Юлия Анатольевна Нифонтова
Шиза: три в одной
Невероятное исчезновение
Взрослые
дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли…
Дана Сидерос
Мама Ира снова и снова обводила замороженным взглядом стерильный санузел. Аккуратно сложенное белое махровое полотенце покоилось на стиральной машине нетронутым. Словно во сне, мама Ира отодвинула полупрозрачную занавеску – ванна была пуста. Пена уже осела, сделав воду мутноватой. Зная, что Лёнчик любит мыться очень горячей водой, женщина машинально сунула руку в воду и ощутила, что та комнатной температуры. Остыла уже. Невероятно!
Она начала судорожно перебирать в голове предшествующие события. Сын вернулся из музыкалки в обычное время, минут десять копошился у себя в комнате, попросил приготовить ему покушать, а затем по привычке отправился в ванную: «Пойду поплаваю!» С недавних пор мальчик считал себя взрослым и стал непременно запираться изнутри не только в ванной, но и в детской. На двери его комнаты теперь появилась строгая гостиничная табличка «Не беспокоить!»
Итак, зашумела вода, а потом… прошёл час и больше… Мама Ира, заподозрив неладное, осторожно постучала. Тишина. Сын не отозвался ни на громкие материнские призывы, ни на отчаянный стук деревянной скалкой, который вероятно слышал весь подъезд. Решив, что Лёнчику стало плохо и срочно нужна помощь, мама Ира тщетно пыталась выломать дверь самостоятельно.
Явился, вызванный на выручку, крупногабаритный сосед с гвоздодёром.
Пустив в ход «фому», он легко справился с деревянной преградой.
Зарёванная мать застыла в полном ужасе.
В тесном помещении никого не было.
Ребёнок пропал из запертой изнутри ванной комнаты!
Мама Ира растерянно оглядывала углы, пол, потолок и отказывалась верить в происходящее. Она снова и снова обводила глазами, полными замёрзших слёз, голубую кафельную плитку с прыгающими над волнами дельфинами, и казалось, что их весёлая стайка покачивается, пытаясь умчаться на волю, подальше от этого кошмара. Женщина, понимая всю безнадежность своих действий, всё же на всякий случай осмотрела пустое чрево стиральной машины, заглянула под ванну, как будто Лёнчик, потешаясь над матерью, из озорства мог выпрыгнуть оттуда: «Сюрприи-из!»
Женщина вдруг почувствовала, что где-то внутри, на уровне солнечного сплетения образовался твёрдый ледяной комок, который, вдруг оторвавшись, устремился вниз, видимо желая поскорее заморозить содержимое желудка. От неправдоподобности происходящего она впала в нехарактерный для её кипучей натуры долгий ступор. Прислонясь к косяку, мама Ира пыталась удержаться на ногах, которые почему-то стали войлочно-мягкими. Наконец, словно решив покориться неизбежному, женщина неуклюже повалилась на пол.
Очнулась она лишь тогда, когда от робких похлопываний по её щекам не на шутку перепуганный сосед перешёл на увесистые пощёчины. Короткий обморок ситуацию не улучшил. Мама Ира в первую очередь снова ринулась в ванную, но там ничего не изменилось – Лёнчик по-прежнему не обнаружился.
Собрав волю в кулак, она начала судорожно обзванивать все наличествующие в городке службы: МЧС, телефон доверия ФСБ, полицию, скорую помощь и на всякий случай пожарную команду. Эту душераздирающую картину, понуро переминаясь с ноги на ногу, словно стесняясь своего высокого роста и широченных плечей, наблюдал сосед, не решаясь покинуть зону бедствия.
Полицейский недоверчиво опрашивал маму Иру, многозначительно переглядываясь с толстой рябой врачихой в суровых очках:
– Так вы, гражданка, утверждаете, что ваш сын пошёл мыться в ванную, а когда вы туда вошли, его там не оказалось? Я правильно понимаю?
– Да! Да! Я-я-я нн-не понимаю, как это может быть… – заикаясь, лепетала мама Ира.
– Та-ак. Подскажите, пожалуйста, а какое сегодня число? – поинтересовался молодой опер, демонстрируя хороший навык работы с неадекватными нарушителями правопорядка.
Однако выходило это у него весьма нарочито, и мама Ира тут же вспыхнула:
– Да вы что?! За психопатку меня, что ли, принимаете?! Знаю, знаю я какое сегодня число – пятое сентября! Всё я знаю!
Полицейский изо всех сил стараясь оставаться уравновешенным, спросил глубоким ровным голосом, словно вовсе не заметил, что дамочка начала истерить:
– Хорошо, а из дома вы никуда не отлучались?
– Да нет же, говорю вам! Не-ет!
После резкого всплеска эмоций мама Ира попыталась взять себя в руки и сделать антистрессовую дыхательную гимнастику, как учил известный народный целитель из телевизора. Она стала медленно вдыхать и выдыхать воздух. Дышать у неё получалось, а вот успокоиться – нет. Тут снова подлил масла в огонь молодой служака:
– А мальчик у вас раньше из дома убегал? Или, может, вы поссорились из-за чего-нибудь?
На этот раз мама Ира просто рассвирепела:
– Да никогда он не убегал. Он отличник. Круглый! Мамина радость. Не мог он никуда убежать. Вы это понимаете или нет?!! Его украли бандиты!!! А вы мне тут голову морочите!!! Срочно найдите ребёнка!!! Дайте мне телефон вашего начальства!!! Я им расскажу, как вы бездействуете!!!
Однако полицейского нисколько не смутил такой наскок нервной дамочки, наоборот, он словно вновь оказался в родной среде. Перестав смущаться и расправив плечи, он уверенно, радостно и чуть угрожающе гаркнул:
– Так, спокойно! Сами детей теряют, а потом им начальство подавай! Скажите спасибо, что я тут с вами нянчусь. Официальные меры органы обязаны вообще принимать только по истечении трёх суток! Так что не надо мне тут на горло брать!
Мама Ира закрыла лицо ладонями и с каким-то небывалым наслаждением разрыдалась. Полицейский повёл плечами, будто у него между лопатками под кителем ползает надоедливая муха, и спросил уже примирительно, готовясь записывать данные в блокнот:
– Так, кто с вами ещё в квартире проживает?
Мама Ира подняла заплаканное лицо.
– Янка! Дочь моя.
– Как полное имя? – поинтересовался полицейский.
– Яна Геннадьевна Стрельцова.
– Где в данный момент находится?
– На занятиях. В училище на занятиях, – женщину словно осенила спасительная мысль. Лицо просветлело и озарилось безрассудной надеждой, – Ей надо позвонить! Как же я раньше-то не догадалась. Срочно позвонить
Остров-рай
В нашем доме тепло и покойно,
Здесь по-прежнему только свои:
Тот же чайник, часы, рукомойник,
Что по каплям отсчитывал дни…
Бабушка отворила ставни и маленький дом, словно открыв глаза спросонья, вздохнул полной грудью. Две комнатки и кухня наполнились мягким золотым светом. Десяток оголтелых солнечных зайчиков запрыгали по белоснежной скатерти, по фарфоровым чашкам и по блестящим изгибам величавого самовара, что возвышался хозяином посреди стола. Бабушка, глядя на своё улыбающееся самоварное отражение, часто любила вспоминать:
– А помнишь, как ты маленькая стишок рассказывала: «Я хочу напиться чаю, ко смовару подгибаю!»
Крепкий чай в это утро дополняли целое блюдо хрустящего «хвороста», обсыпанного сахарной пудрой, и пиала густой сметаны. Ажурные поджаристые крендельки источали призывный аромат. Да, бабушка из простой муки, масла и сахара могла приготовить просто королевские вкусности, равных которым не найти.
Два больших окна Янкиной комнаты глядели в палисадник. Там вовсю цвели ароматные нарциссы, их нежные желтоватые кружева оттеняли сочные пятна алых тюльпанов. Россыпью крепеньких шариков-бутонов покрылись два раскидистых куста пионов: один бело-розовый, а второй густого свекольного цвета. Некоторые бутоны, похожие на толстых птенцов, уже начали выпускать на свет свои первые волнистые пёрышки.
Букет сирени, как ребёнок на руках,
В резных кружавчиках сиренево-крахмальных.
Опять весна оставит в дураках,
Пройдя насквозь крамольно и фатально…
На забор палисадника свешивались щедрые гроздья сирени. Любуясь её цветением, которое нынче выдалось особенно буйным, бабушка всегда замечала: «Это папина сирень, он посадил. Первую, когда ты родилась. Вон, вишь, какая теперь высокая стала да разрослась, а вон ту, что поменьше, − на рождение Лёнчика саживал. Так она что-то всё болела, не цвела, но потом ничего, одыбалась. Теперь вишь, почти твою догоняет».
Благоухание сиреневых кустов смешивалось с запахами цветов, проснувшейся земли, первой травки, но временами всё же, словно наплывами, перебивало их. Сиреневый аромат то скромно откатывал, как бы давая возможность пощеголять и другим красавцам, но затем выпускал на волю сильнейшую волну, что накрывала собой маленький палисадник и врывалась в открытые форточки восточной стороны белого домика.
Да, на востоке их уютного парящего в Межмирье островка всегда был май. С противоположной, западной, стороны дома всегда буйствовал щедрый август. Там располагались довольно обширные для городского частного сектора сад с огородом. Всё было так же, как при земной жизни бабушки, с той лишь разницей, что цветущий майский палисадник соседствовал с плодоносным августовским садом.
Яблони клонили усталые руки, полные спелых плодов. Так же как при жизни дедушки, что умел прививать несколько сортов на дереве, они давали совершенно разные яблочки. Так на одной яблоньке рядом с бордовыми кисло-сладкими ранетками соседствовали мятные зелёные яблочки, а с другой стороны крону обсыпали жёлтые, совершенно медовые, что при созревании становились полупрозрачными.
В открытой высокой теплице вились огуречные лианы. Маленькие огурчики в белой юношеской щетине притаились за разлапистыми шершавыми листами, но им не суждено стать взрослыми, бабушка скоро сорвёт их и нарежет в салат вместе с мясистыми помидорами.
Томатные гряды протянулись вдоль огорода, неся невероятно крупные спелые «бычьи сердца» и россыпи жёлтых помидоров-«лимончиков». Периметр участка обрамляли заросли малины, мерцая множеством сладких подарочков. Дул тёплый ветерок, играя листами и ветками. У дальнего забора среди многочисленных кустов чёрной смородины выделялся один крыжовенный колючий «ёжик», усеянный маленькими полосатыми ягодами, похожими на крошечные арбузики. За забором на улице шумели тополя, пуская по ветру свои пушинки. Там царствовал вечный июнь. Белые пушистики летели медленно в тёплом прогретом воздухе, делая пространство чем-то похожим на медленно-текучую жизнь аквариума.
Соседей же не было вовсе, да и откуда им, скажите, взяться, ежели домик с приусадебным участком и надворными постройками парит в неком загадочном пространстве, которое и называют-то все по-своему. Кличут астралом и мировым информационным полем, да мало ли ещё как. Вот, например, есть такие, кто уверен, что это место − только странный повторяющийся сон, слишком яркий и осязаемый, чтобы быть сном, но слишком свободный и невероятный, чтобы быть реальностью.
Янка понемногу стала осваиваться в этом измерении, которое называла Гранью. Теперь она проводила здесь времени больше, чем в постылой действительности, полной проблем, запретов, чванливых взрослых, глупых условностей, беспощадного давления со всех сторон. Здесь всё было иначе. Она начала понимать, что Грань – это перекрёсток всех миров, тонкая мембрана, откуда можно попасть в любое, даже выдуманное людьми пространство. Вон там, далеко, в фиолетовых горах, в одной из священных пещер, есть бездонный колодец под названьем «Саркофаг». В прошлом году она не без помощи здешних обитателей, отправила туда синего монстра Ражье, и только спустя несколько месяцев, из межмирского учебника истории случайно узнала, что сей колодец – не что иное, как один из выходов в верхние круги Ада.
На синем горизонте возвышалась гигантская гора – Ловар1, как называют её аборигены, или Чистилище2, как прозвали её в реальном мире с лёгкой руки одного готического поэта3. От подножия к вершине гору обвивает беломраморная лестница, по которой веками бредут сущности, дерзнувшие улучшить посмертную судьбу. Взбираясь по высоким ступеням, они видят на склоне горы оживающие барельефы с картинами собственной греховной жизни. С лестницы далеко по долине разносятся рыдания и стоны страдающих от жесточайших мук совести.
На самой вершине горы – выход в Эдемский сад, но это, вопреки распространённым земным представлениям, ещё не Рай, а лишь пограничная зона. Первый этаж настоящего Рая располагался на Луне, чью обратную сторону навсегда отвернувшегося от Земли светила здесь было видно постоянно даже днём. Отсюда можно было прыгнуть в любую страну, побывать в любой эпохе, если, конечно, знать, как правильно это делать.
Совсем недавно в большой книге «География Межмирья» Янка вычитала, что Грань вовсе не имеет раз и навсегда устоявшихся границ. Оказывается, территория постоянно изменяется, ширится и прирастает за счёт возникновения новых миров, что неустанно придумывают писатели, кинематографисты, разработчики компьютерных игр или просто фантазёры. Их мир отражается на Грани, если приобретает устойчивый интерес тысячи поклонников, которые мечтают попасть туда и остаться навсегда, так межмирские земли прирастают территорией нового эгрегора4.
Но бывает и наоборот, существуют области Грани, что были когда-то обширны и могущественны, а сейчас съёживаются, постепенно приходя в упадок. Это районы угасающих религиозных учений, утраченной, некогда модной, литературы или кино. Поклонники забывают о них и перестают питать своей энергией, некогда богатые области чахнут, превращаясь в полузаброшенные малонаселённые трущобы. Такими провинциями стали, например, Ашуризм5 и Манихейство6. Совсем другое дело центральные земли между Светлым и Тёмным царством, близ которых и расположились самые популярные княжества, что всегда считались элитарными районами.
Мифологические существа щедро населяли эти места. В предгорье – Долине Земных Правителей издревле обитает целая колония бурых йети, с которыми Янке удалось познакомиться в прошлом году. Человекообезьяны чувствовали себя там хозяевами, и поэтому понуро бродившим бесприютным душам бывших королей, маршалов и президентов частенько доставалось от их сплочённой банды. Янка не единожды наблюдала с высоты птичьего полёта, как организованно снежные люди окружали какого-нибудь замешкавшегося разиню в чешуе орденов и медалей. Забавляясь, они гоняли перепуганного бедолагу по самым густым колючим зарослям. Вопли перепуганных жертв и позвякивание наград доставляли мохнатым озорникам особое удовольствие, являясь чем-то вроде музыки для их ушей. Это было любимым развлечением племени после однообразного утомительного собирания корешков и ягод. Вожак – Грозный Бем, огромный с гипертрофированными мускулами и клыками, ходил, нацепив золотую корону, усыпанную драгоценными камнями, наверняка, оброненную каким-то струсившим монархом.
Бабушка рассказывала, что в пещерах Снежных гор, где царствует вечная мерзлота, обитает колония йети совершенно белого окраса. Она, конечно, выразилась иначе, назвав их по-своему – беленькие бабайки. Рассказала и о том, что, когда жила в замке Аграновичей, видела одного такого. Однажды она по своему обыкновению пошла на большой базар, что располагался в Срединных Землях, пополнить запас чудодейственных трав. Там в одной из душных лавчонок, среди других диковинных существ продавался детёныш Серебристого Бигфута7, именно так было написано на ценнике. Торговец, пожилой фавн8, заломил за него баснословную цену и утверждал, что это весьма редкий экземпляр.
– Бабушка, а чем фавны отличаются от сатиров9? По-моему, они выглядят и пахнут одинаково, – спросила тогда Янка, которой всё было интересно в новом, не до конца изведанном мире.
– Да что ты, доча! Они ж совсем разные. Фавны добрее, любят веселить других и предрасположены к полноте, а сатиры самолюбы и охальники. Но главное их отличие в рогах. У фавнов они, вроде как у барашков – колечками, а у сатиров – козлячьи, а ещё они задиры и любят бодаться.
Бабушка вспомнила очень трогательный эпизод, связанный с детёнышем реликтового гоминида. Малютка не переносил несвободы. Сидя в тесной клети, в которой держал его лавочник, малыш выглядел квёлым, отказывался от пищи, поскуливал и беспрестанно плакал. Придя с базара, бабушка рассказала Саше о страшной судьбе юного бигфута. Он, не мешкая ни минуты, полетел в Срединные Земли. Выкупив страдальца, унёс его в родные пенаты и вернул белоснежному семейству. В благодарность несколько большеногих представителей племени принесли в замок удивительный подарок – необыкновенно голубой лёд. Правда, чем он отличается от обычного, нескладные малоразговорчивые приматы объяснить так и не смогли.
Янка задумала обязательно слетать на заснеженные вершины, чтобы навестить освобождённого малыша. Ещё многие уголки Межмирья оставались для Янки неизведанными. Грань не переставала удивлять. Девушка открывала для себя всё новые удивительные местечки. Например, если раскинуть руки и полететь над холмами в обратном направлении от горы Ловар, то, миновав глубокую Тёмную реку, можно попасть в ожившие мифы древней Эллады в район под названием Архаика. Там Янке однажды даже удалось увидеть настоящего кентавра. Одинокий человекоконь мчался куда-то, а длинная рыжая грива полыхала ярким пламенем за его могучей спиной.
Янка теперь могла летать повсюду, и это было очень приятное приобретение после того как она по совету бабушки проглотила и вторую серьгу. Теперь волшебный парный артефакт «Глаза Ночи» стал частью её самой. Она иногда чувствовала их в области сердца, будто два быстрых безболезненных укола, «Глаза Ночи» напоминали: мы тут, вместе с тобой навсегда.
Особенным удовольствием было прилечь на пушистое прохладное облако и раздувать его белые клубы. В такие минуты Янка вспоминала, как в детстве она любила сидеть в ванной, когда вокруг вздымались горы пены из сверкающих мыльных пузырьков. Можно было сильно подуть в самую сердцевину белопенного холма, и тогда внутри него образовывался сквозной тоннель. Разноцветные пузырьки и целые облачные ошмётки взлетали вверх, сверкая сотнями крошечных радуг.
Мотаясь повсюду, Янка начала составлять для себя карту Грани. Она знала теперь, где проходит пограничная зона – пространство между владениями Тёмных и Светлых сил. Только в тот величественный замок с массивными романскими стенами, где проживал Агранович, ходу ей не было. Бабушка тоже недавно покинула те каменные чертоги, потому что на дух не выносила «эту шмакодявку» – Гелю.
Теперь Янка с бабушкой поселились на маленьком уютном летающем острове величиной с их бывшую усадьбу, и частично включавшем несколько улиц. Это было весело и странно, словно возвращение в детство, куда, если верить песне, дороги нет. Со стороны огорода, правда, вместо положенных соседских домов виднелся лесок из бабушкиных деревенских воспоминаний, и они уже давно собирались туда сходить, да всё откладывали.
Одним из самых чудесных реалий Грани было то, что здесь можно было никуда не торопиться. Не надо было бежать на занятия, а потом с занятий, тащить пудовый этюдник, который совсем не нравился пассажирам автобуса. Здесь можно было по своему желанию растянуть время, естественно, не до бесконечности, но из одного дня сделать несколько – вполне нормальная практика для путешествующих по мирам туристов.
Однако главным волшебством Грани стала для Янки – живая и помолодевшая бабушка. Свою реальность она покинула почти восемь лет назад, но Янка по-прежнему горячо любила её и всегда безумно скучала. Это для прошлой бытности она умерла, а тут вот она, пожалуйста, совершенно здоровая, с блестящими ласковыми глазами сидит на крылечке, аккуратно обрезая со всех сторон янтарные медовые ранетки.
Жёлтые сладкие пятаки падают в её чистый льняной фартук, растянутый на коленях, как люлька. Значит, на ужин будет румяная шарлотка. Янка неторопливо чистит мастихином палитру, разложив кисти, тюбики с краской на верстаке у летней кухни. Бабушка поглядывает на внучку и всё учит-учит жизни, совсем как раньше, там, в том прежнем их «беленьком» домике. Только теперь слова её вроде как чужие, не знала она в той жизни таких мудрёных слов, словно взятых из какого-то фильма про эльфов и гномов.
– Ты же, когда серьги проглотила, то сразу поняла, что вроде как слилась с ними, что они вжились в твою нутро. Они теперь как вот рука твоя или нога. После этого ты можешь чужие мысли разузнать. Но самое главное, должна научиться ещё одной важной вещи – останавливать время, а может, даже получицца отматывать его назад. Сначала всего на полминутки или даже меньше. Вот смотри (сама-то я такого сроду не делала), представь, всё, что ты сейчас видишь: и верстак, и кисточки на нём, и меня на крылечке – всё-всё втягивается в твоё кольцо, но так, чтоб по спирали. Закручивай в своёй голове по часовой стрелке. Ну, ты ж умеешь фантазировать, вот и давай.
– Ладно, бабуль, всё. Пошла я уже фантазировать, а то мне ко вторнику нужно ещё две картинки сварганить.
Янка торопливо разложила по отделам этюдника кисти и краски и пошла в огород писать этюд. За погребом как раз дожидались её три большеголовых подсолнуха, которые так и просились на холст. Девушка деловито установила этюдник, воткнув три его острые алюминиевые ножки в прогретую землю. Надо бы до заката успеть. Хотя наступление непроглядной чернильной мглы ожидалось ещё не скоро. Здесь всегда, и днём и ночью, виднелось сразу две гигантские луны, точнее луна, а за ней – Земля. Солнце светило странно. Янка давно отследила, что солнечный свет обычно здесь рассеянный и мягкий, как бы прошедший через туманную взвесь, но стоит только перемениться настроению, загрустить или расхохотаться, как погода и освещение сразу чутко реагируют на это.
Когда Янка с бабушкой в Долине Парящих Земель возводили свой островок силами воспоминаний и воображения, то специально подняли его на такую высоту, чтобы не были видны соседние жилища. Им хотелось остаться только вдвоём. Но, поразмыслив, они решили взять в компанию и свою прежнюю сибирскую кошку Мому. Если посмотреть с края острова, то можно увидеть тысячи зависших в воздухе маленьких и больших владений. Между некоторыми протянуты дороги, однако это лишь олицетворение дружеских или родственных уз. Ведь жители вполне могли прилететь в гости, не пользуясь тропинками и мостами. Но им с бабушкой не нужны были другие собеседники, они находили радость в покое и уединении.
Янка несколькими взмахами тонкой кисти закомпоновала этюд на грунтованном картоне. Композицию этюда составили три крупных подсолнуха и часть деревянного забора на заднем плане. Решив не прорисовывать детали, художница обошлась без палочки прессованного угля, а наметила контуры сразу краской – золотистой охрой, жидко разведённой разбавителем тройником10. Чуть полюбовавшись видом и предвкушая радость от сотворения насыщенной солнцем картины, Янка принялась анализировать и выстраивать в голове цветовые сочетания: подсолнухи, небо, разлапистые листы, острые серые зубы забора. Она увлечённо замешала на только что вычищенной палитре соотношения больших цветовых пятен. Вот Валентин Валентинович похвалил бы!
Избавляя от посторонних мыслей, процесс захватил художницу целиком до такой степени, что из земли с невероятной быстротой полезли подсолнечные ростки, расцветая буквально на глазах. Янке даже дважды приходилось выдёргивать из земли плоды своего художественного мыслетворчества, чтобы новые только что сотворённые подсолнушки не нарушали стройное трио. Она уже почти закончила этюд, но по своему обыкновению завязла в деталях, тщательно выписывая ярко-жёлтые лепестки на шляпках.
Дымчато-пепельная кошка расположилась на поленнице за погребом и внимательно следила за действиями художницы. Вскоре после серии отчаянных зевков сон победил Мому и она, уютно свернувшись колобком (снова бабушкино словечко!), уснула. «Ах ты, красотка моя, если будешь так смирно полёживать, то я и тебя успею написать!» – обрадовалась девушка.
Как вдруг что-то незримо изменилось в самой атмосфере. Высокое ясное небо затянули серые непроглядные тучи, укутав светило плотным комковатым ватным одеялом. Яркий тёплый свет уже не отделялся чёткой холодной тенью, власть взяли полутона, и всё вокруг стало одинаково серым. Кошка неожиданно проснулась и, недовольно мяукнув, убежала прочь. Казалось, даже троица подсолнухов, замерев, настороженно прислушивается к происходящему. Янка в раздражении ещё какое-то время пыталась завершить работу, дописывая освящение по памяти. Но состояние природы и вдохновение были безвозвратно потеряны, и она, решив, что уже и так сойдёт, начала собираться.
Небо стремительно темнело, как перед грозой. В наэлектризованном воздухе запахло озоном. Янка понимала, что здесь ничего не происходит просто так. Грань пытается о чём-то предупредить. Стараясь не поддаваться панике, складывая этюдник, она нарочно долго и тщательно вытирала кисти. Налетел холодный пронизывающий ветер. Три брата подсолнуха, сегодняшние Янкины модели, взметнув вверх широкие зелёные ладони, затрепетали то ли в восхищении от увиденного семейного портрета, то ли от страха, мол, сдаёмся!
Вдруг наступила необычная давящая тишина. У Янки в голове заухали меха дырявой гармони. На тополях за забором примолк неутомимый птичий базар. Даже нагловатый непрошеный порыв невесть откуда взявшегося ветра, словно убоявшись неопознанного зла, прибился к земле и затаился в дальних кустах. Казалось, что даже листва и трава застыли.
Тревожное беспокойство холодной ядовитой гадюкой шевельнулось где-то рядом с сердцем. Самым мудрым решением было бы сейчас, конечно, ретироваться по-быстрому и спрятаться в доме за дверью, защищённой надёжной пентаграммой. Мало ли какая неведомая сказочная гадость могла вдруг объявиться на перекрёстке всех миров: трёхглавый Змей Горыныч, например, мог мимо промчаться или летучий косяк метёлок выпускников Хогвартса.
Янка завернула за угол, беспокоясь, что на крыльце сидит ничего не подозревающая бабушка, но та уже ушла хлопотать в кухню. Девушка занесла в сенцы этюдник, поставила к стене сырую работу. Подсолнухи словно зажглись в прохладной полутьме и смотрелись теперь сочнее и радостней, Янка удовлетворённо отметила, что этюд удался.
Чуть помедлив, словно собираясь с мыслями, она решила сопротивляться страху и вернулась в огород. Девушка прошлась по тропке между грядок, встала в самой середине и осмотрела периметр. Не заметив ничего опасного, решила немного подождать. Янка вернулась к стене дома и встала на крышку погреба. Здесь с возвышения можно было контролировать максимальную площадь, не вертясь кругом. Вдруг она заметила неясное мельтешение у дальнего забора. Какое-то синее пятно то поднималась, то вновь пряталась за старым ветхим ограждением, нещадно его раскачивая.
Девушка робко двинулась навстречу, но тут же в ужасе отшатнулась. На забор пытался взобраться огромный синий медведь. Он встал во весь трёхметровый рост, опираясь широкими когтистыми лапами на забор. Заприметив её он, вытянув шею и утробно заревел. Янка видела его огромную раскрытую зубастую пасть, трепетные ноздри, которыми зверь наверняка давно учуял её приближение. От страха в желудке у неё завязался противный холодный узел, ног она не чуяла.
Однако, не прекращая движение, Янка стала разговаривать сама с собой и с диким незваным гостем: «Эй, разве я не хозяйка пусть крошечного, но своего островка?! А?! Разве не в моём сердце растворились магические «Глаза Ночи»?! Мой боевой перстень всегда со мной! Вот, смотри!» Вытянув вперёд руку с нацеленным прямо в пасть гиганта голубым камнем, она пробиралась сквозь густые кусты смородины, что подбадривали панибратскими касаниями и острым ароматом. Дабы показать чудовищу, что она вовсе не хочет делать ему ничего плохого, а лишь удивлена внезапным вторжением, Янка напевала тихим дрожащим голоском только что выдуманную песенку:
– Ты тучка, тучка, тучка, ты вовсе не медведь. И как не стыдно тучке здесь громко так реветь?
Мишка, словно поняв слова и устыдившись, отвернул огромную голову в сторону и виновато глянул тёмно-синим блестящим глазком. Янка держала животное под прицелом, но медлила выпускать боевую искру. Неожиданно она поняла, что медведь плачет, из синего глаза, который она могла видеть пролегла мокрая чёрная дорожка. Не дожидаясь, когда в него полетят магические разряды, медведь вдруг стал на глазах разбухать и округляться, а потом неожиданно лопнул как гигантский пузырь, оставив после себя голубоватое дымное облачко с медовым ароматом.
От громкого хлопка с соседнего тополя, увешанного пушистыми серёжками, взметнулась стайка полупрозрачных элементариев11 – мятущихся душ умерших людей, чаще всего атеистов, не приписанных на постоянное место обитания ни в Ад, ни в Рай. Они напоминали больших полупрозрачных бабочек, только при полном отсутствии головок и усиков. Всколыхнув крону, многочисленная стая спровоцировала бесшумный каскад тополиного пуха, который облепил их крылья и щедро посолил под деревом прогретую землю.
Кроме глубоких бороздок от медвежьих когтей на заборе осталось ещё кое-что. На серых, высушенных временем досках виднелся чёткий рисунок. Это была словно выведенная тёмно-синей тушью трясогузка, что вполне могла уместиться на детской ладони. Но вот что удивительно, плоская нарисованная птица кивала, раскрывала клювик, и даже, как настоящая, трясла хвостиком. Янка невольно протянула к ней ладонь, в желании потрогать оживший рисунок, как вдруг изображение соскочило с забора и перепрыгнуло на протянутую руку. Девушка ошарашенно уставилась на своё запястье. Теперь чуть пониже кисти на её правой руке красовалась совершенно натуральная татуировка – мастерски, со знанием дела прорисованная трясогузка.
Покинутый замок
Обрыв. Провал. И я на дне,
На дне глубокого колодца.
В том самом-самом чёрном дне,
В ужасном чёрном дне без солнца
И ночи без тебя.
На самом краешке крыла,
Уснула маленькая точка всех надежд.
Мой серый ангел, светлоокий,
Несусветный –
Прозрачный бред…
Тоскливый путь окончен – всё известно.
В формате тёплого окна,
На острие огня, в твоей судьбе
Нет места,
места для меня…
В интерьерах замка ей всегда не хватало света. Она даже не подозревала раньше, что можно так сильно скучать по обычному дневному свету. Солнце на Грани было редким явлением. Правда, на утренней заре солнечные лучи влетали в узкие, больше похожие на бойницы оконные проёмы и протыкали своими острыми пиками пространство тронного зала. Длилось это великолепие совсем недолго, и как только солнечный диск поднимался выше, его лучики один за другим пристыженно убирались восвояси, словно проигравшие бой с темнотой, сыростью и старостью фамильного замка Аграновичей.
