Элеонора Александровна Кременская
Пьяная Россия. Том четвёртый
© Элеонора Кременская, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В лесу
Стояла замшелая избушка, с покатой крышей и слабо освещенными изнутри маленькими окошками.
Временами, к избушке, осторожничая, подходили лоси, но всякий раз останавливались, будто наткнувшись на невидимый барьер.
Волки кружили неподалеку, задирая лобастые головы кверху, нервно нюхали воздух, поскулив, истоптав весь снег на границе огорода, исчезали, будто духи леса, растворяясь серыми тенями посреди высоких задумчивых сосен.
Днём, из избушки выходил дед не дед, но дядька с посеребренными сединой, волосами и хитро прищурившись, оглядывался вокруг, а обнаружив следы возле границ своих владений, кстати, ничем не огороженных, хохотал насмешливо:
– Что не ндравиться?
Лес отвечал, в обыкновении, тихим шелестом. Правда, изредка сорока, наблюдая за дядькой с безопасного расстояния, с верхушки сосны, принималась оскорблено трещать, и дядька грозил ей кулаком:
– Поговори мне еще!
Изредка, на снегоступах добиралась до пограничной зоны некая фигура и, встав, жалобно начинала звать:
– Евсей, а Евсей Николаич!
Скрипела дверь избушки и на крыльцо выходил дядька.
– Слушаю? – строго говорил он, насупившись.
Фигура поспешно излагала суть вопроса.
Подумав, Евсей, как правило, пропускал просителя, но бывали случаи, когда и отсылал прочь, сердито махнув рукой:
– Ишь, чего удумали, – ворчал он, имея в виду просителей в целом, – в святые меня определили. Вроде люди, вроде думать умеют, а будто неразумные сороки поступают, лишь бы потрещать!
Между тем, слава о Евсее-отшельнике неслась вприпрыжку по сибирскому краю, и уже не остановить было поток страждущих. К избушке Евсея люди протоптали по снегу твердую тропинку.
Наконец, и церковь заинтересовалась отшельником. Архиепископ земли сибирской отрядил нескольких экзорцистов дабы установить, святой ли на самом деле проживает в лесу, молиться ли он богу и почему, на каких основаниях народ ломиться к нему да еще и помощь получает?
Экзорцисты легко добрались до избушки Евсея, но аккурат перед устеленным снежным покрывалом огородом, по которому была проложена узенькая дорожка, они наткнулись на невидимую стену.
– Что такое? – ощупывая «твердый» воздух, спросил у братьев, старший экзорцист, иеромонах Пафнутий.
– Колдовство, – убежденно проговорил младший, инок Арсений.
– Не иначе этот Евсей с дьяволом знается? – прищурился на избушку, послушник Алексий.
Они покликали. Евсей и вышел на крыльцо. Приложил козырьком руку ко лбу, сквозь сосны уже вовсю пробивались весенние, яркие, солнечные лучи, а разглядев своих просителей, расхохотался, напугав сороку.
– Святые пожаловали!
– Не шути с нами, Евсей! – пригрозил отшельнику иеромонах Пафнутий.
– А то что? – недобро сощурился хозяин. – Избушку мою спалите?
– Откуда он знает?! – растерялся послушник Алексий, ощупывая за пазухой бутыль с керосином.
– Может, и спалим, – угрожающе подвинулся вперед Пафнутий, но наткнувшись лбом на невидимую преграду, притопнул в гневе.
– Братья, ни одна дьявольская сила во все времена не могла противостоять псалмам, так начнем же молиться!
И они, широко разевая рты, принялись распевать псалмы.
Евсей на это ответил презрительным смехом.
– Глупые монахи, – говорил он стайке маленьких воробьёв, допущенных до крыльца избушки, – хотят призвать своими молитвами ангелов Бога, но кого тут ангелам одолевать, демонов нет, а до чертей, кому какое дело?
И он подмигнул неестественно притихшим, ведущим себя отнюдь не по-птичьи, воробьям, слушающим Евсея также внимательно, как некоторые боязливые грешники внимают церковным пастырям, произносящим с паперти философские проповеди о предсмертном покаянии и муках в геенне огненной.
Между тем, невидимая стена начала двигаться, выжимая возмущенных экзорцистов прочь, из леса.
Едва ли не бегом, будто огромной лопатой, сметены они были к опушке леса, откуда и начинали свой путь к отшельнику.
На кувыркающихся, истерзанных, протестующих монахов с удивлением смотрели люди. Из десятка саней запряженных лошадьми вылезли и простые крестьяне, и благородные господа. У всех в глазах стоял немой вопрос, но, ни слова не говоря, святые отцы кинулись к своей повозке с мирной лошадкой и кучером, дремлющим под лучами теплого солнышка.
– Погоняй, кому говорят! – замахнулся на кучера, иеромонах Пафнутий.
Инок и послушник, без сил, повалились на овечьи шкуры, настеленных в санях и когда оказались в чистом поле, без людского надзора, дали волю слезам.
– Батюшка, ведь едва не погибли от рук проклятого колдуна! – жаловались они, трясясь в не придуманной лихорадке.
– Ничего, – злобился Пафнутий, – мы еще повоюем!
Поздней весной, едва сошел снег, и земля покрылась зеленым пушком первой травы, экзорцисты вернулись.
Обошли избушку с тыла, но опять наткнувшись на невидимую преграду, схватились за бочонок со святой водой, что волок на своих плечах послушник Алексий.
– Молитвами святых отец наших, – громко напевал инок Арсений, а Пафнутий щедро разбрызгивал мохнатой кистью святую воду.
– А это вы? – выглянул из-за избушки Евсей. – Не надоело еще?
– Колдун, дьявольское отродье! – плюнул в ярости, но не доплюнул в отшельника, Пафнутий.
Слюна стекла по невидимой стене, экзорцисты проводили ее изумленными взглядами.
– Что ты есть такое? – удивился инок Арсений, отступая.
– С нами Бог! – перекрестился послушник Алексий.
– Оставьте меня, – посоветовал Евсей, пожимая плечами, – я же к вам в монастырь со своей правдой не лезу, отчего же вы лезете в мой дом?
На что Пафнутий задохнувшись от ярости, затопал ногами:
– Ты колдун, а стало быть, зло!
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Евсей, – если бы зло, пошто люди ко мне за помощью ездили бы?
– Знаем мы твою помощь, – продолжал бесноваться Пафнутий, – болезнь с одного человека на другого переводишь!
– А хоть бы и так, – ухмыльнулся колдун, – болезнь сама по себе не появляется, насылают ее злобные ведьмы-упырки. Посылают шёпотком по ветру, подбрасывают подкладами под двери, втыкают иглами в стены.
– Вот-вот, даже в собственном колдовском мире разобраться не можете! – встрял тут инок Арсений.
Евсей вздохнул.
– Нешто это наш мир? – он решительно помотал головой. – Так, последствия неудачного эксперимента демонов-вампиров.
– Ведьмы-упырки? – не поверил иеромонах Пафнутий, вглядываясь в отшельника.
– Именно! – закивал Евсей. – Еще не одно столетие настоящие колдуны будут бороться с упырями и много времени уйдет, прежде чем до окружающих дойдет, кто по-настоящему виноват в дурной славе, которую приписывают всем колдунам и ведьмам без разбору!
– Ишь ты, святые! – недобро хмыкнул Пафнутий, продолжая осыпать невидимую стену каплями воды из бочонка.
– И святой, – хохотнул отшельник, – через столетие, ваши же братья, монахи, запишут меня в святцы, как блаженного, станут поминать в каждой церковной службе.
– Брешешь! – попятился Пафнутий, не сводя потрясенного взора с колдуна, но отчего-то внутренне понимая всю справедливость слов Евсея.
– Помилуйте, – смеялся отшельник, – скольких недостойных людей вы уже причислили к лику святых? Руки по локоть в крови, убийцы многих и многих живых человеков, а вы преклоняетесь перед короной и торжественно объявляете народу, дескать, тот или иной царь, царица теперь свят-пересвят, ан нет, душегубец в аду сидит!
– Замолчи! – осипшим с испугу голосом, потребовал Пафнутий и, повернувшись, пошел прочь.
За ним последовали его ученики, инок Арсений и послушник Алексий.
Отшельник с грустью глядел им вслед. Вспорхнувшим на его плечи воробьям, он сказал:
– Глупые какие, сколько им придется еще умереть и родиться, сколько придется жизней прожить в этом тяжком мире, прежде чем они поумнеют и поймут истину.
Воробьи согласно молчали, наблюдая безо всякого выражения за удаляющейся троицей святых отцов, но ожили, когда Евсей вернулся в избушку, где его дожидались очередные просители: парализованный старик и жена старика, добрая старушка.
– Так уж ты постарайся, Евсей Николаич, – выкладывая на стол тщательно завернутые в чистое полотно дары, попросила старушка.
Евсей не удержался, понюхал шаньги и пироги с капустой. С удовольствием взглянул на кувшин свежего козьего молока, круглую головку сыра, попробовал творога.
– Балуешь меня? – весело глянул он на старушку.
– Ах, Евсеюшка, все бы отдала, лишь бы старик мой встал на ноги, – заплакала старушка, роняя светлые слёзы на темные, искорёженные тяжкой крестьянской работой, руки.
– Плохо без хозяина, понимаю, – кивнул Евсей и без лишних слов велел воробьям, так и сидевшим у него на плечах, – а ну-ка, снесите ведьме-упырке ее наговор, пущай теперь сама мучается!
И воробьи, исполняя приказание, тотчас налетели на парализованного, недвижимого старика, распластавшегося по широкой лавке.
Старик с ужасом глядел на хлопотливую стаю, живым ковром покрывшую его тело.
Колдун раскрыл настежь двери избушки.
– Летите! – приказал он своим помощникам и, проводив воробьев взглядом, повернулся к старику, до сих пор неподвижно лежавшему на скамейке. – Вставай!
Старушка охнула, когда ее старик сел, свесил ноги и с трудом поднялся, покачиваясь от усилия.
– Святой, истинно святой, – грохнулась на колени старушка, стараясь облобызать руку отшельника.
– Глупости, – отвел руку Евсей, – иди-ка лучше, сыновьям крикни, чтобы отцу помогли до повозки добрести, слаб он еще!
Шло время, слава про Евсея-отшельника росла и множилась. Обрастая новыми и новыми подробностями, летела по земле сибирской, не давала покою экзорцистам-православникам.
Будучи на смертном одре, иеромонах Пафнутий продиктовал слабым голосом послушнику Алексию, что Евсей – не свят вовсе, что колдун с дьявольской мощью. Записи эти строго сохранялись в архиепископской библиотеке, но после революции растащенные на цигарки фомами неверующими, исчезли, обратившись в пепел, а через несколько десятилетий, когда рухнула власть атеизма и церковники вновь принялись возводить свои храмы, сбылось предсказание колдуна, записали его в святцы и лишь немногие старожилы покачивали в сомнении головами слушая, как на церковных службах монахи поминают блаженного старца Евсея, говорили, мол, колдун это был и всё тут…
О пользе правительственных реформ
В конторе, именуемой в простонародии офисом, за компьютером сидели некоторые люди и от нечего делать играли в компьютерные игры, между делом, разговаривая о пустом, а точнее, о правительственных реформах.
– Не надо народу втюхивать здоровый образ жизни, – рассуждал коротко подстриженный, но лопоухий, молодой человек, в модном костюме, – а надо рекламные плакаты по всему городу развесить с устрашающего вида дьяволом и написать кровавыми буквами: «Куришь сатанинское зелье? – Прямая дорога в ад!»
– Что, курево? – закуривая тонкую дамскую сигаретку с ментолом, произнесла девица с розовыми волосами. – Как мы нормы ГТО сдавать будем?
– Как все, по отписке! – пожал плечами лопоухий. – Мне батя про эти самые нормы рассказывал. В совдепии не больно и надрывались.
– Ну да, – оживилась девица с ярко-синими волосами, – вначале, помните, диспансеризацией пугали? Психиатрами, наркологами грозились? А на деле вышло, что?
– Что? – хором подхватили присутствующие.
– Ничего! – отрезала девица. – Даже скучно, приходишь к психиатру, а он тебе, встаньте прямо, руки в стороны, глаза закройте, дотроньтесь до кончика носа. А нарколог!
Девица скорчила презрительную гримасу:
– Спрашивает, какие таблетки принимаю?
– Колеса! – расхохотался лопоухий.
Девица кивнула и, достав из сумки косметичку, принялась накрашивать ресницы синей тушью.
– Я вот одного не понимаю, – выглянул из-за монитора другой молодой человек, тоже коротко подстриженный, тоже в модном костюме, но курносый, – если нормы ГТО вернули, пускай возвращают и государство!
– Привет! – рассмеялась розоволосая девица. – Наше государство называется Россия.
– Не государство, а страна, – строго поправил ее курносый.
– Ну да, – задумчиво начал говорить лопоухий, – медицина чтобы, образование, бесплатное жилье.
– Ты бы не хотел? – пытливо заглянул в глаза лопоухому, курносый.
– Хотел бы, – кивнул лопоухий, – но без маршевых песен, без комсомола, без фанатизма.
– Сейчас комсомольцев заменили волонтерами, – напомнила ярко-синяя девица и положила синюю косметичку в синюю сумку.
– Долго вы еще лясы будете точить? – заглянул в двери рыжий веснушчатый парень. – Там в торговом центре скидки на хиты сезона девяносто процентов!
– Ой, мамочки, – завертелась розоволосая.
– Это же почти коммунизм! – восторженно прокричал лопоухий.
И четверка молодых людей, похватав свои сумки с кошельками, ринулась совершать шопинг.
В дальнем углу офиса, уронив голову на стол, спал убеленный сединами, уже не молодой, человек. Сквозь сон, едва закрылась дверь за шумными коллегами, он всхрапнул и пробормотал:
– Коммунизм – не коммунизм, а зарплата капает!..
Души «прекрасные» порывы
Под Новый год, соблюдая советские традиции переездов на новое жилье, Игорь Владимирович Переверзев торжественно переступил порог двухкомнатной квартиры.
За ним семенила его побитая гражданская жена. Бил не Переверзев, нет, боже упаси!
Бывшая жена издалека, несколько минут сверлила соперницу взглядом, затем решилась, резко прыгнула на дорогу, под пронзительные звуки клаксонов, перебежала на ту сторону и без предупреждения, молча, вцепилась в волосы новой пассии бывшего мужа.
Переверзев не любил вспоминать эту кошмарную сцену, но волей, неволей возвращался, мысленно оценивая ситуацию, когда убегая, жена пообещала ему отомстить…
– Ромик, как тут светло и чисто! – жалобным голосом, произнесла его гражданская.
Переверзев покосился, оглядывая хрупкую фигурку женщины. Любовью к роскоши она не отличалась, одевалась скромно и, несмотря на свою эффектную внешность яркой блондинки, вела высокоморальный образ жизни, не была склона ни к гулянкам, ни к танцам, ни к выпивке.
Она была замкнута и сторонилась шумных застолий, за что и получила прозвище «гордячка».
Переверзев добивался ее целый год, но добился, лишь получив развод и девичью фамилию.
Бывшая жена моментально ушла в запой и, опершись локтем о кухонный стол, завывала о «миленьком моем». Компанию ей составили подруги, сорокалетние разведенки, мужья которых переметнулись к молодухам.
Дочь, ровесница его новой жены, перестала с отцом общаться и демонстративно хмыкая, уводила от дедушки маленького внука.
Переверзеву было свойственно впадать в минутные смятения, после которых, начинали дрожать руки и голос срывался до истерического визга. Он требовал свиданий с внуком, которого любил до безумия. Внук олицетворял для Игоря Владимировича сына, которого у него никогда не было, но рождения, которого он очень сильно, всем сердцем желал.
Бывшая жена издевательски хохотала, а дочь, обзывая старым развратником, хлопала перед его носом дверью квартиры, не допуская деда к малышу.
Когда это случилось в последний раз, Переверзев был так потрясен, что дыхание его сделалось неровным, слезы навернулись на глаза.
Он бросился на закрытую дверь, вытирая слезы, испытывая досаду и тревогу, проворачивая в сознании некий ключ, приоткрывающей дверь сомнений, как ему быть теперь? Между тем, бывшая жена наблюдала за ним в дверной глазок, злорадно хихикала, зная его сущность, понимая, насколько больно ему сейчас.
– Игорек, погляди, какой вид из окна! – пролепетала его новая.
Переверзев с упреком посмотрел на нее. Какое ему было дело до ледяной горки и детей, веселившихся во дворе, если посреди этих детей не было его внука?!
– Алешенька! – вслух произнес Переверзев и смахнул слезу тоски.
Она оглянулась:
– Что?
Переверзев сглотнул:
– В юности я хотел прыгнуть с моста в реку, но оказался слаб, у меня не хватило духу покончить жизнь самоубийством.
Она смотрела с недоумением. Переверзев продолжал:
– Я никогда не отличался храбростью. Как то будучи уже женатым человеком, я завидел вдалеке толпу молодчиков, перепугался и на всякий случай спрятался за бортом старого грузовичка.
Молодчики, похохатывая, скоро прошли мимо, и я собирался было покинуть свое убежище, как раздался яростный рев толпы, и мимо грузовичка пронеслась волна озверелых людей, которые немилосердно дубасили друг друга. Молодчиков погнали. Наконец, все смолкло и я, приседая от страха, выбрался на улицу, где увидел тучного мужчину избитого в кровь. Мужчина лежал на грязном асфальте, тяжело дышал и ничего не говорил, изредка открывал глаза, но тут же к моему ужасу, у него показывались белки, тогда как зрачки совсем закатывались.
Все же я вызвал скорую помощь и помог загрузить несчастного толстяка в машину.
Но когда скорая скрылась за поворотом, заметил, что в пылу битвы толстяк ли или кто другой, обронил сумку. Сумка оказалась тяжелой. Я заглянул внутрь, увиденное поразило меня. Сумка была доверху набита золотыми изделиями.
Моментально поняв, что милиция не поверит в мою невиновность, я вместо того, чтобы бросить сумку с явно ворованным золотом на месте, сбежал, крепко прижимая сумку к груди, рассуждая об отпечатках пальцев и тюрьме.
После, дома еще жил в страхе, и каждый день смотрел криминальные новости, страшась услышать об ограблении ювелирного магазина, но так ничего подобного и не услышал.
Сумка пылилась в кладовке. Так прошло без малого пять лет. Наконец, я выудил из сумки пару колечек, отнес их к оценщику и ахнул, когда оценщик заявил, всего лишь бросив мимолетный взгляд на кольца, что это не золото вовсе, а бижутерия.
После таких слов я совсем сошел с ума, бегал по оценщикам, выгребая горстями, из сумки, злосчастные изделия, но всякий раз получал ответ – бижутерия, грошовый товар.
Моя жена, узнав, в чем дело, а я скрывал от нее и сумку с «драгоценностями», и саму историю, хохотала до икоты.
История эта имела конец. В один день зайдя на рынок, я увидал того самого толстяка. Живой и здоровый, он весело торговал бижутерией, которая весьма напоминала золото. Десятки женщин толпились возле его прилавка.
За умеренное вознаграждение, я вернул ему сумку, с не таким уж получается и дорогим товаром.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила она, не отходя от окна.
Переверзев прикрыл глаза, молясь, чтобы женщина не приближалась.
– Я хочу вернуться к семье! – глухо произнес он.
Она вздохнула:
– Я знаю!
– То есть? – взвился Роман Владимирович.
Вместо ответа она положила ключи от новой квартиры на подоконник и молча вышла, тихо прикрыв за собой входные двери.
Переверзев настроившись на скандал, сник.
– Ушла и слова не сказала! Позволила втоптать свою душу в грязь!
Игорь Владимирович заметался, голос совести буквально вопил ему о несправедливости. Как он мог так поступить с молодой двадцатипятилетней женщиной? Как мог не протянуть руку помощи, когда его жена, будто фурия, прыгнула, исцарапала, избила ее, но постепенно успокаиваясь, Переверзев занялся более приятными мыслями. Взял ключи с подоконника и широким шагом отправился на старую квартиру, где в хрущобе ютились жена, дочь и маленький внук.
Ему позволили переступить порог дома.
– Доченька! – торжественно начал он, глядя в серьезные глаза дочери.
– Короче! – потребовала она.
– Поздравляю тебя с наступающим новым годом и новой квартирой! – протянул Переверзев ключи.
Наступила тишина.
Жена в тревоге кусала себе нижнюю губу и смотрела с недоверием.
Дочь, сменив гнев на милость, нежно улыбнулась отцу, взяла ключи.
– А можно посмотреть?
– Конечно! – произнес он ровным голосом, внутренне ликуя, он хорошо знал своих женщин, лед был сломлен.
Квартира очень понравилась.
Двухлетний внук, не сходивший с рук деда, был в восторге:
– На лисапеде! – кивнул он в сторону просторного коридора.
– Будешь ездить! – понял его Переверзев и радостно чмокнул внука в щечку.
– Давайте мебель купим, и Новый год отпразднуем в новой квартире! – предложила дочь, весело кружась посреди гостиной.
– Погоди-ка, – отодвинула ее жена Переверзева, – а твоя молодуха как же?
Игорь Владимирович струсил и, заслоняясь внуком, промямлил:
– Кончено. Бес попутал. Прости!
– Прощу, если снова предложение мне сделаешь!
Переверзев бросился на колени. Внук взволнованно топтался рядом с коленопреклоненным дедом.
– То, то же! – щелкнула по носу новоявленного жениха, бывшая жена, теперь невеста.
Незадолго до боя курантов, когда семья Переверзевых замерла с бокалами шампанского в руках, отсчитывая секунды до наступления нового года, по ступеням лестницы взошла одинокая молодая женщина и, приникнув ухом к двери, услышала громкие голоса семьи Игоря Владимировича.
Тяжело вздохнув, женщина поставила возле дверей квартиры чемоданчик вещей бывшего гражданского мужа и, пожав плечами, спустилась во двор, где уже носились тени взрывов фейерверков, где шатались пьяные люди и, подлавливая прохожих, норовили напоить вином. Она и не отказывалась, вопреки своим моральным устоям, да какие к черту устои, когда мужчина, с виду порядочный человек, замутил, закрутил, сбил с толку, обнадежил, а после выбросил, как собаку?
Переверзев же счастливый своим семейным благополучием и думать забыл о порушенной жизни всего лишь одной-единственной молодой женщины…
