bannerbannerbanner
Акулы из стали (сборник)

Эдуард Овечкин
Акулы из стали (сборник)

Полная версия

Мимозы и нутрия

А вы ели когда-нибудь крыс? Ладно, я перефразирую вопрос: а голодали ли вы когда-нибудь настолько, чтоб забыть о своей брезгливости и вспомнить о том, что такой вид животного, как человек, выжил в том числе и благодаря тому, что всеяден? Хорошо, если нет, но жалко, если да.

Курсант, как и студент, всегда голоден. Особенно первые два-три года. Потом это проходит как-то само собой – то ли организм перестаёт активно расти, то ли приспосабливается получать питательные вещества из поцелуев прекрасных принцесс, я точно не знаю, но факт такой имеет место быть.

Чтоб долго не объяснять и не тратить ваше драгоценное время на слежение за растеканием моей мысли по древу, просто скажу, что кормили курсантов на рубеже 80—90-х годов говном. И того давали мало, кстати. Вот вы ели коров из н/з[3] СССР? А я ел. Непередаваемые ощущения, когда ты грызёшь жилы этого благородного животного, которое трескало ромашки ещё до того, как твои папа с мамой познакомились! А гороховое пюре из концентратов! Я когда первый раз увидел этот зелёный блин на дне котелка, даже не понял, что это такое там лежит. Ткнул в него вилкой, оно недовольно заворчало и тут же восстановило первоначальную форму, загладив четыре вмятины от вилочных зубцов. И я, вздохнув, пробовать его так и не решился.

Чуть легче было летом и пока совсем не развалился Советский Союз. Летом можно было есть шелковицу и ходить с чёрными губами или грецкие орехи и ходить с чёрными руками. С грецкими орехами вообще смешно вышло первый раз. Заступили с другом Славой в парно-пожарный досмотр ночью. Естественно, первым делом начали искать, что бы нам пожрать. Ну и Славик предложил орехами брюхи набить. А я же из Белоруссии, я же в глубине своей крестьянской души думал, что грецкие орехи растут в посылках из Узбекистана, высушенными и без кожуры, поэтому очень удивился, когда, проснувшись утром на лавочке, обнаружил, что у меня чёрные руки. Потом посмотрел на руки Славика и успокоился – вдвоём-то умирать не так страшно.

А пока не развалился СССР, нам из дома слали посылки с едой. Посылку нужно было сначала предъявить старшине роты. Но ничего такого, о чём вы могли подумать: продукты он, естественно, не забирал, а просто проверял отсутствие вредных для курсантского организма веществ: водки, наркотиков и гражданской формы одежды. Помню, как он однажды удивился, увидев у меня в посылке банку шпротов.

– Это что, ШПРОТЫ?

– Ага.

– Уже даже не помню, как они выглядят… Дай хоть посмотрю!

– Да заберите себе. Отнесите домой, семью угостите!

– Охуел ты? Мне не положено!

– Тащ мичман, ну что нам эта банка на шестерых? Тока форму одежды маслом запачкаем!

– Да не. Не.

– Ой, да берите уже! Честно, как маленький.

– Ты как со старшим мичманом разговариваешь, гад?

– Ртом, в основном.

– Блядь. Не могу удержаться от этого соблазна. Но! Наряд вне очереди за сон на посту я с тебя хуй сниму!

– Говно вопрос! Мы забудем об этой истории, как только я выйду за дверь!

– Свободен!

А в каюте меня уже ждали пятеро моих товарищей с хлебом, заранее принесённым с камбуза, и полными зобами слюны. И знаете, нам было так весело и приятно в тот момент, такое душевное единение компании возникало, что наркотик этот ментальный, всосавшись в мою кровь, до сих пор не даёт мне понять, что может быть вообще весёлого в клубешных тусовках и ресторанных застольях с цыганами и медведями.

Местным курсантам, которые были родом из Севастополя, было полегче. Мамы и жёны иногда кормили их котлетами с ложечки через забор и даже гладили по головам. А в первый год о-о-о-очень не хватало, когда тебя кормят котлетами с ложечки и гладят по голове. Потом, конечно, организм начал приспосабливаться, суроветь, черстветь, пропитываться солью и хотеть мяса и грубого секса, а не жареного фарша и предварительных ласк.

Вот историю небольшую про посылку и севастопольцев я сейчас вам и расскажу.

Дружили мы с Витей. А Витя был натуральный хохол, и родители у него разводили нутрий, периодически ему их высылая в копчёном виде. И вот один раз прихватили мы с ним копчёное тело и пошли в ЧПОК (так у нас называлось курсантское кафе, «чайная помощи оголодавшим курсантам» расшифровывается) для того, чтобы кутнуть на широкую ногу: купить себе батон и по стакану сметаны. Уселись за столик и начали препарировать деликатес тонкими дрожащими пальчиками. И тут в чайную зашли два наших товарища из Севастополя: Вася и Рома. Вася вообще-то был Андрей, но узнал я об этом только на третьем курсе, когда позвонил ему домой и попросил позвать Васю к телефону. «А Андрея нет дома», – ответил мне приятный женский голос. «Вот и хорошо! – обрадовался я. – Мне как раз он и не нужен, а нужен Вася!» – «Так я про Васю и говорю, просто я его мама и предпочитаю называть его настоящим именем», – засмеялась Васина (Андреева) мама.

Потом я ходил по роте и рассказывал всем эту сногсшибательную новость. Многие удивлялись, доложу я вам.

– Э, что вы тут точите? – как бы попросились к нам за стол Вася и Рома.

– Мясо, – говорит Витя. – Садитесь, тоже точите!

– Ура-а! – закричали Вася и Рома и, сбегав за сметаной, уселись с нами. Нутрия была довольно большой, но четыре военно-морских волчонка справились с ней быстро. Обсосав косточки, мы довольно откинулись и шлифанули всё это удовольствие сметаной.

– Ой, – вздохнул Вася. – Надо на воздух выйти, покурить для закрепления удовольствия!

Завернули обглоданный труп нутрии, погибшей с благородной целью накормить защитников Родины, и вышли на улицу. Закурили.

– А кого мы ели-то? – зачем-то спросил Рома.

– Крысу, – ответил Витя.

– Да что ты пиздишь-то? Какую крысу? Кролик же, небось?

– Ну смотрите, – Витя подвёл Рому с Васей к урне. – Вон лапки, вон хвост. Сразу же видно, что крыса!

И как давай их, бедных, полоскать вокруг этой урны!

– Странные люди! – удивляется Витя. – Когда ели, пальцы до локтей облизывали, а теперь блюют!

– Как мимозы в Ботаническом саду, чесслово! – процитировал я стих классика.

– Ты знаешь что, Витя, – сказал я Вите, когда мы шли обратно в роту, – ты скажи своим, чтоб не сало слали, а нутрий побольше. На двоих-то её приятнее есть, чем на четверых!

– Согласен! Прямо сейчас письмо и напишу!

Так что, скажу вам, что человек – существо всеядное. Особенно пока не знает, кого он ест.

Снег и бабы

Не знаю, как там у студентов с практикой, но в нашем военно-морском училище было заведено так: первый курс – надводные корабли, второй – подводные лодки, третий – завод, четвёртый – опять лодки и на пятом – учебный центр. Вот про учебный центр в городе Обнинске я и расскажу.

Попали мы в него уже тогда, когда учились в Питере, и было это в феврале-марте. Холодина стояла страшная: снег, мороз и женщины в шубах и пыжиковых шапках. Встретили нас довольно радушно – на обучении в центре был один экипаж, который сидел там уже несколько лет в ожидании своего корабля, и преподавательский состав откровенно скучал без свежего мяса. Выделили нам этаж казарменного типа и приказали чувствовать себя как дома.

Только мы кровати поделили и вещи разложили, как меня вызывает начальник учебного отдела. Прихожу, докладываю, сидит там он, ещё мужик какой-то и наш офицер, который к нам из училища был приставлен как старший практики.

– Товарищ курсант, – ласково так спрашивает у меня капитан первого ранга, – ну, как вы тут? Устроились?

– Так точно, – говорю, но пока не улавливаю, в чём подвох.

– Всё ли устраивает? Может, надо чего?

– Ну… Телевизор не помешал бы, конечно!

– Хорошо, будет вам телевизор, в холле поставим.

– А вот скажите, – вступает в разговор второй, – у вас родственники есть в штабе Московского округа?

«Ну да, – думаю я себе, – именно же поэтому я и торчу сейчас в Обнинске, что у меня родственники в штабе Московского округа».

– Никак нет, – говорю. – Никогошеньки абсолютно!

– Точно? А генерал-лейтенант Овечкин не ваш родственник?

– Нет, не знаю таких родственников!

– Ты хорошо подумай-то, повспоминай! – подбадривает меня наш старший практики и страшные глаза бровями делает.

Мим, блядь.

– Да что тут думать-то? Мать у меня – медсестра, отца нет вообще. Точно не мой!

– Ну ладненько, – заметно расслабляется начальник учебной части. – Вы идите тогда, располагайтесь!

– Ты дурак, штоле? – догнал меня наш уже в коридоре. – Я ж тебе мигал! Надо было сказать, что дядька твой какой, мы бы тут как сыры в масле катались!!!

– Вы-то чего бы катались? Это я катался бы, а мне чужого масла не надо!

– Ну-у-уу, дурр-ра-а-а-ак!

Но телевизор нам всё-таки выдали, даже цветной. В принципе, это и были почти все доступные развлечения. Ещё преферанс, конечно, и девушки. Не, на учёбу-то тоже ходили почти каждый день, но наш учебный центр, который находился в Палдиски, уже был не наш, а этот был заточен под несколько другие проекты. Поэтому помимо устройства подводной лодки под кодовым названием «Батон» учили нас, в основном, что не надо брать себе жён из Питера и Москвы, а исключительно из глухоманьских деревень, желательно в Белоруссии. Максимум – из районных центров. Ну, и прочим премудростям ожидающей нас неведомой жизни.

Помогали мы преподавателям, конечно, в быту. Например, доктор получил новую квартиру, и нужно было ему помочь: «Ну там чуть-чуть вещей перенести, человек пять точно хватит». А чего бы и нет? Всё веселее, чем по учебному центру шататься. Приехали к нему, вынесли с шестого этажа диван, два кресла, кровать, холодильник, стенку, пианино и так, по мелочи ещё грузовик, и пока он бегал куда-то по делам, выгрузили всё это на площадку седьмого этажа, где его новая квартира была. А его всё нет и нет. Куда пропал чёрт? А он бегает вон внизу, руками машет – оказалось, что мы подъезд перепутали и не туда вещи перенесли. Подумаешь, проблема! Перенесли куда надо. Ну, он нас отблагодарил – вручил каждому по полукилограммовой железной банке просроченного «Ундевита»!

 

Мы-то, конечно, рассчитывали на водку, жареную курицу и его дочь, но что поделаешь – витамины ведь тоже нужны организмам, правда ведь?

С преферансом всё складывалось хорошо. Когда наш старший увидел, что мы играем в «тыщу», он сказал, что мы совсем охуели, и немедленно открыл школу преферанса. День и ночь рубились.

С девушками всё было несколько сложнее. В Обнинске их было много. Не так, как в Иваново (давайте отдадимся этому расхожему штампу), но очень много. Из-за суровой зимы определить их красоту и привлекательность на улице было невозможно, а на всякие злачные места типа кино и кафе-мороженого денег у нас тогда не было. Нам платили, конечно, стипендию какую-то, и почти все мы работали по ночам (я, например, продавал водку в ночном ларьке на Васильевском острове напротив какого-то ресторана), но в Питере деньги уходили намного быстрее, чем тратились. В двадцать-то с чем-то лет вы не представляете сколько в Питере соблазнов!

Но про баб я не про тех хотел рассказать.

Накануне двадцать третьего февраля – дня всеобщего ликования военных – пошёл густой снег. Я вообще не люблю зиму, и на снег у меня аллергия. Но вот когда стоишь и смотришь в окно на эти белые лопухи, которые плавно, степенно и даже как-то с философским нигилизмом планируют на землю под жёлтыми конусами фонарей, то кажется: ну хуй с ней, с зимой, пусть уж тоже будет, что ли.

– Товарищи курсанты! – врывается в это время дежурный по учебному центру. – Срочно построиться! Форма одежды произвольная!

Надо же, думаешь ты, что за бестактность такая – так нагло оборвать ваши с зимой уже вот-вот установившиеся отношения!

– Товарищи курсанты! – расхаживает дежурный в шинели, шапке и ботинках перед строем в произвольной форме одежды: в основном трусы и тельняшки. – Поступила команда начальника учебного центра! Срочно! Очистить плац! От снега! Завтра на торжественном построении ожидается делегация из Москвы!

– Так снег же идёт!

– А вы не убирайте тот, который идёт! Убирайте тот, который на плацу лежит!

Военная логика так же беспощадна, как и бессмысленна, если вы не в курсе до сих пор. А ночь же на дворе, спать все собирались… И чего-то разозлились, и как давай на плацу баб снежных лепить! И не просто там три шарика и нос-морковка с глазами-угольками, а нормальных баб, со всеми их анатомическими подробностями: сиськами, жопами и волосами в положенных местах. Налепили целую терракотовую армию, только из снега, расставили их ровными рядами на плацу и вокруг них снег убрали, конечно! Не можем же мы приказания не исполнить! Часов, наверное, до двух или до трёх содрогались в творческих конвульсиях.

А утром нас разбудил дружный хохот с плаца. Военных, которые пришли в выходной день в кортиках, белых кашне и суровых лицах на построение, встречали красивые, но холодные бабы стройными рядами на плацу.

Причём ржали все без исключения. Начальник учебного центра прибежал к нам красный от смеха и скомандовал срочное построение этих пидорасов-курсантов с куриными мозгами и спермотоксикозом вместо остальных мозгов. К тому моменту, как мы построились, он уже взял себя в руки и имел подобающе строгий вид. Хмурил глаза, сопел и прял ноздрями.

– Товарищи, курсанты! – Он ходил перед строем, заложив руки за спину и смотря в пол. – Как вам не стыдно! Ну, просили же вас, как людей нормальных, убрать снег! А вы? Что сделали вы?

Он показал рукой в окно и нечаянно оторвал взгляд от пола туда же. А там уже офицеры и мичмана, все сплошь подводники и суровые витязи морских глубин со следами неоднократных автономных плаваний во взглядах, играли в снежки на торжественном плацу сиськами от наших баб, тактически умело маневрируя между их тел. И, конечно, он не выдержал и засмеялся, а потом махнул рукой:

– Ну что вы за люди-то! Одним приказал снег убрать, они баб налепили, другим приказал баб убрать, – они этими бабами в снежки играют! Бля-а-а-а-адь!!!

– Мы ж подводники! – ответил ему кто-то из строя.

– Какие вы подводники? Дети же ещё!

И, вытирая слёзы белыми перчатками, ушёл на плац тоже играть в снежки, пока все сиськи не разобрали. Ну не за куском же жопы ему тянуться, в самом-то деле, в таком высоком воинском звании!

Честь

Честь – понятие эфемерное и не относится ни к этическому, ни к правовому полю жизни человека. Каждый из вас представляет это понятие по-своему и каждый из вас, что удивительно, по-своему прав. Покопавшись в словарях и энциклопедиях, вы наверняка найдёте с десяток определений этого понятия. Но как-то определитесь в итоге, что это такое. Но это простая, гражданская честь.

Определений понятия «воинская честь» вы не найдёте вообще. То есть понятие такое есть, а вот определения у него нет. Что это за честь? Индивидуальная, коллективная или коллективная, состоящая из индивидуальных? Только в одном понятии все мы с вами сойдёмся однозначно – честь нужно защищать, причём постоянно. Не спрашивайте меня почему. Я, как и вы, не всегда это понимаю, но так же, как и вы, всегда это делаю. Сейчас расскажу вам, как мы защищали нашу воинскую честь на разных этапах и уровнях.

В военно-морском училище в Голландии («Галоша», по-народному) на момент моего поступления в него было четыре факультета:

Первый и второй – специалисты энергетических установок и турбинисты, в народе – «китайцы».

Третий факультет готовил «маслопупов», это электрики. С восемьдесят восьмого года на этом факультете был открыт специальный класс киповцев («плафоны»).

На четвертом обитали «дусты» – химики.

То есть первый уровень защиты чести – защита чести факультета. Происходило это, в основном, организованными спортивными соревнованиями и всякими кавээнами. Но и на простецком, народном уровне тоже было.

Первый и второй факультеты, например, все пять лет жили в казармах, как обычные срочники. А мы – факультет номер три – жили в общежитии. Чему «китайцы», конечно, завидовали, и чтоб подогреть эту зависть, считалось правилом хорошего тона орать во время проведения футбольного чемпионата училища:

– Китайцы!!! Отдайте наши казармы!!

Химики, например, ходили в баню мимо нашего общежития. И, конечно же, покушались этим на нашу честь, так как мы постоянно поджидали их на балконе четвёртого этажа с пакетами воды и пожарными шлангами.

– Фу-у-у! Дусты-ы! – орали мы, когда их строй проходил под нашими окнами, и дружно бомбили их водой.

– Маслопупы! Пиздец вам! – орали химики, уворачиваясь от ковровых бомбометаний. – Мы вас на скачках всех уроем!

«Скачками» у нас дискотеки назывались, если вы не в курсе. Естественно, никто никого не урывал – половина из них были нашими друзьями и земляками, но вот так происходило всё это постоянно, пока перед нашим строем не выступил заместитель начальника химического факультета, по прозвищу Конь:

– Товарищи курсанты! – декларировал он, ходя вдоль строя. – Все вы по отдельности чудесные и замечательные люди, но, как только собираетесь вместе, становитесь стадом пидорасов! Я не понимаю, как такая метаморфоза возможна в нашей бренной жизни. Кто-нибудь из вас может мне объяснить? Так я и думал, сейчас же вы, пидорасы, на плацу и обязаны выказывать мне молчаливое почтение, как старшему офицеру. Зачем? Зачем, я вас спрашиваю, вы обливаете моих курсантов всякими нечистотами? Ну, вот что они вам сделали? Да, я знаю, что вы считаете их бездельниками и разгильдяями. Но, ребята, когда вы придёте отдавать свои жизни на подводные лодки, химики придут вместе с вами и вместе с вами же будут служить вашей с ними Родине. Скажите, вам хоть стыдно?

– Сты-ыдно, – гнусавили мы в ответ.

– Не будете так больше делать?

Мы молчим – честь же факультета и вот всё вот это вот.

– Ясно. Вы все знаете, что я злопамятный, злой и ебливый, за что меня и называют «конём». Так вот – летние издевательства я ещё потерплю. Но! Если! Слушайте внимательно, бандерлоги! Если зимой хоть одна падла кинет в моего химика водой, то я лично обещаю вам полный пиздец и бессонные ночи!!! Всё понятно?

– Так точно! – хором отвечали мы.

Потом нарвали цветов и травы и в очередной раз, когда химики шли в баню, с криком «Фу-у-у! Дусты-ы!» осыпали их цветами под их недоумённые взгляды.

А вообще, внутри училища жили очень дружно. Русские, белорусы, украинцы, дагестанцы, татары, аварцы, казахи, киргизы, молдаване и евреи ездили на каникулах друг к другу в гости. Лично я за время учёбы побывал в Дагестане, на Западной Украине и в Молдавии, и у меня в Белоруссии гостило человек пять-шесть.

Выше чести факультета шла честь училища. Защищали мы её путём убегания от патрулей и периодическими стычками с курсантами училища имени Нахимова.

Выше чести училища шла честь Родины. Защищать нам её пришлось, когда училище перешло к Украине после распада СССР. Нам всем было предложено принять присягу Украине и спокойно доучиваться дальше, но большинство делать это отказались, написав рапорта о том, что присягу менять считают делом, унижающим их честь и личное достоинство. Даже половина этнических украинцев из нашей роты захотели продолжить службу в российском Военно-морском флоте, потому что атомных подводных лодок на Украине не ожидалось, а к четвёртому курсу мы уже были пропитаны этой романтикой до кончиков ногтей. Одним из первых, кстати, офицеров в училище, принявших присягу на верность Украине, был Чингиз Мамедович Джавадов.

Потом начался вялотекущий процесс по переводу огромной кодлы курсантов и офицеров в какое-нибудь училище России. А попутно нас начали агитировать и показывать нам, что тут мы уже как бы чужие.

Сначала была табличка. Раньше на входе в учебный корпус висела советская с военно-морским флагом СССР.

Её сняли и повесили жёлто-голубую с трезубцем. Ни хуя себе наглость, подумали мы и разбили табличку в первый же день. Табличку восстановили и выставили возле неё вахтенного. Мы табличку опять разбили. Тогда выставили вахтенного с ножом – тот же результат. Потом выставили вахтенного с автоматом, но таблички так и не приживались до нашего отъезда в Питер.

Потом был концерт.

Мы, курсанты четвёртого курса, полны здоровья и отваги, у каждого есть девушка, а у некоторых и не одна, а нам вместо увольнения и девичьих ласк предлагают пройти в актовый зал на концерт национального детского ансамбля из Львова. Ну, возмутительно же! Пообещали, что там всё будет чинно и закончится быстренько. Сидим, слушаем народные украинские песни. Песни хорошие, детишки поют душевно, но, знаете, в двадцать с чем-то лет девушки намного привлекательнее фольклора любого народа мира. Это сейчас при выборе между концертом и девичьей грудью я задумаюсь на пару минут и спрошу про варианты совместить всё это, а тогда даже мысли такой в голову не пришло бы. Тяга к прекрасному, если вы меня понимаете. Поэтому мы сидим все на нервах и ждём, когда же уже, наконец, всё это закончится.

А в конце – сюрприз. Детишки выбегают на сцену с украинскими флагами и прочей символикой, начинают всем этим размахивать перед нашими удивлёнными лицами и петь какую-то гимновую песню про «Слава Украине! Героям слава!». А ведущий при этом предлагает нам ещё встать и внимать этому стоя. Нет, конечно же и Украине слава, и её героям, но, блядь, мы же российские без пяти минут офицеры, которые явно дали понять своё намерение убыть отсюда на Родину. И как-то так вышло, что из-за всей этой постоянно напряжённой ситуации и неясных перспектив мы очень дружно возмутились. Одномоментно и не сговариваясь. Конечно, взрослым певцам мы запихнули бы их символику во всякие анатомические отверстия, но дети – это святое. Моряк ребёнка не обидит.

Поэтому мы дружно встали и молча двинулись к выходу из зала. А на выходе нам зачем-то попытался преградить дорогу мичман, который уже принял присягу Украине и красовался новенькими шевронами с трезубцами. Сильно мы его не били – нас же было в сто раз больше, чем его. Просто сорвали ему погоны, шевроны и дали пару пендалей. Чуть не уголовное дело завели. Вызывали старшин классов на допросы, пугали тюрьмой за неуважение к символике, но так дело и затихло.

Последней весомой каплей в чаше нашего противостояния стал Ленин. Он стоял на входе в учебный корпус.

Сидим мы как-то вечером в аллейке напротив Владимира Ильича и разговариваем за нашу нелёгкую долю, а на плац заезжает какой-то «ЗиЛ», цепляет к Ленину трос и начинает его сдёргивать. Ленин треснул в поясе и наклонился, но падать отказывался. «ЗиЛ» буксовал и пачкал резиной наш плац, но Ленин стоял. А под ним прямо находилась лаборатория, оттуда выскочил мичман с ломом в руках и с криками «Чтовыделаетебляуроды! У меня там оборудования на миллиарды!» бросился на троих работяг из «ЗиЛа». Естественно, мы бросились ему на помощь. Помутузили этих работяг слегка, поунижали, в основном словами, и прогнали с плаца вместе с их злополучным автомобилем. Ленину потом закрасили трещину в поясе, да так и оставили стоять.

 

Всякие мелочи о том, как мы дрались с украинскими патрулями и нападали на украинскую комендатуру с целью вызволения оттуда наших друзей, я опущу – всё обыденно.

А после этого случая с Лениным нас и отправили ускоренным порядком в Питер, механиков во ВВМИОЛУ[4] им. Дзержинского, в то самое, про которое преподаватели нашей «Галоши» твердили нам все эти годы: «Запомните, подводные лодки сами не тонут! Их топят выпускники ВВМИОЛУ имени Дзержинского!» Значит, и там нам наверняка, предстоит отстаивать свою честь.

Огорчённые мыслями о том, что из солнечного и весёлого Севастополя мы едем в ссылку в серый и унылый Петербург, в клоаку по подготовке инженерных кадров военно-морского флота, мы загрузились в четыре хвостовых вагона поезда Севастополь – Санкт-Петербург. К городу Симферополь (полтора часа езды) мы уже были изрядно пьяны, махали в окна тельняшками и флагами ВМФ СССР под дружные лозунги «Вэ! Мэ! Эф!», «Ра! Си! Я!» и были готовы отстаивать свою честь не щадя, так сказать, ничего другого. Но украинские милиционеры довольно правильно оценили степень нашей пассионарности, и все перроны на территории Украины были пусты от них и бабок с семечками и пивом. В общем, честь нашу они защитили превентивным ударом.

В Питер приехали поздно вечером в субботу и с хмурыми опухшими рожами выгрузились на перрон Главного вокзала. Покурили и двинули в метро типа организованным строем. Ну уже по дороге поняли, что с девушками в Питере норм, так что всё не так уж и плохо. Вышли на канале Грибоедова.

– Обля! Нева! – крикнул кто-то. Естественно, мы остановились покурить на мосту над Великой Русской рекой. Двинули дальше, когда дошли до Мойки, кто-то опять крикнул:

– Обля! Опять Нева!

Все с подозрением покосились на сопровождающего нас офицера, чего это он нас кругами водит, совсем мы долбодятлы, что ли? Ну, остановились опять покурить на мосту над Великой Русской рекой. Там я познакомился с девушкой Машей, назначил ей свидание на завтра, но потом пропустил его из-за Кобзона, будь он неладен.

– Чего вы курите-то каждые двести метров? – поинтересовался встречающий нас офицер.

– Ну так… Нева же!

– Долбодятлы, какая Нева… Она вообще с другой стороны Адмиралтейства! Это же река Мойка, а до этого был канал Грибоедова! Ну, серость севастопольская!!!

Ладно, «серость» мы ему запомнили. Но вслух-то сказали, что зато мы загорелые, красивые и нравимся девушкам.

Привели нас в училище через главные ворота прямо под шпилем. Завели в казарму. Мы-то с первого курса в общежитии жили, а тут – казарма! Дикие нравы, конечно. Ходит с десяток дзержинцев с хмурыми лицами. Ну, значит, надо отстаивать честь нашей альма-матери.

– Чо, – спрашиваем, – не встречаете нас? Где поляна и всё вот это вот?

– Да нельзя же нам спиртное-то в казарму приносить, – говорят.

Четвёртый курс, чтоб вы понимали! Дикие нравы, просто средневековье. Но у нас с собой ещё осталось изрядно. И кэ-э-эк давай мы там чести защищать. Они – свою, мы – свою. Это был один из двух случаев в моей жизни, когда я напился до беспамятства. Кто там кого перепил, кто чью честь отстоял – не помню. Но. Раз рассказываю я, то пусть будет, что мы, севастопольцы, и победили.

Утром разлепляю то место, где у меня должны быть глаза, и вижу, как на меня смотрит голый мужик. В шлеме и с копьём. «Ну пиздец, Эдик, – думаю, вдавливаясь в подушку затылком. – Допился!» Потом уже, когда очнулся мозг, я определил, что это же просто статуя Аполлона с адмиралтейского шпиля на меня таращится. Ну, норм, значит, можно с алкоголем не завязывать пока что. А тут крик из предбанника:

– Смирно! Дежурный по роте на выход!

Заходит командир этой роты ну и наш теперь командир как бы.

– Бля-я-а-а-аа! – говорит. – Ну и воняет тут у вас перегарищем! Вы что, бухали, что ли, тут?

Дзержинцы стоят, краснеют, стесняются, а мы говорим:

– Да не, это мы с поезда бухие приехали.

Защитили честь наших новых друзей. Вы же это заметили, да?

– А, ну тогда ладно, – успокаивается командир под удивлённые взгляды дзержинцев. – Надо, в общем, сорок человек на концерт Кобзона отправить. Прямо сейчас.

– Каво-каво? – удивляемся мы, – какого-такого Кобзона? У него же даже подтанцовки красивой не будет, что мы там забыли?

– Ну, смотрите, – говорит командир, – или вы сейчас идёте, так как вам заняться всё равно нечем и денег у вас российских даже нет. Или я своих из увольнения отзываю от семей, девушек и собак.

Ну, конечно, мы пошли. Незнакомых друзей в увольнении подставлять на флоте не принято. Десять бабушек, две тётеньки и все остальные – военные на концерте. Сели мы подальше, кресла мягкие, удобные, ну хоть выспимся. Так мы себе подумали. Какое там. Орал этот Кобзон, как бешеный, чуть до конца досидели. И так-то его не любил, а с тех пор так вообще органически не перевариваю. А ещё Маша на мосту меня так и не дождалась из-за гада этого. Правда, потом я её нашёл в Питере, две недели понадобилось, но нашёл. «Мы ж подводники – мы силачи», как в песне поется.

А потом мы опять напились, с горя. Как-то осознали, что нет больше нашего Севастополя, нет больше нашей «Галоши» и это – навсегда, а не приключение на недельку.

В понедельник нас повели на медосмотр. Докторша уж больно симпатишная была, и честь Севастополя надо было отстоять. Ну, вы понимаете.

– Покажите язык, – говорит мне.

Что за вопрос – показываю.

– О-о-о-о! – говорит она. – У вас, молодой человек, географический язык!

– Да, – говорю. – Географию морей и океанов я люблю!

– Нет, – говорит она. – Пить вам нельзя! Авитаминоз!

– Как скажете, – покорно соглашаюсь я. – А что вы делаете сегодня вечером, например?

– Вы что, севастопольцы, сговорились тут все? У вас что, женщин там в Севастополе не было? Такое ощущение, что вы с Антарктиды приехали или с Кавказа!

– Были. Но вы, прошу прощения, не ответили на мой вопрос.

– Я сейчас мазок у вас брать буду, Эдуард, в связи с вашей наглостью! – говорит она, заглядывая в мою девственно чистую медкнижку.

– Я, может, и не против, – отвечаю. – И не знаю за ваши питерские правила этикета, но мне кажется, что мы форсируем события. Я-то в кино сначала сходить планировал. Ну там, роз вам купить. И «баунти», может.

– Так! Вон отсюда! – сверкает она на меня взглядом по-над очками.

Выхожу. В коридоре очередь, все волнуются, «ну как там?» спрашивают.

– Подождите, ребята, – говорю я и захожу обратно:

– Ну а завтра, например, что вы делаете, если сегодня заняты?

Бросила в меня ручкой. Выхожу. Делаю всем жест рукой и захожу обратно.

– Я и до послезавтра готов ждать, если что.

Она, конечно, тут же краснеет и выскакивает в коридор.

– Так, на! Ко мне больше никому не заходить! Этому (тычет в меня пальцем) сдать все медкнижки, и все свободны!

– А чо это ему? – начинают роптать юноши с так грубо попранными надеждами.

– Всё, я сказала! Все вон из лазарета!

В общем, в училище имени Дзержинского мы освоились быстро, и приняли нас там хорошо, как родных. Осознав, что нашей чести внутри ничего не угрожает, мы принялись вместе с аборигенами защищать честь училища.

Происходило это, в основном, в пивбаре «Висла». Стоял он тогда на улице Гороховой и пользовался у нас популярностью за недорогое пиво и аутентичную обстановку. Столы, рыбьи трупы на полу, запах перегара и все в таком роде. Но нравился он не только нам, а вообще всем курсантам военных училищ. Ну и, естественно, мы там дрались! А как вы себе думали? Сидит сапог какой-нибудь и вдруг дерзко посмотрел в сторону моряков. Разве же можно было допускать такое попрание военно-морской чести? Вот и я о том же.

Драк удавалось избегать только в одном случае. Когда туда приходил один курсант из Военно-медицинской академии. Он всегда приходил с баяном и пел. Как он пел, ребята! Я, конечно, атеист, но тут по-другому и не скажешь: пел он, как бог. Я не знаю, конечно, как пел бы бог, если бы он был, но уверен, что именно так. Какой там Кобзон, я вас умоляю! Когда обстановка накалялась и вот-вот готова была излиться в очередную потасовку, он брал стул, садился посередине зала, расчехлял баян и заводил: «Дремлет прити-и-ихший северный горо-о-о-од!» (вот точно так, как я сейчас, только красиво). И все начинали натуральным образом собираться в круг, обниматься, брататься, и некоторые даже плакали. И военно-морская Честь, скромно потупив взор, сидела в уголке с Честью сухопутной и молча курила, обижаясь на то, что всем нет до неё никакого дела сегодня.

3н/з – неприкосновенный запас.
4ВВМИОЛУ – Высшее военно-морское инженерное ордена Ленина училище.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru