Эдит Уортон
Эпоха невинности
Глава 5
Следующим вечером старый мистер Силлертон Джексон обедал у Арчеров.
Миссис Арчер, будучи женщиной застенчивой, общества избегала, но узнавать о том, что происходит в его недрах, любила и считала за необходимость. Старый ее друг мистер Силлертон Джексон к изысканиям в этой области подходил серьезно и, вникая в дела своих друзей, проявлял терпение коллекционера и широту эрудиции истинного натуралиста. Сестру его, мисс Софи Джексон, жившую с ним вместе, охотно принимали в домах, не умевших залучить к себе ее модного и крайне востребованного брата, и она приносила оттуда обрывки информации и мелкие сплетни, заполняя тем самым пустоты в многофигурной композиции, создаваемой талантом Силлертона Джексона.
Вот почему всякий раз, когда случалось нечто, о чем миссис Арчер хотелось бы разузнать, она приглашала к обеду мистера Джексона, и, так как приглашений ее удостаивались немногие, а она, равно как и ее дочь Джейни, являлись отличными слушателями, мистер Джексон, вместо того, чтобы посылать к ней сестру, обычно являлся сам. Если б был он вправе обговаривать условия, он попросил бы пригласить его в вечер, когда Ньюленда не будет дома, и не потому, что не смог бы найти с ним общего языка (встречаясь в клубе, они отлично ладили), просто старый балагур нет-нет да ощущал веявший со стороны Ньюленда холодок недоверия, склонность юноши подвергать его слова и свидетельства некоторому сомнению, чего за родственницами Ньюленда уж никак не водилось.
А для полного совершенства (если б таковое было бы достижимо на этом свете) мистер Джексон пожелал бы, чтоб еда у миссис Арчер была повкуснее. Но в то время (даль которого мы едва можем охватить умственным взором) Нью-Йорк был разделен как бы на два одинаково солидных лагеря, один представляли Минготы Мэнсоны и вся многочисленная родня, составлявшая их клан – люди этого лагеря наслаждались едой, красивой одеждой и деньгами, в то время как клан Арчер-Ньюленд-Вандерлиденов принадлежал к другому лагерю, тех, кто увлекался путешествиями, садоводством и чтением шедевров художественной литературы, презирая при этом удовольствия более грубые и низменные.
Нельзя, впрочем, объять необъятное и желать получить все сразу. Обедаешь у Ловел Минготов? Значит, будет тебе отличная дичь, черепашье мясо, изысканные вина; зато у Аделины Арчер за столом будут обсуждаться альпийские пейзажи и «Мраморный фавн» [11], к тому же в доме хранились еще и запасы мадеры, сумевшей некогда обогнуть мыс Код. Поэтому, получив очередное приглашение от миссис Арчер, мистер Джексон, как подлинный эклектик, обычно говорил сестре: «Последний обед у Ловел Минготов окончился для меня обострением подагры. Так что поголодать немного у Аделины мне будет даже полезно».
Миссис Арчер давно овдовела и жила на Западной Двадцать восьмой улице с сыном и дочерью. Весь верхний этаж был отдан Ньюленду, дамы же теснились внизу, в менее просторных и удобных помещениях. Жизнь их являла собой пример полной и нерушимой гармонии вкусов и интересов: они вместе и дружно растили в горшках папоротники, плели кружева макраме, украшали вышивками скатерти и постельное белье, коллекционировали обливную кухонную утварь времен Революции, подписывались на «Доброе слово» и читали романы Уиды [12], в которых ценили их итальянскую атмосферу (в особенности им нравились те из них, где описывалась жизнь крестьян – добрые чувства на лоне природы, хотя вообще-то больший интерес вызывали у них романы о людях из общества, людях, чьи нравы, привычки и побуждения казались им понятнее и ближе; они осуждали Диккенса, «ни разу не сделавшего своим героем джентльмена», и считали, что Теккерей хуже знает свет, нежели Бульвер [13], впрочем, последнего, как говорят, начинают потихоньку списывать в архив. Обе – и миссис, и мисс Арчер – были большими любительницами природы, и во время редких своих заграничных вояжей они стремились лицезреть именно природу, отыскать ее красоты и восхититься ими, полагая архитектуру и живопись областью, в которой знают толк лишь мужчины, в особенности знакомые с трудами Рёскина [14].
Миссис Арчер в девичестве носила фамилию Ньюленд, и обе они, и мать, и дочь, похожие друг на друга, точно сестры, были, по общему мнению, «истинными Ньюлендами»: рослые, бледные, слегка сутулые, длинноносые, улыбчиво-серьезные и хранящие вид несколько пожухлого и клонящегося к упадку достоинства. Такими предстают люди на некоторых старых портретах Рейнольдса [15]. Физическое сходство матери и дочери было бы полным, если б черная парча платьев миссис Арчер не трещала бы под натиском накопленного с годами жира, в то время как коричневые и пурпурно-розовые поплиновые наряды мисс Арчер со временем все больше никли, обвисая на девственной ее фигуре.
Внутреннее же, духовное сходство их, как это подмечал Ньюленд, было менее полным, чем представлялось, исходя из тождественности их привычек и манер. Долгие годы совместной жизни и сплоченность, питаемая зависимостью друг от друга, выработали у них общность лексикона и речевых выражений, как то: манеру начинать попытку высказать свое мнение со слов «мама считает» или, соответственно, «Джейни думает», однако человек наблюдательный мог понять, что если напрочь лишенная воображения миссис Арчер в мнениях своих с полным хладнокровием и безмятежностью опирается на общепринятое и издавна знакомое, то Джейни бывают свойственны неожиданные взлеты и причуды фантазии – плоды угнетенной, не находящей выхода женственности.
Мать и дочь обожали друг друга и благоговели перед сыном и братом, и Арчер любил их нежно, безоговорочно и тем нежнее, чем больше страдал и раскаивался в том, что являлся предметом их абсолютно непомерного восхищения. «Впрочем, – думал он, – разве так уж плохо для мужчины знать, что в собственном доме тебя уважают?» И однако чувство юмора порою заставляло его задаваться вопросом, насколько велики сроки действия выданного ему домашними мандата доверия. Что же касается упомянутого званого обеда, то наш молодой человек, нимало не сомневаясь, что мистер Джексон предпочел бы его за столом не видеть, все же имел причины присутствовать на обеде.
Старик Джексон, несомненно, собирался поделиться сведениями об Эллен Оленска, а миссис Арчер и Джейни, так же несомненно, собирались послушать, что он расскажет. Присутствие за столом Ньюленда теперь, когда перспектива его грядущего вхождения в клан Минготов была обнародована, станет смущать всех троих, и юноше показалось любопытным и забавным понаблюдать, как одолеют они эту препону.
Разговор был начат издалека – с обсуждения миссис Лемюель Стратерс.
– Жаль, что Бофорты пригласили ее, – мягко ввернула миссис Арчер, – но Регина всегда делает то, что он ей велит, ну а Бофорт…
– Далеко не все тонкости ему доступны, – сказал мистер Джексон, с опаской оглядывая рыбу на вертеле и в который раз удивляясь тому, как умудряется повар миссис Арчер всегда превращать жаркое в угли. (Ньюленд, с давних пор разделявший с ним это удивление, всегда мог распознать его следы на лице старого джентльмена, уловить их в чертах, выражавших сейчас печаль и неодобрение.)
– О, еще бы! Бофорт вульгарен! – сказала миссис Арчер. – Мой дед Ньюленд не уставал твердить моей матушке: «Поступай, как знаешь, но с девочками Бофорта не знакомь!» Однако с тех пор Бофорт хотя бы пообтерся немного, покрутился среди джентльменов, и в Англии тоже, как говорят. Все это так загадочно… – Она покосилась на Джейни и сделала паузу.
И она сама, и Джейни отлично знали малейшие детали этой загадки, но при людях миссис Арчер продолжила делать вид, будто считает данный предмет разговора неподходящим для ушей невинных девушек.
– Но эта миссис Стратерс, – продолжила она, – что знаете вы о ее прошлом, Силлертон, откуда она взялась?
– Откопали где-то в рудниках или, вернее сказать, в каком-то салуне помоечном возле рудников. Стала ездить с шоу «Живые восковые фигуры», гастролировала в Новой Англии, пока полиция не прикрыла эту лавочку. Я слыхал, она жила… – Тут мистер Арчер в свой черед покосился на Джейни, чьи глаза под припухшими веками буквально вылезали из орбит: в сведениях ее о прошлом миссис Стратерс, видно, были еще пробелы.
– Ну а потом, – продолжал мистер Джексон (и Арчер заметил его удивление тем, что никто не удосужился объяснить старшему лакею, что огурцы никогда не следует нарезать стальным ножом), – потом возник Лемюель Стратерс. Говорят, он использовал голову девушки для рекламы ваксы, волосы ее, знаете ли, ему приглянулись, черные-черные, ну, как у цыганки, черные, как вакса. Так или иначе, он… Словом, в конечном счете он на ней женился.
«В конечном счете» мистер Джексон произнес с особым нажимом, чуть ли не по слогам.
– Ну, мы теперь до такого докатились, что такому никто и значения не придает, – равнодушно заметила миссис Арчер. Строго говоря, фигура миссис Стратерс для дам особого интереса не представляла. Все заслоняла собой другая животрепещущая тема – Эллен Оленска, а о Стратерс миссис Арчер заговорила лишь для затравки, чтоб был предлог вдруг спросить: «Ну а новая родственница Ньюленда, графиня Оленска? Она-то на балу присутствовала?»
Легкий налет сарказма в реплике миссис Арчер был обращен к сыну. Сарказма он ожидал, и он его почувствовал. Ведь даже миссис Арчер, не склонная попусту одобрять все подряд, и та было совершенно счастлива его помолвкой. («В особенности после этой дурацкой истории с миссис Рашворт», как выразилась она в разговоре с Джейни, говоря о том, что Ньюленду представлялось трагедией, шрам от которой навеки будет хранить его душа).
С какой стороны ни возьми, но невесты лучшей, чем Мэй Уэлланд, в Нью-Йорке было не сыскать. Конечно, такой брак Ньюленд вполне заслуживал, но ведь молодые люди так глупы и нерасчетливы, а женщины им порою попадаются хищные, цепкие и совершенно неразборчивые в средствах, готовые на что угодно, лишь бы поймать в капкан… так что благополучно миновать этот остров сирен и бросить якорь в безопасной гавани у людей поистине безупречных – сродни чуду!
Все это чувствовала миссис Арчер, и он знал, что она это чувствует, но знал также и то, что столь скоропалительное объявление помолвки, а вернее, причина такой скоропалительности ее волнует и ей непонятна. Вот почему, как нежный сын и заботливый хозяин, он в тот вечер остался дома.
– Я не то чтобы не одобряю семейной спайки Минготов, но почему к помолвке Ньюленда примешали эту Оленска с ее отъездами и приездами, я, убей меня, не понимаю! – недовольно буркнула она Джейни, единственному свидетелю легких трещин в непробиваемой броне ее безукоризненной безопасности.
В течение всего визита к миссис Уэлланд она вела себя идеально, а в умении вести себя идеально ей не было равных, и однако Ньюленд знал (а его суженая, несомненно, догадывалась), что, сидя у миссис Уэлланд, и она, и Джейни были настороже, боясь неожиданного вторжения мадам Оленска, а когда они вместе выходили от Уэлландов, она, обращаясь к сыну, обронила: «Благодарение Господу, Огаста Уэлланд принимала нас одна».
Эти свидетельства внутренней озабоченности и беспокойства волновали Арчера, тем более, что и сам он считал, что Минготы немного перегнули палку. Но так как заводить разговор о чем-то самом для них существенном, оба – и мать, и сын считали невозможным, противоречащим принятому ими кодексу морали, он ограничил свой ответ словами: «О, так уж заведено… все эти обязательные визиты после помолвки… хотя бы они скорее кончились!» На что мать ответила поджатием губ, еле видимых за кружевной вуалью, свисавшей со шляпки из серого бархата, украшенной гроздьями как бы тронутого морозом винограда.
Ее местью, и, как он чувствовал, местью законной, должна была стать попытка «вытянуть» этим вечером из мистера Джексона все возможные сведения о графине Оленска, и так как свой долг в качестве будущего члена клана Минготов он, по его мнению, выполнил, и выполнил публично, наш молодой человек не имел теперь ничего против того, чтобы послушать, что скажут дамы на сей счет в приватном порядке, хотя самый предмет этой беседы уже начал порядком ему надоедать.
Мистер Джексон взял себе ломтик еле теплого филе, предложенного ему печальным старшим лакеем, поглядывавшим на филе так же скептически, как и сам мистер Джексон. От грибного соуса последний, еле заметно потянув носом, отказался. Выглядел он обескураженным и голодным, и Арчер подумал, что, обсудив Эллен Оленска, мистер Джексон, возможно, на этом трапезу свою и завершит.
Откинувшись на спинку стула, мистер Джексон поднял взгляд к лицам Арчеров, Ньюлендов и Вандерлиденов, чьи портреты в темных рамах, развешанные по темным стенам дома, были теперь озарены светом канделябров.
– Ах, как же твой дедушка, дорогой мой Ньюленд, любил вкусно поесть за обедом! – сказал он, задержав взгляд на портрете пухлого и с мощной грудью юноши в синем сюртуке и широком галстуке, изображенного на фоне белых колонн загородной усадьбы. – Хотел бы я знать, что сказал бы он насчет этих браков с иностранцами!
Намек относительно кухни предка миссис Арчер проигнорировала, и мистер Джексон продолжил, неспешно и раздумчиво сказав:
– Нет, на балу ее не было.
– Ах… – пробормотала миссис Арчер, и в тоне ее прозвучало: «Ну хоть на это ей хватило благопристойности!»
– Возможно, Бофорты просто не знают ее, – подпустила свою невинную шпильку Джейни.
Мистер Джексон тихонько причмокнул, будто смакуя припрятанную мадеру:
– Миссис Бофорт, может, и не знает, ну а Бофорт, уж конечно, знает, потому что сегодня весь Нью-Йорк наблюдал, как они вдвоем разгуливают по Пятой авеню.
– Господи… – простонала миссис Арчер, видимо, осознав всю тщетность поисков деликатности в поступках иноземцев.
– Интересно, какие шляпки она носит днем – с полями или без, – пустилась в размышления Джейни. – В Опере, как мне сказали, она была в темно-синем бархатном платье, совершенно простом, без украшений, и свободном, как ночная рубашка.
– Джейни! – одернула ее мать, и мисс Арчер, покраснев, приняла вид независимый и дерзкий.
– Во всяком случае, в ее непоявлении на балу вкуса было побольше, – продолжала гнуть свое миссис Арчер.
Сын подхватил тему, но дух противоречия заставил его возразить:
– Не думаю, что тут дело во вкусе. Мэй объяснила, что она хотела пойти, но потом решила, что платье, о котором шла речь, для бала недостаточно нарядно.
Миссис Арчер лишь улыбнулась тому, что мнение ее подтвердилось:
– Бедная Эллен! – вздохнула она и сочувственно добавила: – Нам всем не мешает помнить, какое странное, эксцентричное воспитание дала ей Медора Мэнсон. Чего и ожидать от девушки, которой на первый свой бал разрешили нарядиться в черный атлас!
– Ах, как не помнить ее в том черном платье! – проговорил мистер Джексон и тут же со вздохом добавил: – Бедная девочка! – словно вспомнив нечто приятное, он не забыл и о том, какие последствия это «приятное» возымело.
– Странно, – заметила Джейни, – что она по-прежнему носит это дурацкое имя Эллен. На ее месте я бы сменила его на Элейн.
И она оглядела сидевших за столом, любопытствуя, достаточный ли эффект произвела.
Ее брат засмеялся:
– Почему именно Элейн?
– Не знаю. Элейн, кажется мне, звучит больше… больше по-польски, – краснея, сказала Джейни.
– Звучит более вызывающе, что вряд ли отвечает ее желаниям, – сухо заметила миссис Арчер.
– А почему бы и нет? – вмешался ее сын, внезапно обретя аргументы. – Почему бы ей и не вести себя вызывающе, если ей так хочется? Зачем ей прятаться и таиться, если это не она себя опозорила. Разумеется, она «бедняжка Эллен», если ее угораздило так неудачно выйти замуж, но я не вижу причины, почему ей следует жить, втянув голову в плечи, словно она какая-то преступница!
– Наверно, – задумчиво сказал мистер Джексон, – именно так и рассуждали Минготы, выбирая для себя линию поведения.
Юноша покраснел:
– Я не нуждался в их подсказке, если вы это имели в виду, сэр! Мадам Оленска в жизни не повезло, но зачем делать ее изгоем?
– Но слухи… – начал было мистер Джексон и покосился на Джейни.
– О, знаю: слухи про секретаря! – подхватил его мысль юноша. – Глупости, мама, Джейни – взрослая девушка! По слухам, – продолжил он, – этот секретарь помог ей сбежать от этой скотины – мужа, который держал ее буквально под замком. Что ж тут такого? Думаю, каждый нормальный мужчина в такой ситуации поступил бы точно так же!
Мистер Джексон обернулся, чтобы сказать стоявшему за его стулом печальному старшему лакею:
– Возможно, этот соус… несколько того…
А потом, взяв себе еще порцию, заметил:
– Мне говорили, что она подыскивает дом. Собирается здесь остаться.
– Я слышала, она хочет получить развод, – смело выговорила Джейни.
– И, надеюсь, получит, – с жаром подхватил Арчер.
В чистую, безмятежную атмосферу арчеровской столовой слово «развод» вторглось разорвавшейся бомбой. Миссис Арчер подняла тонкие свои брови, изогнув их особой дугой, означавшей: «Лакей!», и молодой человек, и сам старавшийся не погрешить против вкуса, прилюдно рассуждая о вещах столь интимного свойства, поспешно перевел разговор на рассказ об их визите к престарелой миссис Мингот.
После ужина, согласно древнему, как мир, обычаю, миссис Арчер и Джейни, шелестя шелками длинных платьев, перешли в гостиную, и там, пока мужчины курили под лестницей, они, сидя за рабочим столом из красного дерева друг напротив друга, при свете керосиновой лампы с гравированным колпаком, стоявшей на столе, с двух сторон тянули из зеленого шелкового мешка под столом и между ними ленту гобеленового орнамента, расшивая его полевыми цветочками. Орнамент призван был украсить собой «гостевое кресло» в гостиной будущей миссис Ньюленд Арчер.
А пока в нашей гостиной кипела работа, Арчер, предложив мистеру Джексону кресло возле камина в готической библиотеке, угостил его сигарой. Мистер Джексон, с удовольствием опустившись в кресло, закурил сигару с полным доверием к ее качеству (так как покупал сигары Ньюленд самолично) и, протянув к горячим углям свои худые старческие лодыжки, сказал:
– Так ты утверждаешь, дорогой мой мальчик, что секретарь всего лишь помог ей сбежать? Ну так скажу я тебе, что помогал он ей таким образом и год спустя, так как их встречали в Лозанне, где они жили вместе.
Ньюленд покраснел:
– Жили вместе? Ну так почему бы и нет? Кто дал нам право считать, что ее жизнь кончена, если она не кончена? Терпеть не могу этого лицемерия – хоронить заживо женщину, еще нестарую, только потому, что ее муж якшается с проститутками!
Он оборвал свою речь и отвернулся, тоже закуривая сигару.
– Женщины должны иметь свободу ровно такую же, как и мы, мужчины! – возгласил он, делая тем самым открытие, всю меру ужасных последствий которого ему мешало оценить охватившее его в тот момент раздражение.
Мистер Силлертон еще ближе придвинул к камину лодыжки и сардонически присвистнул:
– Что ж, – сказал он, помолчав, – по всему судя, граф Оленски с тобой это мнение разделяет. Ибо, как я слышал, он палец о палец не ударил, чтобы вернуть жену.
Глава 6
В тот же вечер, как только мистер Джексон отбыл, а дамы удалились в свою увешанную ситцевыми шторами спальню, Арчер поднялся к себе в кабинет. Там бдительная рука прислуги, как всегда, заботливо не дала погаснуть огню в камине, подкрутила фитиль лампы, и комната, с ее рядами книг, бронзовыми и стальными фигурками фехтовальщиков на каминной полке и обилием фотографических репродукций известных картин, радушно приняла его в свои объятия, окунув в неповторимую атмосферу родного ему домашнего уюта.
Бросившись в любимое кресло возле камина, он остановил взгляд на фотографии Мэй Уэлланд, подаренной ему девушкой в пору, когда их роман еще только завязывался, фотографии, потеснившей все другие на его столе. С каким-то новым чувством благоговения рассматривал он теперь чистый, открытый лоб, серьезные глаза, наивно улыбающиеся губы юного создания, чьей душе вскоре предстояло быть вверенной ему на попечение. Лицо Мэй Уэлланд, глядевшей на него с фотографии, внезапно словно изменилось – милые знакомые черты девушки, еще не ведавшей ничего в жизни и жаждущей получить от жизни все, вдруг обернулись пугающим отражением черт общества, к которому, правда, принадлежал и он и в которое он верил; лицо это было слепком, этим обществом изготовленным, было его плодом и детищем.
И вновь в который раз забрезжила догадка, что брак – это вовсе не тихая гавань, как ему внушали, не надежный якорь, брошенный у безопасной пристани, а плавание без карты по неведомым морям.
История с графиней Оленска переворошила устоявшиеся представления, внеся в них сумбур, и теперь мысли Арчера были в разброде и крутились в голове в хаотическом беспорядке. Бросив фразу: «Женщины должны иметь свободу, ровно такую же, как мы», он заценил корень проблемы, в его мире считавшейся несуществующей. Женщины «порядочные», пусть даже разок и оступившиеся, никогда не требовали для себя той свободы, которую имел в виду он, и с тем большей готовностью и щедростью мужчины, столь же великодушные, как он, в пылу спора и рыцарских чувств спешат им эту свободу даровать. Но щедрость эта – лишь на словах, она обманчива и лицемерна, это маска, скрывающая все те же неистребимые условности и правила, на которых держится все и которые не дают ни на шаг отступить от общепринятого.
В кузине Мэй он взялся защищать то, что в самой Мэй не потерпел бы и был бы вправе, позволь она себе такое поведение, призвать на помощь всю мощь государства и церкви для того, чтобы, меча громы и молнии, ее за это осудить. Разумеется, подобные размышления – чистая абстракция, своего рода гипотеза: как-никак он, Ньюленд, не польский аристократ и не подонок, и думать о правах жены в том случае, если б таковым он все-таки оказался, глупость и абсурд. Однако Ньюленду с его пылким воображением вовсе не трудно измыслить обстоятельства, пусть даже и не столь серьезные или же не столь явные, но непоправимо рушащие его отношения с Мэй. Ведь что могут они, строго говоря, знать друг о друге, если долг его, как человека «порядочного», скрыть от невесты свое прошлое, в то время как ее долг и долг всякой девушки на выданье – никакого прошлого не иметь? И разве не могут они расстаться по причине и вовсе незначительной и даже трудноуловимой – устав друг от друга, или по недоразумению, или вдруг вспылив во время ссоры? Он перебирал в памяти браки своих знакомых и друзей, браки, считавшиеся удачными, счастливыми, и понимал, что ни один их них и малейшего сходства не имеет с той неиссякаемо нежной страстью, которая рисовалась ему в мечтах об их с Мэй брачном союзе. Он догадывался, что для установления такого рода отношений от Мэй бы потребовались и опыт, и многосторонность, и свобода суждений – качества, которых ее так долго и заботливо учили не иметь, и с содроганием прозревал будущность своего брака, грозившего превратиться в подобие других браков вокруг – в скучный союз, скрепленный общностью материальных интересов и положения обоих в свете, союз, поддерживаемый лишь неведением – одной стороны и лицемерием – другой. Супруга такого типа идеально, на взгляд Арчера, воплощал собой Лоренс Лефертс. Будучи мастером и верховным жрецом формы, он и жену воспитал себе под стать, жену крайне удобную, известную тем, что, когда весь свет трубит об очередной скандальной интрижке ее мужа с чужой женой, она ходит с видом полного неведения и, мило улыбаясь, жалуется лишь на «чрезмерную строгость» ее Лоренса в вопросах морали, а когда однажды в ее присутствии речь зашла о Бофорте, который (как это и водится у иностранцев, да еще столь сомнительного происхождения) обзавелся в Нью-Йорке, что называется, «вторым гнездышком», она покраснела от негодования и смущенно отвела взор.
Арчер пытался утешить себя мыслью, что он не такой осел, как Ларри Лефертс, да и Мэй не до такой степени простодушна, как бедная Гертруда, но разницу составляла лишь степень интеллекта, а вовсе не принятые стандарты поведения и взглядов. На самом деле все они жили в мире иероглифов, где впрямую ничто не делалось, не называлось и даже не думалось, а реальность была представлена набором знаков, принятых и произвольно утвержденных, поэтому миссис Уэлланд, отлично знавшая, по какой причине Арчер настаивал, чтобы о помолвке дочери было объявлено на балу (и даже удивилась бы обратному), считала необходимым изображать неудовольствие от того, что ее якобы заставили так поступить, в точности, как это бывало в первобытных племенах, чью жизнь теперь все углубленнее изучают представители более развитой цивилизации – там тоже было принято тащить невесту из родительской хижины под ее вопли и крики.
В результате девушка, являвшаяся центром всей этой сложной и запутанной системы мистификации, оставалась загадкой тем большей, чем более открытой и уверенной казалась. Она была открытой, бедняжка, потому что ей было нечего скрывать, уверенной – потому что не знала за собой никаких секретов, на страже которых ей следовало быть. И вот с таким багажом ей, совершенно неподготовленной, в одночасье предстояло столкнуться с тем, что уклончиво зовется «некоторыми сторонами жизни, как она есть».
Наш молодой человек любил искренне, но трезво. Он восхищался лучезарной красотой своей избранницы, ее отличным здоровьем, мастерством верховой езды, ее грацией и ловкостью в играх, робким интересом к книгам и идеям, начавшим проявляться в ней под его руководством. (Она сделала кое-какие успехи – достаточные, чтобы вместе с ним потешаться над теннисоновскими «Королевскими идиллиями» [16], но еще не столь существенными, чтобы с наслаждением следить за приключениями Одиссея или интересоваться жизнью лотофагов на их острове.) Она была девушкой прямодушной, верной и храброй, обладала чувством юмора (чему основным доказательством был смех, которым она встречала его шутки), и он подозревал скрытую в глубине ее девственной и созерцательной души искру чувств, разбудить которые он с радостью предвкушал. Но, обозрев вкратце весь ее внутренний мир, он был обескуражен мыслью о том, что вся ее невинность, вся открытость – вымученны и искусственны. От природы Душа человеческая, какая она есть, какой рождается на свет, вовсе не проста и не открыта, наоборот, она вооружена массой хитрых уловок, данных ей для защиты, она инстинктивно лжива. И его тяготила эта искусственная чистота, так хитро сфабрикованная сговором всех этих матушек, тетушек, бабок и давно почивших прародительниц, потому что, по их представлениям, именно этой чистоты он жаждал, на нее имел право, чтобы с наслаждением, как хозяин сокрушить эту снежно-белую чистоту, как крушат фигуру, слепленную из снега.
В его размышлениях не только не было ничего нового, но они отдавали банальностью – обычные мысли и сомнения юноши накануне свадьбы. Однако обычно к ним примешиваются сожаления, угрызения совести, самоуничижение, которых у Ньюленда не было и следа. Он вовсе не сокрушался (как нередко раздражавшие его этим герои Теккерея), что не может подарить возлюбленной в обмен на ее непорочность свою девственную, как белый снег, чистоту. Он не мог побороть в себе подозрений, что, будь он воспитан так же, как она, они чувствовали бы себя как дети, заплутавшие в лесу. И как бы судорожно и страстно ни предавался он размышлениям, он не мог найти основательной причины (никак не связанной с его минутным удовольствием или удовлетворением извечного мужского тщеславия), почему его невесте отказано в той свободе эксперимента, какой пользуется он.
Вот какие мысли бродили в этот поздний час в его голове, и он сознавал, что настойчивость и неотвязность их вызваны случившимся так некстати прибытием графини Оленска. В самый момент помолвки, когда он должен был бы предаваться самым радужным мечтам, полниться самыми чистыми мыслями и безоблачными надеждами, его подняли, как на вилах, подняли и вторгли в скандал, за которым шлейфом тянутся проблемы, которых он предпочел бы избегнуть. «К черту эту Эллен Оленска!» – пробормотал он и, притушив в себе раздражение, принялся раздеваться. Он не мог взять в толк, каким образом и почему ее судьба может иметь отношение к нему, к его жизни и хоть в какой-то степени влиять на нее, но смутно отдавал себе отчет в том, что уже начал считать риски той борьбы, в которую он теперь, так или иначе, втянут.
А несколько дней спустя грянул первый гром.
Ловел Минготы разослали приглашения на так называемый «официальный обед» (то есть обед, предполагавший трех дополнительных лакеев, два блюда для каждой из перемен и римский пунш в середине). В первых же строках приглашения значилось: «В честь приезда графини Оленска» – дань обычному американскому гостеприимству, в соответствии с которым гостей принимают как королевских особ или по крайней мере как послов этих особ.
Гости отбирались с дерзостью и в то же время с тщанием, в которых знатоки распознали бы твердую руку Екатерины Великой. Наряду с такими бессменными столпами общества, как Селфридж Мерри, которых приглашали всюду и всегда, потому что так было заведено от века, Бофортами, по подозрению в родстве, мистером Силлертоном Джексоном и его сестрой Софи (являвшейся всюду, куда ей указывал явиться ее брат) приглашения получили и некоторые из наиболее популярных и при этом безукоризненных светских пар помоложе: чета Лоренс Лефертсов, миссис Лефертс Рашворт (хорошенькая вдовушка), супруги Торли, Реджи-Чиверсы, молодой Морис Дагонет с супругой (урожденной Вандерлиден). Состав гостей был подобран идеально, так как все приглашенные принадлежали к избранному кружку, члены которого во время долгого нью-йоркского сезона денно и нощно развлекались сообща с явным и неослабным энтузиазмом.
А сорок восемь часов спустя произошло немыслимое: каждый из приглашенных, за исключением Бофортов и старого мистера Джексона с сестрой, приглашение Минготов отклонил. Нанесенное оскорбление было тем разительнее, что приглашение в числе прочих отклонили и Реджи Чиверсы, родственники Минготов; подчеркивала его и одинаковая у всех форма отказов, в которых за словами, выражавшими «сожаление ввиду невозможности принять приглашение», отсутствовала ссылка на «уже существующую на этот вечер договоренность», такой ссылки, несколько умиряющей отказ, требовали правила простой вежливости. Нью-йоркское общество тех лет было слишком невелико и ограничено в ресурсах, чтобы каждый, ему причастный (включая конюхов, старших лакеев и поваров), не знал бы досконально, кто в какой вечер свободен, а кто нет, что и дало приглашенным к Ловел Минготам возможность продемонстрировать совершенно ясным и жестким образом свое нежелание увидеться с графиней Оленска.
