Юлия Анатольевна Нифонтова
Цыганское счастье Бахтало Колоброда
Девочка всплеснула руками и глаза её наполнились слезами, на подоконнике столпились её живые игрушки: плюшевая обезьянка, вязаная кукла, чернокожий пупсёнок, зайка… у всех были тревожные, полные сочувствия лица. Ермошка тоже вмиг потерял свою обычную спесь и стоял потупившись.
– Так я чего пришёл-то – ты как-то говорила, что знаешь место, где много лошадок. Покажи, в какую сторону мне идти…
– Да ты что удумал, Бахтало?! Это ж на самой окраине города, туда долго ехать надо. Место это ипподром называется. Пешком ты туда никогда не дойдёшь! Это очень далеко, там дальше даже домов нет, только гаражи, поля и кладбище.
– Ничего, моя красавица драгоценная, ты меня не знаешь! Пусть год или даже два буду ковылять, а доберусь до своих!
Оля любезно рассказала, как дойти до остановки, даже план на бумажке нарисовала:
– Садишься на троллейбус номер шесть и доезжаешь до самой конечной остановки – пока кондуктор не начнёт всех пассажиров из вагона гнать. Как выйдешь, потом направо и по аллейке пойдёшь-пойдёшь…
– А там уж я лошадок по запаху найду, – перебив на полуслове, заверил её Бахтало.
Сунув в голенище сапога записку с планом, Бахтало коротко вздохнул и выпалил словно нечаянно проговорившись:
– Эх, всё-таки, Оля шукарни́11, ты самая удивительная чяёри12 из всех, кого я видел!
Заметив, какой колючей ревностью в тот же миг сверкнули Ермошкины глаза, цыган поспешил ретироваться13 и не прощаясь растворился в вечернем сумраке.
Бахтало, как и все домашние ду́хи был существом ночным, потому хорошо видел в темноте. Бодро шагая по знакомой улице в последний раз, он решил не покидать родные пенаты14 вот так: совсем тихо и незаметно. Потому он закидывал по камешку в каждый двор, мимо которого проходил, норовя непременно угодить по крыше собачьей будки. Оттуда, само собой разумеется, с сердитым гавканьем вылетал рассерженный мохнатый сторож.
Всех собак на своей улице Бахтало знал по голосам. Мягкое жалобное тявканье Куськи с Ермошкиного двора накрыло хриплое уханье старого Полкана, которого в свою очередь перекрыло звонкое перебрёхивание15 двух сестёр-дворняжек. Вскоре уже вся округа заливалась разноголосым лаем, который никак не мог сложиться в стройный собачий хор.
– Ишь, как заходятся черти патлатые! Всё, прощевайте! Никто вас больше не расшевелит, не раззадорит. Всё, уходит от вас Бахтало. Совсем уходит.
Неутихающий лай летел в спину озорного цыгана словно горький упрёк за все проделки, что годами терпел от него посёлок.
К обшарпанной остановке Бахтало добрался, когда на угасающем небосклоне уже зажглись первые звёзды.
– Чичас последний тролебус пойдёть – вкрадчиво сообщил вороватый дворовой, что ошивался тут же под скамьёй с тощим залатанным рюкзачком.
Бахтало удивился учтивости незнакомца и машинально кивнул в ответ, на что тот щербато осклабился16. Вскоре действительно к остановке подкатил светящийся изнутри длинный металлический дом на колёсах с прямыми усами, как у жука, похожими на удилища. Дом с грохотом отворил перед самым носом Бахтало дверцы, напоминающие две жестяные ширмы.
Так вот он какой, этот троллейбус, который отвезёт его в новую счастливую жизнь, где будут настоящие, а не призрачные лошади. Похож на буфет, в который будто засунули сразу несколько горящих лампочек. Так и сверкает…
Но тут мысли Бахтало грубо нарушил незнакомец с рюкзачком, который отпихнув его, лихо вскочил на подножку троллейбуса и обернувшись вновь со смешком присоветовал:
– Залезай быстрей, балда, а то следушший токма утречком будеть!
Покоряясь судьбе, Бахтало зажмурился и прыгнул вслед за участливым попутчиком, который уже, однако, перестал быть таким уж ласковым. В ту же секунду двери за спиной вздохнули и плавно оттеснили Бахтало внутрь, словно навсегда закрыв для него саму возможность повернуть назад.
Цыган вслед за незнакомцем поспешил забиться в угол близ самого высокого сиденья-трона, которое возвышалось над остальными рядами-лавочками. Людей большого мира в салоне не было, кроме огромной усатой женщины что дремала, восседая на троне.
Не успели они ещё как следует отдышаться – словно «лист перед травой» из воздуха появилась толстая ваго́нница с большой коричневой сумкой наперевес. Дух троллейбуса – полноватая тётка ростом чуть ниже Бахтало смотрела на них надменно и презрительно.
У хозяйки троллейбуса были углём подведены чернющие брови, придававшие её и без того недовольному лицу выражение поистине свирепое. Образ дополняли грубо намазанные свёклой щёки и безразмерная тельняшка туго обтягивающая обширные телеса. Вопреки ожиданиям голос у вагонницы оказался на редкость высоким, похожим на пугающий «выстрел» футбольного свистка.
– За проезд оплачиваем! – резко выпалила она, сверля пассажиров маленькими злющими глазёнками в разводах поплывшего макияжа.
Мужичок с рюкзачком суетливо пошарив по карманам послушно протянул матроне17 две металлические пуговицы. Вагонница, придирчиво оценив их, сунула плату в сумку и повернулась к Бахтало.
В пожитках у цыгана тоже нашлась бы пара пуговиц, да вот только они были не такие блестящие, а простенькие пластмассовые, самолично срезанные со старого соседского халата. Из металлического можно было бы отыскать несколько болтиков да булавок.
Видимо, Бахтало слишком долго копался в своих вещах в поисках пуговиц под прицелом ледяных глазёнок сердитой тётки. Теряя терпение, она нервно притопывала то левой, то правой ногой, как ретивая кобылица в предвкушении выгула. Бахтало невольно отметил что обута «царица вагона» в старые стоптанные шлёпки на босу ногу.
– Да скоро ты там?! – с раздражением двинула она грудью на Бахтало.
К счастью цыгану удалось отыскать в своём немногочисленном скарбе две заветные пуговки. Но тётка отодвинула его протянутую с оплатой руку и зловеще зашипела:
– Эт ш-што ещ-щё за ш-шуточки?!
Внутри у Бахтало похолодело, а затем что-то оторвалось и упало в пятки. «Наверное, это сердце!» – догадался цыган. В подтверждение сей ужасной догадки сами собой протяжно и печально звенькнули чуткие шпоры на его сапогах.
– А чего надо-то?! – искренне удивился Бахтало.
– Ш-што мне суёш-шь?! Ты из какой деревни сюда приш-шлёпал, ш-шалопай уш-шастый?!
«Ну, чисто змея шипит, перед тем как ужалить, – подумал цыган. – И с чего это я вдруг ушастым стал? Ушки у меня хоть и острые, но маленькие и не торчат вверх ослиными кисточками, как, например, у чердачных ска́рбников из ветхих домов». Но вслух произнёс примирительно сладким голосом:
– Тихо-тихо, драгоценная-брильянтовая. Зачем сердишься? Плата хорошая, бери-бери, роза моя распрекрасная. Кто цыгану в дороге поможет, тому – радость будет, счастье будет. Хочешь, шляпу мою бери, серьгу бери, хлыстик и сапоги забирай вместе со шпорами. Всё – бери!!!
