Юлия Монакова
Три девицы под окном
Нелька покраснела до корней своих рыжих волос.
– Я не умею… Может, ты сможешь?
– В смысле? – удивился он. Нелька виновато развела руками. Как ему можно было объяснить, что её – интеллигентную девочку – старшие члены семьи совершенно не приучали к домашнему хозяйству? «Пусть лучше об учёбе думает, успеет ещё с кастрюлями-сковородками набегаться», – считали Нелина бабушка, педагог на пенсии, и мама, кандидат наук. Нельке запрещалось даже просто зажигать газ на плите, если она находилась дома в одиночестве – потому что это могло привести к пожару или взрыву, уверяли взрослые.
– Что же ты – голодаешь, если одна дома? – поразился Дима.
– Мне еду оставляют под полотенцем, чтоб не остыла, – Нелька стыдливо отвела взгляд. – А так, обычно кто-то разогревает и подаёт.
– Кошмар какой, – в притворном ужасе изумился он. – Ну, давай сюда свои макароны и суп, принцесса, я разогрею…
За компанию с гостем Нелька с аппетитом навернула тарелку рассольника и съела изрядную порцию макарон с сосиской. Она и не думала, что так проголодалась. А может быть, просто есть одной было не так интересно…
– Посуду помыть? – без тени иронии поинтересовался Дима. Мало ли – может, этой трепетной барышне и в воде не разрешают возиться, а ну как простудится.
– Нет-нет, – Нелька подорвалась с места, – это я сама, я умею…
Затем она показала ему квартиру. Дима особенно заинтересовался их богатой библиотекой. В основном это была классика, а также море научной литературы.
– А ты что любишь читать? Я что-то не вижу полки с твоими книгами, – сказал он. Нелька вздохнула.
– Я вообще-то разное люблю. Фантастику, приключения, про школу и… – она запнулась, – про любовь. Но бабушка терпеть не может «развлекательное чтиво», как она его называет. Она современную литературу просто не признаёт. Приходится брать то, что мне интересно, в школьной библиотеке, и заворачивать в обложки, как будто это учебники. Чтобы она не догадалась.
– Бедняжка, – непритворно посочувствовал Дима. – Прямо-таки подпольное существование… А хочешь, я тебе буду свои книжки давать? У нас дома их полно.
Она широко распахнула глаза.
– Что, правда?
– Конечно. У меня и собрание Булычёва есть, и Марк Твен…
– А «Чучела» нет, случайно?
– Не люблю эту книжку, – Дима поморщился. – По мне – так слишком притянутые за уши ситуации, да и герои какие-то… нежизненные. Никогда не слышал, чтобы пацаны и девчонки на самом деле так друг с другом разговаривали.
Нелька промолчала, в глубине души не согласившись, но не желая этого демонстрировать. Нет, её не травили в школе, как Ленку Бессольцеву, но всё-таки она остро ощущала свою инородность, карикатурность и несовпадение с общей тональностью класса. К тому же, она была отличницей – а таких всегда дразнили «зубрилками» и «ботаниками».
Утром первого школьного дня Дима ждал её у подъезда.
Нелька с Ритой выскочили из дома нарядные и оживлённые, наполовину скрытые роскошными букетами цветов с «фазенды». Ритины бабушка и дедушка привозили оттуда целые охапки астр и одаривали перед началом учебного года всех дворовых ребят. Те хоть и ныли привычно, что школа – каторга, но всё же в этот день неизменно проникались атмосферой праздника и радостного ожидания. Что ни говори, но за лето все успевали соскучиться по одноклассникам – даже по тем, с кем не особо ладили. А также по светлым школьным классам и широким шумным коридорам, по дребезжащей трели звонка – которая воспринималась то с досадой (перед началом урока), то с невероятным облегчением (с наступлением перемены). Да впрочем, к чему лукавить – и по учителям соскучились тоже… Потом, конечно, будут и нудные домашние задания, и зубрёжка, и четвертные контрольные, и опросы (когда противно сосёт под ложечкой – вызовут или нет?), но пока – только счастливое нетерпение. Скорее, скорее в школу!..
Увидев Диму, Нелька споткнулась от растерянности и едва не упала. Она, конечно, догадывалась, что он теперь будет учиться в их школе, но того, что Дима специально станет поджидать её, она никак не предполагала. Это было так… серьёзно, по-взрослому.
При взгляде на Нельку он просиял и приветливо кивнул:
– Ну что, пойдём?
Рита ошеломлённо притихла. Вот же тихушница Нелька, читалось в её глазах, ни фига себе кавалера отхватила, и главное – когда успела?!
К чести подружки, она им не мешала. Дима, конечно, спросил её имя и сам представился, но всю дорогу до школы он общался преимущественно с Нелькой. Они трепались о книжках и весело смеялись, и Рита впервые в жизни почувствовала себя третьей лишней, однако у неё хватило понимания и такта не возмущаться таким положением дел – она видела, как счастлива Нелька, и была искренне рада за подругу, всегда такую робкую и до смешного неуверенную в себе.
В школьном дворе бурлила и волновалась пёстрая толпа. От маленьких перепуганных первоклашек с бантами – до рослых, зрелых старшеклассников, многих из которых вполне можно было принять за учителей.
– Ну, увидимся! – Дима послал Нельке милую улыбку. – С первым сентября! Я пойду искать свой класс.
– Удачи на новом месте, – пожелала Нелька, провожая его обожающими глазами и невольно оглядываясь по сторонам – видел ли кто-нибудь из знакомых, какой шикарный парень её сопровождал?.
Счастье продолжалось ровно три дня.
Каждое утро Дима встречал её возле подъезда и они шли до школы вместе, после чего расходились по своим классам. Рита незаметно самоустранилась, понимая, что в её обществе эти двое не особо нуждаются. Если она и обижалась немного на свою подружку, то виду не подавала. Нелька чувствовала себя самой счастливой девчонкой на свете, и Рита радовалась за неё, словно переживая вместе с подругой трепет нежной первой любви. Ну конечно же, Нелька была по уши влюблена в своего прекрасного соседа и мысленно успела выйти за него замуж сразу после выпускного. Она нравилась Диме – сложно было не заметить, Рита тоже это признавала. Нелька даже на время забыла о своих веснушках – ведь Дима так искренне называл её рыжиком и солнышком, что от её комплексов, будто по мановению волшебной палочки, не осталось и следа.
А на четвёртый день из Сочи вернулась Ася. Она несколько запоздала к началу учебного года – впрочем, её родители не видели в этом большой проблемы. Сокращать отпуск на море из-за школы? Фи, какие глупости. А программу Асенька нагонит, никуда не денется.
Нелька вприпрыжку сбежала по лестнице, предвкушая своё ежеутреннее недолгое счастье – целых пятнадцать минут вместе с Димкой! Именно столько требовалось на дорогу до школьных ворот. Толкнув изнутри дверь подъезда, она вылетела во двор и… будто наткнулась на невидимую преграду. Дима ждал её на своём обычном месте, но рядом с ним стояла Ася.
Она была ужасно хорошенькая после моря – загорелая, заметно вытянувшаяся, с золотистыми лёгкими волосами и задорной кокетливой улыбкой.
– Нельсон!!! Приветище! – завопила Ася при виде подружки и кинулась к ней обниматься. Та машинально ответила на объятие, но при этом пристально смотрела на Диму. Тот скупо буркнул «привет» и больше не проявлял к Нельке никакого интереса. Его взгляд был устремлён на Асю. На прекрасную, восхитительную, сногсшибательную Асю. Он ловил каждое её движение и неприкрыто любовался ею. Перестановка сил случилась так стремительно, что Нелька даже не успела толком растеряться.
– Вы же знакомы с Димой, да? – щебетала Ася, стреляя глазами. – Оказывается, он наш новый сосед. А мы, представляешь, с ним теперь в одном классе учимся!
– Здорово, – выдавила Нелька убитым голосом, моментально превращаясь в собственных глазах в ненужное, незаметное, смятое в лепёшку ничтожество. Ходячее недоразумение с веснушками.
В этот раз уже она чувствовала себя третьей лишней по дороге в школу, понимая, что парочка явно тяготится её присутствием. Девочка вынуждена была признаться самой себе, что всё это время пребывала в плену глупых иллюзий. Как можно было всерьёз вообразить, что такой парень, как Дима, может увлечься ею – жалкой замухрышкой, которая ещё и младше его на два года?! Чем она в принципе может быть ему интересной?!
Всю дорогу Дима и Ася были поглощены исключительно друг другом. Когда Нелька собралась идти в свой класс и буркнула «пока», они едва ли обратили на неё внимание. Им не было дела до бушующих в её сердце страстей.
В тот день, впервые в жизни, Нелька прогуляла первый урок. Ровно сорок пять минут она просидела в туалете на подоконнике и проплакала – до тех пор, пока не раздался звонок на перемену. Девочка умыла зарёванное лицо, вытерла его подолом юбки (бабушка с мамой упали бы в обморок, если б увидели) и отправилась в класс.
РИТА
Замшелую истину «Новый год – семейный праздник!» удалось привить даже такой непутёвой особе, как Ритина мать.
Непутёвой звала её бабушка. А ещё – в сердцах – кукушкой и бессердечной злыдней.
– Подбросила ребёнка старикам-родителям и упорхнула личную жизнь устраивать: живите, мол, как хотите! Ведь родная кровиночка, ну как так можно?
Мама была лёгким человеком и не обижалась. Рита буквально боготворила её, не обращая внимания на привычный бабушкин бубнёж. Мама приезжала навестить дочь раз в году, тридцать первого декабря, и сама по себе была настоящим праздником.
Рита ждала этого дня со всей страстью, на которое только было способно детское сердечко. Ей не нужны были ни подарки от Деда Мороза, ни ёлка, ни праздничные лакомства – только мама рядом.
Самое поразительное, что Рита никогда даже не мечтала о том, чтобы мать постоянно жила вместе с ними. Это было слишком несбыточно и чересчур прекрасно для того, чтобы случиться в реальности. Девочка уже понимала, что чудес в жизни не бывает. Но… если бы мама приезжала к ней хоть немного почаще, робко грезила Рита. Хотя бы раз в два-три месяца… Тогда ей больше нечего было бы желать.
Радостное нетерпение овладевало Ритой задолго до Нового года.
– Дедушка, давай пока не будем наряжать ёлку? – умоляла она за несколько дней до праздника. – Украсим вместе с мамой…
– Понимаешь, Ритуля, – дедушка виновато отводил взгляд, – мама ведь может приехать поздно вечером, прямо к столу… Мы не успеем.
– Успеем, успеем! – заверяла Рита, сжимая ладошки перед грудью. – Честное-пречестное слово! Что я – игрушки на ёлку вешать не умею, что ли? Раз-два, и готово!
Тридцать первого декабря она вскакивала с постели ни свет ни заря.
«А вдруг мама уже здесь?» – эта мысль билась в висках, как пойманная в сети рыбка, а сердце прыгало ей в такт от волнения. Однако дом встречал её тишиной. Не безлюдной мёртвой тишиной, но тишиной особой, привычной – когда по еле уловимым звукам, доносившимся из разных уголков квартиры, можно было догадаться, чем сейчас заняты дед или бабушка. В этой тишине было множество оттенков: и бормотание радио на кухне, и покашливание дедушки в гостиной, и тиканье настенных часов с кукушкой. Рита понимала, что мама ещё не приехала. Стараясь не отравлять прелесть предстоящего новогоднего праздника чувством глубокого разочарования, девочка со вздохом убирала постель и плелась в ванную – умываться.
День, наполненный отчаянным ожиданием, тянулся мучительно долго, как ненавистные конфеты-ириски. Она занимала себя по полной программе, чтобы не оставалось времени думать о матери: помогала бабушке на кухне, нарезая овощи для салатов, покорно наряжала-таки ёлку вместе с дедом, вытирала пыль с полированных поверхностей старенькой мебели…
Разделавшись с готовкой, бабушка садилась доводить до ума Ритин новогодний наряд – белое кружево платья украшалось серебристым «дождём», а на бумажную корону приклеивались мелко истолчённые осколки ёлочных игрушек. Битые игрушки в качестве стразов – о, советское ноу-хау!..
Дедушка включал телевизор, где демонстрировалась какая-нибудь традиционная новогодняя комедия, и с удовольствием вставлял собственные реплики по ходу действия.
Рита же, покончив со всеми своими обязанностями, бесцельно слонялась по квартире: из спальни – в гостиную, из гостиной – в коридор и на кухню. Она уже не скрывала своего нетерпения и буквально изнывала от досады – ну когда же наконец, когда?..
Маясь бездельем, девочка останавливалась перед ёлкой, в тысячный раз рассматривая ту или иную игрушку. У неё была здесь своя фаворитка – разноцветная люстра причудливой формы, сделанная из круглых стеклянных бусин и полых трубочек.
– Полечка тоже с детства её обожала, – исподтишка наблюдающая за внучкой бабушка пускала ностальгическую слезу. – Бывало, достанем мы с дедом коробку с игрушками, а она над этой люстрой аж дышать боится… Сама всегда её вешала, нам не доверяла. Эх… кукушка, кукушка, – снова заводила она свою излюбленную песнь.
Часам к пяти вечера девочкой овладевал страх.
– А мама точно приедет? – жалобно спрашивала она. – Она ведь обещала?
– Пусть только попробует не приехать, – грозно сопел дед, а бабушка, отвернув лицо в сторону, негромко сетовала:
– Вот ведь, ребёнок мается, а этой лахудре хоть бы хны… И позвонить-то ей некуда! Кто знает, где она сейчас шляется…
По обрывочным сведениям, мать обитала нынче в городке художников на Верхней Масловке. В какой мастерской она жила и с кем – никто не знал. Её постоянно окружали мужчины, которые менялись так часто, что не было никакого смысла запоминать их имена.
Полина Кочеткова и сама была художницей. Не бог весь какой выдающейся, но всё же с дипломом: Суриковский институт, мастерская живописи Таира Салахова. Это обстоятельство позволяло матери причислять себя к творческой элите и вращаться в соответствующих кругах на правах равной.
Полина родила Риту на последнем курсе института, неизвестно от кого. На вопрос об отце ребёнка невозможно было добиться ответа, она сразу же отмахивалась, замыкалась в себе или несла бред про то, что её дочь – дитя Олимпиады. Оставив малышку на престарелых родителей («У меня же защита в этом году!»), Полина упорхнула из родного гнезда – только её и видели.
Бабушка долго отходила от позора, который навлекла на их с дедом седины родная дочь. Однако потом силой заставила себя встряхнуться и утешиться, полностью отдавшись заботам о крошечной внучке. Хоть она и ворчала для проформы все эти годы насчёт того, что матери полагается самой заниматься воспитанием ребёнка, а не сваливать ответственность на стариков, но всё же и представить не могла своей жизни без Риты.
Они растили её с дедом в соответствии со своими жизненными установками и идеалами. Так, день Ритиного рождения – двадцать второго апреля – был поводом величайшей гордости и для стариков, и для девочки. Ведь именно в этот день (правда, много лет назад) родился Владимир Ильич Ленин.
Мать была другая, какая-то нездешняя, «вне системы». Она и внешне отличалась от своих сверстниц – спортсменок, комсомолок и просто красавиц. Нет, её смело можно было назвать красавицей, да она и была ею; но красота её не имела ничего общего с обликом типичной советской гражданки, чьё улыбчивое круглощёкое лицо и тугая льняная коса украшали обложки журналов «Работница» или «Крестьянка». Мать словно сошла с экрана авантюрного голливудского фильма.
Сама Полина Кочеткова называла себя и свою тусовку «хиппи». Бабушка, презрительно фыркая, отзывалась о них более пренебрежительно: бродяги с помойки, голодранцы и бездельники. Она была уверена, что дочка живёт среди них впроголодь, поэтому во время редких набегов Полины в отчий дом старалась как следует подкормить непутное дитя и сунуть ей тайком от дедушки несколько прибережённых купюр. Полина брала деньги с благодарностью, не церемонясь и не отнекиваясь из вежливости, и в конце концов стала воспринимать эти подачки как должное.
Случайно встретив Полину на улице, невозможно было оторвать от неё взгляд. Стройная, высокая, с длинными каштановыми волосами и лентой-хайратником на лбу (чтобы крышу не срывало, говорила она то ли шутя, то ли всерьёз), с фенечками вокруг изящных тонких запястий, в рваных джинсах с бахромой, часто босая – Полина могла произвести впечатление городской сумасшедшей, если бы не выглядела в этом хиппозном образе столь естественно и гармонично.
Она тусовалась на Пушке, Арбате или Гоголевском бульваре с другими такими же странными личностями, на которых добропорядочные и опрятные советские граждане взирали со смешанными оттенками страха, брезгливости и благоговения. Хиппи вопили битловские песни под гитару, скандировали «Make love, not war!» или «Леннон жил, Леннон жив, Леннон будет жить!», курили травку, внезапно срывались на какие-нибудь сейшены, помогали иногороднему пиплу вписаться на флэт, а иногда могли спонтанно отправиться в Ленинград или Киев на встречу с единомышленниками. Выходили на трассу и передвигались автостопом, либо добирались электричками со множеством пересадок, умело драпая от контролёров. Вскоре в «Сайгоне» на Невском или на Андреевском спуске в Киеве они продолжали, как ни в чём ни бывало, распевать битлов, скандировать вечное «Занимайтесь любовью, а не войной», а затем уже им помогали с «впиской» местные друзья. Круговорот хиппи в природе…
На одной из таких тусовок Полину увидел заезжий французский журналист Поль Сенье, бродивший по улицам Москвы и фотографирующий жизнь советских граждан в её, так сказать, срезе. Поль с первого взгляда влюбился в русскую красавицу, столь откровенно бросающую вызов государственной системе. Он готов был положить к её босым запылившимся ногам всё – сердце, капиталы и саму Францию. Полина немедленно получила от него страстное предложение руки, сердца и прочих частей тела, а также золотое колечко с рубином, после чего преисполненный самых серьёзных намерений француз отправился знакомиться с родителями своей потенциальной невесты.
В то время у Полины был затяжной вялотекущий роман с женатым скульптором, который не доставлял ей особого удовольствия, но и развязаться окончательно с ним она не решалась. Скульптор ваял Полину во всех видах, в том числе и в обнажённом, и девушке льстило, что её светлый образ будет увековечен в работах прекрасного мастера. Бабушка была уверена, что Полина страдает от несчастной любви – ничего подобного, этой позитивной особе вообще не свойственны были горестные эмоции, она постоянно пребывала в блаженном состоянии любви к миру. Бабушка подумывала даже о том, что Рита – дочь того самого скульптора, но Полина звонко хохотала в ответ на её робкие предположения.
Когда Полина Кочеткова появилась в родной хрущёвке под руку с иностранцем, бабушка сначала обмерла, а затем втайне перекрестилась. Вот он, счастливый лотерейный билет, который удалось вытащить её непутёвой дочери! Неужели Полинка наконец-то взялась за ум?! И даже в сходстве имён – Поль и Полина – бабушка углядела божественное провидение, знак свыше.
Всё было очень серьёзно. Поль упал на одно колено и официально попросил у стариков руки их прекрасной дочери. Он был готов стать для Риты самым настоящим отцом и увезти обеих в Париж. Он даже схватил двухлетнюю круглощёкую малышку на руки и весело подкинул вверх, воскликнув что-то типа «о ля ля, бебе», но Рита от шока заревела басом, выпустив из носа огромный переливающийся пузырь.
Пытаясь сгладить неловкость, бабушка усадила всех за стол, налила чаю и торопливо нарезала свежего лукового пирога. Дедушка на радостях полез за домашней смородиновой наливкой, чтобы чокнуться с «товарищем из Парижа», и уже через пятнадцать минут они с Полем в обнимку горланили Марсельезу. Полина наблюдала за этим театром абсурда, высоко подняв тонкие брови, и молчала.
– Улетишь во Францию, – шептала бабушка, – в люди выбьешься, Ритку человеком сделаешь… Только не сглупи, Поля! Не упусти свой шанс! Держись за этого мужика руками и ногами! – а затем смахивала лирическую слезу. – Ах, Париж… Будешь на Эйфелеву башню любоваться, по Елисейским полям гулять…
– …в Соборе Парижской Богоматери молиться, – ровным голосом подсказывала Полина, – в Мулен Руж плясать, лягушек жевать да добра наживать, – и в глазах её начинали плескаться первые искорки протеста.
Бабушка зря возлагала надежды на заезжего французика – ровно через месяц после знакомства Полина его бросила.
– Как! Как ты могла, негодная! – кричала бабушка, патетически заламывая руки. – О себе не думаешь, о дочери бы хоть подумала, о её будущем! Кукушка!!!
– Да ладно тебе, мам, – сказала Полина миролюбиво, пресекая её вопли. – Ну как с таким жить, ты сама подумай? Он же зануден и уродлив. Противный долговязый очкарик…
Как бы парадоксально это ни звучало, Полина Кочеткова могла ложиться в постель с мужчинами только по любви. Или, как минимум, по очень большой симпатии…
Оскорблённый и разочарованный Поль вскоре покинул Союз, и больше Полина никогда его не видела. Подаренное им колечко она сдала в комиссионку, а на вырученные от продажи деньги рванула в Крым вместе со своим скульптором. Жили дикарями – в палатке, готовили на костре немудрёную походную пищу, ловили рыбу, купались и стирали в море. Получилось прекрасное, восхитительное лето – «спасибо французу за это», цинично рифмовала Полина.
Рита, конечно же, ничего этого не помнила – не могла помнить. Но история со сватавшимся французом стала своеобразной семейной легендой. Бабушка любила иногда щегольнуть ею перед соседками и новыми знакомыми, ловко вытаскивая на свет, как козырной туз из рукава. Те охали, ахали и недоверчиво цокали языками. Отказать настоящему французу? Дура Полька, самая что ни на есть дурында.
– Она девка красивая, – притворно вздыхала бабушка. – Мужики такую не пропускают…
– Да она у тебя просто на передок слаба! – не удержалась как-то соседка из первого подъезда, Райка-балаболка. – Вон, моя Зиночка себя блюдёт до свадьбы… А на Польке и пробу уже негде ставить.
Бабушка окинула наглую Райку презрительным взглядом.
– Блюдёт? – насмешливо переспросила она. – Да на твою Зинку никто и не зарится. К такой не то что француз – наш русский Васька не посватается, останется она у тебя в старых девках, помяни моё слово!
– Лучше уж в девках, чем шалавой слыть! – крикнула соседка, отступая, но в голосе дрожала жалобная нотка – бабушка попала прямёхонько в болевую точку.
Повзрослев, Рита изредка размышляла, как сложилась бы её судьба, прими мама предложение Поля. Они жили бы сейчас в Париже, Рита ходила бы во французскую школу, говорила «бонжур, месье» и «мерси, мадам», ела круассаны с горячим шоколадом на завтрак… Картинка заграничного будущего была яркой и манящей, как фантик от дорогой конфеты, но Рита понимала – это не её путь. Совершенно невозможно было представить себя в этих декорациях, как бы ни вздыхала бабушка, вновь и вновь возвращаясь воспоминаниями к той давней истории. Вот же странность: старики, с их яростной приверженностью к социалистическому строю, мечтали отправить дочь и внучку в мир алчного капитализма, где человек человеку – волк…
В общем, наверное, и к лучшему вышло, что Поль Сенье не стал её папой. Во всяком случае, Рита ни капельки об этом не жалела. Она вообще не мечтала об отце – настолько все её детские желания сосредоточились на одной лишь матери.
Хотя иногда она по-хорошему завидовала своим подругам из полных семей – Нельке и Асе. Особенно Асе! Родители Нельки были немного скучноваты и занудны, даже чопорны, зато у Аси дома фонтаном била яркая, буйная, разноцветная жизнь.
Асин отец очень нравился Рите. Он был довольно известной личностью – ведущим одной из развлекательных программ на главном телеканале страны, и водил знакомства с такими именитыми коллегами, как Александр Масляков, Юрий Николаев и Николай Фоменко. Обаятельный мужчина средних лет, улыбчивый, чуть грузноватый, но с красивой точёной линией скул и подбородка, с модной короткой стрижкой, он неизменно приветливо и почтительно здоровался с Ритой, как со взрослой. Жена его – Асина мама – тоже работала в Останкино, но на экране не мелькала, поскольку занимала должность редактора выпуска новостей.
Отец Аси был невероятный весельчак и юморист. Когда Рита с Нелькой приходили к подруге в гости, он угощал их всех обедом – «шоколадным супом» (какао в глубокой тарелке, куда крошились воздушные кусочки зефира, и нужно было хлебать этот «суп» ложками) или «фруктовым супом» (компотом или киселём с ягодами). Это казалось девчонкам страшно забавным: они с восторгом уписывали сладкие лакомства вместо традиционно-опостылевших щей или гречневой каши.
«Да, иметь такого папу, пожалуй, было бы неплохо…» – размышляла порою Рита, но не всерьёз, а чисто гипотетически.
А потом она случайно увидела его в «Елисеевском».
Позвонила бывшая бабушкина сослуживица, обитавшая неподалёку от знаменитого гастронома, и сообщила, что туда внезапно «выкинули» гусей (бегом! ты ещё успеешь! запечёшь в духовке – пальчики оближешь!). Бабушка тут же всполошилась, засуетилась, вдохновившись заманчивой идеей отведать жирной гусятинки вместо надоевшей спинки минтая или мороженого хека. Рита поехала в «Елисеевский» вместе с ней, чтобы помочь дотащить сумку с гусём до дома – старушка в мечтах уже навоображала себе чудо-птицу исполинских размеров и запредельного веса.
Пока бабушка стояла в длиннющей очереди, волнуясь, хватит ли гусей на всех, Рита от безделья слонялась по различным отделам, любуясь роскошными, поистине царскими интерьерами. Гастроном казался ей сказочным дворцом, а не обычным продуктовым магазином, которым, по сути, и являлся.
Неожиданно поблизости мелькнул знакомый точёный профиль. Рита моментально признала в высокой полноватой фигуре Асиного отца и хотела уже радостно выпалить своё «здрасьте», как вдруг осеклась.
Папа Аси был не один. На его руке повисла вертлявая патлатая девица, преданно заглядывающая своему кавалеру в глаза и поминутно глупо хихикающая. Тот смотрел на неё сверху вниз, снисходительно лаская взглядом, и довольно щурился, как налакавшийся сметаны кот. Несмотря на то, что девица была намного моложе Асиной мамы и, вероятно, красивее, Рите она не понравилась. Девочка плохо понимала, в чём тут дело и кто эти двое друг другу, но внутреннее чутьё подсказывало, что она стала свидетельницей довольно подленькой и дурно пахнущей ситуации.
Рита машинально вжалась спиной в прилавок, стараясь, чтобы сосед её не заметил. Тот и не заметил: он просто не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Купив бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет «Ассорти» (Рита их обожала, особенно те, что с густой жёлтой начинкой – они были самыми вкусными, и как ей нравилось смаковать на кончике языка райскую кремовую сладость, растягивая удовольствие до бесконечности!), парочка удалилась из магазина, явно предвкушая отличный вечер.
– Ты чего притихла? – покосившись на внучку, спросила счастливая бабушка, только что добывшая вожделенную тушку гуся. Рита пожала плечами:
– Да так… просто устала.
Она ничего не сказала подруге об этой встрече. Но отныне, собираясь в гости к Асе, старалась подгадать момент, когда отец подруги был на работе. Если же всё-таки случайно заставала его дома, то бормотала «здрасьте» и упорно избегала доброжелательного взгляда красавца-телеведущего.
АСЯ
Ася едва ли не с младенчества осознала, что она красива.
– Какая милашечка! Что за душечка! Красавица! Симпапулька! – неслись со всех сторон восхищённо-умильные возгласы, сколько она себя помнила.
Не только родители, родственники и знакомые приходили в экстаз от этого ангельского нежного личика, обрамлённого золотистыми локонами – даже случайные прохожие останавливались перед коляской, чтобы потрепать малышку за пухлую щёчку. Когда Ася подросла настолько, что могла уже самостоятельно ковылять на подгибающихся неуверенных ножках, количество поклонников возросло: кто бы ни встречал эту очаровательную девчушку (соседка ли по подъезду, бабушка ли Асиного ровесника в песочнице, чужая ли мамаша на молочной кухне), неизменно расплывался в улыбке и угощал прелестницу конфеткой, печеньем или яблоком.
– Диатез заработаем, – ворчала мама, в глубине души, конечно же, польщённая таким вниманием к собственному чаду.
Ася быстро усвоила, что её родители – люди творческие. Им словно не было до дочери особого дела. Это, однако, не означало, что они не любили Асю. Просто с самого раннего детства она привыкла самостоятельно отвечать за свои поступки.
По будням её отводили в детский сад, но и в выходные Ася, по большому счёту, была предоставлена самой себе. Уже лет с трёх она накрепко запомнила: если ты проснулась утром раньше родителей, не смей их будить. Малышка самостоятельно одевалась, шла в туалет, затем умывалась и чистила зубы над кухонной раковиной, подтащив к ней табуретку, после чего готовила себе завтрак: мазала масло на хлеб столовой ложкой, доставала из холодильника нарезанные с вечера кусочки колбасы или сыра, наливала компот из термоса. С тех самых пор «хлеб с маслой и сырой» стал её любимым лакомством, никакой другой еды на завтрак она просто не признавала. Впрочем, Асина мама вообще не являлась великой кулинаркой, традиционно потчуя семью полуфабрикатами – купленными в магазине пельменями и котлетами. Если же она пыталась приготовить что-то самостоятельно (что случалось редко, раз в несколько месяцев), то выходило нечто, надо отдать ей должное, довольное съедобное, но совершенно при этом невкусное. Картошка, которую мама резала крупными неаккуратными ломтями, при жарке неизменно подгорала до чёрных корочек, которые затем приходилось отрезать и выбрасывать; пирог «манник» получался жёстким, как подошва; блины выходили толстенными и тоже пригоревшими; тесто для пельменей она замешивала так густо, что мясо не успевало провариться и оставалось ярко-розового цвета, а сами пельмени получались размером с лапоть. Даже яичницу она не могла поджарить, не испортив при этом её вкуса. Впрочем, мама была глубоко убеждена в том, что умение готовить – не главное для женщины. Самое важное – состояться как личность.
Дорогу до школы родители показали дочери-первоклашке только один раз. Все остальные годы Ася ходила на учёбу самостоятельно или с подругами, Ритой и Нелькой. У неё никто и никогда не проверял уроков – опять же, не потому, что родителям было всё равно; просто они всецело доверяли Асе и надеялись, что у неё вполне хватит собственного ума, чтобы хорошо учиться. И действительно, девочка стабильно получала в школе круглые пятёрки, с первого же класса уверенно взяв курс на золотую медаль.
Однажды в конце четверти математичка – грымза и стерва – вывела ей четвёрку по алгебре. У Аси стояли оценки: 5, 3, 5, 5. Итоговая «четыре» противоречила всем законам логики и математики. Отец пошёл разбираться с училкой, отметку Асе в итоге исправили. Но это был первый и последний раз, когда родители вмешались в школьные дела дочери.
