Ю. М. Антонян
Криминальная патопсихология
Однако мотивы всегда социального происхождения, и психически больные, невменяемые люди не составляют в этом исключения, т. е. наличие мотивов у них указывает на определенный, хотя и недостаточный, конечно, уровень их социализации в связи с душевной болезнью. Сами по себе расстройства, которые мы обозначили здесь как психические аномалии, а также психические болезни не являются мотивами. Особенно четко это проявляется в том случае, если понимать мотив не просто как некий побудительный субъективный фактор или стимул, им может быть и физиологическая потребность, а как такое внутреннее побуждение, в котором заключается личностный смысл, личностное значение поведения.
Сказанное не означает, что психические аномалии не имеют никакого отношения к мотивам и мотивации. Напротив, они влияют на формирование мотивов, активно участвуют в процессе мотивации, в частности в иерархизации мотивов, принятии решений и т. д., тем самым помогая понять личностный смысл, но не составляют этот смысл, его содержание. В целом для всех форм психических расстройств, в том числе психических болезней, установление мотивов является задачей не психопатологии, а патопсихологии. Основной же методологический вывод применительно к рассматриваемым нами проблемам, т. е. объяснению преступного поведения лиц с психическими аномалиями, состоит в том, что понять такое поведение без анализа мотивов невозможно. Иными словами, нужно постоянно обращаться к таким психологическим образованиям социального происхождения, как мотивы, изучая тем самым и весьма существенную «часть» патологической психологии.
4. Проблема криминогенности психических аномалий
Важной методической посылкой нашего патопсихологического исследования является проблема о месте психических аномалий в детерминации преступного поведения. По этому поводу в советской литературе высказаны различные соображения, наиболее типичными среди них являются следующие. Так, Н. Ф. Кузнецова считает, что:
1. у преступников имеет место сдвиг по сравнению с контрольной группой в сторону увеличения доли лиц с невротическими и психопатическими нарушениями;
2. преобладающая часть аномалий связана с психопатическими чертами и остаточными явлениями после травмы;
3.у лиц, имевших аномалии, тем не менее отсутствовала фатальная предрасположенность к преступлению[61].
Н. Ф. Кузнецова присоединяется к мнению Г. М. Миньковского и А. Р. Ратинова, которые считают, что психические аномалии выступают в качестве катализирующего фактора взаимодействия в механизме преступного поведения при ведущем факторе – нравственной невоспитанности. Они усугубляют социальную неадаптированность лица, неадекватность его реакции, но не определяют социальной направленности их конкретных действий[62].
С последним утверждением трудно согласиться, поскольку эмпирические исследования убедительно свидетельствуют о том, что среди преступников значительно преобладают те, которые совершили насильственные, а также дезадаптивные преступления[63], т. е. эти аномалии существенно влияют на социальную направленность их конкретных действий.
В ряде наших работ (Ю. М. Антонян) подчеркивалось, что психические аномалии не представляют собой субъективную причину преступного поведения, т. е. не могут рассматриваться в качестве главного источника такого поведения, а могут выступать лишь в качестве внутреннего условия. С учетом результатов последних эмпирических исследований и их теоретической интерпретации мы хотели бы внести некоторые коррективы в эту концепцию, несколько уточнить отдельные позиции.
Не психические аномалии сами по себе активно способствуют такому поведению, а те психологические особенности личности, которые формируются под их влиянием, поэтому правильнее говорить о криминогенности вторых, а не первых. Эту же мысль можно выразить так: как и внешние социальные условия, психические расстройства не ведут напрямую к преступлению, не преломляясь через психологию субъекта. По этой причине и возникает необходимость проведения патопсихологического, а не только психопатологического исследования. Если названные расстройства непосредственно вызывают общественно опасные поступки, минуя психологию личности, то совершивший их человек должен считаться невменяемым, поскольку именно в психологии «хранятся» его возможности оценивать и контролировать свои действия, руководить ими. Вне личности, в том числе и нравственных установок, «вписанных» в ее психологию, как единодушно считают ведущие советские криминологи, антиобщественное поведение не может расцениваться как преступное. Однако у «аномальных» субъектов, как можно предположить, сфера психологического, личностного сужена по сравнению с психически здоровыми людьми и соответственно шире, действеннее, активнее сфера нарушенной психики. Это соображение можно расценивать как одно из оснований установления в уголовном праве ограниченной (уменьшенной) вменяемости.
Здесь мы будем рассматривать сложнейший вопрос о соотношении психических процессов, свойств, состояний, психических функций, механизмов их протекания с собственно личностными образованиями, поскольку эти вопросы требуют самостоятельного и обстоятельного анализа. Отметим лишь, что для понимания человеческого поведения в равной степени важно познание и того и другого, тем более что они теснейшим образом связаны и переплетаются друг с другом. Нельзя не согласиться с Е. В. Шороховой, что «различные психические явления, составляющие духовный мир человека, опосредованы личностью. Таким образом, все реакции человека на внешние воздействия, выражающиеся в определенных видах его практической деятельности, имеют личностный характер. Личностная проблематика в психологии не навязывается ей извне, ибо личность находится в центре, исходя из которого только и можно решать все проблемы психологии. К личности при таком понимании не следует обращаться лишь в начале и конце психологического исследования человека»[64].
Поскольку психологические изменения вызываются расстройствами психики, последние в этом смысле (только в этом), очевидно, должны быть признаны субъективными причинами преступного поведения. Однако такое признание условно, поскольку надлежащее воспитание, необходимые коррекционные мероприятия способны нейтрализовать криминогенный эффект психических аномалий. Но если такие усилия отсутствуют, преступное поведение становится весьма вероятным. Эта вероятность тем более важна, что в наших условиях психиатрическая помощь населению недостаточна, выявляемость психических нарушений невысока, а традиция обращения к врачу-психиатру практически отсутствует. Особенно пагубно отсутствие коррекционных усилий для детей и подростков, в первую очередь тех, которые живут в так называемых неблагополучных семьях. Здесь сочетание психических расстройств с ненадлежащим отношением родителей к ребенку приобретает качество мощного криминогенного заряда.
Возникает вопрос: почему вопреки эмпирическим данным часто отрицается самостоятельное криминогенное значение психической патологии?
В этой позиции сказывается прежде всего убежденность многих психиатров в биологической сущности психопатологических расстройств. При этом вопреки дипломатическим оговоркам не учитывается роль личности и сознания, опосредующих любые формы болезненной патологии. Игнорируется тот факт, что поведение человека, в том числе и лиц с психическими нарушениями, всегда определяется психологическими механизмами, неисправность которых вовсе не отменяет их общего действия. Психиатрия длительное время предпочитала быть непсихологической. Дискуссии о биологическом и социальном в психике человека не затрагивали основных положений биологически ориентированной психиатрии. Патопсихология занимала скромное место в ряду дисциплин, обеспечивающих параклинические методы исследования.
Эти установки психиатров не могли не найти отражение в позиции криминологов. Коль скоро психические аномалии относятся к биологическому фактору, то признание их в качестве возможных детерминантов преступного поведения противоречит социальной сущности преступления. Этот вывод прямо связан с игнорированием роли психологических механизмов в поведении лиц с психическими аномалиями.
Большинство известных попыток изучения криминогенности психической патологии заключалось в поиске непосредственной связи между психопатологическими и преступными явлениями. Эти поиски были начаты Ч. Ломброзо, который, используя клинический и статистический методы, разработал первую классификацию преступников. Им были выделены: 1) прирожденные преступники; 2) душевнобольные преступники; 3) преступники по страсти; 4) случайные преступники. Прибегая к антропологическим, анатомическим, психофизиологическим, клиническим исследованиям, Ч. Ломброзо «сконструировал» основной для его концепции тип «прирожденного преступника», по первоначальной версии «скрытого эпилептика», а затем «психопата», который якобы отличается от непреступного человека по своим анатомическим и физиологическим признакам, а также патологическими личностными чертами: отсутствием раскаяния или угрызений совести, цинизмом, склонностью к предательству, тщеславием, мстительностью, жестокостью, леностью, любовью к оргиям и азартным играми[65].
Дальнейшие исследования не подтвердили специфичности для преступников тех признаков, на которые указывал Ч. Ломброзо. Подробный критический анализ его теории проделан в ряде работ[66]. Ч. Ломброзо критиковали и криминологи, и психиатры, отмечая односторонность и тенденциозность его теории, отсутствие в ней каких-либо реальных прогностических критериев. Вместе с тем не следует забывать, что Ч. Ломброзо автор первой криминологической концепции и первый, кто поставил вопрос о роли психической патологии в преступном поведении.
Находясь при создании своей концепции под очевидным влиянием французской психиатрии, Ч. Ломброзо сузил подход психиатров к психическим аномалиям (вырождению) как результату совместного воздействия биологических и средовых факторов. Внешние материальные и социальные факторы Ч. Ломброзо оставлял в стороне, его интересовала биология, а не социология преступника. Однако следует отметить, что в последующих работах этот пробел отчасти был заполнен: он определенное внимание уделил социальным детерминантам преступного поведения.
Одним из основных направлений современной буржуазной криминологии является конституционально-наследственный подход к преступности. Сторонники этого подхода, непосредственно воспринявшие и в модернизированной форме разрабатывающие идеи Ломброзо, исходят из того, что преступление – результат проявления физико-конституциональных особенностей человека, в том числе и имеющихся у него психических аномалий. В основе разрабатываемых ими типологий преступников лежат морфологические, физиологические и психопатологические характеристики, такие, как физическая неполноценность, дисфункция эндокринной системы, умственная отсталость, психопатические расстройства.
Наиболее сильное влияние на развитие конституционально-наследственного подхода оказала монография Э. Кречмера «Строение тела и характер»[67]. Сам Э. Кречмер вопреки мнению А. А. Герцензона[68], который находил в его монографии отдельные характеристики особенностей совершения преступных действий циклоидами, шизоидами, эпилептоидами, не занимался криминологическими проблемами. Однако использование его типологии в криминологических исследованиях получило самое широкое распространение.
Непосредственным преемником концепции Э. Кречмера в криминологии стал В. Шелдон, который в нескольких работах установил связь между физической конституцией, свойствами личности (темпераментом) и преступным поведением. На основании четырех тысяч наблюдений В. Шелдон выделяет три типа физической конституции: эндоморфный, эктоморфный и мезоморфный, соотносимые с кречмеровскими типами. Этим трем физическим типам соответствуют, по его мнению, три вида темперамента: эндоморфия – висцеротония, мезоморфия – соматотония, эктоморфия – церебротония. На материале 200 правонарушителей В. Шелдон сопоставил типы темперамента и виды преступного поведения, сделав вывод о том, что последнее обусловлено физической конституцией человека и зависит от ее типа. При этом среди преступников преобладают лица мезоморфного склада. Выделенные им три типа преступника: дионисиевый (преимущественно с нарушениями моральных устоев), параноидный и гебефренический, свидетельствуют о поиске «преступной личности», смешении клинических и криминологических понятий[69].
Кречмеровская типология была положена в основу «Опыта психиатрического построения характеров у правонарушителей» Е. К. Краснушкина[70]. В более ранней работе Е. К. Краснушкин писал об определенной корреляции физического типа и криминала: бандиты в большинстве атлетически сложены, воры – недоразвиты, дегенеративного, евнухоидного сложения[71].
Физические недостатки, связанные с врожденными чертами, расцениваются некоторыми психиатрами как важный фактор «отклоняющего поведения» и преступности[72]. Поведение, направленное на то, чтобы как-то компенсировать физические дефекты, часто принимает формы преступного[73]. Американские авторы исследовали фотографии большой группы преступников и нашли, что уродов среди них больше, чем в населении. Они полагают, что «комплекс Квазимодо» может иметь значение для формирования преступного поведения[74].
Среди криминологических теорий, опирающихся на связь преступного поведения с нарушениями психики, вызванными наследственными, биологическими факторами, можно выделить получившую распространение эндокринную теорию[75], в соответствии с которой у воров и «преступников по страсти» часто встречается гиперщитовидный тип, у насильников и убийц – гипернадпочечный, у половых преступников – гиперполовой. Однако во многих клинических работах на эту тему какая-либо связь между эндокринными нарушениями и преступностью не была подтверждена.
На практике иногда встречаются случаи, когда психические аномалии формируют гипертрофированные социальные установки, искаженные, утрированные представления и взгляды, которые при столкновении с реальностью приобретают криминогенное значение.
Приведем наблюдение из нашей практики. М., 45 лет, образование высшее, инженер; обвиняется в убийстве соседа по дому и нанесении тяжких телесных повреждений его жене и знакомой. О М. известно, что в детстве он в связи с болезнью матери в течение пяти лет воспитывался в детском доме. Отличался замкнутостью, раздражительностью, страдал ночными страхами, кошмарными сновидениями. В школе учился удовлетворительно, мечтал получить высшее образование, был активным, деятельным, настойчивым в достижении поставленной цели. После службы в армии поступил на заочное отделение института, старался материально обеспечить мать и младшего брата, был очень привязан к родным, особенно к матери.
Вместе с тем он отличался излишней резкостью, вспыльчивостью, особенно когда считал, что нарушается справедливость, установленный порядок, конфликтовал с сослуживцами, обвиняя их в распущенности и цинизме. Не переносил разговоров на сексуальные темы, считал их пошлыми и грязными; в институте, где работал, добился создания специальной комиссии по разбору таких разговоров. Старался придерживаться установленных им для себя высоких морально-этических правил, не курил, не употреблял спиртных напитков, высказывал намерение посвятить свою жизнь уходу за престарелой матерью. Друзей не имел, общался лишь с близкими родственниками. В брак не вступал, так как должен был заботиться о матери, считал низким и недостойным сходиться с женщинами без цели заключения брака. Придерживался определенной диеты, режима дня, занимался физическими упражнениями. Ложился спать в 8–9 часов вечера, не переносил шума, доносившегося из соседних квартир, конфликтовал с соседями, считая, что они мешают им с матерью отдыхать. Дважды обращался в милицию, обвиняя соседей в шуме, хулиганстве.
В ночь на 8 ноября (ноябрьские праздники) долго не могли с матерью уснуть, так как якобы соседи над ними шумели. М. поднялся к соседям, чтобы «утихомирить их». Заявил соседке, что они шумят, безобразничают, хотя, со слов потерпевшей, у них с мужем в гостях была лишь одна знакомая с девочкой и они вели себя тихо. Она ответила М., что уже расходятся, и закрыла дверь. Однако, когда соседи провожали гостью и, спустившись по лестнице, прошли мимо его квартиры, дверь в которую была приотворена, М. выскочил оттуда и стал кричать, что они топают у его двери, ударил соседа. Из квартиры выбежала мать М., соседка оттолкнула ее. Тогда М. забежал в свою квартиру, схватил топор и стал наносить удары соседу, его жене и знакомой. При нанесении ударов топор соскочил с топорища и упал этажом ниже. М. спустился вниз, закрепил топор и продолжал наносить удары потерпевшим, крикнув ребенку: «Иди отсюда». От нанесенных ударов потерпевший скончался, двум женщинам причинены тяжкие телесные повреждения.
В процессе следствия М. объяснял содеянное длительными конфликтными отношениями с потерпевшими, состоянием эмоционального возбуждения, в котором находился, подробно описал момент правонарушения. В камере следственного изолятора требовал от сокамерников соблюдения дисциплины, добивался у администрации наказания нарушителей распорядка, во избежание расправы с ним был переведен в другую камеру. Находясь во ВНИИ общей и судебной психиатрии имени проф. В. П Сербского, М. постоянно конфликтовал с соседями по палате и медицинским персоналом, добивался выполнения установленного им распорядка дня, поучал их, во все вмешивался, требовал от врачей «принять меры к хулиганам и разоблачить симулянтов». Соседи по палате угрожали ему расправой, просили перевести его в другое место.
Во время беседы М. настойчиво подчеркивает, что жил, придерживаясь высоких морально-этических требований к себе и другим. С эмоциональной охваченностью перечисляет причины конфликтов с соседями, обвиняет потерпевших в пьянстве, безнравственности, аморальности, с возмущением говорит, что они «хулиганили», «не давали им с матерью отдыхать». Жалости к потерпевшим не испытывает, жалеет мать, которая осталась без его ухода. Не отрицает своей вины, в то же время находит для себя много оправдательных моментов, считает, что приговор будет не очень суровым. При экспериментально-психологическом исследовании каких-либо расстройств памяти, операционной стороны мышления, умственной работоспособности у М. не обнаружено. Мышление отличается обстоятельностью, склонностью к детализации. Уровень формального интеллекта, по данным теста Равена, достаточно высок: за 20 минут выполнил 46 заданий из 60.
По данным личностных методик обнаруживаются неадекватная самооценка, утрированные представления и установки, которые вместе с тем во всех случаях носят просоциальный характер. Отмечается искаженная оценка особенностей своих межличностных отношений. Так, М. вопреки объективным данным считает, что его любили сотрудники, что его отличает умение ладить с людьми, что отличался от сослуживцев «чувством долга, пониманием дела и чувством ответственности». Главным в своей жизни считает необходимость ухода за матерью, создание ей условий, которые продлят ей жизнь. Этим определяется установленный режим, диета, ограничение контактов, отсутствие личной семейной жизни. В рассказах по картинкам тематического апперцептивного теста (ТАТ) мать занимает центральное место, мотивируя отношения персонажей рассказов с окружающими. Так, в рассказе на четвертую картинку: «ссора… может быть, она что-то сказала о его матери, это его обидело…», на шестую картинку: «…он сделал какой-то серьезный проступок, и ему приходится оправдываться перед матерью, возможно, он нашел подругу жизни, к которой хочет перейти, а у матери это вызывает чувство неудовлетворения…» В методике «незаконченные предложения» зарегистрирована фраза: «Моим скрытым желанием в жизни… чтобы мама пережила своих сыновей».
Утрированные установки М. распространяются на все сферы его жизни, определяя иерархию мотивов и ценностей, мотивацию его поведения. Экспертная комиссия пришла к заключению, что М. является психопатической личностью с сочетанием признаков паранойяльной и эпилептоидной психопатии. Об этом свидетельствуют выраженная дисгармоничность его психики, проявляющаяся в сочетании эгоцентризма и гиперсоциальных установок, повышенной раздражительности, обидчивости и конфликтности, связанной с повышенными, неадекватными требованиями к окружающим. О психопатии говорит также неадекватная самооценка, искаженная иерархия мотивов, склонность к сверхценным образованиям. Аномальными являются мотивационная, эмоционально-волевая сферы личности, вязкое и обстоятельное мышление.
Однако ни выраженность психопатических расстройств у М., которые не сопровождаются болезненными нарушениями мышления, интеллекта, психопатическими расстройствами, ни эмоциональное возбуждение, в котором он находился при совершении преступления, не лишали его возможности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. Относительно содеянного М. был признан вменяемым. При оценке выраженности эмоционального возбуждения были учтены активная роль М. в конфликте, наличие признаков самовзвинчивания, сохранность интеллектуального контроля поведения (велел ребенку отойти, насадил на рукоятку упавший топор), последовательность его действий, достаточно полное воспроизведение событий на допросах. Все это позволило прийти к выводу, что эмоциональное возбуждение, в котором находился М. при совершении преступления, не сопровождалось выраженными нарушениями интеллектуального и волевого контроля поведения и, следовательно, не достигало степени физиологического аффекта.
При анализе этого наблюдения не возникает сомнения, что выявленные при психолого-психиатрическом обследовании патологические черты личности М. сыграли ведущую роль в создании длительной конфликтной ситуации, в мотивации и реализации преступных действий. Повышенные требования к окружающим, навязывание им своих утрированных представлений и установок определили характер отношений с будущими потерпевшими. С течением времени конфликтные отношения усугублялись, объективно малосущественные раздражители, с которыми так или иначе справляются жильцы многоквартирных домов, приобретали особую значимость, усиливалось их фрустрирующее значение. Ригидность М., застревание на отрицательно окрашенных переживаниях, нетерпимость к противодействию, неадекватная оценка своей роли в конфликте затрудняли рациональное разрешение сложившейся ситуации.
При анализе мотивов, совершенных М. преступлений не может не привлечь внимания то, что он весьма слабо адаптирован в среде, точнее – дезадаптирован. Об этом убедительно свидетельствует то, что М. никогда не имел семьи, друзей, постоянно конфликтовал с окружающими. Главным адаптационным каналом с внешним миром является его мать, дефицит общения с которой в детстве (он пять лет воспитывался в детском доме) при, как можно предположить, его низких прирожденных адаптационных способностях в связи с психопатией предопределил именно такую ее роль. Мать поэтому стала стержнем его существования, и без нее его жизнь субъективно ощущается им как находящаяся под угрозой. Это дает основание думать что, защищая мать, от которой он психологически не отделился, М., собственно говоря, защищает сам себя от бессознательно воспринимаемой, но субъективно вполне реальной для себя угрозы. Это, на наш взгляд, является мотивом его преступного поведения.
Специального рассмотрения заслуживает факт крайне разрушительного и «расширительного» характера агрессивных действий М.: жестокое убийство, нанесение тяжких телесных повреждений двум женщинам на глазах у ребенка. Данный факт может быть объяснен в свете сказанного о мотиве преступлений М., а именно тем, что ощущение безопасности для него может наступить (но лишь временно!) тогда, когда будет уничтожено все то, что угрожает его весьма хрупкому в силу дезадаптации существованию. Немаловажное значение в этом плане имеет и то, что у него с соседями конфликты существовали длительное время и постоянно нарастали в данной связи травматические переживания. Разумеется, восприятие потерпевших как источников угрозы связано с патопсихологическими особенностями личности М., наличием у него психопатии.
В формировании и реализации мотивов преступного поведения М., в процессе самой мотивации существенную роль, помимо патохарактерологических особенностей его личности, сыграло эмоциональное возбуждение, в котором он находился. Просоциальная направленность М., проявляющаяся в разных, в том числе экстремальных, обстоятельствах, не послужила препятствием совершению преступлений именно потому, что просоциальной она выглядит лишь внешне. Патологический модус реагирования, определяемый структурой психической аномалии, возобладал в данном случае над утрированно гиперсоциальной установкой. Вместе с тем патохарактерологические особенности личности М. и его утрированные гиперсоциальные установки не существуют порознь, изолированно друг от друга. Гиперсоциальность М. тесно связана с искаженной иерархией мотивов, системой ценностей, патологическим мышлением. Попытки вычленения дистиллированных просоциальных или антисоциальных установок из структуры психической аномалии и опора на них при прогнозировании просоциального или антисоциального поведения не дают возможности в случае с М., а значит и в других случаях, объяснить его поведение.
Установки М., в сущности, не просоциальны, а антисоциальны, поскольку ориентированы на значительное сужение нормальных человеческих контактов, исключение из них дружбы, брака, любви, на гипертрофированное отношение к матери и, что очень важно, чрезмерное оберегание своего «Я», патологически эмотивное реагирование на внешние воздействия.
В целом мы придерживаемся того мнения, что психические аномалии с неизбежностью не приводят к совершению преступлений.
Эти аномалии, так же как, например, отсутствие семьи и постоянной работы, пьянство и т. д., выступают в роли «неизбежных» криминогенных факторов лишь на статистическом, а не на индивидуальном уровне.
Криминогенная значимость психических расстройств может быть прослежена как на разных этапах жизни конкретного правонарушителя, его воспитания, социализации, так и в его отдельных действиях в конкретных жизненных ситуациях.
1. Психические отклонения препятствуют усвоению социальных норм, регулирующих поведение людей, затрудняют получение высокой квалификации и образования, выполнение отдельных социальных ролей. Если значительная часть преступников находится в социально-психологической изоляции от общества, микросреды, малых социальных групп и их ценностей, отчуждены от них, то «аномальные» преступники отчуждены еще больше, так как расстройства психики во многих случаях встают барьером между ними и обществом. Эти расстройства не дают им в должной мере устанавливать дружеские связи, необходимые отношения с представителями противоположного пола (особенно олигофренам), успешно адаптироваться в новой среде, трудовых коллективах, семье и т. д. Поэтому можно утверждать, что преступники с психическими аномалиями – наиболее дезадаптированная, отчужденная часть правонарушителей.
Перечисленные обстоятельства оказывают существенное, подчас определяющее влияние на образ жизни таких людей, их поведение и социальные связи, которые, как правило, фрагментарны, случайны, весьма неустойчивы, а очень часто попросту отсутствуют. Следовательно, необходимы новые решения теоретических и практических задач предупреждения правонарушений со стороны указанных лиц, их исправления и перевоспитания, приобщения к нормальной жизни, вовлечения в общественно полезную деятельность.
2. Наличие психических аномалий предопределяет особенности реагирования на конкретные жизненные ситуации. Реакции лиц с такими аномалиями более острые, более быстрые, чем у здоровых лиц, они «проще» вовлекаются в преступную деятельность, в том числе групповую. Поводами, актуализирующими преступные действия, могут выступать ничтожные обстоятельства, которые остальными обычно не принимаются во внимание. Насильственные преступные действия преступников с психическими аномалиями, часто спровоцированные ими же, носят, как показывают исследования, особенно разрушительный, уничтожающий характер, причем жертвами могут быть и лица, не имевшие отношения к конфликту. Гораздо чаще, чем у здоровых, мотивация преступного поведения у таких лиц является бессознательной, а само поведение менее опосредовано. Последнее обстоятельство связано с тем, что ими слабо усвоены правовые и нравственные требования и правила. Оно определяет исключительную сложность предотвращения их преступных действий, например, на стадии покушения.
Кроме того, как свидетельствуют многочисленные беседы с осужденными, имеющими психические отклонения, у подавляющего большинства из них отсутствует самоупрек по поводу содеянного и здесь нередки ссылки оправдательного содержания на состояние своего психического здоровья, чем они нередко злоупотребляют. Понятно, что подобное отношение к совершенному преступлению самым серьезным образом затрудняет их исправление и перевоспитание, а иногда и исключает его.
3. Как известно, выбор поведения, преступного или непреступного, даже осуществляемого бессознательно, зависит от возможности выбора тех или иных средств, ведущих к разрешению проблемы, достижению поставленной цели. Возможности выбора субъектом путей и средств в силу тех особенностей, которые сформировались у него под влиянием психических аномалий, более ограниченны, иногда весьма существенно. Происходит это не только в силу недостаточного усвоения нормативных ценностей, но и потому, что имеют место нарушения сознания, восприятия, памяти, мышления, умственной работоспособности, а также нарушения самой личности. Так, можно отметить слабые аналитические способности таких лиц, отсутствие у них достаточных представлений о наличии различных вариантов решений возникших жизненных задач и т. д. Все эти вопросы будут детально рассмотрены ниже.
4. Как мы только что отметили, «аномальные» преступники чаще всего совершают насильственные преступления, несколько реже – дезадаптивные (в первую очередь систематическое занятие бродяжничеством). Первые представляют собой активно-разрушительные реакции на среду, вторые – пассивные, но оба они своим личностным смыслом чаще всего имеют ее неприятие и отвергание, хотя и в разных, диаметрально противоположных формах. Поэтому можно предположить, что психические расстройства больше всего отражаются на адаптационных механизмах человека. Не случайно преступники с психическими аномалиями почти не встречаются среди расхитителей и взяточников (за исключением алкоголиков, похищающих материальные средства в незначительных размерах для приобретения спиртных напитков), деятельность которых почти всегда теснейшим образом связана с окружающими. Познание того, как и почему разрушаются адаптационные механизмы и возможности человека при психических отклонениях, и разработка необходимых рекомендаций по их предотвращению и компенсации – актуальная задача патопсихологического исследования.
