Анна Никольская
Всё равно ты
Ирина Алымова. Извините, вышло недоразумение
Ненавижу диспансеризацию!
Восемь ноль-ноль. Не опаздывать. Натощак. Список врачей и кабинетов получите у гардероба. Подписать согласие, отдельно для психиатра.
С вечера уже тошнит в ожидании. Утро – тоска и под ложечкой сосёт. Даже если яркое, солнечное утро – всё равно тоска. Приходишь в поликлинику и от дверей превращаешься в насекомое. Теряешь личность – становишься объектом изучения. Жуком, которого растянули на булавках, чтобы проще было изучать каждую лапку, каждое крыло и все частицы хитинового покрова (засушить – и под стекло). Или не насекомым, а подопытной мышью становишься. Это даже больше подходит, потому что у меня фамилия мышиная.
– Мышанский, с твоим ростом с тебя трёхлитровая банка анализа завтра в поликлинику! – тупо шутит медсестра, выдаёт мне желтоватое направление и косится на реакцию одноклассников. Она молодая, выделывается перед старшеклассниками. Им она тоже нравится, поэтому все с готовностью ржут.
Я беру направление и пробиваюсь к выходу из кабинета.
Рост у меня совсем не подходит к фамилии – 185 сэмэ. Мышь-гигант.
Отец ещё выше – два метра. Он радовался, что я в него пошёл. Надеется сделать из меня гордость полиции. «Мужик должен быть сильным! Отжиматься, подтягиваться. Бег, борьба, на худой конец баскетбол или фехтование! – делает паузу. – Хотя нет, фехтование не очень – слишком изящно».
Слишком изящно – ха-ха-ха. Было в моём «мышанском» теле кое-что поизящнее. На самом деле я люблю бег – но бегаю втайне от отца. В знак протеста не говорю. Потому что он моё главное, внутреннее, «изящное» презирает.
Не надо было отцу показывать! Но стих был такой классный, такой живой! Он пульсировал, струился, я видел его цвет, ритм. Стих улыбался мне и делал мир… лучше. И я показал. «Баловство это, Лёша, девча́чина!» Папа вернул мне листок, словно стесняясь. Даже сложил его вдвое, чтобы слова внутри утонули.
– Писал свои пису́льки? – спрашивал отец время от времени.
Я кивал.
– Смотри, юбки не начни носить. Лучше бы отжался, на турнике повисел, дурь бы сразу вышла.
Ну почему дурь? Сколько было поэтов в истории – классных! Которые и время опережали, и сознание людей меняли, плавили в прекрасное, помогали видеть свет и недостатки тоже видеть – и становиться лучше. Изящнее. Гумилёв, Хлебников, Маяковский. Высоцкий, Цой!
А маме изящное нравилось. Но только сначала. А потом «У Маши на работе сын выиграл олимпиаду по информатике», «У Светы, которая на два этажа ниже, сын сдал ГТО – и теперь у него плюс-баллы к ЕГЭ». А я стихи пишу.
Но я упрямый. Хоть и Мышь. Я новое стихотворение написал и решил на конкурс отправить. Пусть. Есть же где-то люди, которые за «изящное». Вот конкурс придумали для молодых поэтов. Значит, поймут.
Отправил – сначала каждый день e-mail проверял. Ни-че-го. Потом я забыл про конкурс. А письмо пришло.
Поздравляем, вы заняли первое место в областном поэтическом конкурсе, будете направлены на федеральный этап – диплом и денежный приз передадим в администрацию школы. Стихотворение отличное!
И тут у меня внутри что-то развернулось, распрямилось и стало парусом. Он потянул меня вверх. Как будто я корабль. Только воздушный. Мне было щекотно и счастливо. И я подумал, что парус – это ведь тоже тряпочка. Паруси́на. Вот папа говорит «не будь тряпкой». А парусиновая тряпка целый корабль за собой тянет. По морям, океанам – за горизонт. Классно же быть тряпкой – парусом!
Вызвали к директору. «Мышанский, да ты герой! Молодец! Честь школы отстоял, теперь про нас и в департаменте заговорили, ух!» Вручили диплом и денег дали. Пять тысяч! Классно же! Вся школа загудела – первое место по области, денежный приз, в газете написали. Учителя на всех уроках поздравляли, и в коридоре тоже.
– Алёша, ты мой рыцарь, так тобой горжусь! – сияла Инга Алексеевна, обнимая меня под портретами русских классиков.
Даже физрук поздравлял. И парни из класса. Я «давал пять», принимал уважительный удар в плечо, а Митяй после уроков подошёл и тихо спросил: «Мышь, а научить стихам можешь? Мне… очень нужно».
Кличка «Мышь» зазвучала совсем не так, как раньше. Сильно зазвучала, несмотря на невнятную гласную и шипящую согласную.
Мама носила газету на работу, а вечером обежала всех соседей. Гордилась! И даже отец, когда увидел мою физиономию среди городских новостей и узнал про денежный приз, довольно хмыкнул. Встал, походил по кухне и выдал: «Ну а что, тоже дело!»
Зазвенел городской телефон – и мама радостно ответила: «Алло!»
– Тебя, сынок!
Я подошёл, взял трубку.
– Алексей, здравствуйте! Меня зовут Маргарита Григорьевна, я председатель жюри поэтического конкурса.
– Да, здравствуйте! Спасибо большое, я получил диплом и приз.
– Да, Алексей. Вы меня извините, пожалуйста. Нас всех извините. Так неловко. Так некрасиво получилось! Но произошло недоразумение – вас перепутали с другим участником. У него по баллам первое место, а у вас – восьмое.
Я перестал дышать.
– Алексей, вы слушаете? Нам придётся опубликовать новые результаты. И приз… Знаете, это деньги департамента, мы вас очень просим вернуть. Но если никак, мы сами… Как-нибудь тут…
– Я всё понял. Ничего. Я верну. Конечно. До свидания, спасибо, что позвонили!
Я положил трубку. Посмотрел на счастливую маму. На довольного отца. Вспомнил школу, учителей, парней. Митяя. Парус внутри опал, сжался, стал тряпочкой. Корабль застрял в Саргассовом море. Выходит, даже в небе есть «море, которое нельзя переплыть». Как я им всем расскажу? Как увижу лицо отца, мамы? Как войду завтра в школу? Не-до-ра-зу-ме-ни-е. Разочарование. «Бросай эти свои пису́льки, сын, и на турник!» Булавки на лапки – закрепить и показать. Изящное отыскать, вынуть и засушить.
Несколько минут. Вдох-выдох.
– Мам, пап, так вышло, что…
Снова звонок. Чёрт, да что ещё!
– Алексей, снова Маргарита Григорьевна! Пожалуйста, пожалуйста, не обижайтесь. Извините. Вышло недоразумение, путаница. Бред какой-то. У нас стажёр решил перепроверить баллы… Зачем-то… И… Ну, в общем, запутал всех! Вы – наш победитель. Сто процентов! Да, именно вы! Ждите e-mail с информацией про федеральный этап. Поздравляю, Алексей, поздравляю!
Веста Васягина. Можно, Лиза
Я капаю жидкостью для снятия макияжа на ватный диск и стираю толстую чёрную стрелку. Это мне Ленка нарисовала, она сотню онлайн-уроков пересмотрела, как делать «кошачий глаз».
– Вот ты в художку ходишь, а стрелку нормальную не нарисуешь, – посмеивается она надо мной.
Я не обижаюсь, Ленке можно. Просто Ленка такая… Ей вообще всё можно: проспать итоговую по математике, притащиться на линейку в голубых джинсах или жевать бутерброды с сыром на последней парте. Ленка слово скажет – так её в другом конце рекреации услышат даже орущие первоклассники. У меня так не получается. Когда я выхожу к доске, учитель постоянно спрашивает: «Что-что? Погромче, Лиза».
Упрямая стрелка приклеилась к веку. Но я тоже упрямая: тру её ватным диском, пока не растворится. Скоро придёт с работы мама с тортом – если она увидит меня такой, придётся выслушивать вздохи. Ну, у неё своё мнение, как должна выглядеть дочь. Особенно на тринадцатилетие. Взрослых послушать, так ты родился на свет – и уже должник. Плати хорошим поведением, пятёрками и тому подобной ерундой.
Между прочим, я терпеть не могу мой день рождения! Этот день всегда невезучий. Хотя то, что я становлюсь на год старее, не может не радовать. Сколько должно исполниться человеку, чтобы ему стало можно всё? Или хотя бы соответствовать своим ожиданиям, не чужим.
Дзынькает телефон. Сообщение от тёти Вали, маминой двоюродной сестры. «Счастья и здоровья», как обычно. Пишу «спасибо», ставлю смайлик. Бесит. Если это МОЙ день, почему я должна выслушивать, улыбаться и благодарить, а не летать на параплане над Финским заливом, например? Ну ладно, с парапланом я погорячилась. Я ведь боюсь высоты.
Смываю чёрную помаду. Зря Ленка мне её подарила. Прикольно, конечно, но мне от школы до дома пришлось пулей лететь. Потому что даже пудели во фланелевых комбинезончиках сворачивали головы, глядя мне вслед. Наверное, у них тоже есть мысли о том, какой я должна быть. На тринадцатилетие и вообще…
Ну всё, теперь я выгляжу как все. Мама будет довольна. Но кое-чего не хватает. Я беру манговый скраб и густо обмазываю золотистыми песчинками лоб, щёки, подбородок. Хочется снять с себя кожу, обновиться, как это делают змеи. Странное ощущение.
Дзыньк. Мама: «Дорогая, не отпускают пораньше. Целую. Приду вечером, часам к десяти. Отметим…» Приехали. Меня кто-то проклял? С того самого дня, как мне исполнилось восемь лет, видимо. Нам, первоклашкам из разных школ, тогда провели викторину по книгам Чуковского. Я эти сказки наизусть знала, даже не готовилась.
– Можно? – Моя рука взлетает над головами одноклассников, над портретами Пушкина и Гоголя, над потолком кабинета, над серой школой, похожей на больницу…
– Нет. Сядь на место, – хмурится моя учительница, Светлана Леонидовна.
– Но я хочу ответить, я знаю ответ! – Я пританцовываю от нетерпения.
– Пусть и другие подумают, – говорит Светлана Леонидовна. Но они отвечают невпопад – то ли вопросы сложные, то ли плохо подготовились.
– Можно? – Я снова тянусь к верхушкам клёнов, что шелестят над окном.
– Нет! – сердится учительница. – Учись сидеть молча, когда тебя не спрашивают.
С тех пор я молчу, когда меня не спрашивают. А наша команда тогда выиграла, кстати говоря. Нам вручили шоколадки, грамоты и картонные медали на лентах – только Светлана Леонидовна отвернулась от меня на награждении. Потом мне объяснили, что на моём фоне весь класс смотрелся плохо. А это дискредитирует её как учителя, ну или что-то в таком роде.
На следующий мой день рождения я зашла в класс с пакетиком леденцов и с лишними колготками, торчащими из штанины. Забыла вытащить, когда переодевалась накануне. Смеху было… О, в мой день рождения ещё много всякого случалось! Я топила телефон в унитазе, теряла проездной, покрывалась сыпью… Так что сегодня ещё – ерунда, всего-то мама на работе!
Строчу Ленке: «Прогуляемся? Меня мама задинамила».
С Ленкой мне никогда не бывает неловко. Мы можем заржать на всю улицу или побежать ни с того ни с сего наперегонки по пешеходному переходу. А ещё Ленка обожает сладкое, но совсем не толстеет.
– У тебя попа не слипнется? – спрашиваю я её после пятого эскимо.
– Не-а. Это не мороженое, а мне-моженое, – отвечает Ленка.
«Сейчас не могу, у меня хип-хоп начинается…» – мигает сообщение на экране телефона.
Блин. Ну и ладно. Хватаю ключи, надеваю босоножки на платформе.
На улице всё в лесах – не сосновых, а в строительных. В центре Питера постоянно дома реставрируют. Вот этого, на Большой Морской, будто тоже скрабом поскребли, а припудрить не успели. А вот клиент слева от него – тут переборщили с этим делом, и стоит теперь дом-жираф, весь пятнистый от побелки.
Если честно, у меня невезучие дни часто случаются, не только в день рождения. Вот недавно на музыке учительница попросила меня не петь, а только открывать рот. Все голосили песню про весёлый ветер, а я молча открывала рот и чувствовала себя рыбой. Музыка совсем не мой конёк.
Ого, только что я видела дом-жираф, а вот и человек-жираф! Виляет плюшевыми бёдрами у арки Главного штаба. Жарко ему, наверное, в костюме. Вдруг жираф снимает голову, и я вижу знакомое лицо. Колька из художки! Мы с ним иногда у автомата с горячим шоколадом обсуждаем, кто какой натюрморт сегодня рисует или какие кисти лучше – колонок или белка. Смотрит на меня, узнал. Стрёмно ему. Ведь это, наверное, ужасно позорно – жирафьими бёдрами по Невскому вилять.
