Эмили Гунис
Потерянный ребенок

Полная версия

© Emily Gunnis Ltd, 2019

© Перевод. Э. Бекетов, 2022

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

Моему мужу Стивену – моей любви, моей жизни, моему учителю.

Я не знала, что потерялась, пока не нашла тебя.

Любовь не ведает своей глубины до тех пор, пока не наступит час разлуки.

Халиль Джебран

Пролог

Суббота, 19 ноября 1960 года

– Пожалуйста, отпустите меня, сэр. Мне нехорошо.

Ребекка взглянула на сидящего напротив полицейского в очках с тонкой оправой, который уже два часа держал ее в комнате для допросов.

Детектив-инспектор Гиббс глубоко затянулся сигаретой с дешевым крепким табаком и выпустил густое серое облако дыма в и без того спертый воздух комнаты.

Ребекка посмотрела на свои руки. На тыльной стороне правого запястья она заметила крошечные брызги крови, принадлежавшей ее матери, и начала соскребать их ногтями. На ней по-прежнему была белая ночная рубашка, в которой она спала в ту ночь. Весь подол был покрыт кровавыми пятнами. Ей захотелось сорвать с себя одежду, нырнуть в ванну с головой и больше никогда не всплывать на поверхность.

– Мы почти закончили. Мне просто нужно прояснить еще пару деталей, прежде чем мы напечатаем ваше заявление.

Детектив-инспектор наклонился вперед, не сводя с нее своих черных глаз, и, потушив окурок в пепельнице, раздавил его пожелтевшим от никотина указательным пальцем.

– Пойду принесу вам воды.

Он встал из-за стола, и ножки его стула пронзительно заскрежетали по плитке пола, заставив Ребекку вздрогнуть. Она поспешила получше укутаться в колючее шерстяное одеяло. Ее трясло, ей было холодно. Очень холодно.

Дверь за детективом-инспектором захлопнулась. В глазах Ребекки защипало, и она взглянула на часы: было уже четыре утра. Она впервые не спала в такой поздний час. Конечно, иногда они вместе с Харви прятались ночью в бомбоубежище, боясь попасться на глаза ее разгневанному отцу, но обычно к полуночи его желание забыться с бутылкой виски уже брало верх над гневом.

Когда в их доме поднимался крик, Ребекка давала Харви сигнал, светя из окна спальни фонариком, и он бежал через кукурузное поле, а затем открывал крышку люка в бомбоубежище под их домом. К тому моменту она уже ждала его внизу. В эту маленькую подземную пещеру вел тайный ход, спрятанный в глубине шкафа под лестницей. Это убежище, созданное на случай, если немецкие солдаты вернутся, чтобы вырезать его семью, обустроил ее отец – а затем и наполнил запасами консервов, книг и свечей. Бесконечная паранойя, которая превратила жизнь Ребекки и жизнь ее матери в ад, совершенно случайно предоставила ей путь к спасению.

Ребекка сидела и наблюдала, как, тикая, двигалась секундная стрелка, и ход времени все дальше и дальше уносил то мгновение, когда она в прошлый раз видела мать. Нет, в последний раз. Она ясно помнила ту картину: мать, жадно ловящую ртом воздух; ее красивые губы, которые так часто целовали Ребекку; бледнеющую на глазах кожу, последний вздох ее матери – и ускользающую жизнь.

Тишина комнаты, наполненной табачным дымом, гулом отдавалась в ушах. Тело Ребекки было сковано усталостью, и все же мозг раз за разом проигрывал в воображении ту сцену, которая предстала перед ней, когда она прибежала из спальни на пронзительные крики: на бледном ковре, из которого она так много раз выбивала пыль на залитом солнцем крыльце, лежала ее мать.

Ковер был окрашен кровью, вытекшей из ее ушей и носа. Ее глаза настолько заплыли от ударов, которые ей нанес отец Ребекки своим черным тяжелым ботинком, что она не могла разглядеть в дверном проеме собственную дочь.

– Итак, мисс Уотерхаус, – детектив-инспектор Гиббс захлопнул за собой дверь, заставив Ребекку вздрогнуть, – давайте повторим историю.

Казалось, что все это случилось с ней в прошлой жизни, а ведь всего несколько часов назад она лежала в кровати, и за окном бушевала гроза, пришедшая со стороны бухты Уиттеринг. Несмотря на одеяло, которое она взяла из дома, руки у нее дрожали от холода.

Она представила, как отец разжигает в камине огонь, бормоча что-то под нос и кашляя от поднявшейся пыли. Мама бы сидела рядом, и ее серые волосы были бы собраны в пучок. Вытянув ноющие от усталости ноги на табуретку, она бы наблюдала за действиями мужа, покорно ожидая, когда вместе с огнем неотвратимо вспыхнет и его гнев. Закончив с камином, отец бы взял из ящика стола ключ, подошел к закрытому шкафу и достал свой пистолет Люгера. Каждый понедельник он разбирал его и тщательно смазывал льняным маслом, говоря при этом жене:

– Не все мы можем позволить себе такую наивность, Гарриет. Мужчина должен быть готов защитить свою семью.

Ребекка чувствовала напряжение сквозь половицы. Стояла гробовая тишина; так случалось всегда, когда отец был не в духе. День не задался с того самого момента, когда ее родителей вызвали к директору. С тех пор отец с ней ни разу не заговорил – только сказал, что завтра рано утром они уедут из Сивью и что Харви Робертса она больше никогда не увидит.

Тревожные мысли о друге вернули ее в настоящее.

– Пожалуйста, дайте мне увидеть Харви, – взмолилась она.

– Всему свое время. Мистер Робертс-младший доставил нам немало хлопот, и мы были вынуждены поместить его в камеру.

Ребекке снова стало дурно. Присутствие инспектора Гиббса подавляло ее. Он напоминал ей крыс, которые сновали между загонами с ягнятами на ферме. Зубы у него были желтые и острые, и даже кончики его густых черных усов при разговоре подергивались, как у крысы.

Девочка сглотнула подступивший к горлу ком, стараясь сдержать слезы. Вскоре после того, как ее увели в комнату для допросов, она слышала, как в коридоре Харви плакал и звал ее. Полицейские стали кричать ему, чтобы он успокоился, и пригрозили посадить его на ночь в камеру. Харви бросился было колотить кулаками по двери, за которой держали Ребекку, но его крики становились все тише, пока его волокли прочь.

– А где отец Харви? Мне всего тринадцать. Разве со мной не должен быть взрослый? – голос Ребекки дрожал, и Гиббс бросил на нее суровый взгляд.

– Тед Робертс находится в состоянии алкогольного опьянения. Он сейчас даже своего имени не знает, поэтому, боюсь, он едва ли сможет чем-то вам помочь. Мы позвоним в социальную службу, как только откроется их офис, и вас возьмет под опеку государство.

– Что это значит? – спросила она, чувствуя, как ее охватывает паника.

Гиббс недружелюбно взглянул на нее.

– Это значит, что вас поместят в ближайший приют, а местные власти прикрепят к вам соцработника, который теперь будет за вас в ответе.

– Но я хочу жить с Тедом и Харви, – Ребекка уже не могла сдержать слез. – Пожалуйста, пустите меня в туалет, я правда нехорошо себя чувствую.

– Ну, чем скорее вы проясните некоторые детали произошедшего, тем скорее мы закончим.

– Но я вам уже рассказала все, что знаю. Пожалуйста, не надо еще раз.

Она не хотела вспоминать крик ее отца, прорывающийся сквозь раскаты грома и завывание ветра за окном. Рев, слышный даже на втором этаже, и тихий, нежный голос ее мамы, пытающейся его успокоить. Ребекка представила, как она тряслась от страха, явно предчувствуя, что именно должно было вот-вот произойти. Потом Ребекка услышала грохот в гостиной, ее сердце забилось еще чаще, в окно забарабанил ливень, и она накрылась одеялом с головой.

– В этот раз я все запишу, а секретарша напечатает, когда выйдет на смену. – Он вздохнул, выпуская облако дыма. – Скажите мне еще раз, что именно ваша мать сделала, чтобы так разозлить вашего отца сегодня вечером?

Ребекка со злостью смахнула слезу. Ее голова раскалывалась: она никак не могла объяснить этому мужчине, что значило жить с таким человеком, как ее отец.

– Она ничего не сделала. Он не ждал, когда мы совершим ошибку. Может, я где-то оставила карандаш, может, мама неправильно сложила полотенце. Мой отец страдает от военного невроза. Он какое-то время лечился в психиатрической лечебнице Гринуэйс, но так и не оправился до конца. У него ужасный характер, и даже малейший шум или раздражение могут вызвать у него приступ.

– И все же что-то особенное случилось сегодня и разозлило его, так? Вы упоминали, что прогуливали уроки.

Полицейский пристально смотрел на нее, держа ручку наготове.

Ребекка закрыла глаза и погрузилась в воспоминания о предыдущем дне, когда она была совершенно другим человеком – маленькой девочкой, у которой была семья, которая сидела у кабинета директора, разглядывала оранжевый ковер с кружевными узорами и прислушивалась к голосам, звучащим за дверью.

– Дело в этом мальчишке, Робертсе, он оказывает на нее дурное влияние.

Директор говорил громко, и Ребекка могла представить, как он расхаживает по кабинету перед ее родителями, держа руки за спиной.

– Они живут на соседней ферме. Когда я лечился в Гринуэйсе, Тед Робертс дал моей жене работу. – Голос ее отца был тихим, как и всегда, когда они находились за пределами своего уединенного жилища. – В результате Ребекка и Харви выросли вместе. К сожалению, меня не было рядом, чтобы пресечь эту их привычку проводить чрезмерное количество времени вместе.

– Что ж, мистер Уотерхаус, на вашем месте я бы доверился своим инстинктам. Я-то думал, что Ребекка хочет добиться в жизни чего-то большего, но, боюсь, теперь ее устроит и жизнь жены фермера. Общение с этим мальчишкой оказывает пагубный эффект в том числе и на ее успеваемость.

– Успеваемость? – взволновано повторила мать. – Учеба для нее очень важна, ведь она хочет стать врачом… – Но тут же она замолчала, словно ей стало стыдно за свою несдержанность.

– Теперь поздно волноваться, Гарриет. Я предупреждал тебя об этих людях.

– Что ж, полагаю, амбиции большинства девушек отходят на второй план, когда они влюбляются, – сказал директор так, словно это было само собой разумеющимся.

– Влюбляются? – Отец все же повысил голос, хотя и старался этого не делать. – Ей тринадцать, ради всего святого.

– Могу я спросить, были ли у вас в последнее время проблемы дома? – осторожно поинтересовался директор.

– Никаких, не припомню, чтобы они были. А ты, Гарриет?

Ребекка затаила дыхание. Они обе знали, почему она прогуляла в тот день школу, почему так отчаянно хотела повидаться с Харви. Отец собирался увезти ее как можно дальше от «Сивью» и от Харви – от всего того, без чего она не смогла бы выжить.

Ее успеваемость упала не из-за Харви, а потому, что она устала постоянно жить в страхе, потому, что ее ночные кошмары сменялись только кошмарами наяву, и потому, что каждый день она ходила по тонкому льду. Ей было страшно заходить в комнату, если в ней был отец; до одиннадцати лет она писалась в кровать, боясь встать ночью в туалет, потому что она могла бы столкнуться в коридоре с отцом; она испытывала почти что облегчение, когда видела, как отец бьет мать, потому что ждать начала очередных побоев и не знать, когда же они начнутся, было куда более невыносимо. Каждый раз мать извинялась перед ним, оправдывала его, прикрывая окровавленный рот и пытаясь отмыть кровь с лица над керамической раковиной в их крохотной кухоньке.

– Почему вам вдруг захотелось сегодня уйти из школы без разрешения? – спросил детектив-инспектор Гиббс, возвращая ее в настоящее.

– Я пошла попрощаться с Харви, – тихо ответила Ребекка. Все ее тело уже трясло, у нее начинался шок.

– Перед вашим переездом? – Гиббс дождался ее кивка, прежде чем записать ее показания на бумаге.

– Он работает разнорабочим в психиатрической лечебнице Гринуэйс. У них ферма, на которой трудятся пациенты. Харви и его отец на неделе ходят в местный паб, и я знала, что не увижу его до отъезда.

Ребекка закрыла глаза и медленно выдохнула, пытаясь побороть приступ тошноты.

– Влюбились, что ли?

– Тед и Харви для меня как члены семьи. Они приютили маму, когда я была совсем маленькой, когда отца поместили в Гринуэйс. Без их помощи мы бы оказались на улице.

Детектив-инспектор Гиббс медленно кивнул.

– И как вы добрались до лечебницы, после того как прогуляли школу?

– Я села на автобус.

Живот у Ребекки сводило от боли. Гигиеническая прокладка натерла кожу, и она была уверена, что ее пора сменить, но у нее с собой не было ничего, кроме ночной рубашки и пледа. Она ненавидела свое тело за то, что оно с ней делало – за грязь, за боль, и не только в животе, у нее ныла спина и сводило ноги. Она ненавидела волосы у себя на лобке, растущую грудь, которая все больше выступала и при этом побаливала. Она не хотела, чтобы ее тело менялось, она не видела в этом ничего хорошего. В то время как одноклассницы Ребекки уже хихикали, обсуждая вопросы брака и детей, мысль о замужестве наполняла ее ужасом.

– Никогда не выходи замуж, Ребекка, неблагодарное это дело, – прошептала ей мать однажды вечером, когда они чистили картошку к ужину. – Я отложила немного денег на банковский счет для твоей учебы в медицинском. – Она выглянула в гостиную, где Джейкоб читал газету, и снова посмотрела на Ребекку. – Не нужно никому об этом говорить. Пообещай мне, что ты закончишь учебу, что бы ни случилось.

Она вздрогнула, когда мать достала почтовый буклет из кухонного шкафа и вложила его ей в руки. Вечно царившее в доме напряжение, казалось, усилилось еще больше, и Ребекке отчего-то захотелось плакать.

– Пообещай мне.

– Обещаю.

Все началось в тот день, когда он вернулся домой из Гринуэйса. Маленькая Ребекка с удивлением смотрела на покрытое шрамами лицо отца, который не сводил с нее своих печальных глаз и натянуто улыбался.

– Почему, мамочка? Почему он кричит на тебя и делает тебе больно?

Комок в животе, который появился с приходом этого незнакомца, уже пагубно влиял на ее детское бесстрашие. Теперь везде, куда бы она ни пошла, за ней следовало черное облако. Теперь она больше всего на свете ненавидела оставаться с ним одной, теперь она пряталась за спиной матери всякий раз, когда он в дурном настроении выходил из спальни, глядя перед собой ничего не видящими глазами.

– Теперь дома все будет по-другому, солнце мое, потому что папе немного грустно и страшно после сражений на войне. Но ты должна быть рядом с теми, кого ты любишь, даже если они не так добры и милы с тобой, как тебе бы хотелось. Ему скоро полегчает.

Когда Ребекке было пять, та жизнь, которую она знала, кончилась. Беззаботная и веселая жизнь в их доме за одну ночь обернулась тюремным заключением. Постоянно звучащий смех, запах моря, доносимый легким ветром через открытые окна, музыка по радио… Когда отец вошел в дверь их дома, радость покинула сердце матери.

– И что произошло, когда вы добрались до Гринуэйса? – спросил детектив-инспектор Гиббс, наклоняясь вперед за чашкой с уже холодным кофе.

Ребекка вспомнила вчерашний день. Когда она вышла из автобуса, холод пронизывал до костей, словно предупреждая ее о том, что ей стоит вернуться назад. Чувствуя странную тревогу, она подошла к трехэтажному зданию в готическом стиле на окраине Чичестера. Его высокие кованые ворота служили пугающим напоминанием о том, что, стоило ей только оказаться внутри – и выбраться наружу было уже почти невозможно.

Вскоре после того, как ворота захлопнулись за Ребеккой, ей преградил путь мужчина с гладко выбритым лицом.

– Какая у вас дата рождения? – спросил он, аккуратно переступая с одной ноги на другую и глядя в пол.

– Не бойся. Скажи Джорджу, какая у тебя дата рождения, и он ответит, в какой день недели ты родилась.

Ребекка с облегчением обернулась и увидела улыбающегося Харви, одетого в грязный рабочий комбинезон. Его голубые глаза закрывала челка русых волос.

– Хорошо. Я родилась восьмого января 1947 года.

К ее изумлению, Джордж, не думая ни секунды, выпалил:

– В среду.

Посмотрев на нее, он добавил:

– Вы та девушка с картины.

– Невероятно. Как он это сделал? – спросила Ребекка. – И о какой картине он говорит? – добавила она, хмурясь.

Харви пожал плечами.

– Джордж удивительно умен, но он провел в лечебнице всю свою жизнь. Он бы никогда не выжил за ее стенами.

– Я не так себе это представляла… Я думала, что здесь люди не могут выходить из своей палаты…

Ребекка старалась не смотреть на Джорджа, но любопытство брало верх. Она успела замерзнуть и дрожала от холода.

– Ну, тем, что просто бродят по территории, доктора как бы назначают физическую нагрузку, а те, которые помешаны и представляют угрозу для себя и общества, помещены в отделение Б вон там, – сказал Харви, указывая на дюжину арочных окон над фасадом главного здания.

– И все же что ты здесь делаешь? Разве ты не должна быть в школе? – К счастью, он открыл перед ней дверь, и они очутились в каком-то, казалось, бесконечном коридоре, который напоминал начало кошмарного сна. В воздухе стояло напряжение. Ребекке послышались женские крики – как будто бы кто-то боролся за свою жизнь.

– Я нашла Харви и сказала ему, что мы уезжаем, – тихо ответила Ребекка детективу-инспектору Гиббсу.

– И что же он сказал? – Тот поднял взгляд от своих записей и внимательно посмотрел на нее.

Ребекка задумалась.

– Он сказал, что ночью придет ко мне в «Сивью» и мы сбежим вместе.

Она вспомнила пристальный взгляд Харви и его чистые-чистые голубые глаза.

– Но ферма «Сивью» – твой дом, Харви. Твой папа не сможет без тебя.

– Справится. Он ведь знает, насколько я сильно… насколько я дорожу тобой.

Харви потупил взгляд.

– Куда же мы пойдем? А как же школа? Если я пойду с тобой, я никогда не смогу выучиться и закончу, как моя мама. – Ребекка начинала паниковать. На ее глазах выступили слезы.

– И что вы ответили ему на его предложение? – Гиббс наклонился вперед, пристально посмотрел на нее и со свистом вдохнул спертый воздух.

– Я сказала, что не могу оставить маму, – сказала Ребекка, и одна слеза скатилась по ее щеке. Она боялась слез: если бы она начала плакать, то уже не смогла бы остановиться.

– Поэтому вы вернулись домой? – спросил Гиббс.

Ребекка кивнула.

– Однако вы говорили, что слышали чьи-то шаги в прихожей, прежде чем вы спустились в гостиную и обнаружили мать с отцом. Ранее вы упоминали, что этот кто-то начал ссору, которая привела к смерти ваших родителей. Как вы считаете, это мог быть Харви?

– Нет.

Ребекка до сих пор слышала, как дрожали под нескончаемым напором грозы оконные стекла в ее спальне, готовые вот-вот разбиться, и как раздались два удара дверного молотка, которые, должно быть, просто ей послышались в завывании ветра.

– Почему вы в этом так уверены?

– Потому что, когда я спустилась, дома никого не было. Может, мне показалось. Они кричали все это время, была гроза, в окно били ветер и ливень, было очень шумно.

– Но вы сказали, что слышали, как ваш отец с кем-то говорил, а затем началась ссора. Разве не логично, что это был Харви, – вы же сказали, что он должен был за вами прийти?

Гиббс почти навис над столом, и Ребекка вжалась в стул и снова почувствовала боль в животе.

– Нет. – Она покачала головой. Ей нужно было выйти из этой комнаты. Она не могла дышать. В носу до сих пор стоял запах пороха, а перед глазами – дым из ствола люгера после выстрела.

– Почему?

– Потому что Харви никогда бы не оставил мою мать умирать вот так, на полу. Он любил ее.

– Мог ли он застрелить вашего отца, чтобы спасти вашу мать?

– Нет.

– Откуда вам знать?

– Я уверена! Он никогда бы так не поступил. Пожалуйста, сэр, меня сейчас стошнит.

– Ну, к счастью для него, его отец алкоголик, и есть немало свидетелей, которые видели их обоих сегодня вечером в пабе «Голова короля».

– Почему тогда вы меня об этом спрашиваете? Почему не даете мне уйти? Пожалуйста, мне очень нехорошо.

Ребекка почувствовала, как рвота поднимается по стенкам желудка.

– Потому что я не уверен, что вы во всем со мной честны, юная леди. Мне кажется, что вы что-то от меня утаиваете. И что вы догадываетесь, кто был в прихожей.

У нее хлынули слезы. Она испугалась, что может задохнуться рвотой, которая уже подступила к горлу.

– Прошу, сэр, никого не было, когда я спустилась. В доме никого не было.

– А у вашего отца был пистолет?

Ребекка кивнула, закрыла рот рукой, и ночные крики зазвенели в ушах.

Она накрылась одеялом с головой, но гроза лишь усиливалась, вторя тому, что происходило внизу. Крики, звон разбитого стекла, ярость отца, пульсирующая в венах, словно она была ее собственной. Ребекка лежала в кровати, скованная нерешительностью, пока сквозь половицы не раздался жуткий вопль матери, после которого она не могла оставаться в кровати.

– Мама! – прокричала она, открывая дверь и бросаясь вниз по лестнице, где перед ней открылась ужасающая картина.

Рот наполнился рвотой, она закрыла его руками, но желчь, обжигающая желудок, горло, стала просачиваться сквозь пальцы, Ребекка подавилась и согнулась пополам.

Детектив-инспектор Гиббс вскочил с места, но было уже поздно: его записи, стол, пол – все было покрыто рвотой. Когда кусочки еды – их последнего ужина, за которым никто не сказал ни слова, – покрыли черные лакированные туфли детектива, а в комнате стало совсем нечем дышать, допрос наконец подошел к концу.