своем клубе, а мы – наверху. Арчибальд остался совсем один. Мы могли бы часами наслаждаться его замешательством и растерянностью, но как раз в тот момент, когда Арчибальд стоял на лестничной площадке под нами, Ноэль случайно чихнул – у него случается насморк из-за любого пустяка, а чихает он громче, чем любой из моих знакомых мальчишек его возраста.
– Я знаю, где вы, – сказал Арчибальд. – Дайте-ка мне туда подняться.
Мы осторожно промолчали. Тогда он сказал:
– Ладно, я пошел за стремянкой.
Этого нам не хотелось. Нам не запрещали делать веревочные лестницы и играть на чердаке, но, если он принесет стремянку, Джейн узнает о нашем тайнике, а есть вещи, которыми предпочитаешь не делиться. Поэтому Освальд открыл люк и, прищурившись, посмотрел вниз. Там стоял Арчибальд с его идиотской стрижкой.
– Мы позволим тебе подняться, если ты пообещаешь нас не выдавать.
Он пообещал, и мы спустили веревочную лестницу. Сейчас вы поймете, каким мальчиком он был, потому что стоило ему подняться, как он начал ворчать из-за того, что пришлось лезть по лестнице. Потом ему захотелось поиграть с краном. Но Освальд знает, что лучше этого не делать.
– Осмелюсь предположить, что вам, маленьким деткам, запрещают трогать краны, – сказал Арчибальд. – Но я знаю о сантехнике все.
Освальд не смог удержаться и тоже немного поиграл с трубами и краном. Потом мы спустились вниз. Все шансы и дальше играть в разбойников улетучились.
На следующий день, в воскресенье, выяснилось, что с потолка течет. Текло медленно, но верно, и в понедельник утром послали за сантехником. Освальд не знает, случилась ли течь из-за Арчибальда, зато знает, что произошло после.
Думаю, наш несносный кузен нашел стихотворение, которое начал сочинять о нем Ноэль, и подло прочитал без спросу. Вместо того чтобы поговорить об этом с Ноэлем, он начал подлизываться к нему и дал ему авторучку за шесть пенсов. Авторучка понравилась Ноэлю, хотя ему не стоит пытаться писать стихи чем-то кроме карандаша, ведь он всегда облизывает кончик того, чем пишет, а чернила, наверное, ядовиты.
После обеда Арчибальд с Ноэлем совсем сдружились и куда-то ушли вместе. Вернувшись, Ноэль почему-то очень важничал, но не сказал нам почему, а Арчибальд ухмылялся так, что Освальду захотелось дать ему подзатыльник.
Совершенно неожиданно мирную тишину счастливого дома в Блэкхите нарушили крики. Слуги бегали со швабрами и ведрами, вода потоком лилась с потолка дядиной комнаты, а Ноэль побледнел, посмотрел на нашего непривлекательного кузена и сказал:
– Пусть он уйдет.
Элис обняла Ноэля и сказала:
– Уходи, Арчибальд.
Но тот никуда не ушел.
Тогда Ноэль заявил, что жалеет, что родился на свет, и, дескать, что скажет отец.
– В чем дело, Ноэль? – спросила Элис. – Просто скажи нам, и мы все за тебя заступимся. Что он натворил?
– Вы не позволите ему меня обидеть, если я расскажу?
– Держи язык за зубами, – велел Арчибальд.
– Он заставил меня подняться на чердак и сказал, что это секрет и чтобы я помалкивал. Я о нем не расскажу, но это я виноват, что теперь льется вода.
– Ты вправду это сделал? Юный осел, я просто пошутил! – сказал наш отвратительный кузен и засмеялся.
– Я не понял, что ты велел сделать Ноэлю? – спросил Освальд.
– Он не может ничего рассказать, потому что пообещал. И я тоже не расскажу, если ты не поклянешься честью дома, о которой так много болтаешь, что никогда на меня не наябедничаешь.
Видите, каким он был? Мы никогда не болтали о чести дома, разве что сказали об этом разок еще до того, как узнали, насколько Арчибальд глух к таким понятиям, как честь. Еще до того, как поняли, что никогда не захотим называть его Арчи.
Нам пришлось дать обещание, потому что Ноэль с каждой минутой зеленел все больше и уже захлебывался плачем, а отец или дядя в любой момент могли с пеной у рта потребовать объяснений. А объяснить, что случилось, никто из нас не мог, кроме Ноэля, да и он был в таком состоянии, что от него ничего не удавалось добиться.
Поэтому Дикки сказал:
– Ладно, скотина, обещаю!
И мы все тоже пообещали.
Арчибальд сказал, растягивая слова и нащупывая усы, которых не было (надеюсь, они у него вырастут только в глубокой старости):
– Вот что получается, когда пытаешься развлечь тупых детишек. Я рассказал глупой зверушке о людях с кровотечением и о том, что кровь останавливают, полностью перерезая сосуд. Он спросил: «Значит, водопроводчик точно так же чинит протекшие трубы?» Он сказал еще, как обрадуется ваш папаша, обнаружив, что всё починено. А потом пошел и перерезал трубу.
– Ты сам мне велел, – сказал Ноэль, зеленея еще больше.
– Иди с Элис, – сказал Освальд. – Мы всё уладим. И Ноэль, старина, ты должен сдержать слово и не стучать на этого подлого пса.
Элис увела Ноэля, а мы остались с ужасным Арчибальдом.
– Что ж, – сказал Освальд, – я не нарушу слова, как и все остальные. Но мы больше никогда с тобой не заговорим до самой смерти.
– Ох, Освальд! – воскликнула Дора. – Солнце уже заходит, что делать?
– Пусть себе заходит, – яростно сказал Дикки. – Освальд не говорил, что мы будем злиться вечно, но я полностью согласен с его предложением. Я не разговариваю со скотами… Даже в присутствии взрослых. Мне плевать, что они подумают.
После этого никто из нас не разговаривал с Арчибальдом.
Освальд бросился за водопроводчиком, и таково было его пламенное красноречие, что водопроводчик действительно пришёл. Потом Освальд с Дикки дождались отца, а когда тот вернулся, проводили его в кабинет, и там Освальд сказал то, о чем братья заранее договорились:
– Отец, нам очень жаль, но один из нас перерезал трубу на чердаке. Если ты заставишь нас рассказать еще что-нибудь, это будет нечестно. Мы очень сожалеем, но, пожалуйста, не спрашивай, кто это сделал.
Отец с обеспокоенным видом закусил ус.
– Освальд привел водопроводчика, и тот сейчас занимается трубой, – сказал Дикки.
– Как, черт возьми, вы забрались на чердак? – спросил отец.
И тут, конечно, заветная тайна веревочной лестницы была раскрыта.
Нам никогда не запрещали мастерить веревочные лестницы и забираться на чердак, но мы не пытались смягчить гнев отца напоминанием об этом. Все равно оправдываться было бы бесполезно, нам оставалось только держаться.
Наказание за наше преступление было самым ужасным: нам запретили идти на вечеринку к миссис Лесли. А Арчибальд туда собрался, ведь когда отец спросил его, принимал ли он участие в деле с трубой, тот ответил: «Нет». Не могу подобрать по-настоящему нужных, мужественных и достойных слов, чтобы высказать все, что я думаю о бессердечном кузене.
Мы сдержали слово и перестали с ним разговаривать. Наверное, отец подумал, что мы завидуем тому, что Арчибальд пойдет на вечеринку с волшебными фонарями, а мы нет. Хуже всего приходилось Ноэлю, который знал: нас наказали за его поступок. Он ласкался к нам и пытался писать для нас стихи, но чувствовал себя таким несчастным, что даже не мог сочинять. Отправившись на кухню, он забрался на колени к Джейн и сказал, что у него болит голова.
На следующий день должна была состояться вечеринка, и мы погрузились в уныние. Арчибальд достал свой итонский костюм, приготовил чистую рубашку и пару ярких шелковых носков в красный горошек, а потом отправился в ванную.
Ноэль и Джейн тем временем шептались на лестнице.
Потом Ноэль присоединился к нам, а Джейн поднялась наверх, постучала в дверь ванной и сказала:
– Вот мыло, мастер Арчибальд. Сегодня я его не положила.
Он открыл дверь и протянул руку.
– Минуточку, – сказала Джейн, – у меня тут еще кое-что.
Тем временем газ по всему дому сделался синим, а после погас. Мы затаили дыхание.
– Вот, – сказала Джейн, – вкладываю мыло вам в руку. Я спущусь, выключу горелки и посмотрю, что там с газом. Но вы можете опоздать, сэр. На вашем месте я бы помылась в темноте. Осмелюсь предположить, газ загорится снова минут через пять-десять, а сейчас уже пять часов.
Пяти еще не было, и, конечно, ей не следовало врать, но ведь вранье пошло на пользу делу.
Ноэль, спотыкаясь, в темноте поднялся по лестнице, а когда вернулся, прошептал:
– Я повернул маленькую белую фарфоровую ручку, которая запирает дверь ванной снаружи.
Вода бурлила и шипела в трубах ванной комнаты, свет не зажигался. Отец и дядя еще не вернулись – счастливое обстоятельство.
– Тише! – сказал Ноэль. – Просто подождите.
Мы все сидели на лестнице и ждали.
– Пока не спрашивайте ни о чем, – прошептал Ноэль. – Сами все увидите, только подождите.
Мы ждали, а газ все не зажигался.
Наконец Арчибальд попытался выйти – наверное, решил, что уже чистый – но дверь оказалась заперта. Он пинал ее, стучал, вопил, а мы ликовали.
Наконец Ноэль забарабанил в дверь и закричал в замочную скважину:
– Если мы тебя выпустим, разрешишь рассказать о тебе и о трубах? Мы никому не скажем, что случилось, пока ты не вернешься в школу.
Он долго упрямился, но в конце концов согласился.
– Я никогда больше не приеду в ваш мерзкий дом, – проревел он в замочную скважину, – поэтому будь по-вашему!
– Включите газовые горелки, – сказал Освальд, как всегда предусмотрительный, хотя тогда он еще не знал прекрасной истины.
Ноэль нараспев велел:
– Зажигайте!
Джейн так и сделала, и, когда на лестничной площадке загорелся свет, Ноэль повернул ручку ванной. Арчибальд вышел в своем индийском красно-желтом халате, которым так бахвалился. Мы думали, он появится с красным от ярости лицом, или с белым от гнева, или с пурпурным от смешанных чувств, но вы не представляете, что почувствовали мы сами (я даже не знаю, как это описать), когда увидели, что он не красный, белый или пурпурный, а черный! Он смахивал на иссиня-черного негра. Лицо и руки были все в черных и синих полосах, как и ноги, видневшиеся между индийским халатом и турецкими туфлями.
У многих из нас вырвался возглас:
– Потрясно!
– Чего уставились? – спросил Арчибальд.
Мы промолчали, скорее от удивления, а не из сдержанности. Но Джейн насмешливо ответила:
– Тцтц! Вы думали, я даю вам мыло, а это была темно-синяя несмываемая краска из Мейплза.[3]
Она поднесла к лицу Арчибальда зеркало, и тот увидел глубину своей темной синевы.
Вы можете подумать, что мы покатились со смеху при виде того, каким он стал черно-синим, но мы не смеялись. Наступила завороженная тишина. Я знаю, что Освальду стало как-то не по себе.
Арчибальду хватило одного внимательного взгляда в зеркало; он бросился в свою комнату и заперся на задвижку.
– Не пойдет он ни на какую вечеринку, – сказала Джейн и побежала вниз по лестнице.
Мы так и не узнали, что ей рассказал Ноэль. Он младше и слабее нас с Дорой и Дикки, и мы решили – лучше его не спрашивать.
Освальд, Дикки и особенно Эйч-Оу уверяли: так Арчибальду и надо, но спустя некоторое время Дора спросила Ноэля, не будет ли он возражать, если она попытается смыть часть краски с нашего нелюбимого кузена, и Ноэль ответил, что не возражает.
Но краска ничем не смывалась, и, когда отец вернулся домой, случился ужасный скандал. Он сказал – мы опозорили себя и забыли о законе гостеприимства. Мы хорошо всё поняли и терпеливо снесли нагоняй. Я не говорю, что мы, как мученики, пострадали за честь нашего дома и из-за верности данному слову, нет, я говорю только, что мы очень хорошо всё уяснили и не заикнулись о мерзком поведении нашего гостя, которое и подтолкнуло поэта Ноэля к дикой и отчаянной мести.
Но кто-то все же рассказал отцу об истинных причинах случившегося. Скорее всего, Джейн. А знаете, почему мы не приставали к Ноэлю с расспросами? Потому что тем вечером отец зашел к нам и сказал, что теперь он нас понимает и мы не вели себя плохо, за исключением разве что человека, разрезавшего трубу зубилом. Да и этот поступок, сказал отец, был скорее глупостью, чем озорством. Возможно, кузену послужит уроком то, что его покрасили в синий цвет.
Потом отец побеседовал с Арчибальдом наедине.
Когда краска начала сходить (а она оказалась стойкой, как и было написано на ее упаковке), Арчибальд, ставший светло-голубым, теперь старался смахивать на порядочного человека. Когда же, будучи уже бледно-серым, он вернулся в школу, от него пришло такое письмо: «Дорогие кузены, наверное, я вел себя грубее, чем хотел, но я не привык к маленьким детям. Мне кажется, дядя был прав, и то, как вы отстаиваете честь нашего дома, вовсе не чепуха, зря я называл это чепухой. Если мы когда-нибудь еще встретимся, надеюсь, вы не будете попрекать меня прошлым. Вряд ли вы вправе ожидать от меня бо́льших слов. Ваш любящий кузен Арчибальд Бэстейбл».
Полагаю, лучи раскаяния слегка подтопили его холодное сердце, и, возможно, он станет исправившимся Бэстейблом. Я очень на это надеюсь, но все-таки думаю, что леопарду трудно (или вообще невозможно) изменить свою пятнистую шкуру. Хотя… Я помню, каким черным был Арчибальд, выйдя из роковой ванной, и все-таки краска потом почти смылась. Возможно, пятна внутри, на благородной изнанке души, со временем тоже смываются. Надеюсь, что так. Однако краска так и не сошла с внутренней стороны ванны, и это больше всего раздражало нашего доброго двоюродного дедушку.
