Элизабет Страут
Мальчики Берджессы
В дверях появилась Хавейя, утирая нос.
– Ты голоден? – спросила она.
Абдикарим ответил, что поел в доме Ифо Нура.
– Что-то еще случилось? – тихо спросила Хавейя.
К ней подбежали дети, и она длинными пальцами погладила сына по голове.
– Нет. Ничего нового.
Хавейя кивнула, качнув серьгами, и увела детей назад в гостиную. Она почти целыми днями не выпускала их из дома, заставляла сидеть и снова повторять, кем были их предки – прадед, прапрадед и так далее, в глубину веков. Американцы мало интересовались собственными прародителями, но в Сомали любой мог перечислить своих предков, и Хавейя не хотела, чтобы дети их позабыли. И все же держать детей взаперти было очень трудно. Кому понравится так много дней не видеть неба. Но когда пришел домой Омад – он работал переводчиком в больнице, – то сказал, что пойдет с ними в парк. Омад и Хавейя приехали в эту страну раньше остальных и стали уже не так пугливы. Им пришлось пожить в очень нехороших районах Атланты, где наркоманы грабили людей в собственных домах. По сравнению с теми местами Ширли-Фоллз – прекрасный и спокойный город. Так что сегодня ее дети носились по опавшим листьям под почти голубым небом, а Хавейя любовалась на них, утомленная постом и прозрачным осенним воздухом, от которого – она сама не понимала почему – у нее вдруг потек нос и зачесались глаза.
Прибравшись на кухне и вымыв пол, Хавейя снова зашла к Абдикариму. Она относилась к нему с большим теплом и сочувствием. Бедняга приехал в Ширли-Фоллз год назад и обнаружил, что его жена Аша, которую он отправил сюда ранее вместе с детьми, жить с ним больше не желает. Она забрала детей и отправилась в Миннеаполис. Стыд какой! Абдикарим считал, что всему виной Америка. Это здесь Аша научилась такой упрямой независимости. Но Хавейя думала иначе: Аша, на много лет моложе Абдикарима, всегда отличалась своеволием, некоторые люди такими рождаются. В довершение всех бед Аша была матерью единственного выжившего сына Абдикарима. От других жен остались только дочери. Абдикарим, как и многие, пережил много потерь.
Теперь он сидел на кровати, вдавливая кулаки в матрас. Хавейя прислонилась к дверному косяку.
– Сегодня вечером звонила Маргарет Эставер. Говорит, волноваться не о чем.
– Знаю, знаю… – Абдикарим отмахнулся. – Она считает, что он, как Виил Ваал, не от мира сего.
– Аянна не хочет пускать детей в школу в понедельник, – шепотом сообщила Хавейя и чихнула. – Омад сказал ей, что им там ничего не угрожает, а она говорит, их там бьют и пинают, стоит учителю отвернуться.
Абдикарим кивнул. В доме Ифо Нура сегодня обсуждали происходящее в школе. Учителя обещали строже следить за детьми после инцидента со свиной головой.
– Все обещают быть внимательней, – произнес он, вставая. – Спите спокойно. И сделай что-нибудь с лампочкой над дверью.
– Завтра куплю новую в «Уолмарте». – Хавейя лукаво улыбнулась. – Будем надеяться, Виил Ваал там больше не работает.
И она ушла, покачивая серьгами.
Абдикарим потер лоб. В доме Ифо Нура раввин Голдман сидел со старейшинами и просил их проявить истинное миролюбие ислама. Это было оскорбительно. Разумеется, они проявят миролюбие! Раввин Голдман заверил, что многие горожане поддерживают право сомалийцев жить здесь и, чтобы показать это, готовы устроить демонстрацию после окончания Рамадана. Старейшины не хотели никаких демонстраций. Ни к чему собирать людей в толпу. Но добродушный раввин Голдман сказал, что это будет полезно городу. Полезно городу! Каждое слово как удар палкой: это не ваше поселение, не ваш город, не ваша страна.
Абдикарим стоял у кровати и гневно щурился. Где же были американские раввины Голдманы, когда его старшая дочь и четверо внуков вышли из самолета в аэропорту Нэшвилла? Никто не встречал ее, а бегущая лестница под названием «эскалатор» так напугала детей, что они могли лишь стоять и смотреть, а люди толкали их, смеялись и показывали пальцем. Где были американские раввины Голдманы, когда сосед принес Аамууну пылесос, но Аамуун не понял, что это, и никогда им не пользовался, а сосед стал говорить всем в городе, что сомалийцы неблагодарные? Где были раввины Голдманы и унитарианские священницы, когда маленькая Калила в закусочной «Бургер Кинг» приняла кран, разливающий кетчуп, за рукомойник? Увидев, что Калила перепачкала все вокруг, мать отвесила ей оплеуху, и к ним подошла женщина и заявила, что в Америке не принято бить детей. Где тогда был раввин? Разве ему понять, каково это?
Абдикарим тяжело осел на матрас. Где уж понять это раввину, который вернулся в свой безопасный дом к волнующейся жене? Абдикарима снова накрыл стыд при воспоминании, как он положил в рот кусок мууфо, кукурузной лепешки, и втайне ощутил животный восторг от ее вкуса. В лагерях он постоянно жил с чувством голода. Голод был ему как жена, он сопровождал его повсюду – непрекращающееся, изматывающее желание. И теперь, в Америке, для Абдикарима было изощренной пыткой ловить себя на том, что он по-прежнему испытывает звериную тягу к еде. Так унизительно… Потребность есть, испражняться, спать – все эти естественные потребности для Абдикарима давно утратили роскошь естественности.
Водя пальцем по узорному покрывалу, он бормотал «Астагфируллах» – «Я ищу прощения». Наверняка причиной кровопролитий на родине стало то, что его народ не следовал истинному пути ислама. Закрыв глаза, он произнес последнее на сегодня «аль хамду лилля», благодарность Аллаху. Все добро исходило от Аллаха, зло же – от людей, позволивших семенам порока прорасти в их сердцах. Но почему зло разрасталось беспрепятственно, как раковая опухоль? Этот вопрос то и дело вставал перед Абдикаримом. И ответа на этот вопрос он не знал.
* * *
Первую ночь Боб провел на диване не раздеваясь. Даже куртку снимать не стал, так было холодно. Задремать удалось лишь под утро, когда сквозь жалюзи начал пробиваться свет. Его разбудил крик Сьюзан.
– Пойдешь на работу как миленький! Никто не заставлял тебя делать эту кошмарную глупость! Теперь изволь принести в дом двести долларов, которые я потратила на твое освобождение. А ну марш!
Зак что-то буркнул в ответ, входная дверь хлопнула, машина завелась и уехала.
На пороге возникла Сьюзан и через всю комнату швырнула Бобу газету.
– Молодец, – сказала она.
Боб посмотрел на газету, приземлившуюся на пол у дивана. На передовице была большая фотография Зака, выходящего из тюрьмы с улыбкой до ушей. И заголовок: «Шутки в сторону».
– Ой-вей, – вздохнул Боб, с трудом приподнимаясь.
– Я на работу, – крикнула Сьюзан из кухни.
Хлопнула дверца кухонного шкафа, потом входная дверь, загудел мотор.
Боб сидел неподвижно, лишь глаза блуждали по комнате. Опущенные жалюзи на окнах были цвета топленого молока, а на обоях похожего оттенка парили изящные синие птицы с длинными клювами. На верхней полке деревянного шкафа стояли сокращенные версии бестселлеров, выпускаемые журналом «Ридерз Дайджест». Обивка кресла в углу вытерлась на подлокотниках до дыр. Ничто в этой комнате не было предназначено для комфорта, и Боб чувствовал себя неуютно.
Заметив какое-то движение на лестнице, он инстинктивно вздрогнул от испуга. Сначала появились розовые махровые тапки, затем их тощая престарелая хозяйка.
– Почему вы сидите в куртке? – спросила она, глядя на Боба сквозь огромные очки.
– Я замерз.
Миссис Дринкуотер сошла с лестницы и оперлась на перила.
– В этом доме всегда холодно, – заметила она, обводя глазами комнату.
– Если вы тоже мерзнете, скажите Сьюзан, – помявшись, ответил Боб.
Она присела в кресло и поправила на носу очки костлявым пальцем.
– Я не жалуюсь. У Сьюзан не так много денег. Ей уже много лет не поднимали зарплату. А какие сейчас цены на бензин! – Она взмахнула рукой над головой. – Боже милосердный!
Боб поднял с пола газету и положил на диван рядом с собой. Зак улыбался ему с передовицы, и Боб перевернул газету фотографией вниз.
– В новостях про это говорили, – сказала миссис Дринкуотер.
Боб кивнул.
– Они оба на работу поехали.
– О, я знаю, дорогуша. Я спустилась за газетой. Сьюзан оставляет мне ее по воскресеньям.
Боб протянул газету, старушка положила ее к себе на колени и осталась сидеть.
– Слушайте, а часто Сьюзан на него кричит? – спросил Боб.
Миссис Дринкуотер посмотрела по сторонам, и Боб подумал, что она не ответит.
– Раньше бывало. Когда я только въехала. – Она заложила ногу на ногу и стала подергивать ступней в слишком большом тапке. – Конечно, это было сразу после того, как от нее ушел муж. Если спросите меня, мальчик за всю жизнь мухи не обидел. Он очень одинокий, вы не находите?
– Да, он всегда был одиноким. Хрупким – ну, в эмоциональном плане. А может, просто недостаточно взрослым. Что-то вроде того.
– Мы все ждем, что наши дети будут как с картинки в глянцевом каталоге. – Миссис Дринкуотер задергала ступней еще сильнее. – А они не такие. Хотя, должна признать, Зак куда более одинокий, чем большинство его сверстников. И вообще, он плачет.
– Плачет?
– Да, у себя в комнате. Я иногда слышу. И до всей этой истории со свиной головой он тоже плакал. Уж извините, что ябедничаю, но вы все-таки его дядя. Как правило, я стараюсь не совать нос не в свое дело.
– А Сьюзан слышит?
– Не знаю, дорогуша.
Пришла собака, ткнулась длинным носом в его колени. Боб погладил жесткую шерсть на ее голове, похлопал по полу, чтобы она легла.
– А друзья у него хоть какие-нибудь есть?
– Домой к нему никто не приходил ни разу.
– Сьюзан говорит, он сам додумался бросить эту свиную голову.
– Может, и так. – Миссис Дринкуотер поправила очки. – Однако тут многие не прочь сделать то же самое. Сомалийцам не все рады. Я-то против них ничего не имею. Только они носят все это тряпье. – Она помахала перед лицом костлявой ладонью. – Одни глаза видны. Уж не знаю, правда или нет, но говорят, что они держат в шкафах кур. Вот уж странные люди, боже милосердный…
Боб встал, нащупал в кармане куртки телефон:
– Прошу прощения, я выйду покурить.
– Конечно, дорогуша.
Встав под кленом в сени пожелтевших листьев, Боб зажег сигарету и, прищурясь, посмотрел на экран телефона.
5
Джим, обгоревший на солнце и блестящий от пота, демонстрировал Хелен, каким образом он обыграл всех в гольф.
– Главное – правильно двигать запястьем. – Он чуть присел, согнул руки в локтях и взмахнул воображаемой клюшкой. – Видишь, Хелли? Видишь, как я работаю запястьем?
Хелен сказала, что видит.
– Я был на высоте. Даже этот хрен, доктор, был вынужден согласиться. Он из Техаса. Омерзительный коротышка. Причем не знал, что такое «техасский коктейль». Ну ничего, я просветил. – Джим наставил на Хелен палец. – Это, говорю, то самое, чем вы там у себя убиваете людей – теперь, после того, как перестали поджаривать их на шкварки. Тиопентал натрия, бромид панкурония и хлорид калия. Но он мне на это ничего не ответил, плюгавый хер. Только улыбнулся мерзенько.
Джим утер лоб и снова встал в позицию для очередного удара несуществующей клюшкой. Дверь на террасу была приоткрыта, и Хелен прошла закрыть ее – мимо него и мимо вазы с лимонами.
– Видела? Вот как надо! – Джим вытер лицо рубашкой, в которой ходил играть. – Так вот, говорю этому херу, раз уж вы так держитесь за смертную казнь, первый признак осквернения цивилизованного общества бесчеловечным варварством, почему бы вам не научить своих неандертальцев-палачей хотя бы в вену попадать?! А не колоть свою адскую смесь в мышцу, как тому несчастному ублюдку, который лежал и мучился полчаса?! Кстати, знаешь, на чем этот хер специализируется? Он дерматолог. Делает подтяжки лица и зада. Я пошел в душ.[4]
– Джим, звонил Боб.
Джим остановился на полпути в ванную.
– Зак вышел на работу. За него внесли двести долларов залога. Сьюзан тоже на работе. Очередь Зака на предъявление обвинения подойдет не раньше, чем через несколько недель. И еще Боб сказал, что Чарли Тиббеттс сумел получить какую-то справку. Вроде бы так. Извини, эту часть я не поняла.
Хелен выдвинула ящик комода, чтобы показать Джиму сувениры, которые пошлет детям.
– Тамошние порядки. Обвинения предъявляются по расписанию. Зак должен присутствовать?
– Не знаю. Вроде нет.
– Какой у Боба был голос?
– Да как обычно.
– Что значит «как обычно»?
Джим спросил это таким тоном, что Хелен закрыла ящик и обернулась:
– Я не понимаю вопроса. Ты хотел знать, какой у Боба был голос, я ответила. Какой обычно. Такой, какой обычно голос у Боба.
– Милая, ты меня сейчас с ума сведешь. Я пытаюсь понять, что у них там происходит в этой чертовой дыре, и твое «как обычно» мне ничуть не помогает. Какой, по твоему мнению, обычно голос у Боба? Радостный? Серьезный?
– Не надо устраивать мне перекрестный допрос. Ты там играл в гольф в свое удовольствие, а меня бросил в компании старой брюзги Дороти, которая заставила меня читать про лагеря беженцев в Кении, а это совсем не веселое занятие, не в пример гольфу. А потом зазвонил мой – мой! – телефон, Пятая симфония Бетховена, дети поставили мне ее на звонки от Боба, так что я сразу поняла, что это он. Он знал, что тебя лучше не трогать, и позвонил мне, как будто я твоя секретарша!
Джим сел на кровать и уставился на ковер. Хелен знала этот его взгляд. Они с Джимом были женаты много лет. Он редко сердился на жену, и она это очень ценила, считая доказательством уважения. Но такой вот взгляд означал, что Джим пытается сохранить самообладание, столкнувшись с ее глупостью, и мириться с этим ей было не так-то просто.
Хелен попыталась перевести все в шутку, хотя по голосу чувствовалось, что ей не смешно.
– Ладно, прошу вычеркнуть вышесказанное из протокола. Показания свидетеля к делу не относятся.
Джим продолжал смотреть на ковер.
– Он просил меня перезвонить ему? Да или нет? – спросил он наконец.
– Нет, не просил.
Джим поднял глаза:
– Это все, что мне требовалось узнать. – Он встал и пошел в ванную. – Я в душ. Мне очень жаль, что тебе пришлось остаться с брюзгой Дороти. Никогда ее не любил.
– Ты издеваешься? Почему мы вообще с ними поехали? – спросила Хелен.
– Дороти – жена управляющего партнера, Хелен.
Джим закрыл дверь в ванную и включил воду.
* * *
Ужинали на открытой веранде, любуясь закатом над морем. Хелен надела белую льняную блузу, черные капри и балетки.
– Девочки, вы сегодня прелестны, – с улыбкой сказал Алан. – Что собираетесь делать завтра?
Он сидел рядом с Дороти и то и дело поглаживал ее по руке выше локтя. На тыльной стороне ладони у него были веснушки. И на плешивой голове тоже.
– Завтра, пока вы будете играть в гольф, мы с Дороти пойдем завтракать в «Лимонную дольку», – ответила Хелен.
– Хорошая идея. – Алан кивнул.
«Как все-таки паршиво быть женщиной, – думала Хелен, теребя сережку. – А впрочем… пожалуй, нет». Она пригубила виски с лимонным соком.
– Хочешь попробовать? – спросила она Джима.
Джим с отсутствующим видом покачал головой.
– Неужто завязал? – ехидно поинтересовалась Дороти.
– Джим почти не пьет, – сказала Хелен. – Я думала, ты знаешь.
– Боишься потерять контроль? – не унималась Дороти.
Хелен ощутила укол гнева, но тут Дороти указала на что-то пальцем и воскликнула:
– Глядите! Какая красота!
Рядом с ними над цветком зависла крохотная колибри. Дороти наклонилась к ней, стиснув подлокотники кресла. Джим под столом положил руку на колено Хелен и легонько сжал, а Хелен одними губами послала ему воздушный поцелуй. Потом все четверо неторопливо ужинали, тихо позвякивая столовыми приборами, и после второго бокала виски с соком Хелен даже рассказала историю, как вскоре после процесса над Уолли Пэкером она танцевала на столе в боулинг-клубе. Она в тот раз выбивала один страйк за другим, а потом перебрала пива и полезла плясать на стол.
– Жаль, что я этого не видела, – проговорила Дороти.
Алан с рассеянной улыбкой задержал взгляд на Хелен чуточку дольше, чем требовали приличия, потом потянулся через стол и слегка тронул ее за руку.
– Джим, ты везунчик.
– Это уж точно, – отозвался Джим.
6
Долгий и пустой день в ожидании звонка от Джима тянулся для Боба бесконечно. Другой на его месте нашел бы себе занятие. И Боб это понимал. Другой на его месте пошел бы в магазин, купил бы продуктов, встретил бы Зака и Сьюзан горячим ужином. Или поехал бы на побережье и любовался прибоем. Или погулял бы в горах. А Боб весь день, если не считать коротких вылазок с сигаретой на заднее крыльцо, просидел в гостиной, по диагонали читая романы в кратком пересказе «Ридерз Дайджест». Он даже пролистал дамский журнал – с грустью, поскольку раньше Сьюзан не покупала дамских журналов. Там были советы, как оживить сексуальную жизнь после многих лет в браке (удивите его игривым нижним бельем), как худеть, не вставая с рабочего места, и как подкачать дряблые бедра.
Вернулась Сьюзан.
– Не ожидала тебя здесь увидеть. После того, какую кашу ты заварил с утренней газетой.
– Ну, я же хочу помочь… – Боб отложил журнал.
– Вот я и говорю, не ожидала тебя здесь увидеть.
Сьюзан выпустила собаку во двор, сняла пальто.
– Завтра утром я встречаюсь с Чарли Тиббеттсом. Сама знаешь.
– Он мне звонил. Говорит, что задерживается. Будет в городе только во второй половине дня.
– Ладно. Значит, встречусь с ним во второй половине дня.
Когда в дверь вошел Зак, Боб встал ему навстречу.
– Иди-ка сюда. Поговори со своим стариком-дядей. Начнем с того, как прошел сегодня твой день.
Зак стоял перед ним бледный и напуганный. Подстриженные ежиком волосы не закрывали беззащитно торчащие уши, однако черты лица уже были по-взрослому угловатыми.
– Э-э… давайте попозже.
Парень вновь скрылся в своей комнате, и, как и накануне, Сьюзан отнесла ему туда еду. На этот раз Боб никуда не поехал, остался на кухне пить вино из кофейной чашки и есть разогретую в микроволновке мороженую пиццу. Он и забыл, как рано ужинают в Мэне, была всего лишь половина шестого. Весь вечер они в молчании смотрели телевизор. Пульт был у Сьюзан, и она переключала канал всякий раз, когда начинались новости. Телефон по-прежнему молчал. В восемь Сьюзан отправилась спать. Боб вышел на заднее крыльцо покурить, вернулся, прикончил вторую бутылку вина. Спать не хотелось. Он принял таблетку снотворного, потом еще одну. Вторая ночь выдалась такой же ужасной, как первая, и он провел ее так же, в куртке, на диване.
Разбудили его громыхающие дверцы кухонных шкафов. Сквозь жалюзи настойчиво пробивался утренний свет. Боба мутило, как бывает, когда заснешь на снотворном и тебя поднимут слишком рано. Вместе с дурнотой пришла мысль, что сестра в ярости поразительно похожа на мать, на ту в их детстве порой накатывали приступы буйного гнева. Объектом никогда не бывал Боб, только собака, или укатившаяся со стола и разлетевшаяся вдребезги банка арахисового масла, или – чаще всего, почти всегда – Сьюзан, которая вечно горбится, не может как следует погладить рубашку и убрать свою комнату.
– Сьюзан… – Язык не слушался.
Сестра остановилась в дверях.
– Зак уехал на работу, – сообщила она. – И я тоже уеду, как только приму душ.
Боб прижал ладонь ко лбу в пародии на воинское приветствие, встал, нашел ключи от своей машины.
Вел он очень аккуратно, как будто сел за руль после долгой болезни. Сквозь лобовое стекло мир казался каким-то далеким. На заправке Боб зашел в магазинчик и был ошеломлен и даже почти напуган окружившим его со всех сторон разношерстным ассортиментом – пыльными солнечными очками, батарейками, дверными замками, сладостями. За прилавком стояла молодая темнокожая женщина с большими карими глазами. Одурманенное сознание Боба восприняло ее как нечто чужеродное. Женщина немного напоминала индианку, а сознание говорило Бобу, что продавец в Ширли-Фоллз должен быть белым и почти обязательно толстым. Вместо этого сюда пересадили лоскуток Нью-Йорка, где продавец мог выглядеть как угодно. Только вот смотрела эта темноглазая женщина совсем не любезно, и Боб почувствовал себя незваным гостем. Он тупо побродил между полками, кожей ощущая настороженность продавщицы и чувствуя себя так, будто что-то украл, хотя в жизни не крал в магазинах.
– Кофе? – спросил он.
Продавщица указала ему на автомат. Боб наполнил стаканчик из вспененного пластика, взял упаковку пончиков в сахарной пудре. Заметил на полу вчерашние газеты с фотографией улыбающегося Зака и тихо застонал. Проходя мимо холодильника, увидел бутылки вина, вытащил одну, звякнув ею о соседние, и сунул под мышку. Он надеялся уехать сегодня же после встречи с Чарли Тиббеттсом, но если придется опять ночевать у Сьюзан, следовало запастись вином. Боб поставил на прилавок бутылку и кофе, выложил пончики, попросил сигареты. Продавщица не смотрела ему в глаза – ни когда клала перед ним пачку сигарет, ни когда называла сумму. Она молча подтолкнула к нему сплюснутый бумажный пакет, из чего следовало, что складывать покупки надо самостоятельно.
Боб сел за руль. Во рту было тепло от кофе. Сахарная пудра осыпалась с пончиков на куртку и размазалась белыми полосами, когда он попытался ее стряхнуть. Боб поставил стаканчик в подстаканник рядом с рычагом переключения передач, начал сдавать назад, и вдруг до него дошло, что он слышит какой-то резкий звук. Минуло несколько долгих, медленных секунд, прежде чем он осознал, что это крик человека. Боб заглушил мотор, машина дернулась.
Он бесконечно долго пытался открыть дверь негнущимися пальцами и наконец смог вылезти наружу.
Позади машины стояла женщина в длинном красном балахоне и тонком платке, повязанном вокруг головы и большей части лица. Она кричала Бобу что-то на непонятном языке и размахивала руками, потом начала колотить по багажнику. Боб шагнул к ней, но она замахала руками еще яростней. Бобу казалось, что все это происходит как в замедленной съемке и в абсолютной тишине. За спиной у женщины стояла еще одна, одетая в такой же балахон и платок, только более темный. Она тоже кричала, потому что рот двигался, и в нем были видны длинные желтые зубы.
– Вы целы? – Боб обнаружил, что и сам кричит.
Он вдруг почувствовал, что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, и попытался сообщить об этом, стуча себя по груди. Из магазина выскочила продавщица, взяла женщину в красном балахоне за руку и заговорила на непонятном языке. Только тогда Боб сообразил, что продавщица, по-видимому, сомалийка. Она повернулась к Бобу и воскликнула:
– Вы пытались сбить ее своей машиной! Уезжайте от нас, сумасшедший!
– Я не хотел! – оправдывался Боб, хватая ртом воздух. – Я ее сбил? Больница вон там, я…
Женщины обменялись очередью чужих, непонятных слов.
– Не надо больницы. Уезжайте.
– Я не могу уехать, – беспомощно возразил Боб. – Я должен сообщить в полицию.
– Зачем в полицию?! – Продавщица повысила голос. – У вас там друзья?!
– Если я сбил эту женщину…
– Вы ее не сбили. Вы пытались сбить. Уходите.
– Это ведь дорожно-транспортное происшествие!.. Как ее зовут?
Боб отошел к машине, чтобы найти какую-нибудь бумажку, на чем записать, а когда обернулся, обе женщины в балахонах со всех ног убегали прочь. Продавщица скрылась в магазине.
– Уходите! – крикнула она через стеклянную дверь.
– Я ее не видел! – Боб поднял руки с раскрытыми ладонями.
Донесся лязг закрывающейся задвижки.
– Уходите!
Очень медленно Боб поехал к Сьюзан. В ванной шумела вода. Сестра вышла в банном халате, вытирая волосы полотенцем.
– Слушай, тут такое дело… – Бобу все еще было трудно дышать. – Придется звонить Джиму.
