Эдуард Лимонов
Смерть современных героев
© Эдуард Лимонов, 1992
© ООО «Альпина нон-фикшн», 2021
1
На карнавал они опоздали. Когда они сошли с вапорино[1] «Пияззале Рома – Лидо» вместе с толпой спешащих на работу венецианцев, на пьяцца Сан-Марко шел крупный тяжелый снег. Ни единой маски, ни единого маскарадного костюма в толпе. Сложив фантастические маски и костюмы в сундуки спать до будущего года, венецианцы облачились в одежды рабочих и буржуа, в теплые шерстистые пальто, бушлаты и, зевая, погрузились в обычное состояние.
Молодой Виктор был разочарован. Красивый латиноамериканец испугался снега и холода еще в поезде, когда утром, подняв штору на окне спального купе, они увидели белую Северную Италию. Промелькнули в белом пушистом тумане Верона и Падуя, и последней появилась Адриатика. Вода Адриатики напоминала мыльную воду, выливающуюся в раковину из резинового шланга стиральной машины после первой стирки.
Ступив на твердую землю, они завяли. Не помогла и пара линий кокаина, принятая каждым из них в купе, уже когда поезд стоял на венецианском вокзале и все нормальные пассажиры давно выгрузились, – энергия, полученная от линий, была полностью истрачена в путешествии на катере. Мисс Ивенс, снабженная своим собственным, независимым от остального мира генератором энергии, конечно, осталась стоять на продуваемой ветром и снегом, насквозь промерзшей палубе вапорино. Двум ее спутникам пришлось остаться с нею, хотя одежда их была явно не предназначена для такого рода погоды. На Викторе был легкий плащ, а старший, Джон, поверх токсидо (под ним – залитая вином рубашка), прикрытого шелковым фуляром мисс Ивенс, был в тонком черном пальто.
Мисс Ивенс тоже была одета не бог весть как тепло: салатного цвета плащ, употребляемый как униформа парамедиками парижских клиник, поверх лишь свитера, но ей было жарко, а не холодно. Температура тела мисс Ивенс зависела от ее психического состояния, она могла мерзнуть, когда все другие задыхались от жары. Не смахивая снега с экстравагантной массы волос (она только что неудачно окрасила их в цвет кожи неспелого авокадо), мисс Ивенс с удовольствием всматривалась в палаццо и склады по берегам каналов и во встречные катера, баржи и лодки.
– Красиво! Прекрасно! Какая прелесть! – без устали восторгалась она. И дергала за руку или обнимала за талию младшего из мужчин – это была его первая поездка в Венецию. – Посмотри, как прекрасно, Виктор! Правда, прекрасно? – Рука мисс Ивенс указывала между тем на баржу, туго нагруженную хорошо увязанными короткими бревнами. По-видимому, бревна предназначались для венецианских каминов. Безусловно, низкая баржа на мыльно-зеленой воде была по-своему красива, кора бревен была удивительно светлой, возможно, это были березовые дрова… Однако странным казалось то, что мосты и прочие архитектурные сооружения не заслуживали, очевидно, по мнению мисс Ивенс, никакого внимания, потому что она не указывала на них Виктору.
Старший, Джон, соврал, что он уже был в Венеции однажды. Соврал, может быть, из желания самоутвердиться, а скорее, чтобы избавиться от разъяснений и утомительных предполагаемых путешествий к историческим памятникам. На самом деле он, как и Виктор, был в Венеции впервые в жизни.
Это из-за латиноамериканца они оказались в Венеции. За день до этого у старшего, Джона, был день рождения, множество гостей и обилие алкоголя. Приведенные в апартмент на рю Алезиа журналистом, ушедшим через полчаса, остались и веселились с его гостями совсем не известные Джону мисс Ивенс и Виктор. Среди двадцати или тридцати гостей, точнее определить, сколько их было, Джон Галант не старался, да и не смог бы, ибо гости круговращались, одни приходили, другие покидали квартиру, было еще с полдюжины или более личностей, ему неизвестных. Так и оставшихся неизвестными. Но мисс Ивенс, ох, ее невозможно было не заметить… Не говоря уже о волосах цвета кожи авокадо… Мисс Ивенс легко овладела всеобщим вниманием и через какой-нибудь час уже разглагольствовала в центре само собой образовавшегося вокруг нее кружка почитателей. Капризный и манерный, светский, самый английский на свете язык мисс Ивенс заманчиво журчал и переливался, и в конце концов и сам новорожденный уселся, поджав под себя ноги, у стены возле дивана, где сидела мисс Ивенс.
Как все сирены, мисс Ивенс пела абстрактные, но красивые песни ни о чем, в сущности. Больше всего о болезнях и аллергиях. Но моряки стекались, завороженные. Тем более что сирена еще сопровождала пение скручиванием (и очень профессиональным!) марихуанных джойнтов. Истосковавшись по родному американскому продукту, стекались в основном американские гости Галанта.
– Долой гашиш, да здравствует марихуана! – выкрикнул артистический директор журнала «Модерн-эйдж» Ронни Кобальт, обращаясь к своему эдитор-ан-шеф, когда Джон уселся рядом с ним на пол. – Happy birthday, boss! – И протянул ему джойнт.
Мисс Ивенс в это время уже скручивала следующий, признаваясь одновременно в своей аллергии к апельсинам. Если бы он не взял джойнт, он не оказался бы сейчас в Венеции. «Долой гашиш!» – Эдитор-ан-шеф впился в джойнт. Дела журнала и его личные были плохи.
2
Он открыл глаза, но долго не мог понять, где он находится. Перед ним была стена, но это не была ни одна из стен его квартиры. Его стены были старые, мутно-грязно-желтые. Стена, в которую упирался взгляд, была розовой. Он поднял глаза. Слишком скоро взгляд уперся в срез потолка. Потолок был белый. Потолок висел над ним слишком низко. Он проснулся в очень низкой комнате, понял он. Пожалуй, если он встанет, то не сможет выпрямиться. «Я не дома», – понял он. И пошевелился.
«Good morning…» – пропел над ним сладкий голос и окончательно спутал начинавшие было налаживаться его представления о пространстве. Над его головой, в амбразуре непонятной дыры в стене, появилось лицо. Пять морщин на лбу, облупившийся округлый носик и средиземноморский куст волос авокадо. Все это продолжалось голым белым телом, очертания его расплывались в глубине дыры. Тело опиралось на локти. Груди свисали мешочками. Видимые снизу, они явились ему в странном ракурсе.
– Good morning… ça va?[2]
– Ça va, – сказал он. – Я, кажется, напился вчера.
– Да, – подтвердила обладательница грудей-мешочков. Безо всякой тревоги или осуждения, но радостно. – Очень напился и накурился. Но ты держался молодцом до самого конца. Только у меня здесь ты свалился, и нам пришлось раздевать тебя. Ты помнишь, как меня зовут?
– Нет, – признался он.
– Молодец! – Она захохотала смехом серебряного колокольчика из хорошей семьи. – А ты знаешь, где ты?
– Нет.
В норе, из которой она выглядывала, зафыркали. Очевидно, там находилось по меньшей мере еще одно человеческое существо.
– Я – Фиона. Фиона Ивенс. И ты у меня дома. На Монмартре. Рю Лепик.
– Я хочу в туалет, – сообщил он хмуро. – Где это?
Ему сделалось неудобно перед женщиной, назвавшейся Фионой Ивенс. Раздевая его, она, вне сомнения, увидела его рваные носки. И одряхлевшие трусики. Несмотря на великолепие верхнего слоя: токсидо, бабочки и рубашки со стоячим, как следует, воротничком, – эдитор-ан-шеф англоязычного журнала «Модерн-эйдж» боролся за существование. Вышло только два номера журнала, тиражом в тысячу экземпляров каждый. Непроданные, почти все они лежали в квартире арт-директора Ронни Кобальта.
– Вниз по лестнице. Осторожно. Дверь налево.
Он сел и только тогда увидел, что находится на помосте, как бы на лестничной площадке. Довольно далеко внизу он увидел ползала. Назвать помещение комнатой было бы неверно – большое, оно имело несколько великолепных высоких и широких окон, закрытых сейчас шторами. Сквозь щели вливался свет, и блики зимнего солнца дрожали на различных предметах. Он сумел различить стол и на нем – крупную пишущую машинку в сером футляре. Осторожно ставя ноги на ярко-желтое дерево ступеней, он стал спускаться с антресолей. Спустившись, он попал вначале на кухню, поискав, обнаружил ванную, и только третья по счету дверь привела его в туалет. Отлив и поглядев на себя в зеркало (оттуда на него взглянул рассеянный Джон Галант, и волосы надо лбом Галанта, кажется, еще больше поредели за последнюю ночь), он убедился в реальности собственного существования. Умываясь, он свел временные концы с концами. Вчера он каким-то образом пересек Париж и попал в квартиру новой знакомой – англичанки мисс Ивенс. Однако он не мог вспомнить, как и при каких обстоятельствах он покинул свое жилище. Оставались ли еще там гости, или все ушли, и запер ли он квартиру. Он решил спросить об этом мисс Ивенс.
Когда он вышел из ванной, там, наверху, мисс Ивенс бравурно беседовала по-французски с мужским голосом. Джон Галант, к стыду своему, за год пребывания в Париже так и не сумел выучиться французскому до степени понимания быстрого разговора. Журнал «Модерн-эйдж» отнимал все его силы и энергию и ограничивал поле его деятельности английским языком. Большинство людей, с которыми Джон общался, были, впрочем, парижские американцы. Доллар стоял крепко и стоил дорого, потому американское население Франции насчитывало сорок тысяч человек. И большинство из них жили, разумеется, в Париже. Вдохновляемые судьбами Хемингуэя и Миллера, несколько тысяч молодых американцев осели во французской столице. Часть их с блокнотами и запасом хорошо отточенных карандашей начинали день за столами кафе. Восемь англоязычных журналов публиковались в Париже. Преследование «америкэн кальчурал дрим» не оставляло времени для изучения языка аборигенов и их культуры.
– Вы были когда-нибудь в Венеции, Джон? – спросила его мисс Ивенс, когда он вскарабкался по лестнице на антресоль и стал одеваться, отвернувшись спиной к дыре; оттуда теперь выглядывала спина мисс Ивенс, до половины прикрытая авокадными волосами. (Дыра – теперь это стало ясно – была еще одной антресолью над антресолью и служила мисс и мужчине спальней.) – Виктор, представляете, никогда еще не был в Венеции!
– Был, – односложно соврал Джон. И подумал: «Интересно, чем я занимался с мисс Ивенс и ее другом, прежде чем уснуть, если был в состоянии чем-либо заниматься?»
3
Если бы они не выпили за ланчем три бутыли «Божоле Виляж», он бы не попал в Венецию. Но они выпили. И это был Джон Галант, захмелевший вновь и уже никуда не торопившийся, он первым вспомнил: «В Венеции сейчас карнавал, если не ошибаюсь?»
И он не ошибался, в тот день в Венеции еще был карнавал. Последний день карнавала.
Они сидели вокруг ярко-желтого стола, помещающегося под помостом, на котором провел ночь Джон. Аккуратную яичницу с английским беконом приготовил Виктор.
– Вот что, мужчины, – сказала мисс Ивенс, – поехали в Венецию. На карнавал. Сейчас же. Нужно осуществлять мечты. И осуществлять их мгновенно. Именно в момент, когда они приходят в голову, а не через пару лет или к концу жизни, как американские пенсионеры, в возрасте восьмидесяти лет наконец являющиеся с туристским визитом в Европу. Десять дней мечты перед смертью. – Она насмешливо взглянула на Галанта. – В Венецию! Я иду звонить на Лионский вокзал. – И, встав, мисс Ивенс пошла в глубину зала, к телефону.
Гладко причесавший очень черные волосы – бритые щеки и шея отливали синевой, – Виктор улыбнулся.
– She is so crazy, Fiona![3] – произнес он восхищенно, трудно справляясь с английским языком. Несмотря на очевидно проведенную в таком же стиле, как и Джон, ночь, желтая рубашка латиноамериканца была свежа и незапятнанна. Ало-белый галстук не измят. Галант скосил глаза на свою, забрызганную несколькими большими каплями красного вина рубашку. Возможно, латиноамериканец мало пил и потому оставался таким свежим и аккуратным. Он явно был франт. От него пахло крепкими мужскими духами. Так как Галант не заметил в ванной комнате присутствия предметов мужского туалета, получалось, что Виктор носил духи с собой.
Энергично водрузив трубку на рычаг, деловая, вернулась с клочком бумаги в руке мисс Ивенс.
– Внимание, джентльмены, – сказала она. – Поезд отправляется в 18:30 с Лионского вокзала. Мы возьмем спальное купе, нас как раз трое, по количеству мест в купе, и к утру мы проснемся в Венеции.
«Как видно, эти люди действительно привыкли буквально следовать своим желаниям», – подумал Галант.
– Без меня, – сказал он вполне равнодушно. – Я не могу. – Явно неосуществимые затеи его не привлекали.
– Но почему? – воскликнула мисс Ивенс. – Ненадолго. На несколько дней.
– Не могу по одной простой причине. Неделю назад у меня украли паспорт. Или, может быть, я его потерял. Новый, сказали в консульстве, будет готов только к концу месяца.
– Что он сказал? – переспросил Виктор у мисс Ивенс.
– Он говорит, что у него нет паспорта. У него украли паспорт, потому он не может поехать с нами.
– Это не проблема, – сказал Виктор. – Если он хочет, я достану ему паспорт. Паспорт будет у него через час.
– Он имеет в виду фальшивый паспорт? – Джон вздохнул.
– Ну нет, настоящий, хороший паспорт. – Виктор, казалось, обиделся.
– Американский?
– Французский. Чем французский паспорт хуже американского?
– Может, он и лучше, но я плохо говорю по-французски.
– На американский паспорт требуется больше времени, – подумав, сказал Виктор. – День или пару дней.
– Мы должны выехать сегодня же. Сейчас, – сказала мисс Ивенс. – Завтра будет неинтересно.
– Я все равно не смогу ехать с вами, даже если мы решим проблему паспорта. На моем счету в BNP[4] – двести франков.
– И у Виктора нет денег, – радостно сообщила мисс Ивенс. – Но у меня есть деньги. Поехали. Посмотрите на эту поездку с другой стороны, Джон. Представьте себе, Джон, что мы совершаем доброе дело, везем в Венецию юношу, который никогда там не был и мечтает о ней. А?
– Вы предлагаете мне отправиться в Венецию за ваш счет? Но почему? – Галант был искренне изумлен непонятной щедростью женщины, знающей его менее суток.
– О, почему… почему… – Лицо мисс Ивенс внезапно покрылось розовыми пятнами. – Мне так хочется, вот и все… И у меня есть деньги, чтобы осуществить мое желание. Смотри… Иди сюда! – Она отступила к двери кухни и стояла там, приглашая его рукой.
Галант встал и прошел за нею в кухню. Вежливый и спокойный, остался на месте Виктор. Он, очевидно, хорошо знал привычки мисс Ивенс и не удивлялся эксцентрическому предложению женщины прогулять двух мужчин в Венецию.
В углах кухни и на полках – повсюду стояли банки. Взяв наугад одну из них с этикеткой «Нэскафе», мисс Ивенс высыпала из нее на кухонный стол колючие и пряные травы, очевидно специи, и, запустив руку глубже, вынула толстую пачку пятисотфранковых билетов, стянутых резинкой. «Видишь!» Пошарив рукой среди банок на полке, выдернула деревянно-медный корпус старой ручной кофе-мельницы, быстро отвинтила гайку на дне ее и вытряхнула содержимое на стол. Вместе с деталями механизма вывалились несколько пачек пятисотфранковых билетов, также перетянутых резинками. «Нам этого хватит на неделю, не волнуйся!»
Низведенный или возвышенный из «вы» в «ты», он согласился.
– OK, едем! – Еще за несколько месяцев он бы ни за что не согласился, но сейчас он был готов. Созрел, по всей вероятности.
