Юлия Монакова
Три девицы под окном
Во время дежурства нужно было помогать поварихам чистить картошку, протирать столы, затем разносить порции и даже вытряхивать чужие объедки из тарелок, но Риту это ничуть не напрягало. Зато дежурные садились есть раньше других и могли накладывать себе дополнительные порции котлет, сосисок и булочек, а также пить вкуснейший фруктовый кисель без ограничений. Рита обожала эти дежурства, и столовая казалась ей райским местечком. Даже запахи пригоревшей рисовой каши на молоке, тушёной капусты и скисших в горячей воде тряпок для протирания столов не казались ей отвратительными.
По ночам в лагере традиционно вполголоса рассказывались страшилки.
От них холодела кожа на затылке не только у малышей, но и у взрослых ребят из первого отряда, хоть и стыдно было признаваться в этом вслух. Рита куталась в одеяло, как в кокон, боясь высунуть даже пятку – настолько живо воображала себе кикимору, которая в сумерках выбирается из своего болота и бродит по лагерю, совсем рядом: выискивает зазевавшуюся беззащитную жертву, чтобы впиться в неё длинными кривыми зубами… Она подходит к их корпусу, шлёпает мокрыми босыми ногами по крыльцу, прижимается лицом к окну и всматривается, кто есть в комнате… Внутрь ей не проникнуть, но встретиться глазами с мертвенно-хищным взглядом, увидеть прилипшие к стеклу влажные космы – тоже удовольствие ниже среднего.
Однажды и в самом деле кто-то огромный, бесформенный и страшный появился за окном снаружи и легонько постучал по раме – раз, два, три… Девчонки завизжали так, что перебудили весь лагерь. Оказалось, на территорию забрался любопытный лосёнок и разгуливал в потёмках между корпусами, тыкаясь глупой большой башкой в окна.
Впрочем, животный мир белорусского леса вообще был потрясающе разнообразен. По территории лагеря свободно и беззастенчиво шныряли белки, ежи и даже зайцы. За территорией, поговаривали, водятся рыси, волки и медведи. А Рите в первые же дни пребывания в лагере удалось столкнуться практически вплотную с самим кабаном…
Дело было во время похода за лекарственными растениями и травами. Виталий Романович уверенно вёл свой отряд по лесным тропам, приказывая никому не отбиваться от коллектива, чтобы не заблудились. И надо же было случиться такому, что Рита захотела в туалет по-маленькому. Она подговорила свою приятельницу по отряду Светку быстро сгонять «в кустики», и девчонки незаметно отстали от компании.
Убедившись, что никто не может увидеть их в этой глуши, они присели в каких-то зарослях. Неподалёку то и дело раздавались странные покрякивающие звуки, но девчонки решили, что это утки. Не успела Рита толком расслабиться, как подняла голову и… наткнулась на взгляд напротив. Кто-то пристально наблюдал за ними из кустов. Маленькие тупые глазки буквально буравили их со Светкой насквозь.
Похолодев, Рита перевела взгляд чуть ниже уровня этих злобных глаз и увидела торчащие из кустов клыки.
«Кабан!» – сообразила она, моментально покрываясь мурашками. Теперь ей стало ясно, что кряканье рядом издают вовсе не утки – это хрюкали кабанята. Вероятно, девчонки потревожили пристанище самки с детёнышами.
Кусты предостерегающе затрещали. Тут, наконец, и Светка подняла глаза, сообразив, что происходит что-то не то.
– Кабаниха, – шепнула ей Рита одними губами. – Валим отсюда!..
Как они бежали!!!
Даже трусы пришлось натягивать буквально в полёте – было не до церемоний. Больше всего на свете Рита боялась ощутить удар клыков в свой мягкий незащищённый зад. Она интуитивно догадывалась о том, как опасны разъярённые матери, защищающие потомство.
Отряд они нагнали довольно быстро. К счастью, вожатый даже не заметил их отсутствия. Но отныне девчонки предпочитали кучковаться вместе со всеми и не удаляться даже на пару шагов.
Каждые два дня для старших отрядов устраивались дискотеки.
Девчонки менялись одеждой, без сожалений одалживая своё – поднадоевшее, а также помогали друг дружке сделать настоящий «вечерний» макияж и причёски. После всех этих священнодействий они ощущали себя настоящими красавицами. На самом-то деле, с точки зрения взрослого человека это выглядело просто кошмарно: тонны фиксирующего лака на волосах, чёлки «Карлсон», ярко-фиолетовые тени на веках, слипшиеся от дешёвой туши ресницы и губная помада самых невероятных оттенков. А наряды!.. Разноцветные лосины с футболками, спортивные костюмы, узкие джинсовые и широкие плиссированные юбки, шёлковые блузки с огромными накладными плечами…
На Риту с первого же дня стал заглядываться мальчик из её отряда, минчанин Петя Коломиец. Ей льстило это, потому что она вообще не была избалована вниманием противоположного пола. Правда, комплексов, как Нелька, она нажить ещё не успела, но всё-таки в компании несравненной Аси смешно было надеяться на то, что кто-то проникнется симпатией именно к ней. Не то чтобы Рита страдала и убивалась по этому поводу – в её жизни как-то не было места мальчишкам, но именно в лагере она вдруг осознала, что по сути, является симпатичной юной девушкой, которая, оказывается, может нравиться не менее симпатичным и классным парням.
На дискотеках её наперебой приглашали мальчики из отряда. До лагеря Рита никогда не танцевала парных танцев с кавалерами, но зато у неё была великолепная пластика – уже третий год подряд она занималась хореографией. Ей очень нравились танцы, и самое главное – у неё были к ним несомненные способности. Петя решился на «медляк» не сразу, но когда всё-таки подошёл к ней и протянул руку… Ей показалось, что она сейчас взлетит от восторга, расправив невидимые крылья. Во время танца (Рита на всю жизнь запомнила, что тогда играла песня «Нелюбимая» в исполнении группы А-Студио) они не сказали друг другу ни слова, но девочка была уверена, что в следующий раз он обязательно снова её пригласит и решится на что-то большее, чем просто положить руки ей на талию. Может быть, даже попытается её поцеловать?.. От этой мысли ей становилось жутко и весело, и что-то смешно щекотало в животе.
Очередная дискотека была назначена на воскресенье, которое совпадало с родительским днём. Рита никого не ждала – она знала, что едва ли бабушка с дедом поедут аж в Белоруссию, чтобы на пару часов повидать внучку. Конечно, было немного завидно, что другим привозят домашние разносолы, колбаску, фрукты и газировку, но она привыкла относиться к жизни философски и не грустить понапрасну о заведомо несбыточном.
К великому Ритиному удивлению, когда после завтрака она сидела в одиночестве и листала взятую в местной библиотеке книгу, в комнату заглянула девочка из их отряда.
– Кочеткова! – окликнула она. – Иди скорее в беседку возле столовой, тебя там ждут.
– Зачем? – не поняла Рита.
– Приехали к тебе! Родительский день же, – пояснила девчонка, как несмышлёнышу. Но яснее от этого не стало – напротив, Рита ещё больше вытаращила глаза.
– Приехали?! Кто?
– Ну, а я знаю? Мать, наверное, – она пожала плечами.
Рита вскочила с кровати, как ошпаренная; книжка полетела на пол.
– А ты не ошиблась? – проверила она на всякий случай.
– Ну, ты же у нас одна Ритка Кочеткова. Значит, никакой ошибки!
С бешено колотящимся сердцем Рита поспешила к зелёному двухэтажному корпусу столовой. Беседка была расположена как раз напротив центрального входа, рядом с гипсовой статуей, оставшейся с советских времён и изображаюшей трубящего в горн пионера. Внутри беседки можно было разглядеть одинокий женский силуэт. Рита сразу же узнала мать, хотя расстояние было ещё слишком велико. Но она не могла перепутать этот знакомый наклон головы, эту неброскую скрытую грацию изящной фигуры, эти вьющиеся локоны ни с чьими другими…
Девочка почему-то очень испугалась. Она знала, что едва ли мать приехала к ней просто так: вероятно, что-то случилось, без повода она в лагерь и не сунулась бы. Они не виделись с ней около полутора лет – аккурат с позапрошлого Нового года, и Рите казалось, что она совсем отвыкла от мамы и больше не испытывает зависимости от их кратковременных встреч. Однако сейчас, приближаясь к беседке на ватных ногах, она чувствовала, как трясутся все её поджилки и захлёбывается от страха заикающееся сердце.
Полина Кочеткова обернулась, словно почувствовав её присутствие. Глаза матери и дочери встретились. Рита остановилась, будто их перекрещенные взгляды лишили её последних сил.
– Ритуля… – жалко скривив губы, выговорила мать и поднялась ей навстречу. – Девочка моя, у нас такое горе, такое горе… Дедушка умер.
Рита молчала.
– Сердечный приступ, – робко продолжила мама. Она медленно приближалась к дочери и заискивающе заглядывала ей в лицо, словно боясь, что Рита вот-вот сорвётся с места, как вспугнутая дикая лань, и бросится прочь.
Рита продолжала стоять, где стояла, и хранить молчание, как партизан на допросе. Нет, она слышала маму, осознавала принесённую ею горькую весть, понимала весь масштаб трагедии… но ещё не сообразила, как нужно правильно реагировать. Она впервые столкнулась со смертью близкого человека, и её просто не научили, не подготовили к тому, как следует себя вести.
Мама протянула было руку, чтобы коснуться дочкиного плеча – возможно, притянуть к себе, обнять, заплакать по-человечески… Но Рита не подалась ей навстречу, и лицо её продолжало оставаться неподвижным, словно маска. Рука матери безвольно упала.
– Бабушка не хотела тебя тревожить, говорила, что тебе лучше остаться в лагере и спокойно отбыть смену до конца. Она очень оберегает тебя от волнений… Но я настояла на том, чтобы поехать за тобой. Мы всё-таки семья… Ты должна присутствовать на похоронах.
И вот тут Рита поняла, что её душу до самого донышка наполняет жгучая, чёрная, ядовитая ненависть к матери. Эта эгоистка очень вовремя вспомнила о том, что они, оказывается, семья!.. Святоша, которая годами могла не появляться в родительском доме, наплевав и на стариков, и на собственную дочь!..
Рите было очень жалко дедушку. Она не представляла, как теперь они заживут без него, это было просто за пределами её воображения. Но в то же время она не могла простить матери этой фразы: «Бабушка не хотела тебя тревожить, но я настояла». Да она готова была поклясться, что мать вызвалась поехать в лагерь только потому, что не хотела обременять себя предпохоронной волокитой, взвалив тягость всей этой траурной суеты на бабушку. А ещё… возможно, так думать было эгоистично и мерзко, но мать силой выдернула её из сказки, не дав толком насладиться ею. Рите невыносимо было думать о том, что придётся покинуть лагерь. Здесь она впервые почувствовала себя счастливой и по-настоящему живущей, дышащей полной грудью… А ведь прошла всего-навсего неделя с момента отъезда! И сейчас её так грубо и бесцеремонно возвращают с небес на землю.
Мама отправила её собирать вещи, а сама тем временем переговорила с отрядными вожатыми. Затем они все вместе зашли к начальнику лагеря, чтобы ввести его в курс дела. Рита мрачно сидела в кабинете на краешке кожаного кресла и продолжала угрюмо молчать. Впрочем, никто не лез к ней с расспросами – люди понимали, что у девочки горе. На самом-то деле, Рита не столько горевала, сколько со злостью отмечала, что её красавица-мать по-прежнему умудряется непроизвольно очаровывать всех – от мала до велика. От Полины Кочетковой явно были без ума и вожатый Виталий Романович, моложе её лет на пятнадцать, и даже лысый начальник лагеря, по возрасту, скорее, годившийся ей в отцы, а не в кавалеры.
– Если вам угодно, – любезно предложил начальник, – мы оставим за Ритой её законное место. Девочка может вернуться в лагерь в любой момент, пока не окончится смена.
Мать изобразила кроткую скорбную улыбку.
– Спасибо вам, милый Афанасий Николаевич, но вряд ли мы воспользуемся вашим предложением. Не думаю, что возвращение в лагерь… – она запнулась, подбирая подходящее определение, – будет уместным в данной ситуации. Нам ведь сейчас не до отдыха и веселья… правда, Ритуля? Она уже большая, она и сама всё понимает.
Рита промолчала, продолжая ещё больше ненавидеть мать – кипучей, яростной ненавистью. Само собой, она не вернулась бы в «Сказку», даже если бы ей предложили. Она просто не может оставить бабушку в такой беде… Но мать даже не спросила её мнения на этот счёт. Она всё решила сама. По какому такому праву?! Господи, ведь Рита была всего-навсего пятнадцатилетней сопливой девчонкой, по сути – ребёнком, который и не знал толком, что такое счастливое детство…
У начальника лагеря они пробыли не очень долго: мама торопилась успеть на автобус в Минск, откуда вечером, с железнодорожного вокзала, отходил их московский поезд.
Всю дорогу, которая длилась чуть ли не сутки, Рита не перемолвилась с матерью и парой слов. Она просто замкнулась в своём молчании, отгородилась непробиваемой стеной. К счастью, мама не пыталась лезть в душу. Может, понимала, что чувствует сейчас девочка, а может, ей было просто наплевать.
В первый и последний раз Рита зарыдала по дедушке, когда они с матерью, наконец, оказались дома. Они поспели аккурат к выносу тела. Увидев в гробу посреди комнаты ссохшееся тело какого-то чужого старичка, не имеющего ничего общего с её энергичным и пышущим здоровьем дедом, она кинулась в объятия к бабушке. Та тоже выглядела непривычно, как незнакомка – в чёрном платке, покрывающем седые волосы, в тёмном строгом платье, со скорбно поджатыми губами и исплаканными глазами. Но всё-таки это была бабушка, родная и любимая, и пахло от неё знакомым с младенчества уютным запахом, поэтому Рита с облегчением уткнулась в мягкую грудь старушки и наконец-то разревелась, как маленькая.
Поездка на кладбище прошла для девочки, как в тумане. Она почти ничего не запомнила: ни как играл оркестр похоронной процессии, ни как произносили прощальные речи, ни как бросали в могилу комья земли, ни как закапывали яму.
Поминальный обед устроили прямо в квартире.
Бабушка и добровольные помощницы из числа сердобольных приятельниц-соседок напекли блинов с пирогами, сварили огромные кастрюли щей и компота из сухофруктов. Кутью приготовили в столовой бывшей дедушкиной работы.
Дверь то и дело открывалась и закрывалась, входили коллеги деда, товарищи и соседи. Рита с удивлением обнаружила среди гостей даже бабушку и дедушку Нельки – обычно старики не жаловали друг друга. Дедушка Риты при жизни презрительно пофыркивал в сторону такого интеллигентного Нелькиного деда, считая, что тот слишком уж кичится своей образованностью – подумаешь, белая кость, классику читает, рыбу без специального ножа есть не может!.. Но большей частью Рита всё-таки не понимала, кто все эти люди, которые толклись в их тесной квартирке возле накрытого стола, во главе которого стояла большая фотография дедушки в траурной рамке, а рядом с ней – стакан, покрытый сверху куском хлеба.
Чужаки шумно и даже оживлённо переговаривались между собой, жевали блины, макая их в блюдца с янтарным мёдом, и жадно запивали еду водкой. Больше всего раздражала почему-то одна из дедушкиных коллег – неуместно визгливая, заполошно-суетливая, с мышиными глазками тётка. Девочке было невдомёк, что это та самая многодетная мамаша, из-за которой у деда вышел конфликт по поводу путёвки в лагерь. Тётка, видимо, имела все основания полагать, что именно её скандальность могла послужить косвенной причиной сердечного приступа покойного, и сейчас пыталась построить из себя искренне скорбящего товарища по работе. При этом она не забывала хватать с блюда всё новые и новые куски пирога с рыбой и рисом, а затем, воровато озираясь, запихивала их в сумку – для своего многочисленного потомства.
Рита жалась к бабушке и почти не притронулась к еде.
– За дедушку… съешь хоть немного, помяни его, – прошептала старушка, утирая вновь выступившие слёзы платочком и подкладывая внучке на тарелку блин. – И компотику выпей…
Рита не понимала, что значит «помяни» – она и не думала забывать деда, кому и зачем нужны были доказательства её памяти в виде количества съеденной пищи?.. Но перечить бабушке не хотелось, и она покорно жевала, не чувствуя вкуса.
Тут она увидела, что сквозь толпу к ним протискивается мать, виновато улыбаясь. «Ну, чего ещё отчебучит?» – подумала Рита устало.
– Мам, я поеду, наверное… – сказала Полина, пряча глаза. – Всё равно от меня больше нет проку. Рита поможет посуду помыть и со стола убрать, да и соседки тебя сегодня не оставят. А мне домой надо. Столько дел накопилось…
– Бессердечная ты, Полька, – сказала бабушка, но голос её был не осуждающим, а совершенно бесцветным. Она махнула рукой, словно давая своей непутёвой дочери окончательную вечную вольную:
– Ступай себе! Скатертью дорога…
Рита ужасно обрадовалась. В глубине души она боялась, что теперь, после дедушкиной смерти, мать заберёт её с собой – а ей этого совершенно не хотелось. Она давно выросла из своих глупых детских мечтаний и понимала, что ближе и дороже бабушки у неё нет никого на свете. Тем более, Рита не могла сейчас оставить старушку наедине с этим страшным несчастьем.
Мать, похоже, тоже обрадовалась, что её так легко отпускают – без слёз, условий и обещаний. Каким-то внутренним чутьём она догадалась, что ждать традиционного денежного подношения в этот раз ей точно не стоит, а значит – ничего больше её здесь не задерживает, пора ретироваться.
– Ну… – пробормотала она, не зная, что ещё сказать. – Вы уж тут держитесь.
А через секунду и след её простыл.
АСЯ
В Артеке у Аси вдруг возникла жгучая потребность делиться своими мыслями с близкими людьми, и за смену она настрочила просто невероятное количество писем.
Асины послания летели в Москву чуть ли не каждый день – благо, она взяла с собой в лагерь достаточное количество конвертов с марками и чистую бумагу.
Она писала отцу на домашний адрес и матери на адрес санатория. Нельке на дачу и Рите в «Сказку». Своему руководителю по кружку юных журналистов, а также редактору газеты, в которой подрабатывала – пересылала заметки о весёлой лагерной жизни, о трёхчасовом восхождении на Медведь-гору, о морских прогулках на кораблике…
Единственный человек, которому Ася не удосужилась отправить ни строчки, был Димка. Просто не могла себя заставить – у неё не получалось выжать из себя ни словечка. Вернее, она знала, что с лёгкостью могла бы написать ему: «Мы должны расстаться». Но, какой бы эгоисткой Ася ни была, элементарное чувство порядочности требовало отложить этот разговор на потом, до личной встречи, а не отделываться эпистолярным жанром, как в дурном сентиментальном романе.
Димка же, не подозревая о крепко засевшей в её голове идее разрыва (а может, как раз наоборот – догадываясь), беспрерывно забрасывал Асю истерично-любовными посланиями. Он сам находился сейчас в каком-то спортивном лагере, то есть не столько отдыхал, сколько тренировался до изнеможения. И всё-таки перед сном, приняв душ и добравшись до казённой койки, он находил в себе остатки сил, чтобы черкнуть любимой девушке тревожное письмецо: как она там? почему не отвечает? всё ли с ней с порядке? и скучает ли она по нему так же сильно, как он по ней?..
Асю давно начали тяготить эти отношения. Они встречались уже два года, и былая острота ощущений постепенно сошла на нет – во всяком случае, у Аси. Она совершенно охладела к Димке, и его серьёзные планы на их будущую совместную жизнь не на шутку пугали. Избавь бог, она не хотела выходить замуж и рожать от него детей!.. Он был хорошим, милым, приятным парнем из приличной семьи, достаточно образованным и в меру остроумным, но абсолютно не был создан для яркой жизни – той, о которой мечтала Ася. Ему для этого банально не хватало воображения…
Оживлённой переписки в итоге не вышло ни с кем.
Подруги отчего-то не спешили ей отвечать. Рита написала только один раз – из белорусского лагеря, полная восторгов и предвкушений, а затем капитально пропала. Очевидно, лагерная жизнь захватила её целиком: в конце концов, она ведь никогда раньше не уезжала из дома, и сейчас ей просто слегка снесло крышу от счастья. Ася относилась к этому со снисходительным пониманием. Нелька же отделывалась скупыми отписками – всё хорошо, отдыхаю, купаюсь в озере, пью парное молоко, катаюсь на велике с деревенскими ребятами, до встречи в сентябре. «Наверное, до сих пор дуется на меня за Димку, – предполагала Ася, не чувствуя, однако, за собой большой вины. – Господи, да если бы он переключил своё внимание на неё, я бы только счастлива была!»
Мама обстоятельно и занудно перечисляла все медицинские процедуры, которые проходила в санатории, а также блюда, которые подавали в местной столовой, и своих соседей по столу. Ася морщилась, пробегая глазами эти скучные письма, и терялась – что тут можно ответить?..
Отец вообще ни разу не написал.
Редактор газеты известил Асю о причитающемся ей гонораре и просил после возвращения из Артека непременно забежать в редакцию.
Руководитель кружка юных журналистов загрузил её новыми заданиями до конца лета.
Вот, в общем-то, и всё общение…
Впервые в жизни, находясь среди толпы, Ася остро чувствовала своё одиночество. Девчонки из отряда недолюбливали её – не нужно было даже обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить это. Впрочем, женская недоброжелательность, шедшая рука об руку с завистью, и раньше была знакома Асе. В Москве сверстницы тоже обычно сторонились её, считая самовлюблённой зазнайкой и выскочкой, в глубине души зверски, отчаянно завидуя. Но дома у неё неизменно была поддержка верных подруг, Риты и Нельки… Здесь же, в Артеке, никто из девчонок не хотел дружить с ней, принимать в свою компанию, обмениваться косметикой, не говоря уж о ведении задушевных разговоров и посвящении в сердечные секретики. Ася видела, как они шушукаются по углам, бросают на неё косые многозначительные взгляды и обливают высокомерием, но, конечно же, не подавала виду, что глубоко уязвлена таким отношением. Напротив – чем холоднее с ней держались девочки, тем заливистее и беззаботнее она хохотала, а затем мстила единственно доступным ей способом: очаровывала всех мальчишек без разбора. Это, к слову, порождало новые причины для ненависти – многие девчонки страдали, видя, как нравящиеся им мальчики поголовно сходят с ума от прекрасной Аси.
Вдохновляясь примером своей любимой книжной героини Скарлетт О`Хара, Ася кружила головы всем подряд. Неважно, что ни один из кавалеров всерьёз ей даже не нравился! Но как же приятно было осознавать тот факт, что за один её взгляд или поощрительный жест ухажёры моментально кинулись бы в драку друг с другом. Она целовалась с мальчишками в укромных аллеях лагеря до того, что опухали губы; собирала урожай восхищённых взглядов на пляже, а также во время игры в волейбол или теннис. Ася носилась туда-сюда по спортивной площадке в коротких шортиках и форменной голубой рубашечке, которая не скрывала, а подчёркивала пару тугих молодых грудок, а её золотистые волосы развевались по ветру и переливались в лучах южного солнца, словно нимб. Она была юная, соблазнительная, дразнящая и беспечная, как воплощение самой юности. Пацаны наперегонки ныряли Асе за ракушками, дарили крымские камешки редких причудливых форм и цветов, таскали ей из столовой заныканные персики. Да что там мальчишки-сверстники, если Ася нередко ловила на себе даже заинтересованно-восхищённые взгляды вожатых!
С одним из них – двадцатилетним парнем по имени Женя – Ася и решила лишиться девственности. В том, что Женя в конце концов не устоит перед её чарами, она не сомневалась: глаза его так и вспыхивали, когда он видел Асю на пляже, и он с трудом сдерживался, чтобы слишком откровенно не пожирать взглядом её стройное гибкое тело.
Ей же самой это нужно было по нескольким причинам.
Во-первых, насолить противной вожатой Люсе, которая взяла моду разговаривать с Асей свысока, этак снисходительно-покровительственно, как с малолетней дурочкой.
– Безрукова, – бубнила она гнусавым голосом, – ты почему бездельничаешь во время уборки территории?.. Безрукова, кто разрешил тебе снимать панаму?.. Надень сейчас же, солнечный удар заработаешь, а мне отвечать!.. Безрукова, подъём не для тебя объявили?! Сколько можно валяться в кровати!..
Ася видела, что вожатка по уши влюблена в Женю, однако тот даже не смотрел в сторону коллеги с её тяжелозадой приземистой фигурой, вечно взъерошенными волосами мышиного цвета и носом-картошкой. Люся отчаянно ревновала, неумело скрывая свою ревность, и Ася не без садистского удовольствия ловила эти завистливо-тоскливые взгляды в моменты, когда Женя к ней приближался.
Во-вторых, потеря невинности с вожатым являлась решающим поводом для окончательного, полного разрыва с Димкой. По возвращении в Москву она могла предъявить ему этот факт как козырь – Димке останется только принять, как данность, смириться и оставить её в покое – во всяком случае, она очень на это рассчитывала.
Ну, а в-третьих, ей просто было интересно, как это всё происходит – в постели между двоими. Она свято верила в то, что поступает правильно: лучше уж сделать это не с юным телёнком, осоловевшим от своей первой любви, а со взрослым, красивым и наверняка опытным парнем.
Оставалось только выбрать подходящий момент и место… А вот с этим возникали вполне конкретные и нешуточные затруднения.
Вожатые несли огромную ответственность за каждого ребёнка из своего отряда, буквально головой отвечая за жизнь и здоровье подопечных. Техника безопасности и тотальный контроль в Артеке были намного выше, чем в других детских оздоровительных лагерях. Доходило до абсурда: к примеру, во время купания в огороженном пятачке моря дети не имели права нырять или даже просто окунаться с головой. Вожатые, стоя в воде по щиколотку, строго следили за этим. Дети, конечно, всё равно нарушали данный запрет, и приходилось бесцеремонно вытаскивать их из моря буквально за уши. На выездных экскурсиях артековцам дозволялось покупать только одну бутылочку газировки и одно мороженое, не больше. Кроме того, педагогам запрещалось танцевать на дискотеках медленные танцы с детьми – за этим зорко следили старшие вожатые, и все попытки строго пресекались решительным тоном и ледяным взглядом.
В случае с Асей перед Женей вставала дилемма «и хочется, и колется». К тому же, распорядок дня педагогов во всех лагерях Артека был не просто жёстким, а крайне жёстким, так что времени на личную жизнь ни у кого практически не оставалось.
Уже в половине восьмого утра начиналась планёрка, поэтому вставать вожатым приходилось не позднее шести часов – ведь на то, чтобы добраться от взрослого общежития до своего лагеря, требовалось определённое время. Не всем повезло оказаться в шаговой доступности от детских корпусов. До некоторых лагерей из общежития приходилось топать в гору аж пять километров. Ложились же они не раньше двух часов ночи, потому что так называемые вечерние планёрки на практике растягивались до бесконечности.
Вожатские общежития представляли собой комнаты казарменного типа на восемь человек, с двухъярусными кроватями и одним общим душем на весь этаж. Организовать свидание в таких условиях было практически немыслимым, нереальным делом. Не говоря уж о том, что девушкам в принципе был строго запрещён вход в комнаты к парням, и наоборот. Окна многих комнат попросту заколотили досками, чтобы помешать проникновению нежеланных гостей.
Разумеется, молодость брала своё, и ребята-вожатые ухитрялись как-то устраивать свою личную жизнь. Многие снимали жильё за пределами лагеря, в Гурзуфе – однушка на двоих-троих человек обходилась не так уж и дорого, даже с учётом мизерной зарплаты вожатых.
В конце концов, Жене удалось сговориться с приятелем Володей, тоже артековским вожатым, который снимал комнату в посёлке. Тот великодушно предоставил ему своё жилище на ночь и обещал перекантоваться у друзей, чтобы не мешать любовным утехам сладкой парочки. Но даже Володе Женя не смог признаться в том, кто именно была его дама сердца – понимал, что за отношения с воспитанницей никто по голове его гладить не станет.
Собственно, он и в Асе не был уверен на сто процентов – она до последнего момента морочила ему голову, то обещая прийти, то говоря, что подумает, поддразнивала и смеялась, отчего он просто сходил с ума.
– Как ты ухитришься выбраться из корпуса незамеченной? – спрашивал он в тревоге, что она проболтается кому-нибудь об их отношениях.
– Это моя забота, – отмахивалась она. – Раз я сказала, что смогу – значит, смогу!
Ася действительно не подвела. Ровно в полночь, как они и договаривались, Женя услышал её лёгкие шажки – она торопливо подбегала к условленному заранее месту встречи. Вожатый резко схватил девчонку за руку и потащил за собой. Ему не терпелось поскорее незаметно покинуть опасную территорию, где их могли бы застукать вдвоём.
– В Гурзуфе надо будет ещё в магазин заскочить, – сообщил он деловито, – и купить чего-нибудь поесть… Я голодный, как волк.
– Ну ты даёшь! – рассмеялась Ася. – Недавно же был второй ужин, сколько можно жрать!..
– Что бы ты понимала, – Женя даже слегка обиделся. – Это только у вас, детей, питание пятиразовое. А для вожатых лишь завтрак, обед и ужин, причём ужин в семь часов вечера. То есть, последний раз мы ели целую вечность назад. Желудок уже песни распевает, если хочешь знать…
В круглосуточном ларьке он купил бутылку шампанского, банку консервов, хлеб, сыр и килограмм яблок.
– Мы будем пить шампанское и закусывать его бычками в томате? – развеселилась Ася. – Какая прелесть!
Женя постарался не обращать внимания на её сарказм. Ключи от Володиного обиталища позвякивали в кармане брюк и наполняли голову приятными эротическими фантазиями.
Что касается Аси, то если у неё и были какие-то возвышенные ожидания – они тут же испарились при виде той комнаты, в которой ей предстояло провести главную ночь своей жизни.
– Полный мрак! – вырвалось у неё невольно, пока она окидывала взглядом засранную убогую комнатушку. Тонкая и хлипкая, практически картонная дверь; древняя кровать и такой же дряхлый шкаф; пол и стены в грибке – страшно было разуваться и ходить босиком.
– А… удобства? – выговорила Ася с запинкой, и даже ничуть не удивилась, услышав в ответ:
– Во дворе.
Кровать не была заправлена; Ася бросила на неё быстрый взгляд и поняла, что не сможет лечь на это постельное бельё даже под страхом смертной казни. Выражение её лица было таким красноречивым, что Женя виновато побагровел и буркнул:
– Сейчас поменяю.
Он распахнул дверцу шкафа и принялся рыться на полках. С облегчением обнаружив дополнительный комплект, торопливо расстелил его на кровати и обернулся на Асю, словно ожидая одобрения своим действиям.
Бельё, кажется, было чистым – во всяком случае, пахло от него стиральным порошком, но всё равно оно имело крайне жалкий вид: застиранное и потрёпанное, с невыведенными желтоватыми пятнами. «Интересно, сколько парочек повидала эта простыня на своём веку?» – пронеслось в голове у Аси.
