Энтони Бёрджесс
Человек из Назарета
Глава 7
Вечером того же самого дня, когда в Назарете ребе Хомер своим благоуханным пальцем рыбного торговца тыкал в книжку с записью пророчества, это пророчество начало понемногу сбываться во дворце Ирода Великого. Царь, на этот раз совсем больной и весь раздутый, принимал двоих высших сановников из Рима. Одним из них был уже знакомый нам Луций Метелл Педикул, сопровождал же его Публий Сенций Назон. Оба приехали в Иудею по делам, не требующим отлагательства. Сенций несколько хрипловатым голосом говорил:
– Несмотря на то что Палестина юридически не зависит от империи, божественный Август рассматривает ее как возможный источник налогов. И, как я уже сказал за обедом, перед началом сборов налогов необходимо организовать перепись населения.
– Мне это не нравится, – отвечал Ирод, потягивая из кубка какой-то вонючий отвар – пузырь газов, укрывшийся в желудке, за грудной костью, никак не хотел подниматься и выходить. – Мы – независимое от Рима царство. Как может Август что-то требовать от нас, если он нам ничего не дает?
– Напротив, – покачал головой Метелл. – Божественный Август дает Палестине очень многое. Прежде всего, ты находишься под защитой римского оружия. Тебя охраняют сливки сирийской армии.
– Под защитой от кого? Мне нужна защита только от моей семейки. Август ведь считает меня своим другом. И я – надежный друг. Чтобы охранять восточный фланг империи, мне совсем не нужны сирийцы.
Газ с еще большей силой уперся изнутри в его грудину. Римляне дружелюбно посмотрели на царя, который всем обликом своим являл картину боли, но не протеста. Они отлично понимали, что Ирод очень адекватно оценивает свое место в империи – большой телом маленький царек. Римляне ждали.
– Перепись, – задумчиво протянул Ирод. – На моей территории, но проводить ее будут ваши чиновники. Они вызовут изрядное подозрение и, не исключено, враждебное к себе отношение. Кто-то дал Августу не лучший совет.
– Мы находимся здесь, – хрипло проговорил Сенций, – чтобы выполнить данный нам приказ – только и всего. И этот приказ – не повод для досужего обсуждения. – И, помолчав, добавил: – Ваше величество…
Наконец газовый пузырь поднялся по пищеводу и вышел, заставив заколебаться огонь стоящего неподалеку факела.
– Вот так-то получше будет, – удовлетворенно кивнул Ирод, после чего продолжил: – Наверное, мне самому следует отправиться в Рим. Божественному Августу необходимо кое-что сообщить. Если ему нужен мир на этих территориях…
– Боюсь, что у нас просто нет времени, – сказал Метелл. – Что касается меня, я не понимаю причин беспокойства вашего величества. Наши войска всегда вас защитят.
– Вы не понимаете кое-что очень важное, – покачал головой Ирод. – Тот способ, которым вы предлагаете провести перепись, полностью противоречит местным обычаям.
– Каким образом? – поинтересовался Сенций.
– Согласен, – кивнул головой Метелл. – Досточтимый консул плохо осведомлен относительно обычаев, которые имеет в виду ваше величество. Нужно знать эту страну. Все дело в месте проживания. Когда речь идет о таком важном официальном мероприятии, как перепись, необходимо понимать, что каждый палестинец…
– Лучше скажем – каждый израильтянин, – вмешался Ирод.
– Каждый человек, живущий в этой стране, ощущает свою принадлежность не к месту, где он живет, но к месту, откуда пошла его семья. Его племя. Могу я сказать «племя»?
– Можешь, – кивнул Ирод. – Почти так оно и есть.
– И перепись предполагает, что каждый житель этой территории должен вернуться туда, откуда он родом, чтобы своим присутствием почтить место, которое ныне превратилось в простую кучу вонючего навоза.
– Ты очень точно подбираешь слова, господин мой, – ухмыльнулся Ирод.
– Мне дали очень показательный пример, – сказал Метелл. – Скажем, есть племя Давида, легендарного племенного вождя, царя, как они его называют. Для этого племени родовым гнездом является Вифлеем… – Метелл оборотился к Сенцию, пытаясь объяснить: – Ну, это та свалка на юге Иерусалима, которую мы проезжали.
– Закрывая платочками свои деликатные носы, как я полагаю, – ухмыльнулся Ирод.
Сенций же опять захрипел (и хрипами он был обязан, вероятно, физиологической неспособности разделить потоки воздуха, которые, с одной стороны, шли через нос, а с другой, через рот – беда, с которой разбираться должен ученый врач, а не простой рассказчик историй, каковым являюсь я):
– Примут ли ваши подданные перепись, если провести ее в согласии с вашими традициями?
– Самим провести перепись? – задумчиво переспросил Ирод. – Это будет удар по нашему хозяйству. Забитые дороги…
– Вы сами проведете перепись, ваше величество, – вторгся в разговор Метелл, – но в наших интересах.
– Я думаю, у меня есть решение, – сказал Сенций. – Нужно объявить это праздником. Национальным днем воссоединения племен. Люди из всех племен возвращаются…
– К тем кучам навоза, из которых они когда-то вылезли, – усмехнулся Ирод.
– Пусть испытают радость воссоединения, – кивнул Метелл. – Выпьют, закусят, вспомнят старые времена. Что же до переписи…
– Перепись пройдет почти автоматически, – проговорил Сенций, и хрипота едва не помешала ему договорить. – Автоматическая перепись.
– Греческое слово, господин консул, – покачал головой Ирод. – А когда я слышу греческие слова, то ощущаю опасность.
О переписи, которую предстояло провести в дни между декабрьскими идами и январскими календами, народ должен был узнать из бодрого письма, составленного вечно ворчащим в таких случаях Иерусалимским Синедрионом. Письмо отправят в каждый город местным религиозным лидерам, те прочитают его людям в синагогах, и, таким образом, все мероприятие окажется как бы санкционированным свыше, что было совсем нелишним, если учесть то, что инициатива сбора налогов исходила от Августа, существа божественного. После того как ребе Хомер прочитал письмо своей пастве и отпустил ее с миром, уже за стенами синагоги люди принялись горячо обсуждать происходящее.
– Это просто уловка! – кричал Иоафам. – Они хотят заставить нас платить больше налогов. А что мы имеем за это с римлян?
Бен-они обратился к Иосифу:
– Ты ведь из племени Давидова, верно? И тебе придется тащиться в Вифлеем, так? Да еще и жену оставить одну, в ее-то положении.
Назарет знал о положении Марии и был рад за Иосифа – беременность жены снимала с мужа подозрения в том, что как мужчина он – никто. Сам же Иосиф с трудом воспринимал то, что говорили вокруг, – настолько потряс его тот факт, что сбывается пророчество.
– Справедливо ли это? – не унимался Бен-они. – Ты считаешь это справедливым?
Исмаил сказал, что женщины тоже должны ехать, но Бен-они его не слушал.
– А что, если мы откажемся? – кипятился Иоафам. – Что будет, если мы откажемся?
– Приказ есть приказ, а долг есть долг, – медленно проговорил Иосиф. – Сейчас мы ничего не решим. Если почувствуем, что налоги несправедливы, тогда и придет время говорить.
Маленький вертлявый человечек по имени Исаак сказал:
– Знаете старую поговорку – «Коготок увяз – всей птичке пропасть»?
Вмешался в разговор еще один человек:
– А у нас есть выбор? Какой смысл обо всем этом говорить? А потом – вы же знаете: кто всех громче кричит, быстрее всех сдается.
– Я никуда не поеду, – заявил Иоафам, и все посмотрели на него. – Что, мне нечем заняться? Работы полон рот. Хлеб нужно печь.
– Так кто же станет его есть, если все уедут? – спросил Бен-они.
– Не поеду, – упрямо сказал Иоафам, и все посмотрели на него.
Как и ожидалось, когда пришло время отправляться в родные места, Иоафам был среди первых, кто появился за границами Назарета – там, откуда в южную сторону уходил караван. Тем, кто решил его послушать, он, естественно, заявил, что просто собирается выразить свой протест на самом высоком уровне. Стояла отличная погода, не слишком жаркая, небо голубело над головами, и все собравшиеся были оживлены, если не сказать, воодушевлены, ибо для людей, тянущих унылую лямку будничных забот, любые изменения кажутся праздником. Под шеями верблюдов позвякивали колокольчики, ревели ослы, нагруженные нехитрым багажом, бегали, играя, дети. Вожак каравана размахивал своим посохом, покрикивая на верблюдов, чтобы не разбредались. Ребе бубнил молитву путешественника:
– Будь благословен вечный Бог, царь земли и неба, в чьи руки предаем мы заботу о нашей безопасности…
Мария, которой со всей нежностью помогал Иосиф, тяжело поднялась на спину нанятой ослицы (Малка умерла, как и Хецрон). Элисеба, служанка, работавшая еще у Анны, не знала наверняка, к какому племени принадлежит, но настаивала, что родом она как раз из Назарета. Она решила остаться дома, присматривать за хозяйством и животными. Если негодяи, затеявшие перепись, захотят ее найти, они знают, где ее искать. Женщины, знавшие Марию близко, шептались по ее поводу:
– Вернется из Вифлеема на несколько фунтов легче.
– Если судить по ее виду, то будет девочка. Я никогда не ошибаюсь.
– Лиха беда начало, моя милая.
Рог протрубил, все бросились к своим верблюдам, и южный караван двинулся в сторону границы, отделявшей Галилею от остального Израиля. К концу дня, когда солнце садилось за горизонт по левую от них руку, усталые путники, направляющиеся в Вифлеем, запели песню, которую много лет назад сочинил уже давно умерший пастух, Натан. Из слов песни можно было понять, что поющие причисляют себя к потомкам Давида, ставшего царем пастуха, и просят своего прародителя о помощи и покровительстве. Пели они нечто вроде такого:
Будь славен, Давидов дом!
Мы все спасемся в нем!
Царем стал пастух простой,
Покрыв себя славой земной.
Давид, Израиля царь,
Живет среди нас, как встарь.
Остановившись на привал, люди вознесли Богу благодарственные молитвы, прося благополучного исхода путешествия, защиты от воров, разбойников и прочих лихих людей, а также от болезней и злобных духов, шастающих по ночам. Вдоль дороги разожгли костры. Иосиф и Мария отпустили ослицу попастись в придорожной траве, а сами сели отужинать сыром с сушеным хлебом, который запивали вином напополам с водой.
– Как ты, девочка моя? – спросил Иосиф.
– Все хорошо, только трудно двигаться, – ответила Мария.
– Осталось немного. Еще пара дней, и мы – в Иерусалиме.
– Скоро и ему предстоит явиться. Но ты не беспокойся, все будет хорошо.
На что Иосиф, взяв в свои жилистые плотницкие руки маленькую ладонь Марии и закрыв глаза, чтобы лучше вспомнить слова книги, сказал:
– «…и ты, Вифлеем, ничем не меньше прочих городов Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, пастырь твоих народов, Израиль…» А ты говорила, что Писание лжет. А вот как оно выходит! Еще одна шутка Господа нашего. Исполнится пророчество. Но не сам Господь, и не Гавриил его исполняют, а римляне, по воле которых едем мы в Вифлеем.
– Господь может быть кем угодно, – отозвалась Мария. – Даже императором Августом.
– А не поспать ли тебе? – поинтересовался Иосиф.
– Ложись ты, – ответила его жена. – А я еще посижу, посмотрю на картинки, что рисует огонь.
Иосиф нежно поцеловал жену, после чего завернулся в шерстяную накидку и заснул. Мария же смотрела на узоры, которые рисовал перед ней огонь, и они не приносили ей радости, а одна картинка даже заставила ее замереть от страха, и боль пронзила ей живот, словно удар меча.
Глава 8
А теперь вы услышите историю о трех мудрецах, которых еще называют магами, волхвами или астрологами. Кстати, помимо всего прочего, мудрецы эти были царями небольших стран, до которых пока не дотянулась рука Римской империи. Эти мудрецы и отправились в Вифлеем, узнав по изменившейся карте небес, что вскоре должен появиться на свет, если уже не появился, великий спаситель, он же мессия и государь – государь царства души. Вы узнаете также, что в древние времена было вполне обычным делом, если царь занимался астрологией, а астролог правил государством. Знание того, как устроены небеса, что для несведущего ума автоматически означало власть над ними, в этих маленьких царствах считалось для правителя не менее, а то и более важным качеством, чем Соломоново умение разрешать сложные споры или же способность сокрушать великанов, которой обладал Давид. Царственные волхвы, умевшие гадать по звездам, знали, почему зима сменяет осень, а весна – зиму, а эти знания были крайне важны для человека, живущего от земли, ибо земля давала урожай, а наличие урожая означало жизнь.
Один из таких царей (или магов), носивший по традиции имя Валтасара, правил на небольшой территории, населенной берберами. Теперь представьте себе этого чернокожего правителя: умный, молодой, красивый, мужественный, он сидит в тронном зале, освещенном факелами, пропитанными бараньим жиром, и, потягивая вино из серебряного кубка, говорит со своими министрами.
– Вот вам два слова – это римские слова, и они противоречат друг другу. Это слова защита и экспансия. Сколько еще продержатся маленькие царства? Нам уже предлагают защиту, хотя пока и непонятно от кого – от какой-то угрозы с востока. И кем мы будем, если примем это предложение? Провинцией, округом Римской империи. Как долго мы сможем держаться за границами этой стальной семьи?
– Новая философия, – проговорил первый министр, – внушает нам представление об идеальной империи – империи, где все граждане являются в равной степени свободными, независимо от национальности и цвета кожи.
– От цвета кожи… – задумчиво повторил Валтасар. В те времена было принято считать, что некоторые цвета лучше других, и черный цвет кожи означал либо злобный характер, либо глупость, а иногда – и то и другое одновременно. – Мы должны принять покровительство Рима, но сделать это не в силу своей слабости. Нет, для нас это будет желанный выбор, который может совершить даже сильный, если он руководствуется рассудком. Но что нам может дать Рим?
– Законы, – отозвался второй министр, который когда-то изучал юриспруденцию. – Силу своего оружия. Атлетическую философию, в основе которой лежит понятие физического совершенства. Культуру аскетического самоотречения. Честь. Воинскую доблесть. Порядок. Главным образом – порядок.
– А что еще?
– Поэзию. Ораторское искусство. У них много книг.
– Но мало воображения, – покачал головой Валтасар. – Всю свою литературу, как мне говорили, они украли у греков. Римляне обещают нам безопасность под защитой величайшей в мире армии и флота. Они проложили замечательные дороги, которые ведут в никуда. Или, если быть точным, из Рима в никуда и из никуда – в Рим. А как у них обстоит дело с верой? Наша религия умирает, это так. Мало поклоняться солнцу. Но, по крайней мере, жизнь солнца – это неразрешимая тайна, и к тому же солнце – источник всего, что есть на земле. Римляне же, как мне объясняли, поклоняются голове человека, изображенной на серебряной монете.
– Как бы вы, ваше величество, ни старались унизить Рим, нам придется стать частью их империи, как, рано или поздно, и всему оставшемуся миру. Выбора у нас нет.
– Выбор есть всегда, – покачал головой царь. – Должна быть и альтернатива мертвой римской стали. Что, например, вы знаете об Израиле? Читали ли вы их книги?
– Народ Израиля находится в еще худшем положении, чем мы. Мы только ждем римлян, израильтяне уже находятся под их властью. Царь Ирод правит от имени империи, они платят налоги в римскую казну, как это делают все колонии. Когда-то они были рабами Египта, потом вавилонян. Теперь они снова рабы. Вся их история – это история унижения. Вся их поэзия – это поэзия рабов.
– И тем не менее, – проговорил Валтасар, – если римляне живут тем, что уже свершилось, израильтяне живут надеждой на будущее. Они пишут и поют об империи воображения, о царстве справедливости более человечной, чем та, которую могут предложить законы Рима. Они говорят о приходе нового вождя, который будет не от мира сего, но от царства духа…
– Никакое царство духа, – перебил царя первый министр, – не победит царство стали и камня.
– А что, если дух зажжет сердца порабощенных? – воскликнул Валтасар. – И они сбросят ярмо рабства? С израильтянами такое уже было – во времена Моисея, который освободил их из египетского плена. А что, если дух войдет в сердца поработителей и сделает их мягче и гуманнее?
– Пройдет немало времени, прежде чем это произойдет, – сказал второй министр, а первый – кивнул.
– Но уже есть знаки того, что приход их нового царя не за горами, что его час настал.
– Знаки, ваше величество?
– Именно! И вы прекрасно знаете об этих знаках, хотя и считаете, что это – мое дело. Кстати, пора бы уже освободить царя от этих забот – определять по звездам время посева и время жатвы…
– Но это – обязанность царя, ваше величество.
– Мне надоело быть звездочетом. Если я царь, то моя забота – то, что происходит вокруг меня, а не над моей головой.
– Вы говорили про знаки, господин мой, – напомнил царю второй министр.
– Простите меня, я отвлекся, – сказал царь. – На основе расчетов я определил время и место. Не буду утруждать вас деталями, но важные сведения я получил, исследуя ритмы вселенной. И сделал это не только я, есть и иные сведущие. И нас много. Если вы, господа мои, взглянете на восточную часть небосклона, на ту часть небес, что мы именуем Логовом Рыси, вы увидите новую звезду. Хотя что я говорю! Вряд ли вы что-либо увидите без особой подготовки – ведь вам все звезды кажутся одинаковыми, их количество ежечасно может как увеличиваться, так и уменьшаться, а вы ничего и не заметите. Поэтому поверьте мне на слово: к множеству звезд, сияющих на небосклоне, добавлена еще одна звезда.
– Все это чрезвычайно интересно, – сказал первый министр, – для искусного астронома, каковым, несомненно, являетесь вы, ваше величество. Что же касается меня, то я едва ли…
– Если вы думаете, господа мои, – громко произнес царь, – что звезды – это холодные безразличные сгустки вещества, не имеющие никакого отношения к жизни человека, то вы ошибаетесь. Звезда – это вам не римский воин, стоящий в карауле. Нет, рождение новой звезды связано с важными изменениями как на небе, так и на земле. Небеса и земля вместе должны хорошенько потрудиться. История чревата чудесами, и мне назначено увидеть их.
– И в какую сторону станет смотреть ваше величество? – спросил второй министр.
Валтасар улыбнулся и просто сказал:
– Я буду следовать за звездой.
Предполагаю, что в то же самое время совершенно сходные решения были приняты еще двумя такими же царями, магами и астрологами, которые так же, как и Валтасар, беседовали со своими министрами. О том, каким образом и где сошлись их маршруты, я расскажу позже. Пока же, предваряя их появление в Вифлееме, мы отправимся туда сами.
Представьте себе теперь шум и гам, который производит в городе прибывший под вечер караван: вопят потерявшиеся дети, дети же, которые еще не потерялись, рискуют каждую секунду попасть под верблюда; в толпе шныряют воры, продавцы кебаба и шербета заламывают немыслимые цены; прибывшие переворачивают повозки, а те, кто не имеет в городе родственников, отчаянно ищут, где бы преклонить голову на ночь. У Марии тем временем начались схватки, Иосиф же все еще не нашел места для ночлега. Он продрался через толпу состоятельных путешественников со слугами и обширным багажом, которые входили в ворота единственного в городе постоялого двора, и наконец нашел его хозяина, который с самым подобострастным видом приветствовал приехавших:
– Ваши комнаты готовы, господин мой…
– Ужин подадут, как только вы будете готовы, ваша милость…
Иосиф подошел и рассказал о своей беде, но хозяин, презрительно поджав губы, бросил только:
– Ничего не могу сделать, друг мой. Все занято.
Иосиф же, достав кожаный мешочек, где хранил деньги, пообещал заплатить вдвойне, но хозяин постоялого двора, бегло заглянув, покачал головой:
– Увы, ничем не могу помочь.
И тут же, склонившись перед очередным гостем, проговорил приветливо:
– Добрый вечер, ваша милость! Мальчик вас проводит в вашу комнату…
В отчаянии Иосиф вернулся к жене, которая сидела у обочины рядом с их баулами и ослицей.
– Ничего нет, – развел он руками. – Ничего…
И в это время полная женщина, работавшая на постоялом дворе, сильная, как бык, а потому с легкостью таскавшая взад и вперед багаж приезжих, увидела Марию и ласково проговорила:
– Бедная девочка! Ищете ночлега? В этом городе вы ничего не найдете, уверяю вас. Хозяин, на которого я работаю, берет вчетверо больше против того, что гости платят ему обычно, когда Вифлеем никого особенно не интересует. Но за этим полем есть скотный двор, и там, в стойле, стоит вол, который не причинит вреда ни вам, ни вашей ослице. Может, там не слишком удобно, но зато сухо, чисто и тепло. И достаточно свежей соломы. Еcли получится, я приду помочь. У моей замужней сестры шестеро, все живы, и с каждым я ей помогала. Идите здесь, мимо отхожего места, можно отвернуться, моя хорошая, и побыстрее. Если кто-то будет шуметь, скажите, что вас послала Анастасия. Большое имя для большой девушки. Анастасия – помните!
– Я запомню! – пообещал Иосиф.
И он повел Марию туда, куда направила их Анастасия. Не знаю, насколько можно верить историям о том, что произошло с хозяином постоялого двора и с Анастасией через много лет, в том числе и после их смерти. Но наше страстное желание убедиться в том, что зло наказано, а добро вознаграждено, заставляет многих из нас легко поверить в то, что хозяин постоялого двора погиб, когда огонь, лет через двадцать после описываемой истории, охватил его дом, а призрак этого человека еще долгие годы спустя появлялся в январские календы на месте, где стоял его дом, и зазывно кричал: Сдаются комнаты для приезжих, чистые светлые комнаты, недорого… Анастасия же, как говорят те же легенды, в возрасте тридцати семи лет вышла замуж за слепого, но богатого человека и жила в большом доме с множеством слуг. А еще говорится в легендах, что Анастасия является добрым женщинам, испытывающим предродовые муки, в образе улыбающегося лунного лика, и, шепча ласковые слова, приносит облегчение. Правда, в наши дни и в нашей части мира добрых женщин все меньше и меньше.
Теперь же обратим наш взор на пастухов, что пасли свои стада в поле, на краю которого стоял и постоялый двор, и скотный двор. Иосиф, ослица и Мария с ношей под сердцем тем временем обосновались, назовем это так, в стойле. Иосифу удалось втридорога купить несколько ломтиков холодной баранины, хлеба и сладких маринованных фруктов. Мария немного поела, время от времени издавая стон, в то время как Иосиф сидел рядом, покусывая ногти. Уже наступила ночь, и единственным источником света у них была лампада с бараньим жиром, чей коптящий фитиль Иосиф время от времени ощипывал трясущимися пальцами. Огня на лучине Иосиф принес из кухни постоялого двора, где его обругали и велели убираться. Пастухи же тем временем стояли в поле под куполом огромного холодного неба и ждали.
Пора дать им имена. Путь зовут их Адам, Абель и Енох (последнего арабы еще величают Идрисом) – древние имена, вполне соответствующие их занятию. Закутавшись в шерстяные плащи, вполглаза наблюдая за своими подопечными, они сидели под звездами, и Адам произнес:
– Он откашливает все это зараз и выплевывает. Только так у него и получается. А проглотить – никак, что-то в желудке такое, что не пускает, гонит назад. И плюет на пол – целая лужа.
– А в тот раз он заплатил? – спросил Абель. – Ну, то есть не в тот, а в тот?
– Заплатил? – ухмыльнулся Енох. – Ты что, не знаешь, с кем имеешь дело? Из него и монетки не вытянешь. Помнишь тот раз, Адам, когда мы с тобой… То есть вру – не с тобой, а с этим, как там его звали? Так вот, он выкатил бурдюк красного и говорит – плачу за всех, а потом, когда оставались последние капли, свалил, и пришлось нам скидываться…
– Жмот, каких мало, – кивнул Адам. – Дай ему пригоршню воды – ни капли не расплескает… – И, посмотрев на небо, сказал: – Звезды сегодня какие-то особенно яркие. Мой старик говорил – они как книга, и по ним можно читать. И никогда не уставал смотреть на небо. Если, конечно, не появлялись облака. Видите новую звезду? Мне кажется, никогда ее тут не было…
Теперь я должен взять паузу и задать вопрос относительно содержания этой пастушеской идиллии, которую, как мне кажется, нельзя признать вполне убедительной. Каким образом простые пастухи, несведущие в астрономии, смогли разглядеть новую звезду, что оказалось под силу лишь трем царственным астрологам, для которых смотреть на небо было, что называется, профессией? Я думаю, ответ на этот вопрос состоит в следующем: эти трое пастухов каждую ночь почти не отрываясь смотрели на вполне определенный сегмент небосклона, а именно на то его место, где торчала вверх печная труба постоялого двора. Понятно, что за долгие месяцы, а может, и годы наблюдений в их памяти отложилась определенная конфигурация находящихся там небесных тел, и появление нового звездного объекта не могло не привлечь их внимания. Добавьте к этому то обстоятельство, что звезды являют собой некое подобие небесного стада, а у пастухов есть врожденная способность отмечать малейшие изменения в облике пушистых созвездий, которые они пасут, а потому у нас есть все основания поверить, что Адам, Абель и Енох действительно заметили над трубой постоялого двора новую звезду.
– Какая здоровая! – сказал Абель и, через несколько секунд заметив, как кто-то к ним приближается, хмыкнул: – Только заговори о дьяволе – он тут как тут. Наш старый жмот явился.
– Да нет! – возразил Енох. – Он не так ходит. Это кто-то незнакомый. Может, накостыляем ему да поживимся? Богатеньких нынче много понаехало.
Но незнакомец оказался подле пастухов гораздо быстрее, чем те ожидали, исходя из расстояния и неспешной походки чужака. Это же был Гавриил, в человеческом облике и белых одеждах.
Он произнес радостно:
– Какая звездная ночь!
И сел на землю рядом с пастухами.
– Мы только что об этом говорили, – осторожно выбирая слова, сказал Абель. – А эта звезда так прямо и уселась на «Вертоград».
– Вертоград?
– Ну да! Так постоялый двор называется. Но ты-то, верно, про это и не знаешь. Приезжий.
Адам внимательно посмотрел на свежее, почти мальчишеское лицо незнакомца, его сильную шею и могучие плечи. Нет, с этим чужаком им не справиться!
– Издалека приехал? – осведомился он.
– Все зависит от того, как понимать слово «издалека». Есть разные способы оценивать, далеко или близко от тебя находится то, о чем ты говоришь. – А затем, не сделав и малейшей паузы, Гавриил спросил: – А вы кто? Что за люди?
– Ну и вопросы ты задаешь! – спросил Енох нарочито грубо. – Не видишь, что ли? Пастухи! А вот те, поросшие шерстью, – овцы. Если дать такой под зад ногой, говорит «беее…». Слыхал про таких?
Адам же вторгся в разговор:
– Уж коли мы тут все стали вопросы задавать, скажи – сам-то ты кто такой?
– Твой вопрос потруднее, чем мой, – весело ответил Гавриил. – Можете называть меня посланником. Я – аггелос, если, конечно, вы умеете по-гречески.
– По-гречески? – переспросил Абель. – Вот уж не стал бы доверять тамошним ублюдкам! Моя сестра связалась с таким однажды. Ничего хорошего не вышло.
– А он не бедный, – сказал Енох, разглядывая незнакомца. – Что это за шерсть такая? Абель! Ну-ка, пощупай! Какая ткань!
– Пастухи, – задумчиво проговорил Гавриил. – Говорят, Израиль – это стадо без пастыря. Вы в это верите?
– Ты не римлянин? – спросил Енох с подозрением.
– Нет, не римлянин, – покачал головой Гавриил. – Я – один из вас, до некоторой степени. А если я расскажу, о чем говорит эта звезда, что вы мне ответите? Если она говорит о том, что ныне родился великий пастырь? Что вы мне на это скажете?
– Ты говоришь, посланник, – начал Адам. – А на кой черт нам нужны всякие посланники?
– И что у тебя за послание такое? – спросил Енох.
И в этот момент Гавриил почувствовал болезненные судороги там, где у него ничего не было – в животе; ибо являлся он бестелесной сущностью, но и он получил послание, которое, улыбнувшись, тут же передал пастухам.
А совсем недалеко от того места, где сидели пастухи, послание во плоти пробивало себе путь в мир – если под миром иметь в виду стойло с ослицей и волом, чье ухо Иосиф автоматически трепал, наблюдая за Анастасией. А та, благослови ее Господь, занималась делом, мягко приговаривая:
– Не торопись, моя девочка, не торопись. Держись покрепче за этот половик. Потерпи, скоро все кончится. – И, глянув на Иосифа, резко сказала: – А ты что стоишь и ничего не делаешь? Заварил кашу, так хоть воды принеси, да почище. Вот тебе ведро, колодец за рябиной. Топай!
И Иосиф затопал к колодцу.
Пастухи слушали, широко открыв рты.
– Вы – самые первые, – сказал им Гавриил. – Первые! Вы понимаете? Будет что рассказать внукам! Что вы были самыми первыми!
– У меня внуков не будет, – покачал головой Енох. – Потому что я решил не жениться.
– Но почему мы? – спросил Адам.
– А почему бы и нет? – ответил Гавриил вопросом на вопрос. – Он же пришел к вам.
Он встал в лучах света, которые, казалось, источал сам. Голова его была высоко поднята, над его развевающимися власами сиял голубой Арктур. Пастухи почувствовали, что не имеют права сидеть, а потому вскочили и сгрудились подле архангела, таращась на звезду. И Гавриил заговорил, да так, что пастухам показалось, будто они слышат звук трубы:
– Слава Господу, царящему на небесах, и да будет мир людям, населяющим землю. Свершилось! Поклонитесь тому, кто явился в мир, чтобы спасти его!
Пастухи взглянули на трубу, на которую верхом уселась новая звезда, и, как ни странно, валящий вверх дым не заслонял ее.
Енох спросил:
– Может, нужно что-то с собой взять? Подарок?
– Возьмем ягненка, – предложил Абель.
– У него уже достаточно животных, – сказал Гавриил.
Между тем новорожденный, тепло завернутый в лоскутные покрывала, громко вопил в стойле. Крупный мальчик, крепкого телосложения – хотя и не было у него, как расскажут впоследствии легенды, ни золотистых волос, ни молочно-белых зубов. Анастасия, отирая руки о старую, но чистую тряпку, сказала:
– У меня там работа есть в судомойне. Как сделаю, вернусь проведать. – И, посмотрев на младенца, улыбнулась: – Какой пухлый малыш! – После чего обратилась к Иосифу: – А тебе пора подумать и об имени.
– Об этом мы уже подумали, – ответил тот.
Покидая стойло, Анастасия столкнулась с пастухами, которые пытались робко протиснуться внутрь.
– А вы это куда? – спросила она. – Там вам не место. Ну-ка, назад. Не видите, что происходит?
– За этим и пришли, госпожа! – сказал Адам. – Нам велели прийти.
Анастасия не поняла, а потому повернулась к Иосифу, который тут был главный, и тот кивнул. Пастухи ринулись вперед, и каждый оттеснял другого, чтобы оказаться первым.
