Энн Янгсон
Встретимся в музее
Просыпаетесь ли Вы в ужасе посреди ночи? Думаю, в какой-то момент жизни это происходит с каждым. Моя жена, когда еще была жива, часто просыпалась, и я тоже просыпался, чтобы ее утешить. Рядом с ней никогда не было скучно, таким неординарным человеком была моя жена. Когда мы разговаривали о страхах и мечтах, мне казалось, что я соприкасаюсь с той ее частью, которая в другое время мне недоступна. Теперь ее нет рядом, и мне не с кем больше поговорить о таких вещах.
Заканчиваю письмо, как обычно, извинениями. Вы не для того начали эту переписку, чтобы читать о моих взглядах на вещи такие масштабные, что вряд ли мне удалось бы раскрывать их в полной мере, даже если бы я так хорошо владел английским языком, как Вы.
С наилучшими пожеланиями,
Андерс Ларсен
Бери-Сент-Эдмундс
2 апреля
Уважаемый мистер Ларсен,
Вы ошибаетесь. Я начала эту переписку, потому что меня саму мучают те же мысли, которые Вы так лаконично (и на прекрасном английском) изложили в своем последнем письме. Но я повременю с реакцией, как Вы отложили на будущее историю своей жены, потому что хочу кое о чем рассказать Вам. Я отправилась в путешествие. Я обещала себе посетить поселение железного века в Восточной Англии и сдержала обещание. В тот самый день, который обвела кружочком в календаре. Вы спросите, чем тут особенно хвастаться? Выбрала день для поездки и совершила ее именно в этот день. Для меня же это настоящее достижение. У меня есть представление о том, как другие справляются с жизненными задачами. Их жизни – как набор разных ящиков, расставленных впритык друг к другу (в процессе письма я понимаю, что это похоже на детали лего, хотя в моей фантазии эти блоки скорее сделаны вручную, они не такие технологичные и красочные). И вот люди переходят от ящика к ящику, полностью контролируя этот процесс, ни на минуту не сомневаясь, в какой момент пора закрыть один ящик и перейти к следующему. Моя же жизнь скорее напоминает дрова. Дрова, сваленные в кучу как попало.
В общем, я отправилась в городище железного века Уорхэм Кемп. Это примерно в пятидесяти милях от моего дома, и я решила поехать на машине. Я предварительно изучила расписание автобусов, потому что люблю, когда путешествие ощущается как настоящее приключение, а не как обычная поездка по магазинам, но быстро поняла, что мою шаткую конструкцию из дров будет просто невозможно сложить в аккуратную поленницу, если я хочу так надолго покинуть дом в заранее определенное время. К тому моменту, когда я приготовила завтрак, накормила кур, собрала яйца и приготовила обед, автобус давно ушел. Поэтому я поехала на машине. Я собиралась сразу излить на бумагу все свои впечатления от посещения Уорхэм Кемпа, которые затопили мое сознание и жаждут выхода, но сдержусь и расскажу все по порядку, чтобы Вы узнавали подробности по мере их появления, как и я сама.
День выдался чудесный: ветер и мороз покусывали щеки, на ясном небе блестело солнце. Всю дорогу оно беспокоило меня, слепило глаза, и мне постоянно приходилось поправлять защитный козырек. Я не из тех женщин, у кого есть солнечные очки (впрочем, подозреваю, Вы и сами уже догадались). Нет у меня и навигатора, но я запомнила названия местечек, которые мне предстояло посетить по пути в Уорхэм: Тетфорд, Суоффхем, Литл-Уолсингем, – и без труда добралась до места.
Я припарковала машину в деревне. Указателей там не было, но из соседнего дома вышла женщина, и сначала я подумала, что она собирается отругать меня за то, что я оставила там машину. Эдвард и Тэм, мой муж и старший сын, настороженно относятся ко всем, кто претендует хотя бы на дюйм нашего участка в четыре сотни акров. Дорожки следов на земле воспринимаются ими как личное оскорбление, оба до буквы знают законы и правила и в курсе того, что можно, а что нельзя делать в их владениях. Поэтому я и подумала: женщина идет в мою сторону, чтобы сообщить, что имеет полное право наслаждаться видом из сада без моей машины, торчащей на переднем плане.
– Ничего, если я оставлю здесь машину? – спросила я.
– Конечно, – ответила женщина. – Никаких проблем.
И она принялась подрезать розы, для чего, очевидно, и вышла из дома. Я спросила, как пройти к Уорхэм Кемпу. Она махнула секатором в нужном направлении и сказала, что, если я интересуюсь древними земляными сооружениями, она советует осмотреть еще и могильный холм Фиддлерс Хилл Бэрроу.
– В обоих местах ничего особенного, только небольшие холмы, покрытые травой, – сказала женщина. – Но и там, и там очень красиво, а сегодня такая хорошая погода.
И я пошла. Все необходимое я сложила дома в небольшой рюкзак, с которым кто-то из моих детей раньше ходил в школу. Я еще подумала: «Ну вот, с рюкзаком на плечах мне точно придется немного распрямиться», но распрямилась я настолько, что невольно подняла голову и стала рассматривать все окружающее так внимательно, будто мне предстоял экзамен по результатам посещения этих мест. В каком-то смысле так и есть. Прошу отнестись к моему письму как к контрольной работе. Исправьте ошибки красной пастой и оцените по шкале от одного до десяти.
Дорожка была узкая, ни одна машина не проехала мимо, только компания переговаривавшихся велосипедистов в лайкровых костюмах. Я пыталась представить, что же увижу, добравшись до места, и вдруг поняла, что понятия не имею, чего ожидать, хотя и поискала информацию в интернете. Тогда я начала бояться, что мои ожидания слишком завышены и я непременно разочаруюсь.
Так я дошла до небольшого мостика и остановилась, чтобы посмотреть, как течет вода. Мимо в том же направлении, что и я, прошли три женщины. Они были в кроссовках и с палками для ходьбы, в специальных спортивных куртках, которые стоят больше, чем за них готов отдать любой разумный человек. Последнее выражение принадлежит моему мужу, и оно возникло у меня в голове не потому, что я посчитала правильным осудить этих женщин, а потому, что сама чувствовала себя несуразной: ботинки на молнии, в которых я кормлю кур, детский рюкзак, старая куртка, из которой торчит наполнитель там, где я цеплялась за проволоку. За спиной у одной из женщин тоже висел рюкзак, но другой, с массой кармашков, и некоторые из них были сетчатыми. Она отличалась высоким ростом и крепким телосложением. Вторая женщина была ниже и симпатичнее на вид. Третья, в брюках неудачного фасона, слишком широких и коротких для ее фигуры, выглядела худой и некрасивой.
– Хорошая сегодня погода, – сказала высокая, когда женщины поравнялись со мной. Я подождала, пока они отойдут подальше, и только тогда двинулась следом. Я решила, что они, как я, идут к городищу Уорхэм, и разозлилась. Я приехала сюда в надежде почувствовать себя ближе к людям, жившим на этой территории много веков назад, возможно, даже родственным Толлундскому человеку. Теперь же мне придется разделить этот опыт с тремя женщинами, которые, как мне виделось, просто намеревались бездумно поставить галочку напротив очередной достопримечательности в списке мест, которые необходимо посетить. В тот момент мне отчаянно захотелось, чтобы рядом оказалась Белла. Человек, способный понять мешанину моих мыслей, из-за которой я приехала сюда, решив, что чрезвычайно важно посетить земляной холм у черта на рогах. В отличие от обогнавших меня женщин Белла точно была бы неправильно обута (на самом деле, не только в этот день, но и практически в любой другой; Белла всегда выбирала обувь неуместную и неподходящую к случаю). Мне так захотелось иметь возможность сказать кому-то рядом: «Смотри» – и знать, что человек поймет, что я имела в виду, даже если смотреть, строго говоря, было не на что.
– Смотрю, – могла бы сказать Белла. – И вижу только травинки. Но на этих травинках стоят наши ноги, все четыре наши ступни. Давай-ка вместе пошевелим пальчиками.
А потом я подумала, что если не сейчас, то позже я смогу сказать «Смотрите» Вам в своем письме. Надеюсь, это не выглядит слишком самонадеянно – то, как я беру Вас на роль заместителя женщины, которая была моей лучшей подругой, – однако наша переписка становится для меня чем-то похожим на общение с ней.
Дорога вела вдоль вспаханного поля, и я по привычке остановилась, чтобы проверить, смогу ли распознать, что там посажено. (Какой-то злак, но какой именно – говорить рано.) К тому моменту, как я добралась до входа в Уорхэм Кемп, женщины уже скрылись из виду. С обеих сторон дорожки росла живая изгородь, на траве еще блестела изморозь, и я видела отпечатки их подошв. Я решила идти ближе к той живой изгороди, рядом с которой не было следов, и напустила на себя такой вид, словно у меня больше прав быть там, чем у хорошо одетых женщин впереди меня.
Но когда я вышла к амфитеатру (это ведь так называется?), присутствие других – живых – людей перестало хоть что-то значить. Чувство было такое, словно я оказалась в месте для жизни, хотя, признаюсь, ожидала, что почувствую себя как в церковном склепе, где мертвые имеют преимущество над теми, кто еще ходит по земле. Не знаю, что так повлияло на меня, то ли всплеск небесной синевы, то ли следы кроликов и кротовые кочки, то ли покрытые дерном насыпи, что смотрелись так аккуратно и в то же время естественно, как будто люди, создавшие их, могли в любой момент появиться из-за холма со своими серпами, мотыгами и стадами овец.
Как человек знающий, Вы скажете, что мертвых там и не должно быть. Это не место захоронения, не могильный курган, а место, где люди жили. Готовясь к поездке и уже в пути я так много размышляла о прошлом, которое давно погребено. И вот я стояла там, где жили люди, и оказалось, что об этом я заранее совершенно не думала. По краям вала располагались небольшие уступы, напоминавшие скамьи, на которых могли сидеть люди. И я сама присела. Я сидела, пытаясь представить, что происходило здесь задолго до моего появления, и мгновенно поняла, что не вижу ни одной картинки. Я так хотела сюда приехать, я была так уверена, что это место не оставит меня равнодушной, и не озаботилась поиском нужной информации. Я сняла рюкзак и достала распечатки из интернета. Казалось неправильным сидеть в такой день в таком месте и пялиться в листок бумаги. С внезапной ясностью я поняла, что имеет в виду мой муж Эдвард, когда говорит, что в жизни не обратится к письменному тексту, чтобы что-то узнать. Он скорее доверится внутреннему чутью, опыту, обратит взгляд на текстуру почвы, направление ветра, прислушается к немногословному совету соседа-фермера. Наш сын Тэм, который вместе с ним работает на земле, читает все газеты на сельскохозяйственные темы и пытается заинтересовать ими отца, но Эдвард говорит: «Ага, ага, а сколько намеков природы ты пропустил, пока сидел, уткнувшись в газету?»
Только после свадьбы я узнала о нем эту важную вещь: он не видел смысла в чтении. Тогда я думала, как же мы вообще сможем жить вместе, раз мы такие разные? Теперь же, сорок лет спустя, понимаю, что он имел в виду. Мне тоже хотелось бы уметь оглядываться по сторонам и узнавать мир, основываясь на том, что я вижу, а не на том, что написано в книгах. Но в тот день я не могла опереться на жизненный опыт, рядом не было друга, который помог бы распознать знаки и намеки, поэтому я начала шарить в рюкзаке в поисках очков для чтения. Тем временем ко мне подошла худая и некрасивая женщина. Я встретилась с ней глазами, и она отметила, что погода прекрасная, как сделала ранее ее подруга. Я отвлеклась от поиска очков. Вблизи женщина выглядела не вполне здоровой, несмотря на туристское снаряжение. Ее лицо по цвету и текстуре (да что уж, и по форме тоже) напоминало свеклу, выкопанную из земли посреди зимы.
– Я здесь впервые, – сказала я. – И вроде много всего прочитала перед поездкой, но ничего не помню.
– Я хорошо знаю эти места, – ответила женщина. – Я изучала археологию. Расскажите, что Вас интересует, и я попробую помочь.
Так что, как видите, альтернатива письменному тексту быстро нашлась. Ею оказалась проходившая мимо археолог по имени Марион. Она села на выступ рядом со мной и рассказала сначала о месте, где мы оказались, а потом и о себе.
Пока она говорила, я чувствовала, что люди из железного века и античности ходят вокруг меня, занимаясь своими делами. Готовят еду, стирают, мастерят домашнюю утварь, как это делаю я сама. Я будто бы оказалась в прошлом, две тысячи лет назад, но несложно было представить момент в будущем, еще через две тысячи лет, когда две незнакомки встретятся на месте моего дома и станут изучают жизнь, которую я вела, по осколкам моих любимых зеленых тарелок и заржавевшим, но неплохо сохранившимся спицам восьмого размера. Марион рассказала, что некоторые объекты в Уорхэм Кемпе были найдены в кротовых норках или в результате кроличьих подкопов; другие же – результат прицельной работы археологов на здешнем раскопе. Меня захватила эта идея. Идея о том, что земля – что-то вроде большой бочки яблок, к которой каждый день тянется рука и берет сверху один фрукт, чтобы съесть, а потом докладывает еще пару яблок, на завтра. Но время от времени кто-то очень любопытный сует руку поглубже или, скажем, крыса пробирается внутрь через щель и тревожит нижние слои яблок. Так на свет божий выглядывают более старые плоды во всем своем причудливом и подзабытом уже разнообразии. Фермерство, таким образом, оказывается сродни работе, которой занимаетесь Вы: просто мы разбираем и обновляем верхний слой, Ваши же руки погружаются глубже.
Оказалось, что Марион и две другие женщины вовсе не близкие подруги с успешными карьерами, которые вместе гуляют по выходным, как я сначала подумала. Они познакомились у психотерапевта, на сессии для женщин, больных раком, и договорились каждый месяц делать что-то вместе. Что-то, что не давало бы им забыть, какое это чудо – жизнь. Марион сказала, что раньше в группе было больше женщин. Я подумала, как было бы хорошо, если бы Белла познакомилась с ними во время своего лечения. Но в следующую секунду я поняла, что Белла никогда бы не влилась в их компанию, слишком раздражительной и язвительной она была. Не знаю точно, как бы я сама действовала в подобных обстоятельствах, но, подозреваю, что охотно сдалась бы в их дружеские объятия. Надеюсь, так и произошло бы.
Написала предыдущий абзац и думаю: а что, если Вашу жену забрала именно эта болезнь? Что, если Вам невыносимо читать дальше? Если после этого Вы перестанете мне писать, я пойму, хотя одна мысль об этом внушает чувство такой большой потери, о какой я и подумать не могла.
Потом к нам подошли две другие женщины, мы вынули из рюкзаков термосы с кофе и поделились друг с другом печеньем. Затем они отправились обратно в Уорхэм, а я продолжила свой путь к Фиддлерс Хилл Бэрроу, где, как и было обещано, возвышался еще один земляной вал.
Мэрион рассказала, что могильный холм появился на этом месте до начала железного века, в нем хоронили мертвых и кремированный прах еще много веков спустя. Там я почувствовала то, что ожидала почувствовать в Уорхэм Кемпе. Я прижимала ладони к дерну и представляла, что внизу залегают останки других рук, глубоко, но в то же время как будто бы в пределах досягаемости. Там было холодно, я проголодалась, и осматривать было практически нечего, так что я быстро спустилась к Уорхэму и отправилась на поиски паба, где меня бы ждала тарелка горячего супа.
За стойкой паба я увидела женщину, у дома которой припарковала машину. Она спросила, нашла ли я городище и сходила ли на холм Фиддлерс Хилл. На оба вопроса я ответила утвердительно. Женщина извинилась, что отправила меня к могильнику.
– После того как вы ушли, я вспомнила, что это место трудно назвать красивым, даже зимой. Местный совет посадил там яблоневый сад из старинных сортов, но в это время года там нет ничего, кроме голых веток.
Чтобы как-то загладить вину за мое возможное разочарование, женщина рассказала о том, как могильный холм получил свое название[1]. По легенде местные обнаружили тоннель, соединяющий деревню под названием Блэкни с монастырем в Бинхэме, местечке по соседству с Уорхэмом. Никому не хватило смелости спуститься в тоннель, кроме скрипача, который отправился в путь вместе с собакой, наигрывая мелодию на скрипке. Самые почтенные из жителей этих мест следовали за ним по земле, прислушиваясь к звукам скрипки, пока те не умолкли как раз в районе сегодняшнего могильного холма Фиддлерс Хилл. Люди решили, что скрипача вместе с собакой забрал к себе дьявол, и построили насыпь, чтобы отметить это место. Как сказала мне подрезавшая розы барменша, между войнами курган пришлось раскопать, чтобы расширить дорогу. Тогда-то и были найдены скелеты троих людей и (женщина наклонилась ближе и сказала более тихим голосом) собаки.
– Скрипки не было? – спросила я.
– Насколько мне известно, нет.
Наверняка туннель был низким, и скрипачу пришлось согнуться в три погибели, чтобы пройти там. Поэтому я воображаю его в обличии горбатого мясника с фермы, про которого я Вам рассказывала. Тот был именно таким человеком: бесстрашно шел вперед с каким-то тупым упрямством, когда все остальные робели.
Больше мне нечего рассказать о своем путешествии. В следующий раз постараюсь излагать более кратко и связно, ведь сегодня я поддалась искушению и пустилась в явно ненужные подробности. Простите, что заставила Вас все это читать (если Вы вообще читали). Мне же не стыдно за то, что я все это написала, так что по крайней мере одному из нас мои многочисленные слова доставили удовольствие.
Всего наилучшего,
Тина
Силькеборг
13 апреля
Уважаемая миссис Хопгуд,
читая Ваше письмо, я задумался, не следует ли мне посетить Англию и своими глазами увидеть материальные свидетельства железного века, которые сохранились на вашей земле, точно так же, как Вы обдумывали возможность отправиться в Данию и посмотреть на останки человека железного века. Жаль, что не я оказался тем проходящим мимо археологом, который снабдил Вас информацией, но Вы там, я здесь, и я не в курсе того, что сообщила Вам та женщина. Поэтому я решил составить для Вас свой собственный путеводитель на случай повторной поездки. Это слишком амбициозно с моей стороны, потому что я далеко не специалист по племени иценов, которое населяло ваш регион в позднем железном веке. Кроме того, никто не знает ответа на вопрос, который, как я предполагаю, Вы хотели бы задать: какова была жизнь мужчин, женщин и детей, живших за укрепленными стенами городища? Я привык оперировать фактами, подтвержденными доказательствами. Поэтому я предоставлю Вам известные мне сведения, а Вы сами представьте (за себя и за меня), как могла бы выглядеть их жизнь.
В те времена, когда Толлундский человек жил вблизи болота Бьелдсковдал на территории нынешней Дании, жители укрепления Уорхэм селились в круглых хижинах, стены в которых выстраивались вокруг высокого прямого столба, а крышу поддерживали балки, опускавшиеся до самой земли. Толлундский человек жил в доме совсем иного типа. В Дании тогда строили длинные узкие дома прямоугольной формы. В одном конце такого дома жили мужчины, женщины и дети, а в другом был загон для животных. В круглых британских хижинах того времени встать в полный рост можно было только в самом центре, и поэтому именно там протекала вся жизнь семьи: готовка, приемы пищи, шитье, ремонт инструментов и прочие виды деятельности, обычные для дома в те времена. Возле скатов крыши располагались спальные места и места для хранения, которые занимали узкие куски пространства под стропильными балками или между ними.
Я не знаю, насколько велика была община в городище Уорхэм Кемп, но там проживало несколько семей и, вероятно, располагалось около тридцати хижин. Подобные укрепления возводились, чтобы охватить достаточно земли, способной содержать такое количество человек, а не для оборонительных целей, хотя не исключены были и набеги недругов. Люди в таких общинах вели оседлый образ жизни и занимались сельским хозяйством. Ваши фантазии о выходящих к Вам мужчинах с серпами и стадом овец недалеки от истины. На окрестных полях они летом выращивали зерновые культуры, распахивали землю с помощью быков, собирали серпами урожай кукурузы и высушивали початки на зиму. Они держали скот не только для работ на земле, но и на мясо, а также для выделки кожи, из которой шили одежду, и прочих жизненных нужд. У нас есть доказательства того, что люди железного века питались преимущественно говядиной. Кроме того, мы располагаем сведениями, что жители подобных городищ держали овец, но баранину ели нечасто. Можно сделать вывод, что их выращивали в основном ради шерсти: прядение было одним из распространенных занятий наряду с гончарным делом. В летнее время скот выгоняли на отдаленные пастбища, а зимой приводили обратно – удобрять и распахивать почву.
Большинство жителей городища Уорхэм Хилл Форт подчинялись одному вождю. Это был богатый мужчина из общины, которому присягала группа воинов. Он владел достаточным количеством земли, чтобы кормить себя и свою семью и содержать работников, необходимых для продуктивного хозяйствования. Существовала иерархия, в которой самую нижнюю ступень занимали рабочие, они же крестьяне. Они могли быть рабами, но даже тот, кто номинально назывался свободным, не имел иного способа обеспечить себя пропитанием и кровом, кроме трудного служения вождю. Его хижина отличалась большими размерами, в ней имелась дополнительная комната или открытая веранда. Вождь владел более изящными вещами и предметами одежды. Даже после смерти к нему относились иначе, чем к другим членам общины. Его кремировали и хоронили прах в аккуратно выкопанной могиле – в урне или затейливо украшенном сосуде, а вместе с прахом в могилу складывали ценные или полезные в загробной жизни предметы, как будто после смерти его ожидало перерождение и новая жизнь. К праху бедняков относились с меньшим почтением, хотя в их могилах тоже обнаруживались красивые или полезные вещицы, за исключением разве что могил самых нищих.
Жители городища подчинялись вождю в земных делах, но их духовными проводниками были друиды, которые учили людей вере в жизнь после смерти. Именно поэтому так важно было оставить возле себя нечто материальное, что помогло бы человеческой душе перейти на следующий уровень жизни, каким бы он ни был.
Найти археологические свидетельства жизни женщин в этом типе общества оказалось трудно. Однако после Римского завоевания Британии у нас в распоряжении появились письменные источники. О племенах, проживавших в тех районах, которые римляне завоевали в первую очередь, Цезарь пишет, что жены там принадлежали целой группе из десяти или даже двенадцати мужчин в одной семье, поэтому братья, отец или сыновья мужчины, взявшего женщину в дом, тоже могли «пользоваться» ею, как своей женой. При этом все ее дети считались детьми ее законного мужа, вне зависимости от того, кто был их настоящим отцом. По свидетельству Цезаря, мужья имели право распоряжаться жизнью своих жен. Но не будем забывать, что к племени иценов принадлежала знаменитая Боудикка, и именно она возглавила антиримское восстание, так что женщины в Уорхэм Кемпе, возможно, не были так уж покорны своим мужьям.
Боюсь, я утомил Вас большим количеством деталей, которые не способен передать в хоть сколько-нибудь интересной форме. Так что на этом остановлюсь. Однако отмечу последнее насчет Вашей поездки. В Дании невозможно представить себе ситуацию, при которой одна женщина, увидев другую, сидящую в одиночестве на траве, заговорила бы с ней. Мне кажется, любой датчанин или датчанка подумали бы, что Вы сидите в одиночестве, потому что сами так захотели, и отнеслись бы к этому решению с уважением. Возможно, этой женщине, Марион, следовало бы удержаться от нарушения Ваших личных границ, и, возможно, Вы сами надеялись, что она так и поступит, но я очень рад, что Марион стала частью Вашего рассказа. Без этой встречи история была бы неполной, а Ваше путешествие – не таким важным.
Спасибо за то, что поделились этой историей со мной.
Андерс
Бери-Сент-Эдмундс
20 апреля
Дорогой Андерс,
как жаль, что я не получила от Вас такого письма до поездки в Уорхэм Кемп. Вы правы: находясь там, я хотела в первую очередь понять и почувствовать, как жили эти люди, каким находили свое существование там и тогда. Марион рассказывала скорее про артефакты, которые они оставили после себя, но не о том, как они жили. Вы же поделились со мной подробностями, и теперь я могу ярче представить жизнь тех людей. Даже если описать жизнь конкретного человека из железного века невозможно, я могу вообразить, что видела, слышала и какие запахи ощущала женщина, когда она, скажем, стояла в дверях дома, высматривая, все ли в порядке с ее мужем и детьми. Я рисую в воображении стадо быков, которых гонят в поле с тяжелыми плугами за спиной. Сквозь пелену времени я вижу грязь, которую месят ноги людей и копыта быков. Слышу перекличку мужчин и мычание рогатого скота, слышу грохот и жужжание машин, с помощью которых община производит все, что ей нужно (ткани, посуду). Могу представить себе голоса детей. Вы не упоминаете игрушки, но наверняка в те времена уже существовали детские игры и предметы, сделанные для них? Я так и вижу, как женщина моргает и щурится, выходя на свет из полумрака хижины, и не могу не ощущать ее волнение, когда она оглядывается и прислушивается, опасаясь неожиданностей. Должно быть, она вдыхает запах дыма и продуктов жизнедеятельности животных и людей.
Я представляла себе эту женщину, выходя из дома в то утро, когда получила Ваше письмо. День был пасмурный, облака сгустились за сараем, и хотя дождь еще не начался, на улице уже стало темнее, чем дома. Я вышла во двор, как и каждое утро, чтобы дать корм курам. Может быть, это делала и та женщина. Вы не упоминаете домашнюю птицу, возможно, ее следы не сохранились или породы птиц, годных в пищу, в то время еще не вывели. Не знаю точно, что держала в руках моя женщина из железного века, но я лично несла корм в старом пластмассовом ведерке, в котором когда-то продавался крысиный яд. Что бы ни было у нее в руке, наверняка можно сказать одно: этот предмет точно не был сделан из пластмассы и не использовался прежде для эффективного уничтожения грызунов. Предполагаю, что именно грызунов она видела перед собой, стоя в дверях и глядя во двор, и скорее всего принимала их как нечто неизбежное. Наш задний дворик забетонирован, и поскольку Эдвард очень аккуратный фермер, там всегда чисто. Я слышала рев заведенного квадроцикла. Это наш сын Тэм, который живет в домике в паре сотен метров от фермы, отправился проверить овец на пастбище. Через открытую дверь за моей спиной доносились звуки радио. Несмотря на то, что Тэм живет совсем рядом и у него двое маленьких детей, их я не слышу. В этом смысле жизнь женщины из железного века была богаче моей. Однако, наблюдая за внуками, я с удовольствием делаю вывод, что каждый день жизни для них – это приключение, в то время как в железном веке, осмелюсь предположить, каждый день жизни ребенка матери и бабушки считали битвой, в которой они одержали победу. Я чувствовала запах жимолости, растущей за стенами сада, и не столь приятные ароматы из тележки с навозом, приготовленной для удобрения полей.
Должно быть, я простояла с ведерком в руках довольно долго, потому что во двор вышел Эдвард и поинтересовался, не случилось ли чего.
– Нет, все хорошо, – ответила я. – Просто осматриваюсь.
Он встал рядом со мной, и мы еще какое-то время постояли, глядя вокруг. Он указал мне на водосточную трубу, нуждающуюся в ремонте, а потом на куст крапивы, который давно было пора истребить гербицидом.
– Хорошо иногда постоять и посмотреть вокруг, – сказал он.
Эдвард гораздо больше похож на мужчину из железного века, чем я – на женщину того же времени. Он всегда живет в моменте, как, наверное, жили они.
Я все еще ничего не знаю о Вашей жене.
С наилучшими пожеланиями,
Тина
Силькеборг
2 мая
Дорогая Тина,
в то утро, когда у меня в руках оказалось Ваше письмо, я вышел из дома и посмотрел вокруг. Кур у меня нет, да и вообще я обычно не выхожу из дома по утрам, только когда наступает время идти на работу. Тогда я думаю лишь о том, не забыл ли чего и какие у меня сегодня планы в музее. Выйти из дома до завтрака просто для того, чтобы посмотреть, как там на улице, было для меня делом совершенно новым.
Между моим домом и дорогой растет живая изгородь. Сейчас она вся зеленая, а зимой словно бронзовеет. Я заметил, что ее пора бы уже подстричь. Но это мысль хозяина дома, а я хотел посмотреть на мир вокруг не как домовладелец, поэтому решил выйти на тротуар. И тут же понял, что даже там мало что увижу. У большинства моих соседей тоже живые изгороди. Несмотря на то, что я живу на холме над Силькеборгскими озерами, воду от моего дома не видно. Я отметил, что дорожное покрытие разбито и нуждается в ремонте, но вместо того, чтобы размышлять об этом, поднял взгляд наверх. Небо было великолепным. Я всегда любил смотреть на небо, но, увы, совсем не часто.
Я почти ничего не слышал. Ветер трепал флаг на соседском флагштоке. Издалека доносился гул шоссе, но вблизи моего дома было тихо. Пела птичка. По пению я не смог определить какая. Не думаю, что смог бы, даже если бы увидел. Детей слышно не было. В Дании теперь все дети ходят в государственные детские сады начиная примерно с года отроду, так что я практически никогда не слышу их голосов, разве что проходя мимо школы или сада в обеденный перерыв или в солнечную погоду, когда дети играют на улице. Из дома через открытую дверь доносилась музыка, которую я поставил перед тем, как выйти. Шостакович. Единственным запахом, который я мог уловить, был аромат моего собственного кофе, хотя я недавно заметил, что запахи как бы прячутся от меня и проявляются только тогда, когда я какое-то время их не ощущаю. Тогда они напоминают о себе.
Из соседних домов никто не выходил. Я живу в хорошем районе, знаком с соседями и по-доброму к ним отношусь, но, стоя в то утро на дороге и представляя, как Вы стоите у себя на ферме и рисуете в воображении поселение железного века, я вдруг подумал, какими разобщенными все мы стали. Какими самодостаточными. Разумеется, мы все принадлежим обществу, в котором живем, но вовсе не так, как современники Толлундского человека принадлежали своей общине. Они были шестеренками, колесиками, скобочками, рычажками, блоками. Каждый вносил свой вклад в жизнь и работу общины в зависимости от своих умений и социального положения. Мы же с Вами скорее подшипники. Все мы сами по себе, мы сохраняем целостность и соединяемся с другими подшипниками только для того, чтобы образовывать формы, отвечающие нашим целям.