Ю. Н. Рерих
По тропам Срединной Азии
Однако торгуты были слишком могущественными, а их подношения весьма существенными, чтобы с ними можно было порвать дружеские отношения. После длительных колебаний мальчика приняли в монастырь Ганден, хотя тибетское правительство так и не признало полностью его перевоплощения. В 1921 г. правящий лама, став предводителем карашарских торгутов, нанес кратковременный визит в Лхасу, и его появление там вызвало немало толков.
Тоин лама оказался очень приятным человеком, который отнесся с большим вниманием к нуждам экспедиции и обещал оказать нам посильную помощь. Он согласился дать соответствующие распоряжения настоятелю Балгантай-Шара-суме и обеспечить нас надежными проводниками. Мы покидали дворец, уверенные в плодотворном путешествии по Тянь-Шаню, но когда вернулись в лагерь, то узнали от китайского офицера, прибывшего из Карашара в сопровождении нескольких всадников, о приказе следовать обратно в город. Мы, естественно, отказались и заявили офицеру, что не сдвинемся с места, пока не получим письменного объяснения от генерал-губернатора. Офицер уехал, но вскоре вернулся в сопровождении толпы торгутских советников и мелких чиновников и продолжал настаивать на нашем отъезде в Карашар. Но мы были непреклонны в нашем решении остаться в Хотон-сумбуле до тех пор, пока не получим письменного объяснения от регента или от властей Карашара. Возбужденная толпа покинула лагерь.
Экспедиция готовилась к новым испытаниям. Наши люди откуда-то узнали, что местные власти намерены применить против нас силу.
Хотя оружие было опечатано, мы решили держаться до конца. Во второй половине дня мы увидели вокруг лагеря группы калмыков в темных одеждах. Они подходили все ближе и ближе, и вскоре плотная толпа торгутов, выкрикивающих угрозы, окружила нас.
«Давайте разоружим иностранцев!» – крикнул кто-то, и толпа устремилась вперед. «Они откроют огонь!» – раздался чей-то голос, и толпа отступила назад. Оружие находилось в моей палатке, охраняемое двумя походными слугами с топорами. В случае опасности мы намеревались вскрыть ящики, а наши люди при необходимости готовы были взяться за оружие. Вдруг появился китайский офицер и стал убеждать нас вернуться в Карашар, ссылаясь на угрозу со стороны торгутов. Мы снова повторили свой отказ о выезде до получения письменных объяснений. Толпа вновь заволновалась, а несколько парней, находившихся, по-видимому, в состоянии сильного алкогольного опьянения, призвали к нападению на иностранцев. Напряжение росло, все сотрудники экспедиции приготовились к обороне. Мы подозвали китайского офицера и посоветовали ему принять меры, ибо в противном случае нам придется это сделать самим. Пораженный нашей выдержкой, он выставил перед нашим лагерем солдат, и мы стали свидетелями того, как они разогнали слегка отступившую толпу с помощью кнутов и прикладов винтовок. Сразу же после этой сцены торгуты стали вновь дружелюбными и намекнули, что инцидент был спровоцирован китайцами, чтобы заставить нас вернуться в Карашар.
Регент прислал к нам своего секретаря с просьбой посетить его. Он принял нас в своем кабинете и извинился за поведение соплеменников, а затем вручил письмо, в котором утверждалось, что ни он сам, ни его народ ничего против экспедиции не имеют, но на него оказал давление член городского магистрата Карашара. Получив такие заверения, мы выразили готовность вернуться в Карашар и обсудить все вопросы с генерал-губернатором. Мы вернулись в лагерь, чтобы приготовиться к путешествию.
Утром следующего дня мы выехали в Карашар, где посетили члена магистрата. Этот деятель не отрицал, что именно он отдал приказ о возвращении экспедиции из Хотон-сумбула и выглядел сильно смущенным. Мы выразили протест и потребовали от него представить письменные объяснения своих действий генерал-губернатору, с помощью которого нам хотелось выяснить причины наших злоключений в Хотане и Карашаре.
Непросто было найти повозки и вьючных животных для перевозки багажа и лагерного снаряжения. Буквально в последнюю минуту перед выездом из Карашара нам удалось нанять четыре китайские повозки и десять мулов до Урумчи, принадлежавших торговцу из Ку-чьенга.
2 апреля мы покинули Карашар и в тот же день пришли в деревушку Тавилга, где и остались на ночлег. Дорога вела по пыльному песчаному тракту, поросшему кустарником. Путь в Ушактал шел по точно такой же дороге. Дни были жаркие, и тучи москитов беспокоили людей и животных. К северу поднимались суровые горы. Из деревни Ушактал в Урумчи ведет горная дорога, которой часто пользуются местные кхошуты. Дорога была пустынной, лишь иногда одинокий всадник-калмык, курящий свою длинную трубку, появится в степи и затем снова исчезнет в зарослях.
Из Ушактала дорога вела по песчаной степи со скудным кустарником. На ночь мы остановились в одиноком лангаре, или постоялом дворе, Кара-Кизил.
На следующий день въехали в суровую горную страну, пересеченную полосами каменистой пустыни. Прямо к тропе подступали скалы с обнажениями вкраплениями гранита, порфира и базальта. В лучах заходящего солнца узкие ущелья горели разноцветными огнями. Ночь мы провели на постоялом дворе в Аргай-Булаке, живописно расположенном в узком горном ущелье.
В Токсун нам пришлось добираться по знойным пескам и каменистой пустыне. В нескольких милях за Аргай-Булаком раскинулась широкая каменистая пустынная равнина, постепенно понижавшаяся в направлении Турфанской впадины. Вдали виднелись колеблющиеся очертания Токсуна и его садов.
После пятичасового перехода под вечер экспедиция вступила в Токсун. Было начало лета, и сады изумляли обилием цветов. Мы разбили лагерь около городских ворот на берегу реки. Наши ладакцы, пораженные внезапной сменой температуры и времени года, в растерянности бродили по лагерю и вдоль водоема. Там, в горах и пустынях, – ранняя весна с холодными ночами и ветреными днями, а здесь – лето с жаркими днями и душными ночами. Токсун расположен у края Турфанской впадины, на высоте ста сорока футов над уровнем моря. Ночью мы не спали из-за жары и москитов, набившихся в нашу палатку.
На следующее утро лагерь сняли раньше, чем обычно, чтобы поскорее пересечь раскаленную каменистую Токсунскую равнину. Спустя некоторое время мы остановились у одинокого полуразрушенного постоялого двора, расположившегося среди низких холмов. Приятно было снова ощутить прохладу суровых гор восточного Тянь-Шаня.
За все время пути нам повстречался лишь один караван верблюдов, направлявшийся в Кашгар. Ведущий верблюд – крупное животное черного цвета – нес на себе груз с весело разукрашенным штандартом: к длинному шесту был привязан хвост лошади с разноцветными кусочками ткани. После утомительного одиннадцатичасового перехода мы остановились на отдых в небольшом городке Та-пьян-чьенг со смешанным населением из китайцев и тюрков.
Дорога в Цайо-пу пролегала по песчаной равнине, покрытой местами соляной коркой. Порывы ледяного ветра с северо-востока резко изменили погоду: на горизонте появились тяжелые черные тучи, и не успели мы дойти до грязной деревушки Цайо-пу, как над равниной яростно разбушевался ветер и разразилась песчаная буря. Плотные тучи из лессовой пыли пронеслись над несчастным селением. С невероятным трудом удалось нам поставить палатки, и тотчас же на них обрушилась лавина песка и камней. Все, кто мог, в течение двух часов не выпускали из рук опорные шесты и канаты. Ветер завывал до восхода солнца, и ранним утром мы обнаружили толстый слой песка на полу и постелях. Утро, напротив, было изумительно ясным, но настолько холодным, что пришлось надеть шубы.
Последний переход до Урумчи осуществлялся по пустынной местности, по-зимнему мрачной и бесплодной. С вершины невысокого горного хребта мы впервые увидели столицу Синьцзяна. Город раскинулся на берегу реки Архоту, текущей среди широкой равнины, окруженной цепями гор Восточного Тянь-Шаня. На востоке белела могучая Богдо-ула, впервые обследованная русскими исследователями, братьями Грум-Гржимайло в 1889–1890 гг.
При подходе к городу дорога неожиданно пришла в движение: появились всадники, вереницы верблюдов и лошадей. Мы миновали длинный конвой тяжело груженных повозок и солдат в темно-серых мундирах. Скрип огромных колес, топот копыт и пронзительные крики погонщиков «оу-э, оу-э, оу-э!» сливались в нестройную какофонию. Обоз доставлял груз для отряда на границу Кансу – в Син-син-ся. Оказывается, между Синьцзяном и Кансу началась война, и генерал-губернатор спешно мобилизовывал войска.
У ворот города экспедицию встретили представители фирмы братьев Бреннер и препроводили в специально отведенный для нас дом, находившийся в бывшей русской концессии, состоявшей из одной широкой улицы и небольших домов европейского типа. У ворот дома к нам подошел китайский офицер и хотел реквизировать повозки для военных нужд. Мы запротестовали – и после долгого спора удалось убедить его повременить.
Вечером нас пригласили на званый ужин, который давал глава местного филиала фирмы братьев Бреннер. Казалось, все были обеспокоены военными приготовлениями губернатора Яна. Мобилизация началась месяц назад, и около 10 000 солдат были отосланы в Син-син-ся, чтобы воспрепятствовать наступлению генерала Фэн Ю-Сяна и его союзников из Кансу. Говорили, что неподалеку от Урумчи проходят подготовку новобранцы, лихорадочно приводится в порядок амуниция и оружие. Беспокойные сообщения приходили с монгольской границы: бои со значительными потерями произошли между монгольскими пограничными войсками и киргизскими племенами возле массива Байтик Богдо, и огромные банды торгутов и киргизов бежали в Джунгарию, испугавшись наступления монголов. Атмосфера накалялась, над границей собирались тучи войны.
VI. Урумчи и Джунгария
Столица Синьцзяна встретила нас холодом и ледяными ветрами, продувающими насквозь близлежащую равнину. Поскольку наши дом и подворье не могли вместить всех сотрудников, грузы и лошадей, то мы решили подыскать более просторное жилище. Это оказалось трудным и почти безнадежным делом в густонаселенном Урумчи.
Наш первый день прошел в официальных визитах. Чтобы ознакомиться с ситуацией в городе, в первую очередь мы посетили министра почты Синьцзяна мистера Кавальери, итальянца по происхождению. Дорога к его комфортабельному дому, расположенному недалеко от резиденции генерал-губернатора, проходила через русскую концессию и мусульманский квартал Урумчи. Снег растаял, улицы утопали в неописуемой грязи, прилипавшей к копытам лошадей и колесам повозок. Пестрая толпа заполняла городские базары и лавки.
Повсюду сновали китайцы и их мусульманские соотечественники, тунганы. В Урумчи имеется огромное поселение тунган, и до недавнего времени они играли важную роль при дворе губернатора. Однако, в связи с воинственными намерениями генерала Ма из Синина, синьцзянских тунган заподозрили в заговоре, и многие из них вынуждены были бежать из столицы, опасаясь гнева губернатора Яна.
Среди уличной толпы выделялось огромное количество конных киргизов, прибывших в город из соседних районов. На всех были одеты своеобразные, шлемоподобные меховые шапки, тяжелые овчинные шубы и кожаные сапоги. Солдаты осаждали многочисленные рестораны и чайханы, проводя последние дни в столице в азартных играх и пьянстве. Среди толпы военных привлекали внимание калмыки своей выправкой и независимым видом, столь характерными для людей, привыкших к дисциплине.
Это был типичный, обнесенный стеной китайский город с бесконечными рядами лавок, украшенными рекламными надписями на красной бумаге и толпами людей в черных одеждах. Лавки были заполнены всевозможными китайскими и даже европейскими товарами, доставляемыми в Урумчи караванами верблюдов, проделывающих долгий путь в течение шести месяцев по монгольской пустыне Гоби. Среди лавчонок выделялись похоронные бюро с выставленными вдоль улицы огромными деревянными гробами, выкрашенными в красный цвет. Каждый респектабельный китаец должен быть похоронен в своей родной провинции, и эти огромные саркофаги служили для транспортировки тел умерших торговцев и других членов китайской колонии в отдаленные уголки Китая.
Господин Кавальери оказался приятным человеком, известным тем, что оказывал помощь многим американским и европейским путешественникам. Прослышав о наших затруднениях в Хотане, он рекомендовал нам персонально решить все вопросы с генерал-губернатором, чтобы навсегда исключить возможность дальнейших осложнений. Мы рассказали ему о трудностях, которые испытывали на всем протяжении нашей научной и художественной деятельности, и что местные власти не в состоянии отличить живопись от картографии. Господин Кавальери рассказал о моем старом друге господине Аллене Присте, который гостил у него в течение нескольких недель, а затем из Синьцзяна отправился в Сибирь и Китай. Он упорно советовал нам идти в Пекин через Чугучак и Сибирь, так как считал, что для иностранцев это единственный безопасный путь. На границе Кансу происходили волнения, и на дороге были вероятны нападения со стороны многочисленных банд разбойников и дезертиров, сбежавших из армий, дислоцированных вдоль дорог.
Господин Кавальери послал записку личному секретарю генерал-губернатора Чу Та-хеню с просьбой немедленно приехать, и тот сразу же прибыл. Чу оказался приятным молодым человеком, хорошо владевшим русским и немного английским.
Мы сразу приобрели в его лице верного друга, который старался помочь нам во время всего пребывания в Урумчи и всегда с удовольствием сопровождал нас на официальных визитах и переговорах. Мы рассказали ему подробно о наших злоключениях в Хотане и Карашаре, после чего он, всплеснув руками, сказал, что будет трудно убедить генерал-губернатора начать расследование. Весьма вероятно, что местные власти превысили свои полномочия, но это обычное явление для администрации Синьцзяна. Господин Чу сказал нам, что генерал-губернатор очень обеспокоен притеснениями экспедиции в его провинции и намерен встретиться с нами лично.
Распрощавшись с господином Кавальери, мы отправились вместе с Чу Та-хенем к генерал-губернатору и Фэн Яо-ханю, занимавшему должность верховного представителя по иностранным делам в местном правительстве Синьцзяна.
Резиденция губернатора состояла из нескольких изолированных построек и огороженных дворов. Ворота тщательно охранялись хорошо вооруженными патрульными. Около одних ворот мы увидели груду солдатских фуражек, приготовленных для раздачи рекрутам. В другом месте – выстроившуюся пехотную полуроту с многочисленными знаменами и несколькими трубачами. Отряд готовился выступить в Син-син-ся. Губернаторский ямень показался нам очень ветхим: стекла во многих окнах первого этажа были выбиты, их заменяли грязная бумага и тряпки. Зато во дворах слонялось множество слуг, а вход в ямень охранялся грозными телохранителями, вооруженными маузерами и саблями.
Генерал-губернатор принял нас в своем небольшом кабинете, где находились письменный стол и огромное количество китайских книг в синих матерчатых переплетах. Ян Цен-синь, генерал-губернатор Синьцзяна, встал, чтобы поприветствовать нас, и предложил усаживаться поближе к столу. Это был человек примерно шестидесяти пяти лет, крепкого телосложения, с длинной седой бородой. На нем были надеты очень простой серый халат и обычная черная тюбетейка. Говорил губернатор медленно и тихо, но иногда, чтобы подчеркнуть важность сказанного, внезапно резко повышал голос. Более пятнадцати лет правил Ян Цен-синь обширным владением. Утвердившись на этом посту после китайской революции 1911 г., он продержался в должности генерал-губернатора довольно долго. Методы его правления отличались решительностью и суровостью, и противники не осмеливались открыто выступать против него. В 1916 г. во время опасных выступлений киргизов на Кашгарской границе он показал себя как сильный правитель, приняв решение уничтожить врага. Во время трудного периода 1919–1923 гг., когда русские красные и белые отряды переходили границу Синьцзяна и война перемещалась в Китайский Туркестан, он снова сумел удержать свое положение и избежать опасности. Основная цель политики Яна состояла в том, чтобы сделать Синьцзян независимым от чьего бы то ни было влияния, как европейского, так и китайского. Поддерживая внешне дружественные и лояльные отношения с пекинским правительством и регулярно высылая налоги, он тем не менее не терпел никакого вмешательства центральной власти в дела провинции.
Границы Синьцзяна были фактически закрыты: ко всем приезжим, даже к китайцам из самого Китая, относились с большим подозрением, часто арестовывали их и депортировали. Особенно не любил генерал-губернатор китайцев, которые, получив образование в заграничных университетах, пропагандировали современные идеи в Китае. Будучи консерватором, Ян не мог представить себе Китай живущим по-современному. Он считал провинцию своим личным владением, его администрация была настроена реакционно и по своим деловым качествам не уступала даже старой бюрократии времен империи. Во время его правления Синьцзян пережил период так называемого мнимого экономического расцвета. Но в действительности политика полной изоляции постепенно удушала провинцию, и это становилось все очевиднее. Запрещая открытие фабрик и заводов, Ян стремился не допустить образования пролетариата в Синьцзяне и изменений в социальной структуре провинции. В своей решимости держать Синьцзян в изоляции этот правитель дошел до того, что не позволял даже строить хорошие дороги и использовать автомобили и самолеты для связи с внешним миром.
Радиостанции в Урумчи и Кашгаре и телеграфная линия, связывавшая Синьцзян с Китаем, находились под контролем генерал-губернатора, частным лицам почти не разрешалось пользоваться радиоприемниками. Несколько лет тому назад Русско-Азиатский банк организовал автомобильные перевозки пассажиров и грузов между Китаем и Синьцзяном. Китайские власти выразили свое одобрение этому новшеству, и несколько автомобилей было послано в Монголию с целью проложить дорогу через пустыню Гоби. Генерал-губернатор Синьцзяна быстро наложил вето на это новое дело, и единственному автомобилю марки «Паккард», проникшему в Синьцзян, было запрещено ездить по улицам города. Автомобиль был продан банком г-ну Кавальери, который добился разрешения пользоваться им только в пределах Урумчи.
Запрещалось издание газет и журналов, иностранная пресса и переписка подвергались предварительной цензуре. Очень часто газеты и журналы конфисковывались. Такими крутыми мерами создавалась видимость спокойной жизни в провинции.
Правитель Ян прославился расправами над своими врагами. В Урумчи мы наслушались немало разных рассказов об обедах, которые заканчивались кровопролитием. Уже много лет в народе и среди чиновников назревало скрытое недовольство режимом. В 1924 г. по приказу генерал-губернатора был схвачен и казнен титай Кашгара генерал Ма – двоюродный брат знаменитого Ма Чи, пограничного комиссара и наместника Синина, правившего на китайско-тибетской границе с 1915 г. Во время нашего пребывания в Урумчи ходили слухи, что генерал Ма собирается идти на Синьцзян. Правитель Ян был вынужден мобилизовать войска и укрепить границу от Синьцзяна до Кансу. Трудно сказать, насколько серьезными были эти военные приготовления. Приезжавшие из Кансу рассказывали, что войска в Син-син-ся ужасно бедствуют, нуждаясь практически во всем, и масса солдат дезертирует в близлежащие горы, сея панику среди населения.
Кроме того, губернатора Яна называли человеком большого литературного дарования. Он был автором мемуаров и многочисленных административных указов, изданных в трех солидных томах, копии с которых были отправлены совсем недавно в Британский музей.
Два года спустя мы узнали, что господство Ян Цен-синя трагически закончилось 7 июля 1928 г. Престарелого генерал-губернатора застрелил телохранитель Фэна Яо-ханя, верховного представителя по иностранным делам. По сообщениям из Китая, это случилось во время церемонии вручения ежегодных премий в административной школе. Возможно, что Ян стал жертвой тщательно подготовленного заговора.
Сразу же после покушения Пекин назначил Фэна генерал-губернатором Синьцзяна, но судьба обернулась против него. Прибыв во дворец генерал-губернатора для исполнения своих высоких обязанностей, он был схвачен и брошен в тюрьму личным секретарем покойного правителя. Дочь Фэна тоже заточили в тюрьму, и большинство его приверженцев казнили. Спустя несколько дней после ареста Фэн Яо-ханя и его дочь приговорили к линь-чи, т. е. к казни посредством рассечения заживо на 10 000 кусков, причем отца заставили наблюдать муки дочери. Власть перешла в руки временного совета сановников и оставалась у них до тех пор, пока новый генерал-губернатор Синьцзяна был назначен националистическим правительством Нанкина.
Памятник в Урумчи
Мы долго беседовали с генерал-губернатором Ян Цен-синем, который возложил всю вину за наше притеснение на местных чиновников Хотана. Он заявил, что таоинь Хотана Ма Шао-ву совершенно никому не подчиняется, и образно сравнил Хотан с разбойничьим гнездом. По его словам, карашарские торгуты – известные бандиты, поэтому неудивительно, что у нас возникло там столько проблем. Когда же мы высказали предположение, что главным виновником инцидента в Карашаре был член городского совета, правитель Ян очень удивился и покачал головой. Его превосходительство заверил нас, что здесь, в Урумчи, мы можем делать все, что нам захочется.
Мы попросили губернатора отдать распоряжение чиновникам о возвращении нашего оружия, и его превосходительство воскликнул: «Какой позор! Конечно же, оно будет вам возвращено! Вы, иностранцы, – великие люди и должны прощать нас, маленьких людишек». Мы рассказали Яну о своих планах на будущее, и он сильно засомневался, удастся ли нам продолжить путешествие в Кансу. По его мнению, в Пекин можно было попасть только через Сибирь. Создавалось впечатление, что нас снова пытались заставить сменить маршрут.
После поучительной беседы с генерал-губернатором мы отправились к Фэн Яо-ханю, верховному представителю по иностранным делам, временно исполнявшему обязанности таоиня. Фэн несколько лет учился в японском университете и считался хорошим дипломатом. Он обещал всемерно содействовать экспедиции, но тоже усомнился в отношении предполагаемого путешествия в Кансу и сказал, что было бы лучше получить разрешение идти через Сибирь.
В тот же день профессор Рерих подал просьбу о разрешении на проезд через Сибирь, и ему сказали, что ответ поступит примерно через две недели. Мы пробыли в Урумчи гораздо дольше, чем предполагали. Господин Фельдман, директор Русско-Азиатского банка, любезно предложил нам дом с большим подворьем, принадлежавший банку, и мы с радостью приняли это предложение.
Н.К. Рерих в тибетском одеянии
Каждый день мы совершали экскурсии по столице и часто встречались с местными чиновниками. Положение на границе с Кансу ухудшалось, по улицам Урумчи ежедневно проходили войска. Впереди походной колонны обычно шел оркестр, за ним несколько знаменосцев несли огромные красные, желтые и разноцветные флаги. Солдаты выглядели как пестрое сборище хулиганов в униформе. Рядом с солдатами часто вышагивали мальчики лет двенадцати, которые несли сразу по три винтовки. Это означало, что солдаты вверяли мальчишкам свое оружие, а сами в это время с наслаждением курили в ближайшем ресторане.
По синьцзянским законам даже мелкие собственники освобождались от военной службы, поэтому местная армия состояла из бродяг и нищих, набранных по приказу генерал-губернатора. Обычно для поставки нужного количества солдат совершался рейд по всем ночным клубам и игорным домам города и его окрестностей. Всех, кого там заставали, тут же арестовывали и отправляли в казармы. Ежемесячное жалованье солдата в Синьцзяне не превышало пяти лан, что примерно равнялось трем мексиканским долларам. Часто вместо денег выдавали опиум. Войска снабжались огнестрельным оружием разных калибров и систем, и это крайне затрудняло поставку боеприпасов в армию.
20 апреля вдруг неожиданно начался сильный снежный буран, не прекращавшийся трое суток. Резко похолодало, горы вокруг покрылись снегом.
25 апреля Фэн Яо-хань пригласил проживавших в Урумчи иностранцев на банкет в летний дворец генерал-губернатора. Этот дворец примечателен огромным чугунным памятником у входа, воздвигнутым Ян Цен-синем в собственную честь. Расходы по созданию и перевозке монумента из Китая в Урумчи легли на плечи «благодарных» жителей города.
5 мая Фэн Яо-хань подтвердил, что для экспедиции открыт лишь один-единственный путь – через Сибирь. Мы решили двигаться к озеру Зайсан, а затем на пароходе в Омск.
10 мая город украсили флагами, и солдаты прекратили военные учения. Пришли сообщения, что сининский генерал Ма разбит тибетцами. Несколько месяцев назад тунганские кавалеристы генерала Ма разграбили богатый и почитаемый монастырь Лабранг, и Джам-ян ше-па (Джам-дбьянгз бшед-па), воплощенный лама и настоятель монастыря, был вынужден бежать в Кхам, или Восточный Тибет. Лама разослал письма вождям всех племен на китайско-тибетской границе с призывом защитить монастырь от разграбления тунганскими солдатами. Племена выставили по два воина от каждого стойбища, и вскоре грозные эскадроны кочевников обрушились на аванпосты тунган. Солдаты Ма Чи были вынуждены отступить, а в окрестностях Танкара и Синина появились группы тибетских всадников. Оказавшись в критическом положении, генерал Ма бросил все свои боеспособные части против наступавших тибетцев. Напряжение на границе с Кансу немного спало.
11 мая на обеде в Русско-Азиатском банке мы познакомились с доктором В. Филчнером, известным немецким исследователем и автором нескольких книг о Северо-Восточном Тибете и Китае. Он рассказал нам о трудностях, возникших у него с местными властями, которые отказались уяснить научную цель экспедиции по заполнению существующих пробелов в магнитных исследованиях Центральной Азии.
13 мая генерал-губернатором был дан обед в нашу честь. Среди приглашенных был доктор Филчнер, г-н Кавальери, г-н Вельдман, католический миссионер и несколько китайских чиновников с кульджанской границы. Генерал-губернатор сообщил, что наш паспорт с разрешением на поездку в Пекин будет готов на следующий день, и пожелал нам счастливого пути. Обещанный документ представлял собой свиток длинной в шесть футов, в котором помимо подробного перечня снаряжения и действий персонала излагались художественные и научные задачи нашей экспедиции. Оружие нам вернули только накануне отъезда.
16 мая мы покинули Урумчи на трех русских телегах. Погрузка отняла много времени, к тому же возница оказался очень раздражительным человеком и доставил нам немало хлопот во время путешествия.
Путь из Урумчи в Чугучак и Дурбульджин часто описывался в литературе. Покинув Урумчи, а вместе с тем и горную страну Тянь-Шань, мы вступили в замкнутый Джунгарский бассейн, страну песчаных степей, солевых болот и озер. Джунгарский бассейн и окружающие его горные области всегда были местом великих кочевых миграций.
За два тысячелетия волны неукротимых кочевых племен, следовавшие одна за другой, основали здесь могущественную цивилизацию и поглотили коренное население. В течение столетий древний кочевой путь, один из старейших исторических высокогорных путей Азии, идущий к северу от Небесных гор, или Тянь-Шаня, и соединяющий высокогорья Монголии со степными территориями, расположенными севернее Каспия и Черного моря, оглашался топотом скачущих орд. Мы до сих пор не в состоянии постичь истоки этого могучего движения народов, которые, будучи привлечены центрами древней культуры, вступили на путь завоевания и разрушения границ Китая и Римской империи. Железные легионы древних римлян и тонкая дипломатия китайских правителей не в состоянии были сдержать их яростных атак.
Смещение одного камня в горах часто вызывает грандиозные обвалы. То же мы видим и в истории кочевых племен: вот одно племя переживает период расцвета, непрестанно вторгаясь на пастбища своих соседей; вот путем завоеваний и набегов оно сплачивает вокруг себя либо побежденные соседние племена, либо родственные, которые добровольно присоединяются к могущественному соседу как к своему сюзерену. Азия вновь и вновь переживает восстания кочевников, которые дают импульс мощным волнам племенной миграции. Великие сдвиги в сердце Азии, которые приносили разрушения и голод во многие страны Европы и Ближнего Востока и были описаны современными писателями как божья кара, не только отметили падение классического мира, но и стали предвестниками темных периодов раннего Средневековья. Сильный шок от монгольского нашествия в XIII веке, потрясшего всю Европу, оставил мощный отпечаток на умонастроении эпохи и подготовил почву для последующего периода Ренессанса.
Могущественные империи кочевников появлялись и уходили в небытие, не оставив после себя ни величественных памятников, ни письменных свидетельств. Мы узнаем о них по тому неизгладимому отпечатку, который они оставили при прохождении через соседние государства. До последнего времени история кочевых культур была для нас закрытой книгой, и ее ослепительный блеск только ставил в тупик ученых. Только теперь мы учимся оценивать историческую важность этих культур и их грандиозное влияния на соседние страны и покоренные народы.
Археологические исследования кочевых районов Центральной Азии все еще находятся в зачаточном состоянии, и сотни древних тумули, или могильников, разбросанных по огромным просторам азиатских степей, дожидаются лопат исследователей. На наших глазах возникает новая отрасль исторической науки, задачей которой станет нахождение законов, обусловивших возникновение кочевых государств, и изучение древностей великого позабытого прошлого.
Одной из задач нашей экспедиции была регистрация обнаруженных нами могильных курганов и других следов кочевой культуры, расположенных вдоль северной границы Тянь-Шаня, Джаировых гор и Алтая, еще не описанных в научной литературе. Исторические памятники вдоль великих торговых путей, к югу от Небесных гор, тщательно исследовались рядом археологических экспедиций, и почти не было надежды совершить здесь сенсационные открытия. Оставалась великая культура кочевников Центральной Азии, которая распространилась на огромном пространстве от степей на юге России до самых границ Китая. Вдоль всего северного края внутреннего бассейна Китайского Туркестана разбросаны могильные курганы, скрывающие сокровища ушедших вождей кочевых племен. С умершим вождем в могилу клали все, что было дорого его сердцу. Вдоль всей пограничной Монголии и Джунгарии также обнаружены многочисленные курганы, но нестабильные условия в этом районе и частые нападения бандитов мешали проводить более тщательные археологические исследования.
