Эмма Стил
Секунда между нами
Четыре
2001
ДЖЕННИ
Когда они возвращаются домой с прогулки, на улице стоит туман – папа называет его «хаар»[5]. Она слышит в белой вышине крик чайки, залетевшей слишком высоко. Папа идет рядом. Они оба в одинаковых зеленых веллингтонах и темно-синих дождевиках. Удивительно, что в свои двенадцать лет она почти догнала его по росту. Она не может удержаться, чтобы не шагать с ним в ногу: левой, правой, левой, правой. Он смотрит на нее и улыбается.
Наконец показался их дом. Интересно, чем сегодня занималась мама? Может, отдыхала или рисовала. В последнее время она как-то быстро от всего устает. В отличие от папы – тот кипит энергией, даже если за день не проронит и слова. Весь день они бродили по пляжу и близлежащему лесу.
Поднимаясь по дорожке, она слышит хруст гравия под сапогами. Вот в поле зрения появляется синий фасад Ларчфилда и дверь, увитая плющом с одной стороны. Из окон на первом этаже льется теплый свет, – в холодное время дом выглядит по-особенному уютно. Ей всегда нравилось, что их дом скрыт от посторонних глаз высокими деревьями. Летом весь сад утопает в цветах, посаженных мамой. Дженни всегда казалось, что Ларчфилд похож на домик из сказки.
Отперев тяжелую входную дверь, папа переступает порог. На мгновение останавливается и принюхивается.
Пахнет горелым.
Через секунду он уже мчится по коридору, а Дженни, торопливо стянув сапоги, бежит следом.
Мама.
Сквозь задымленный коридор она видит, как папа быстро пересекает кухню и открывает окно. Мама в фартуке, с опухшими от слез глазами, сидит на полу, прислонившись к шкафчику.
– Простите, – выговаривает она сквозь рыдания.
– Все хорошо. – Папа пристраивается рядом с ней и обнимает за плечи. – Что случилось, милая?
Мама закрывает лицо ладонями.
– Я просто… – Она шмыгает носом. – Я просто хотела помочь, Маргарет меня попросила, но я сожгла первую партию, а потом начала заново, а потом…
– Тише, – шепчет он, прижимая ее к себе. – О чем она тебя попросила?
Дженни наблюдает за ними из коридора. Она не в первый раз видит маму в таком состоянии, когда она словно разваливается на части. Но папа со всем разберется.
Как всегда.
Мама наконец отнимает руки от лица.
– Пока вас не было, я поехала в город купить кое-что и встретила Маргарет. Ты ведь помнишь Маргарет из школы? Миссис Гамильтон, – объясняет она, быстро взглянув на Дженни. – Она спросила, смогу ли я завтра принести выпечку на распродажу, которая будет в старших классах, и я согласилась, но мне еще нужно было подготовиться к завтрашнему уроку рисования, у меня столько дел.
– Послушай, – ласково говорит папа, помогая ей подняться. – Почему бы тебе не прилечь отдохнуть? А я принесу тебе чаю.
– Не надо, – отвечает она, решительно тряхнув головой. Ее полиэтиленовый фартук, на котором изображена хайлендская корова, так сильно измят, что кажется, будто корове очень больно. Красные завязки по бокам развязались. – Сейчас я все сделаю.
– Милая, – говорит он, поглаживая ее руку. – Не беспокойся об этом. Дженни мне поможет. Да, Дженни?
Он смотрит на дочь, и та с улыбкой кивает в ответ. Она обожает печь с ним.
– Конечно!
Мама смотрит на нее, потом на него.
– Ну тогда ладно, – помолчав, отвечает она. – Вы уж меня простите. Я не могла ей отказать.
– Не волнуйся, – улыбается папа. – Нам будет весело. Иди приляг.
Мама наконец улыбается, и ее лицо становится прекрасным и сияющим. Она снимает фартук и вешает его на спинку стула. Постояв еще немного, она выходит из комнаты.
– Ну, давай подумаем, что мы испечем для распродажи, – говорит папа, поворачиваясь к Дженни. В его руках кусочек шоколада – половину он отламывает для нее, а половину съедает сам.
Наблюдая за отцом, она вдруг осознает, до чего они похожи: даже жуют одной стороной, только он левой, а она правой – словно отражают друг друга. Они и внешне удивительно похожи – оба темноволосые и зеленоглазые.
Как зеркальные отражения, – говорит мама.
РОББИ
Я наблюдаю эту сцену на кухне через открытое окно.
Что, черт побери, здесь происходит?
Но у меня нет времени, чтобы во всем разобраться. В один момент я вижу самого себя в ирландском пабе, а в следующий – сижу в машине с Дженн. А теперь я застрял снаружи перед домом, потому что не могу повернуть эту долбаную дверную ручку. Я не могу войти внутрь.
Просто дыши, Робби.
Итак, что мне известно? Мы с Дженн возвращались домой из больницы и разговаривали. Я взял ее за руку, и вдруг прямо на нас помчался огромный грузовик. Я не смог свернуть с его пути, и мы как будто застряли в машине. Наши тела оказались в ловушке, но при этом я спокойно перемещаюсь во времени и пространстве: пляж, где Дженн маленькая, ирландский паб, где она уже взрослая, потом ее квартира, и вот теперь дом, в котором она провела детство. Что все это значит?
Это не сон.
Слова приходят из ниоткуда.
У меня внутри все переворачивается.
Что, если грузовик уже врезался в нас и я просто ничего не помню?
Что, если я уже умер и это «жизнь после смерти»?
Я оглядываю себя: те же кроссовки New Balance, те же джинсы, та же красная кофта, в которой я был в машине.
Блин, да я как тот парень из фильма «Привидение»[6], – Дженн как-то заставила меня его посмотреть: я следую за ней повсюду, а она меня не видит.
Щипаю себя за руку как можно сильнее. Больно. Кожа сначала белеет, потом розовеет. Кладу руки на подоконник. Он очень прочный, – кто бы сомневался.
Слава демонам.
Я не умер.
Просто мне нужно как-то очнуться. Я закрываю глаза и напрягаюсь изо всех сил. Проснись, Робби!
Ничего не получается.
Открываю глаза.
Дьявол! Я все в том же месте. Потираю руки, дую на них, бегу обратно к входной двери. Мелькают деревья, кусты, старые качели, в подошвы кроссовок врезается гравий.
Стоя перед мощной дубовой дверью, хватаюсь за ручку. Но не могу ее повернуть: такое ощущение, будто моя ладонь не связана с телом.
Ерунда какая-то.
Бегу обратно к кухонному окну. Дженн все еще там. Интересно, она чувствует мое присутствие? Может быть, та Дженн, которую я знаю, тоже где-то бродит?
Представляю, как бы я ей потом об этом рассказал. Она бы ни за что не поверила. Да я и сам не поверил бы. Я списал бы все на волнение последних суток, проведенных с ней.
Она вернулась.
Дженн смахивает со столешницы остатки муки, а ее отец подметает пол – если это и правда ее отец. Я никогда не видел его вживую. Только на снимке из альбома Дженн.
Фотографии. Вся дальняя стена кухни увешана фотографиями разных размеров. Я подныриваю под окно, чтобы разглядеть все получше. Так странно видеть Дженн в детстве. Интересно, может, она когда-то мне об этом рассказывала или показывала фотографии? Видимо, у меня в голове все так перемешалось, что я проник в воспоминания, к которым не имел никакого отношения. Впрочем, навряд ли, если учесть, как мало она рассказывала мне о своем детстве. В любом случае удивительно видеть ее в такой теплой, безопасной обстановке – совсем как в моей семье. Мне всегда казалось, что ее семья из неблагополучных.
На большинстве снимков едва различимые очертания ребенка на качелях или расплывчатые фигуры на пляже. По спине пробегают мурашки. Один снимок довольно четкий. Это ее родители в день свадьбы. Я с трудом рассмотрел выведенные в углу имена: Мэриан и Дэвид. Судя по всему, это начало 1980-х: на ней пышное платье, на нем смокинг, все мутное. Но больше всего меня поражают их счастливые лица. Они идут прямо на камеру, ее взгляд направлен куда-то за объектив, рот слегка приоткрыт, будто собирается кого-то позвать. Она выглядит сногсшибательно с развевающимися рыжими волосами и венком из белых цветов. Словно светится изнутри. А он смотрит на нее так, будто не верит своему счастью.
В какой момент все пошло наперекосяк?
Снова пульсация в моей голове, гул в ушах, и я больше не могу толком ничего разглядеть. Я вижу размытые очертания отца Дженн, загружающего посудомойку. Вот Дженн достает чистые миски и весы. Сцена передо мной начинает меркнуть, расплываться, как непросохшая краска, пока не остается только лампа на кухне – яркий круг, светящийся во мраке.
Пять
2014
ДЖЕНН
Яркий свет бьет прямо в глаза. Она щурится, обводит взглядом уютную кухню, и ее губы непроизвольно растягиваются в улыбке. На плите готовится глинтвейн, на столе – пакеты с чипсами и разные напитки: водка, джин, ром, бочонок пива. В буфете полбутылки дешевого вина, по бокам – два красных бокала, а посреди этого хаоса, наполненного ароматом корицы, стоит Робби и улыбается.
– Тебе идет, – говорит он. Она следит за его взглядом, который опускается на ее грудь – на шерстяной свитер, где вокруг снеговика, перевернутого вверх тормашками, рассыпаны звездочки и искры.
– Ага, – усмехается она.
Он, конечно, шутит. Его свитер ей велик, размера на четыре, и висит мешком на ее долговязой фигуре. Но как он смотрит на нее… О, этот взгляд. Ее щеки запылали.
– Не могу поверить, что у тебя целая коллекция рождественских свитеров, – со смехом говорит она, отвлекая его внимание. – Они такие дурацкие.
– Дурацкие? – переспрашивает он с притворным ужасом. – Только не вздумай сказать это при родителях! Они обожают такие вещи!
– Ладно, – отвечает она смеясь. – А вот мои родители точно не из таких.
Она осекается, осознав, что́ она сказала, и замечает его вопросительный взгляд. В животе знакомое ощущение тяжести, которое появляется всякий раз, когда в разговоре упоминается семья, Рождество и прочие вполне естественные и обыденные для других людей вещи. В следующее мгновение Дженн подавила это ощущение. Она не готова разбираться с этим сейчас, во всяком случае не сегодня.
– Имей в виду, я не собираюсь изображать из себя Бриджит Джонс, – поспешно говорит она, показывая на его грудь. – Хоть у тебя и свитер с оленями, я не собираюсь сразу влюбляться, Робби Стюарт!
Пауза. Взгляд, который говорит сам за себя. И бабочки запорхали у нее в животе, когда она осознала, что между ними повисло то самое слово. Он улыбается:
– Значит, я этот… Как его там? Мистер Дарси, кажется?
Он надменно приподнимает бровь, и она качает головой, не в силах удержаться от улыбки. Робби подходит к ней, и сердце подпрыгивает у нее в груди. Она вспоминает, как они провели этот день: валялись в постели, смотрели фильмы, занимались сексом и жевали мармеладки. Из дома они вышли, только чтобы купить продукты и выпивку для сегодняшней вечеринки. Хотя они познакомились всего пять недель назад, эти недели принесли ей столько радости и приятного волнения, сколько она не испытывала за всю жизнь. Каждая их встреча была для нее удивительным, необычайным событием: что они будут есть («Дженн, ты хочешь мексиканскую или средиземноморскую еду? А, ладно, приготовлю и то и другое!»), чем займутся в свободный вечер (шумная вечеринка, комедийное шоу или фильм, который Робби давно хотел посмотреть). А какие забавные и трогательные сообщения он писал ей, когда она была на работе: «Ты нравишься мне гораздо больше, чем табаско с запеченными яйцами. Хорошего дня!» или «Ты нравишься мне гораздо больше, чем “Топ ган” с похмелья в субботу утром. Отличного дня!».
И она ценила это. Ценила, какой она стала благодаря ему – счастливой, непосредственной версией себя. Теперь она не может представить свою жизнь до знакомства с Робби, когда она еще не чувствовала этого непреодолимого влечения к нему.
Он кладет руки ей на талию, и ее лицо озаряет улыбка.
– И сколько же у тебя в год вечеринок в рождественских свитерах? – спрашивает она, обнимая его за шею.
– Ты же знаешь, я человек популярный. Каждый хочет урвать кусочек меня, – усмехается он.
– Да что ты?
Она ощущает запах мускатного ореха и клементина, которым пропитались его пальцы, а еще аромат ванили, – он ловко вынул семена из стручка всего час назад. Его губы все еще окрашены в ягодно-красный цвет после того, как он попробовал глинтвейн, – похоже, без этого напитка не обходится ни одна приличная рождественская вечеринка.
Вдруг ее охватывает дурное предчувствие из-за предстоящей вечеринки с его друзьями. Они должны прийти с минуты на минуту, и она ни с кем из них еще не знакома. До сегодняшнего дня они с Робби были как в мыльном пузыре.
Он вот-вот лопнет?
– Хотел спросить, – подумав, произносит Робби, – как ты обычно проводишь Рождество? Ездишь в Корнуолл?
Снова этот взгляд, в котором сквозит любопытство. Она заправляет за ухо прядь волос.
– Чтобы встретиться с мамой? Да нет, обычно я работаю.
– Как, даже на Рождество? – ужасается он, и она смеется.
– Некоторым людям приходится работать и в Рождество. Ты не знал? – говорит она с напускной серьезностью.
– Вообще-то на Рождество положено пить, гулять и веселиться, а потом отключаться перед «Парком юрского периода»! – возражает он. И, помолчав, добавляет: – Может, ты могла бы зайти к моим родителям после смены? Если хочешь, конечно.
– О господи, я бы с радостью, – искренне говорит она, – но я освобожусь не раньше восьми или даже девяти. Пока доберусь, будет уже слишком поздно. Тем более я еще незнакома с твоими родителями… Давай я лучше приеду на День подарков?
– Договорились, – говорит он и целует ее.
Интимный момент прерывает дверной звонок. Робби с трагическим видом отстраняется.
– Вот и они…
Через двадцать минут кухня уже заполнена людьми, все болтают и смеются. Он быстро знакомит Дженн со всеми: это друзья из школы, это коллеги из ресторана, а это всеми любимый владелец ресторана Мэтт. Все дружелюбные, добродушные, шумные – под стать Робби. «Значит, ты и есть Дженн», – говорят они, понимающе улыбаясь и обмениваясь многозначительными взглядами. Она знает, что все его предыдущие отношения длились не больше пары месяцев.
Дженн предлагает всем напитки, но почти каждый принес что-то с собой – с шумом ставят бутылки на стол, загружают в холодильник, – очевидно, они уже достаточно опытные в этом деле. Снова звонок в дверь – люди продолжают прибывать. Робби болтает со всеми, суетится, его глаза горят.
Он в своей стихии.
Наконец на пороге внезапно появляется невысокий симпатичный парень. У него темные волосы, аквамариново-голубые глаза, он одет в зеленый рождественский свитер и выглядит в нем даже элегантно. Робби, радостно всплеснув руками, сразу направляется к нему. Они обнимаются и хлопают друг друга по спине.
Марти.
Она узнает его по фотографиям, которые видела в соцсетях, и снова начинает нервничать. Это лучший друг Робби, с которым они вместе выросли. «Как мы с Кэти», – пронеслось у нее в голове, и ей становится немного грустно.
Вернувшись к Дженн, Робби объявляет:
– Дженн, хочу познакомить тебя с моим другом-идиотом Марти!
– Рад наконец-то с тобой познакомиться, – приветливо говорит Марти. – Я много слышал о тебе.
– Правда? – говорит она, глядя на Робби и в изумлении поднимая брови. Но в глубине души чувствует себя польщенной. – Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает она у Марти. – Тут есть все спиртные напитки, какие только можно придумать. – Она обводит рукой стол.
– Не сомневаюсь, – усмехается Марти. – У меня с собой пиво. – Он показывает на упаковку из четырех банок, которую принес с собой.
– О, ему много не надо. Он у нас слабенький. – Робби качает головой.
Может, ей показалось, но Марти как будто передернуло от этого комментария.
– А я, пожалуй, возьму чего-нибудь холодненького, – говорит Робби, поставив на стол пустую банку. – Дженн, тебе налить?
– У меня есть, спасибо. – Она кивком указывает на свой по-прежнему полный бокал с вином.
Робби бросается к холодильнику.
– Итак, – улыбается Марти, когда он уходит, – Робби все еще представляет меня как Марти.
Дженн смотрит на него в замешательстве.
– На самом деле меня зовут Крис, – говорит он. – А фамилия Макфлай, так что Робби окрестил меня Марти еще в школе.
– В честь… группы?
– В честь Марти Макфлая из фильма «Назад в будущее». – Он приподнимает бровь, но его лицо не выражает недовольства. – И из-за моего невысокого роста.
– Вот оно что, – произносит она. Теперь все становится на свои места: фильм 1980-х, там еще играет Майкл Джей Фокс. Она смотрела его в детстве. – Так что, мне называть тебя Крис?
– Да нет, – отмахивается он. – Марти совсем неплохо. – Он обводит взглядом комнату. – Представляю, как тяжело перезнакомиться с такой кучей народа за один вечер.
Глубоко вздохнув, она кивает:
– Это да. Но все очень милые.
– Подожди еще немного, – говорит Марти, вытаскивая банку из упаковки. – Скоро шагу будет некуда ступить, и ты начнешь всех выпроваживать.
Робби возвращается с банкой пива. Он смотрит на нее и на Марти, – они оба усмехаются в ответ, и Робби остается довольным.
– Я тут подумал, может, сходим втроем на концерт в следующий четверг? Марти, ты не против? Это та шотландская группа, которая нам всегда нравилась, там еще один парень бесится после каждой песни.
– Было бы здорово, – отвечает Марти и добавляет: – Но, боюсь, я не смогу.
– Только не говори, что у тебя опять работа.
– Ну, типа того.
Робби закатывает глаза, затем обращается к Дженн:
– Он неисправим, честное слово. Работа, работа, работа…
Марти раскачивается на носках.
– А если я скажу, что работаю в Нью-Йорке?
У Робби челюсть отвисла.
– Что за фигня?
– Ага, я получил там работу. Это компания по управлению активами.
– Дружище, – произносит Робби, расплываясь в улыбке, – да это же потрясающе! Ты ведь всегда хотел там работать!
– Поздравляю! – Дженн тоже улыбается.
– Спасибо, – отвечает Марти. – Ну что, будете приезжать ко мне в гости или как?
– И ты еще спрашиваешь! – восклицает Робби. Тут же по его лицу пробегает тень. – Но я буду чертовски скучать по тебе, старина.
У нее защемило в груди. Ее тронула такая любовь к другу.
– Я уверен, ты переживешь это как-нибудь, – отвечает Марти, но видно, что он тоже тронут.
– Погоди, – говорит Робби уже с другим выражением лица. – А что с той девушкой, Клэр? Я думал, у вас любовь.
Марти улыбается:
– Клэр замечательная, но, по-моему, любовь – это нечто большее, чем просто тусоваться с кем-то.
Робби качает головой, – как видно, он все еще под впечатлением.
– И почему я узнал об этом только сейчас?
– Ну, в последнее время ты был чем-то очень занят, – говорит Марти с огоньком в глазах.
Робби смотрит на Дженн и притягивает ее к себе. Словно в ответ на фразу Марти, он смотрит на нее с таким искренним, неподдельным обожанием, что у нее в животе снова запорхали бабочки.
Когда они наконец отрываются друг от друга и поворачиваются к Марти, он так внимательно на них смотрит, будто пытается понять, в чем тут дело.
Или понять меня?
Но секунду спустя из битком набитой кухни раздаются новые голоса, и Робби с Марти спешат туда, хохоча во все горло. Момент упущен.
Она делает глоток вина и улыбается, думая о том, как же ей нравится громкий, яркий мир Робби, полный вечеринок, путешествий и веселья.
Этот мир так далек от нее.
Иногда она задается вопросом, почему он вообще с ней.
Вдруг это просто очередная интрижка?
От этой мысли у нее внезапно кружится голова, и она стремительно шагает к раковине на кухне, кивая по пути новым знакомым. Достав из сушилки чистый стакан, она наливает воды и залпом выпивает. Ни с одним парнем у нее не было ничего подобного. Вся жизнь как будто перевернулась с ног на голову, и теперь непонятно, что к чему.
Сзади нее какой-то шорох, и вокруг ее талии снова обвиваются знакомые руки. Взглянув на отражение в окне, она видит Робби, уголки его губ приподняты. И она снова тает у него на груди.
– Смотри, – шепчет он и показывает вперед через ее плечо.
В кухонное окно летит вихрь снежинок, потом еще один. Она поворачивается к Робби, и он берет ее за руку.
– Идем, – говорит он и уводит ее из переполненной кухни в прокуренный коридор. Схватив ключи со столика в прихожей, он открывает дверь, они выходят на холодную лестничную клетку и спускаются на два пролета вниз, на первый этаж.
Вставив ржавый ключ в скважину обшарпанной двери, Робби толкает ее, и ледяной воздух тут же пробирает Дженн до костей. Вместо привычной зеленой лужайки она видит восхитительное сверкающее снежное одеяло. Его края окаймляет листва, словно присыпанная сахарной пудрой. На улице очень темно, но окна в квартирах вокруг горят, как свечи.
Дженн выдыхает, и пар изо рта рассеивается в ночном воздухе.
Как давно идет снег? Ее ноги проваливаются в сугробы, оставляя едва заметные следы. Дойдя до середины лужайки, она поднимает голову и смотрит в величественную пустоту неба. Сверху снова сыплются миллионы крохотных пушинок, словно там, наверху, кто-то разорвал наволочки.
– Кажется, еще никогда в декабре не выпадало столько снега.
– Точно, – отзывается Робби. – Но, помнится, я уже видел такое, когда был еще ребенком. Хотя, может, мне просто показалось…
Опустив взгляд, она понимает, что все это время он за ней наблюдал, и в его глазах столько нежности! Мир вокруг приглушенно-белый, и она мысленно возвращается к зимам из собственного детства: синие пластиковые санки, ухабистые белые склоны, папа в серой шапке. На мгновение все это предстает перед ней удивительно реалистично.
– Нет, тебе не показалось, – говорит она наконец.
Одинокая снежинка опускается на ее ресницы, и она моргает, чтобы избавиться от холодной тяжести. Ее окружают сотни и тысячи снежинок, с каждой секундой их становится все больше, и внезапно Робби оказывается прямо перед ней.
– Сегодня я хотел обсудить с тобой кое-что, – говорит он.
– И что же? – Она бросает на него быстрый взгляд. Сердце заколотилось в груди.
Наверное, это оно. Наверное, он передумал.
Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Ну, в общем… – Он набирает воздуха. – Я просто хотел поговорить о том, можем ли мы быть парой.
Он произносит слово «пара» так, будто это самая забавная вещь на свете, какая-то глупость. Но в его глазах отражаются неподдельная искренность и волнение.
Внезапно до нее доходит смысл его слов, и она улыбается.
Он чувствует то же, что и она.
– Я думаю, вполне можем, – говорит она и нежно его целует.
Когда они наконец отрываются друг от друга, Робби наклоняется и голыми руками зачерпывает горсть снега. Он принимается лепить шарик, и его глаза сверкают озорством.
– А ведь твоя вечеринка сейчас проходит без тебя, – говорит она.
Робби пожимает плечами:
– И что?
Он отступает от нее на шаг, и она начинает пятиться, видя уже готовый снежок в его руках.
– Не смей! – кричит она со смехом, грозя ему пальцем.
Пробегая через пятно света, льющегося из его кухонного окна, она испытывает странное ощущение, что за ними наблюдают. Она резко поднимает голову, но в запотевшем окне никого не видно. Остается только ощущение.
Чувство, что они не одни.
Две недели спустя
РОББИ
Передо мной ряд узких серых шкафчиков. Под ногами зеленый виниловый пол. Посередине скамейка. Окон нет, но по верху пробковой доски с приколотыми записками развешана синяя мишура. Это место мне незнакомо. Мое сердце бешено колотится. Я не могу сориентироваться. Это слишком жестоко – меня как будто перебрасывают из одного места и времени в другое без всякого предупреждения. И я понятия не имею, где окажусь в следующий раз.
В прошлый раз я, по крайней мере, попал в свою квартиру. Я помню эту вечеринку рождественских свитеров, которую устроил пять лет назад.
Очередное непонятное воспроизведение событий из моего прошлого.
Но тот момент, когда мы вдвоем стояли в снегу и я предложил ей стать моей девушкой, я совсем забыл. Как же я боялся, что она мне откажет. Да, я понимал, насколько мы разные и как она выделялась из моей идиотской компании. Но что-то в ней заставляло мое сердце биться чаще. Она отличалась от всех девушек, с которыми я встречался раньше, с их вычурными нарядами и пустой болтовней. Дженн была умной и доброй, и только благодаря ей я захотел стать лучше. Быть лучше.
Из-за нее я по вечерам спешил домой, вместо того чтобы тусить до утра. Я приглашал ее на бранч, и мы без конца спорили об идеальном завтраке (для нее это был сэндвич с беконом, для меня – сытный английский завтрак), а потом забегали к моим родителям на чашечку пресловутого чая. Только благодаря ей я стал задумываться о будущем, потому что впервые в моей жизни кто-то по-настоящему поверил в это самое будущее.
Поверил в меня.
Откуда-то доносится грохотание. Так. Мне надо срочно понять, где я нахожусь. Осматриваюсь, пытаюсь найти хоть что-то знакомое.
Запах.
Воздух пропитан запахом антисептика, мыла и чего-то еще, что я никак не могу определить. Что-то неприятное. Точно! Это больница. Я никогда не любил больницы. Я попадал туда только пару раз, в юности, когда получал травмы из-за пьяной болтовни после паба. Однажды, когда я сбрил щетину, Дженн заметила шрам у меня на подбородке. Помню, мы лежали в постели, она провела пальцем по кривой линии шрама и сказала: «Как будто ты всегда улыбаешься…»
Шаги за спиной. Я резко оборачиваюсь и вижу, как она входит в комнату в голубом медицинском костюме. Мое сердце подпрыгивает. Значит, мы в больнице Дженн, в Эдинбурге.
Подойдя к шкафчику, она набирает код, и дверца открывается с металлическим стуком. Грациозным движением она сбрасывает с себя мешковатую блузу и бросает ее в ближайший контейнер. На ней остается обтягивающая серая футболка. Какая же она худенькая! Сквозь тонкую ткань проступают лопатки. Она снимает брюки, а затем черные легинсы. Видя ее здесь, в обычной рабочей обстановке, я немного успокаиваюсь.
Где-то глубоко внутри я наконец понимаю, что каждый раз вижу какие-то события из ее прошлого. Не моего.
Я путешествую во времени?
Не будь идиотом, Робби.
Меня не оставляют мысли о грузовике, – он был слишком близко. И слишком реален. А потом… пустота. И вот ее прошлое перед моими глазами.
Что все это значит?
Мне больно.
Я оборачиваюсь и вижу девушку невысокого роста, с красивыми, широко расставленными глазами и волосами песочного цвета, собранными в хвост. Это Хилари.
Вчера я был на ее свадьбе.
Я имею в виду – в реальном мире.
– Привет, – улыбается ей Дженн и берет сумку и синее пальто из шкафчика. – Ты закончила?
– Наконец-то, – отвечает Хилари, плюхается на скамейку и смотрит на Дженн. – Это был тот еще денек, а я ведь должна была уйти час назад. Ну ладно, теперь мы свободны и можем насладиться Рождеством, да? – Она снимает брюки. – Пора уже напиться как следует!
В этом вся Хилс. По крайней мере, такой она была раньше.
– Точно! Мы это заслужили. – Дженн снимает с головы повязку, которая держит волосы.
Она надевает куртку, закидывает за плечи рюкзак, достает велосипедный шлем и запирает шкафчик. Дженн уже собирается уходить, но Хилари ловит ее взгляд:
– Слушай, Дженн, я хотела кое-что спросить…
Дженн смотрит на нее, держась за дверную ручку.
– Ты уже получила ответы из больниц в Сиднее?
Дженн открывает рот, чтобы ответить, но затем снова закрывает. Наконец произносит:
– Да… На самом деле из обеих прислали приглашения.
– Да ты что? Это так здорово! Когда ты едешь?
Секунду помолчав, Дженн отвечает:
– Ну… Я, наверное, не поеду.
– Что?! Ты серьезно? – в ужасе восклицает Хилари. – Но ты же так хотела! Ты ведь мечтала об Австралии!
Я ничего не понимаю. Она никогда мне об этом не рассказывала. Даже не упоминала ни разу, что хочет работать за границей.
Дженн улыбается, стоя у открытой двери.
– Мечты меняются, – отвечает она и с загадочным видом переступает порог. – С Рождеством, Хилари.
Хилари ерзает на скамейке:
– Ты с кем-то встречаешься? Я так и знала! Это тот самый парень из паба? Ну, давай рассказывай!
Но Дженн, фыркнув, выходит за дверь. Я проскальзываю следом за ней.
На улице кромешная тьма и жуткий холод, особенно сильно ощущаемый после тепла в больнице. Я весь продрог в своей кофте. Удивительно, что я вообще чувствую холод. Все это ужасно реалистично. Именно так, как и было бы на самом деле.
Дорожка посыпана гравием. Я помню, что снег в том году выпал и сразу растаял, оставив на Рождество только ледяные коричневые холмики по всему городу. Снег в Эдинбурге никогда не лежит долго. Все это сейчас кажется таким далеким. Я шагаю за Дженн к велопарковке, чувствуя себя преследователем и защитником одновременно.
– Дженн! – кричу я ей в спину, но она подтягивает повыше лямки рюкзака и продолжает целенаправленно двигаться вперед.
Мне так одиноко. Во тьме проступают белые больничные корпуса, напоминая декорации из футуристического фильма. В каждом окне горит свет, фонари освещают дорожки между зданиями. Я всегда думал, что больница – странное место для работы. Это другой мир, где день и ночь сливаются в непрерывный поток. Пациенты поступают постоянно, время от времени кто-то выписывается. В этих стенах бесконечный цикл рождения, смерти и того, что между ними. Все это никогда меня не привлекало, даже отталкивало. Меня начинает мутить от одной мысли, что людей там обследуют, прикасаются к их коже и бог знает к чему еще. Но Дженн не такая. Она счастлива, помогая людям. Это ее призвание.
Тогда почему она все бросила?
На велопарковке она останавливается у черного с желтым велосипеда и начинает возиться с замком. У нее за спиной из ниоткуда возникает какая-то фигура. Она резко оборачивается, в глазах тревога. Но потом ее губы растягиваются в улыбке, во взгляде читается узнавание.
– Что ты тут делаешь?
Я оборачиваюсь и вижу «другого» Робби. Он стоит рядом со мной с цветочным горшком в руках. На верхушке растения пылает рубиновый цветок.
– Я решил встретить тебя после работы и проводить домой, – говорит он, улыбаясь во тьме. На нем черная шапка, объемная водонепроницаемая куртка, а щеки раскраснелись от ветра. Он выглядит будто сноубордист, катающийся по Эдинбургу с цветком в руках.
– Но ведь уже поздно, – произносит она. – В это время ты должен быть пьяным и смотреть «Парк юрского периода».
Кажется, она искренне сожалеет, что доставила ему неудобства, – ей всегда не нравилось беспокоить других людей.
Он переминается с ноги на ногу и выглядит растерянным, будто не может подобрать слова.
– Ну, сегодня я уже много времени провел с семьей. Вот подумал, почему бы не сменить обстановку.
– Сменить обстановку… – повторяет она.
– Ну да.
Она с недоумением смотрит на цветок, приподняв бровь.
– Да, кстати, – спохватывается он, как будто только вспомнил о своей ноше, – это тебе. От мамы.
– Ты серьезно? – оживляется она, и ее глаза загораются от радости. – Это так мило! Люблю пуансеттию.
– О, вот оно! – кричит он, задрав голову к небу. – А я всю дорогу, пока ехал на велике, не мог вспомнить название.
– Погоди, ты ехал на велосипеде с этим горшком в руках?
– Ага, я за ужином немного выпил. Решил, что не стоит садиться за руль в таком состоянии.
Я замечаю, что он опирается на серебристый велосипед.
– Ты такой чудак, – говорит она, прищурив глаза.
– Да и ты, Дженнифер Кларк, не совсем нормальная, – с нежностью отвечает он. – Провести Рождество в одиночестве!..