Эльвира Еникеева
Туманный лисий мех
Книга первая
Баннимен
Рыжий Лис был восхищен сверх всякой меры; на испещренном алыми пятнами снегу они устроили пир, и кровь длинноухой жертвы скрепила их брачный союз.
«Рыжий лис» Ч. Робертс
Июнь 2003
Записка, оставленная Дитой в кабинете мужа накануне ее отъезда
Ты не Гефест, верный муж Афродиты, не пьяница Дионис и даже не хитрец Локи. Ты Аполлон, ты Феб, ты само двуличие в чистом виде! Когда жрецы спрашивали этого смазливого красавца о будущем, то его пророчества всегда были с подоплекой, всегда двусмысленные. При этом он умен, возможно, образованнее всех на Олимпе и уж точно всех красивей. И любвеобильный, да. Чертовски. А какой Фэб оборотень! Кем не прикидывался – и красавцем, и женщиной, и старухой. Совсем как ты из жизни в жизнь – цыган, плотник, дворянин, буржуа, бизнесмен… Ты сам-то в этих масках не путался, нет?
Одного тебе не удастся обмануть, и имя ему Баннимен. Поэтому сегодня я уезжаю. Уезжаю, чтобы спасти тебя, спасти себя. Ты все равно вернешься из своего сольного медового месяца нескоро, может, я приеду раньше и успею сжечь эту записку…
Я очень хочу найти себя, понять себя, вспомнить себя, прежде, чем засну, как Спящая Красавица. Я не Дафна, я не соглашусь быть лавровым деревом – хотя бы потому, что сама хочу пожинать лавры. Нет, я Герофила – жрица Аполлона, что отдалась ему всецело, получив за это дар прорицания и столько лет жизни, сколько наметет пылинок. Кстати, к концу жизни она этому не радовалась – она постарела и сморщилась настолько, что жила в бутылке. Я вечно молода, но уже хочу забраться целиком в бутылку того сицилийского вина, что мы пили на первом свидании и тоже, как та жрица, шептать «Желаю смерти». Но я не жалуюсь, поверь. Это был мой выбор – даже воля отца была поводом, не причиной.
Я люблю жизнь сильнее, чем люблю тебя. Или себя.
Д.
Глава 1
Собачка с сюрпризами
1
Август 2003, Куба
– Забыл тебе сказать… Сегодня к нам приедет лис Плотник, и мы поедем во Францию к Собирателю Вещиц. Ну, к Пропле. По дороге к нам присоединится Аремезд, мы встретимся на месте… Помнишь их?
Зайчиха наморщила лоб.
– Кажется… Отец, а разве ты не рассорился со всеми тремя?
– Рассорился, – хмыкнул старый белый заяц. – Это они со мной рассорились! Рыжий бес совратил твою сестру, а тупоголовый каркаданн…
Зайчиха не стала говорить, что кто кого совратил – большой вопрос, а лишь спросила:
– Так зачем они нам?
– Боюсь, иных способов спастись у нас нет, дочь… Кстати, лис недавно женился.
Зайчиха удивилась:
– Женился? На ком?
– Какая-то хохлатая собака, совсем ребенок. Ума не приложу, что в ней есть такого, чего не было в Елене…
– Странно. Она красивая?
– Нет, не особенно.
– Тогда еще страннее…
Отец и дочь сидели на террасе бунгало на берегу моря. Зайчиха с минуту смотрела на силуэты пальм на фоне синего неба.
– А ты ее видел? – поинтересовалась она.
– Только свадебное фото. Ник там такой самодовольный, а она – как статуя.
– А платье какое?
– Какая разница?.. Бархатное…
– Бархат летом? Видимо, она провинциалка…
Заяц кивнул на приближающиеся к ним два луча автомобильных фар:
– Кажется, это они.
В десятке метров от берега остановился ретро-автомобиль ярко-оранжевого цвета. Морж-водитель нажал несколько раз на клаксон. Из авто вышел лис в соломенной шляпе, полосатом вискозном свитере и джинсах; он подал лапку высокой стройной хохлатой собачке в платье с пышным подолом.
Машина уехала.
Лис помахал зайцам, и они с женой подошли к бунгало.
– Ну, вот и встретились, Мун, любезный мой! – раскинул лапы лис. Заяц поморщился:
– Не вздумай меня обнимать.
– И не подумаю, тебе жирно будет. Сел, иди сюда!
Он сделал вид, что собирается обнять зайчиху, но только поцеловал ей лапку.
– Сел, позволь представить тебе мою супругу. Дита Плот. Дита, это Селена.
– Очень приятно, – улыбнулась собачка и пожала зайчихе лапку. – Николас много о вас рассказывал.
Селене она показалась туповатой и пустой, но зайчиха не забывала о вежливости:
– К примеру?
– О вашем вкусе в одежде, о том, как хорошо вы владеете японским и какие вы с ним добрые друзья.
– Ник мне польстил. Дита, я с нетерпением жду истории о вашем знакомстве. Не каждая выдержит его… буйный нрав.
– Пока скорее он выдерживает мой, – доверительно поделилась собачка. – Я – его карма. Да, любимый?
Ник наигранно рассмеялся. Заяц пожал лису лапу:
– Николас, мы можем пройти ко мне. Ваши вещи пока отнесут в ваше бунгало, а дамы пообщаются здесь…
Мангусты ловко подхватили чемоданы супругов и проворно понесли в соседнее строение, такое же маленькое и с мохнатой крышей.
Зайчиха и собачка остались на террасе одни. Селена пригласила гостью сесть на стул отца и указала на столик с фруктами:
– Прошу. Как вы добрались?
– Все хорошо. Правда, дороги – жуть.
Дита скривилась и отщипнула от кисти винограда пару ягод. Селена усмехнулась:
– А сколько вам, простите?
– Двадцать один. А вам? Лет двадцать восемь?
– Не угадали. Мне ровно сто. День рождения справила месяц назад.
– Возраст Ника или вашего отца я бы тоже никогда не угадала. Сложно это? В смысле, быть ребенком такого… ну, знаете…
– Я не единственный ребенок. У меня есть старшая сестра. Она сейчас живет в Лондоне.
– Я знаю, – кивнула Дита. – Я знаю про всех женщин, с которыми у Ника что-то было. Особенно живых.
И что-то в ее карих глазах было такое, что зайчиха вздрогнула. Нет, эта девица не пустышка, далеко не пустышка…
– Не хотите ли войти? Становится прохладно.
– Если вам холодно.
– А вам нет? С моря дует.
– Ерунда! В горах ветры страшнее, а здесь… Здесь жарко.
Селена присмотрелась к ней повнимательней.
– А вы с гор?
– Я? Я из Китая, из горной деревушки.
– О! Ну, английский у вас отличный, почти без акцента. Где вы учились?
– Меня учила сама жизнь.
Они зашли в бунгало, в комнату зайчихи, и сели в кресла друг против друга. У Сел наконец-то появилась возможность рассмотреть гостью в свете электрических ламп.
Собачка была красивая. Наряд, показавшийся зайчихе безвкусным в темноте, оказалось очень элегантным платьем, хоть и несколько старомодным из шифона в черно-желто-оранжевую клетку. Из той же ткани была ее изящная шляпка. На ногах собачки были туфли на очень высокой шпильке.
Да, повторила про себя Сел, не пустышка… Но старается казаться таковой.
– Когда и где вы с Ником поженились? – осведомилась она. – Мы с отцом не получали приглашения…
По глазам Диты зайчиха поняла: они с Ником и не собирались приглашать их. Но собачке хватило такта произнести:
– Церемония была очень закрытая. Только мы, пара свидетелей, Морж да священник. Мы венчались в Арле.
– О! И какого дизайнера платье, если не секрет? Не «Вульфсаче»? В нем сейчас столько женятся.
– На гражданской церемонии был наряд от «Мяора». Такой же безвкусный, как почти все люксовые бренды. А для венчания я сшила платье сама.
Селена с трудом скрыла презрение.
– Сами?
– Да… Боже, не хотела оскорбить ваши чувства, – вздохнула Дита. – Примерно такая же реакция была у всех друзей Ника, да и не только друзей. Но я не люблю бренды. Я ценю внешний вид и качество, а свадебное платье должно быть таким, чтоб через двадцать лет за него не было стыдно. А это повальное увлечение митенками? Мне жаль теперешних невест. На их месте я бы уничтожила все фото!
Селена прыснула.
– В этом есть доля правды. Но я не очень верю в домашнее шитье.
– Правда? А вам нравится вот это мое платье? Тоже моя работа.
Зайчиха заинтересовалась.
– Правда?
– Моя мать была швеей. Она не очень любила мои прогрессивные идеи, но однажды я «приучу мир к своему вкусу», как великая создательница «Шарпель № 5». Я не доверяю так называемым профессионалам многого. Я сама крашусь, сама завиваюсь, сама себе шью, сама целую мужа… В общем, все те мелочи, ответственность за которые многие перекладывают на других… Только обувь еще делать не научилась, но вы же понимаете: правильная колодка равняется половине успеха.
Макияж у Диты был отличный – ровные сапфировые стрелки и немного желтых теней в тон платью.
Селена прониклась к собачке уважением. Они проболтали часов до трех.
***
Двумя днями позже, Марсель, Франция
Кенгуру спустил очки на нос и оглядел сидящих за столом гостей – старого белого зайца, его молодую дочь, каркаданна, рыжего лиса и хохлатую собачку. С минуту он внимательно изучал каждого.
У зайца в темно-сером костюме были седые усы и властная челюсть. Ему едва можно было дать шестьдесят, он был сухонький и невысокий, но с таким яростным, недобрым огнем во взгляде, от которого поежились бы и молодые. Он держал дочь за лапку, как бы контролируя. Ей было на вид около тридцати. На ней было серое шифоновое платье. Она сидела, выпрямив спину, и искоса смотрела на отца, как слуга на хозяина.
Каркаданн – статный зверь, похожий на белого коня, но имеющий некоторое едва уловимое сходство с носорогом. На нем было нечто вроде синего шелкового плаща. Его темные, как гагаты, глаза напряженно посверкивали из-под тени капюшона. Жемчужного цвета рог на лбу, похожий на длинную раковину, был того же оттенка, что и крохотный рог на носу. Алел камень на тюрбане, который каркаданн иногда приспускал, скрывая рог. Каркаданн глядел на всех свысока. Лишь глаза выдавали его беспокойство.
Лис лет тридцати с роскошным рыжевато-золотым мехом, высокий, элегантный, в красной «двойке», закинул лапу на лапу. На его губах играла веселая, но хитрая улыбка. На передних лапах красовались многочисленные кольца, среди которых – впервые за три века их с кенгуру знакомства, – блестело обручальное кольцо.
Кенгуру с любопытством рассматривал его жену.
Собачка была красива, высока, худа, как кипарис, с острой мордочкой, тонкими лапками и шеей, с большими глазами цвета стволов сосен. На вид ей было не больше девятнадцати. Ее кожа была серовато-розовой, как отцветающий пион, мордочка вокруг носа темнее, чем черный бамбук, а волосы на ушах, голове и кончике хвоста – белее лепестков белого лотоса. На ней был желтый костюм с вставками из черно-белой ткани. Она сидела, сцепив пальцы, скрестив лодыжки длинных лап.
– Итак, вы пришли ко мне за советом? – произнес, наконец, кенгуру. Разговор шел на английском. – Или хотите заполучить топор? Скажите прямо.
– Не виделись лет пятьдесят, а ты вопросы в лоб! – протянул лис, разведя лапами. – Нехорошо, право слово.
– В последний раз, когда мы вели с Муном светскую беседу, он украл у меня проклятый рубин с Ямайки, – процедил кенгуру.
– Спас тебя от проклятия! – просиял лис, обняв зайца за шею. – Практически святой!
– Проклятие пробудилось, когда его украли, – сообщил кенгуру. – Мне пришлось заново отстраивать дом.
– Мотивация ремонт сделать. Я всегда говорил, что обои у тебя были жуткие, а теперь – смотри, какой цвет, какая фактура!
– Это старые обои. Отстраивал я другой дом, в Нидерландах.
– О, – натянуто улыбнулся лис. – Так тот дом был еще хуже!
– Ты там не был, Ник. Дом был совсем новый. Был, да… Был.
– Так ты сами виноват, милый мой! Кто проклятые артефакты складирует в новом доме? Проклятия – они же как родня, их выгнать нереально.
Кенгуру протер очки бархатной тряпочкой:
– Николас, я уважаю тебя. Правда. И я бы рад помочь, но, по правде сказать, топор продал еще лет пять назад. А учитывая, что он нужен не только тебе, но и этим, – кивнул он на зайца и каркаданна, – боюсь, покупателя я не укажу.
Лис хлопнул по коленям:
– Отлично! Мун, Аре, поздравляю вас и благодарю! Именно так я и хотел помереть, только начав жить!
– Ты старше нас всех, – напомнил заяц.
– Не моя проблема, что ты, дружище, так кошмарно сохранился! – закатил глаза Ник.
– Ты не можешь по-настоящему бросить нас! – вскочил каркаданн. – Почему не сказать лишь имя покупателя?!
– Я все сказал, – спокойно ответил кенгуру. Заяц прищурился:
– Это некто опасный, не так ли?
– Я думаю, вам уже пора, – сухо заметил кенгуру, бросив взгляд на часы. – Мой дворецкий вас проводит.
Дворецкий-лягушка молча открыл дверь кабинета.
Гости нехотя поднялись. Лис пожал кенгуру лапу. Остальные вышли, даже не кивнув на прощание.
Когда посетители уже были во дворе уютной маленькой виллы с черепичной крышей, собачка вдруг остановилась:
– Нет, я так не могу. Надо попытаться поговорить еще раз.
У нее был сильный китайский акцент.
– Если я что и знаю о Пропле, так это – слово его твердо, устричка, – поморщился лис. Заяц вздохнул:
– Боюсь, придется искать иной спо…
– А я все-таки попробую, – заявила собачка и вернулась в дом, стуча каблуками.
Остальные сели в черную «классическую» машину, припаркованную неподалеку. Ждавший их за рулем Морж усмехнулся:
– Что, не выгорело?
Он хрустел чипсами. Ник шлепнул его плечу:
– Прекрати есть! Ты угробишь мою машину. Она новая.
– Новая? Ты ж говорил, он древний, больше сорока лет назад сделан…
– Это ретро-авто! «Chatvrolet» шестидесятого года!
– Если его не доломали за столько лет, то уж мои чипсы не испортят ничего.
Лис фыркнул.
Диты не было пять минут, десять, пятнадцать…
– Неужели он так долго говорит ей «нет»? – скривился каркаданн. Мун до побеления сцепил пальцы.
– Скорее она не дает ему вставить и слово. Ник выбрал жену по себе, я сразу понял…
Их морды вытянулись, когда из дома вышли под лапку кенгуру и собачка, о чем-то негромко беседуя. Он задавал ей какие-то вопросы и увлеченно, внимательно слушал ответы.
Когда они подошли к машине, остальные услышали конец разговора:
– Это было больно?
– Что именно, мсье Пропле?
– Вы понимаете… Это…
– Боюсь, не понимаю.
– Этот статус лишь однажды получила собака… – мялся кенгуру. – Не поймите меня превратно…
– А, – улыбнулась собачка. Она поняла. – Знаете, сначала было очень больно. Боль такая острая, как будто вам в горло опустили длинный меч, и он проникает насквозь, разрезая ваши внутренности. А потом его убирают, тебя заливает, как какой-то сосуд, теплая кровь, и становится так спокойно. И ты… Ты тонешь. Медленно опускаешься куда-то в туман, летишь и знаешь, что не разобьешься. Все ниже и ниже, и ты понимаешь, что ты – уже не ты. Что ты был кем-то «до», а «после» уже не случится… Это не больно! Это как… Это как трепет перед встречей с любимым.
– Потрясающе, – выдохнул кенгуру. – А вы были в белом?
– Белый для меня – цвет траура, поэтому я отказалась от этой традиции. Я надевала белый только на свадьбу. Лучшего повода для траура не придумать… Нет-нет, на мне был черный костюм мужского покроя. Это вечная классика, образ как бы говорит и «Здравствуйте, рада познакомиться!» и «На колени, грешник!». Причем скорее второе.
Она усмехнулась. Кенгуру покачал головой.
– Вы невероятная. В вас столько жизни, столько силы… Вы особенная.
– Я не особенная. Просто одержимая.
– И красивая! Ник счастливчик.
Собачка покосилась на вышедшего из авто лиса и рассмеялась:
– У него не было выбора! Он просто обречен быть счастливым! Да, любимый? Мсье, я была безмерно рада встрече с вами. – Она протянула кенгуру лапку. Тот ее поцеловал:
– Как и я. Рассчитывайте на меня… Огромная честь…
– Что вы, пустяки. Правда.
Она помахала спутникам и уселась в машину рядом с мужем, спереди.
– Он назвал имя и адрес, – прошептала она. – Это в пятом округе Парижа. Покупателя зовут мсье Перле. Пропле говорит, милейший зверь… У него небольшая квартирка в старом доме.
Черное авто отъехало. Все молчали. Их удивили две вещи: во-первых, собачка поладила с кенгуру. Во-вторых: она говорила на чистейшем французском языке.
– Устричка, – пробормотал Ник, – я не знал, что ты говоришь по-французски.
– Ты не спрашивал, – без акцента ответила собачка по-английски и сделала удивленные глаза.
– Разве вы выросли не в горной деревушке в провинции Китая? – уточнил заяц, сидевший сзади с дочерью и каркаданном.
– Да, это так, – кивнула собачка.
– И там была возможность изучать языки?
– Помилуйте! Конечно, нет.
– Тогда как…
– Я записалась на курсы. Ники, разве ты не знал?
Ложь была неубедительна. В глазах собачки блестела насмешка.
– Ты могла бы обратиться ко мне, – проронил лис.
– Может, французский ты бы мне и подтянул… А итальянский? А немецкий? А японский? Мистер Мун, поговорим по-японски, как вы вчера с Ником говорили… Сейчас вспомню дословно… «Я бы не женился на этой деревенской простушке, если б не проклятие…» – «О, понимаю вас прекрасно. Уверен, вы кинете ее так же, как любую другую, и вспомните о моей старшей!». Да, о той старшей, которая так безвкусно одевается и говорит в нос! Если уж Ник расхочет быть моим мужем, автоматически перейдя в статус моего раба… Думаю, я найду ему девицу поинтереснее. Ты, любимый, может и рыжий черт, не способный гвоздь в стенку забить…
– Эй, я был плотником… пятьсот лет назад.
– И что, тебе за это медаль, умник?
Все это было сказано на чистейшем японском. Мун и Ник потеряли дар речи. Собачка повернулась к окну, пряча в уголках рта улыбку.
2
Они хотели ехать поездом, но Мун решил, что на машине будет быстрее. Несмотря на протесты лиса, решено было ехать на его драгоценном ретро-авто.
– Он не старше тебя, любимый, – успокоила его Дита с довольно ехидной улыбкой.
Они хотели ехать сразу после визита к Пропле, но начался ужасный дождь, и пришлось укрыться до утра в ближайшей гостинице.
– Где, говоришь, вы познакомились? – осведомился Мун, когда они с Ником играли в шахматы в номере зайца. Мун никогда не играл с Плотником в карты.
– В клубе, – коротко ответил лис, обдумывая следующий ход.
– Осторожнее, Николас, еще немного – королева для тебя потеряна.
– Не думаю. Ты своих-то королев удержать не можешь. Куда, говоришь, делась мать Селены? Не помню, как ее… Такая миленькая… немка, да?
– Англичанка вообще-то.
– А мать Елены?
– Ты должен помнить. Ты имел удовольствие изучить их обеих.
Ник промычал что-то невнятное и, наконец, сделал хитрый ход – провел атаку с разменом королевы на ладью и слона.
– Да, не впечатлен, признаться… Мат, любезный.
Лис легким щелчком пальцев снес черного короля. Фигура со стуком упала на доску.
Заяц прищурился:
– О чем они говорили с Пропле?
– Понятия не имею.
– Что-то про статус, про боль… Она какая-нибудь ведьма? Волшебница? Почему ты выбрал именно ее, когда была Еле… То есть, когда вокруг столько женщин?
– Не думаю, что должен обсуждать с тобой свои отношения, дражайший, – посмотрел на свои когти Ник. – Если ты думаешь, что мы перестали быть врагами из-за твоей ошибки молодости…
– Твоей ошибки.
– Нет, любезнейший, твоей, твоей ошибки. Не я свел Менна с ума, не из-за меня он…
– Хорошо, хорошо, – нехотя согласился Мун.
А дождь все стучал и стучал по окнам.
***
Пока муж играл, Дита сидела у них в номере и рисовала тушью. В половине двенадцатого ее отвлек стук в дверь. Пришла Селена.
– Прости, что поздно, – пробормотала зайчиха. – Мне нужна твоя помощь в одном деле. Можно войти?
Собачка отступила на шаг, пропуская зайчиху. За спиной Дита прятала какой-то блокнот в кожаной обложке, который поспешно сунула в тумбочку.
– Я тебя не разбудила?
– Нет, я не спала. С чем тебе помочь?
Селена облизнула губы:
– В общем…
Тут она заметила на столе незаконченный пейзаж – густой туман, из которого проявлялись очертания стройного черного бамбука.
– Какая прелесть! Ты умеешь так красиво рисовать? Ты художница?
Дита расцвела.
– Нет, что ты… Так, рисую для себя.
– Я тебя отвлекла, да?
Собачка снова взялась за кисть.
– Нет, ничуть. Так с чем тебе помочь?
Тонкая кисть пересекала белую бумагу изящными линиями и точными штрихами, выхватывая из пустоты горы, растения и нечеткие силуэты зверей.
– О чем вы говорили с Пропле? – спросила Селена. Дита подняла на нее недоуменный взгляд:
– В смысле? Он рассказывал о своей коллекции. Ну, о том, как он стал Собирателем Вещиц, как нашел своей первый проклятый бриллиант у старого креольца, как ему потом дали выбор – умереть или продолжить копить. О всяких смешных случаях рассказал. Мне тоже было, чем поделиться.
– То есть ты связана с магией? – допытывалась зайчиха. – У тебя у самой дар или проклятье?
Дита рассмеялась.
– Так тебя старик Шинджи подослал? Так бы и сказала.
Селена нахмурилась.
– Тебе Ник сказал его настоящее имя?
– Нет. Я просто знаю. Я много чего знаю.
Зайчиха смутилась. Собачка молча продолжила рисунок, изредка окуная тонкую кисть в баночку с тушью.
– Вот ты сказала: я хорошо рисую. А я лишь вижу и знаю больше других. Каждый пустой лист – это либо туман, либо снежное поле во время метели. И задача художника – показать, что скрывает эта белая фата. А для этого надо увидеть скрытые фигуры и обвести.
Селена молчала. Дита испытующе посмотрела на нее:
– Ты не только из-за поручения отца пришла, Сел. Говори, я обещаю, даже Нику не скажу.
Зайчиха опустила глаза.
– Да так. Знаешь, Аремезд сказал, ты, скорее всего, умеешь читать мысли, раз так обаяла кенгуру и я… Я почему-то подумала, что ты могла бы прочитать мысли моего отца. Я должна узнать кое-что.
– О чем?
– О моей матери.
Дита склонила набок голову.
– А что с ней случилось?
– Я не знаю. Отец никогда не давал прямых ответов, не показывал фотографий. Я знаю, что произошло с матерью Елены, но не с моей. Я просто хочу правды. Почему отец не дал ей бессмертие, как ее звали, в конце концов! Я ничего не пожалею. Я заплачу хоть деньгами, хоть собственной кровью. Все, что попросишь.
Дита облизнула губы.
– Хорошо. Дай мне времени до утра, я отвечу на все твои вопросы. Но пообещай, что примешь любую правду. Даже неприглядную. Даже безумную.
– Я обещаю.
– Хорошо. Я не возьму с тебя ни денег, ничего, – подумав, сказала собачка. – Только отдай мне что-нибудь о себе на память. Что угодно – серьгу, браслет, хоть носовой платок. Что не жалко.
– Зачем тебе?
– Просто так. Это называется отдарок. Есть вещи, которые нельзя делать бесплатно, иначе проситель потеряет больше, чем заслуживает.
Селена, не колеблясь, сняла с запястья серебряный браслет с большим лунным камнем.
– Вот. Подойдет? Это мне отец подарил на совершеннолетие.
– Тебе точно не жалко?
– Аремезд говорит, когда платишь за нечто ценное, расплачиваться тоже надо ценным. А он маг и в прошлом правитель. Ему виднее.
Собачка провела пальцами по выгравированным на браслете японским иероглифам: «Луна», «Заяц», «Вечность».
– Ты давно Аремезда знаешь? – спросила она.
– Давно, да. Папа с ним сотрудничал когда-то. Покупал у него рога каркаданнов – это ценные амулеты. Но когда Аре убил всех каркаданнов на своих землях, договор потерял силу.
– А что за земли?
– Ну, я знаю только со слов отца. Когда-то давно, – рассказала Селена, – он был султаном, завоевывал земли и имел красивейшую жену, прекраснее, чем богиня Серасвати. Никто толком не знал, от чего она умерла и как, но – после ее смерти каркаданн Аремезд добровольно отдал свои земли завоевателям – птицам Рурх, а сам с несколькими слугами сел на корабль и навсегда покинул территорию современной Индии.
На маленьком острове он отстроил огромный дворец белого мрамора, окруженный садами, достойными Семирамиды, и жил со слугами в этой крепости одиночества века и века напролет, забыв о любых грехах, хотя Ник утверждает, что он увез с собой большой гарем, сотню танцовщиц и ящиков тысячу вина.
– Ого. Ему этого хватит еще века на три, если особо не перебарщивать. А кем была жена Аремезда? – сменила тему собачка.
– Никто не знает.
– Никто не знает… – повторила Дита. – А Ник? Он был женат? Мне он не говорит.
– Официально – ни разу, это точно. Но женщин было много, конечно. Во все века, в разных странах – с некоторыми он даже жил, некоторые случайные. Если честно, нас всех удивило, что он женился именно на тебе. Ты же…
– Совершенно обычная, – кивнула собачка, в последний раз взмахивая кистью. – Ну… Чудеса случаются.
Рисунок был готов.
***
Когда Ник вернулся в свой номер, Дита была уже в постели, но не спала. Она крутила в лапах браслет с лунным камнем.
– Я обыграл Муна дважды, – сообщил лис, расстегивая рубашку. Переодевшись в пижаму, он проглотил белую таблетку и запил водой – для спокойного сна без сновидений. Собачка не удивилась: Ник всегда засыпал только после таблетки или двух. Когда-то он избавлялся от кошмаров, надевая маленькие ловцы снов на шею, но их надо было менять каждые два-три дня, иначе они приходили в негодность.
– Поздравляю, – равнодушно отозвалась собачка. Только тут Ник заметил, что она плачет – не всхлипывая, даже не моргая, только слезы медленно льются по ее щекам на подушку.
– Что случилось, устричка?
– Ничего.
– Тогда почему ты…
– Ты не поймешь.
Ник не стал допытываться, лишь молча лег и повернулся к ней спиной, сказав напоследок:
– Этот ушастый болван хочет, чтобы мы отправлялись в полшестого. То есть он хотел вообще в пять, но я и Морж сумели отговорить его… Поставь будильник.
3
На следующее утро дождь, продолжавшийся всю ночь, так и не прекратился.
Аремезда разбудил стук в дверь номера. Каркаданн глянул на часы – половина четвертого, – и сонно крикнул:
– Что там?
– Господин Аремезд, это Дита. Мне нужно поговорить с вами.
– О чем? – простонал каркаданн и только тут сообразил, что собачка ответила на санскрите. Сжигаемый любопытством, он накинул халат и открыл.
Дита стояла на пороге в платье из зеленого креп-жоржета с вырезом-лодочкой и невинно улыбалась.
– Можно я пройду, Аре?
– О чем вы хотите говорить? – осведомился каркаданн.
– О Меруерт.
Аремезда бросило в жар.
– Простите?
– Я не обсуждаю такое на пороге.
Каркаданн запер за ней дверь. Собачка уселась на край еще теплой постели.
– Вы считаете меня обыкновенной?
– Откуда вы знаете ее имя?!
– Вы считаете? Как думаете, Ник мог бы меня полюбить по-настоящему?
Аремезд усмехнулся:
– Полюбить! Помилуйте, он не знает, что такое любовь. Его сердце покрыто тонким слоем золота. Он ничего не чувствует.
Дита сжала кулаки.
– Совсем? Он никогда и никого не любил так, как ты любил камышовую кошку Меруерт? До дрожи в пальцах, до жара в сердце, до самой последней минуты…
– Что ты можешь знать об этом? – воскликнул каркаданн, но собачка продолжала:
– …Когда ты взмахнул камнем и ударил ее по голове, до того мгновения, как ее безупречную мордочку залила кровь, до собственного крика, который был последним, что она слышала?
– Хватит!
Аремезд повалил Диту на кровать, сжав копытами горло. Собачка только ахнула и обхватила лапами его шею так, как когда-то Меруерт. И так же, как Меруерт, прохрипела:
– Нет ничего прекрасней… чем… умереть твоей…
Ошеломленный каркаданн отпустил ее. Глаза Диты горели. Она улыбалась.
– Значит, я был прав, – заключил он. – Ты телепат.
– О, едва ли, – вздохнула собачка, опуская ресницы.
– Никто не знал ее имя, – прошептал Аремезд. – Я стер память всем, кто еще мог помнить. Никто не видел, как я ее убил! Как?! Говори, как ты узнала!
– Да, ты стер память всем, – покачала головой Дита, – кроме самой Меруерт, чей труп ты сбросил со скалы в море. И я пришла сюда, чтобы сообщить тебе всего одну вещь: ты напрасно это сделал. Она была тебе верна. Ее оклеветали.
– Откуда тебе знать?
– Я знаю.
Каркаданн уселся с ней рядом.
– Но откуда?
– Ты всегда так мечтал познать истинную сущность всего, – улыбнулась Дита. – Просто удивительно, как ты докатился до… этого всего. Сотрудничество с Шинджи, убийства… Ты мог бы стать великим магом и лучшим из алхимиков. Что с тобой стало, Аре?
– Ты все-таки колдунья, – пробормотал Аремезд. – Теперь ясно, почему Ник женился на тебе.
– Призрак зайца в маске кролика убьет нас через каких-то две недели, а вы все гадаете, почему я вышла за Ника? – скривилась Дита и встала. – Вы все стали такими жалкими, такими тупыми! Еще тупее смертных! Но хочу сказать тебе одно, Аре: последним желанием отвергнутой и оклеветанной Меруерт была месть. Она подумала: «Если море не похоронит его, то он лишится магии» И сегодня ее годовщина.
Она вскочила и ушла, хлопнув дверью.
***
Селена зашла к Дите в пять. Собачка сидела посреди груды чемоданов в гордом одиночестве за французской книжкой: Ник нанимал машину, не желая мучить свое новое авто, коих у него был не меньше семидесяти, по наблюдениям жены.
– Вот и ты. Садись, – пригласила зайчиху Дита, похлопав по дивану рядом с собой.
– Ты выяснила? – спросила Селена, сцепив пальцы. – Ты ни разу не оставалась с папой наедине.
– Мне это и не нужно. Но, – Дита облизнула губы, – ты обещала, что примешь любую правду.
– Да, конечно.
– Хорошо. Тогда слушай. Твоя мама была очень красивой белой зайчихой по имени Меган. Меган Эар.
– Меган Эар, – повторила Селена, вся трепеща.
– Она родилась в год Кролика, совсем как ты… В пригороде Лондона, в сельской местности. Мать умерла в родах, отец погиб, когда Мег было шесть. Ею занялись родственники. В восемнадцать Меган устроилась гувернанткой.
Она познакомилась с твоим отцом, когда он нанес визит семье, где она работала. С белым зайцем Бон Шинджи, который представился ей мистером Элвисом Муном. Тогда ей было двадцать.
Он сделал ей предложение, как в романе, через пару недель. Мег бросила работу, бросила все, и последовала за Муном. Он, как ты понимаешь, много путешествовал, таскал ее с собой повсюду… Она восхищалась им – его красотой, умом, знанием языков. В двадцать четыре Мег сообщила, что ждет зайчонка.
Элвис отнесся к новости спокойно, но как раз тогда в Италию, где они жили, приехала Елена. Она возмутилась присутствию около отца какой-то незнакомки и закатила скандал:
– Ты бросил мою мать в глуши, не дал ей ни бессмертия, ни надежды, а какую-то жалкую официантку пригрел за моей спиной?!
«Бессмертие» – вот слово, поразившее Мег больше всего. В тот день Елена поведала ей, что Шинджи – низложенный Лунный Заяц, у которого остался запас зелья бессмертия, которое он пьет сам, которое дает Елене, но которым не захотел делиться с единственной своей законной женой.
Меган пришла в ужас и хотела бежать, но Шинджи запер ее и не выпускал из дома, пока не родилась ты. А потом он выставил зайчиху за порог. Ему не нужна была жена. Ему хотелось только ребенка, чтобы было кому оставить секрет зелья. Он боялся выдать его своенравной Елене.
Мег работала несколько лет прислугой, пока не собрала денег на билет в Англию, где с огромным трудом нашла место гувернантки. Просто дежавю… К тому времени Шинджи был неизвестно где с ее дочерью.
Но однажды, пару лет спустя, она случайно увидела в окно своего возлюбленного с девятилетним зайчонком, дочкой, и гувернанткой девочки, старенькой крысой. Они гуляли по Лондону. Мег поспешно оделась и выбежала на улицу, боясь подойти слишком близко. Ты не заметила ее. Но Шинджи заметил.
Ее труп бросили на помойке недалеко от дома, где она снимала комнату. У нее было два последних желания: увидеть свою дочь еще раз и отомстить лживому зайцу.
Селена сидела молча, глотая слезы. Дита взяла ее лапки в свои:
– И первое ее желание уже сбылось, Сел.
