Юрий Цветков
История с одним мальцом
– Я знала, что ты не сможешь, но я думала, что ты хотя бы попытаешься…
– Но ты же все равно… – уловил он обрывки их разговора, проходя мимо.
Позже до него дошли слухи об этом ее скандальном романе с женатым преподавателем. «Везет же – подумал он о себе, – вечно мне попадаются занятые кем-то женщины.»
Однако голова его была устроена так, что если какая-то мысль попадала туда, то он уже не мог избавиться от нее, пока она не перемолотит ему все мозги. Поэтому он по-прежнему держал девушку в поле зрения, не отдавая себе толком отчета в том, зачем ему это было нужно.
Преподаватель тот вскоре ушел из института. А она – звали ее Рита – ходила, как ни в чем не бывало, с гордо поднятой головой и казалась ему очень интересной.
Как-то раз уже зимой на занятиях по физкультуре были спортивные стрельбы на загородном полигоне и он увидел ее в центре группы однокурсников, которые у стенда с мишенями шумно восхищались ее мишенью, простреленной несколько раз в десятку. Он тоже подошел полюбопытствовать и глянул на нее с интересом. Образ амазонки не совпадал с его воображаемой любимой девушкой с мягким, покорным характером, но все же это было любопытно.
Назад с совмещенных со стрельбами занятий все ехали на лыжах и он не заметил сам, как оказался на лыжне следом за нею. Угловатость и резкость ее движений сейчас почему-то особенно сильно подчеркивали в ней женщину. От излишней энергичности на повороте она упала, не справившись с лыжами и он без раздумий остановился, чтобы помочь ей встать. На руках ее не было перчаток и, прежде чем протянуть ей руку, он поспешно снял свою перчатку. Ее рука была горячей хотя и вся в снегу.
После лыж они возвращались домой вместе и он узнал от нее, что раньше когда-то она увлекалась спортивной стрельбой. Проходя мимо своего дома, он совершенно машинально пригласил ее зайти – согреться чаем. Она согласилась без тени раздумий.
Она пила чай молча, между делом разглядывая его квартиру, и это молчание не казалось странным и не тяготило, а наоборот создавало впечатление, что так было уже много раз. И когда она, покончив с чаем, встала и пошла мимо него к окну, он непроизвольно сделал то, что ему хотелось: обнял ее за талию и посадил к себе на колени.
Потом он больше, чем своими новыми ощущениями, был поражен красотой обнаженного полностью живого женского тела. Раньше он думал, что женская нагота – это только эротика, а теперь с удивлением видел, что еще больше в нем было просто красоты. Пользуясь ее беззастенчивостью, он украдкой, стесняясь еще своего любопытства, разглядывал ее. Когда она встала и, не одеваясь, вышла в ванную, он тоже поднялся и, проходя мимо стула, с любопытством посмотрел на предметы женского туалета, потрогал их – вещи из другого мира! Он никогда не мог понять, как это можно быть женщиной? Он пошел за нею в ванную, смотрел, как она моется, помог вытираться и, заинтригованный изгибом шеи, провел по нему пальцами:
– Ты – человек?..
– Курица – не птица, что ли? – когда она говорила, она становилась менее загадочным существом, а больше таким, как он сам.
– Нет, не то.
– А что?
Он объяснил.
– Ты хотела бы быть мужчиной? – пожалел он ее.
– Вот еще.
Это было не понятно. Он смотрел на нее недоверчиво, думая, что она просто не хочет признаться. Ему хотелось еще расспросить ее, но этот разговор был ей явно не интересен, и он не решился.
Первые несколько дней он не мог разобраться в своих чувствах. Нравилась она ему? Трудно сказать. Скорее была интересна, а точнее – любопытна. Любопытна была ему ее всегдашняя уверенность в движениях, поступках и словах. Для него все было сложно, а для нее – все просто.
В ее отсутствие он думал о ней после случившегося несколько пренебрежительно, как о своей собственности, но стоило ей появиться, как это чувство исчезало. Раньше, когда он не знал женщин, но много думал об этом, физическая близость рисовалась ему в его воображении чем-то унизительным для женщины. Но когда он лежал рядом с нею, ему так уже вовсе не казалось. Наоборот, он испытывал какую-то робость перед нею, хотя и не показывал виду.
Еще одна мысль не давала ему покоя: этот преподаватель – она была с ним, это ясно. Но его это почему-то нисколько не трогало – вот что было странно. Когда она была у него во второй раз, он перепроверял в себе это чувство: глядя на нее, все пытался представить ее с ним и испытать отвращение, но нет, чистое, прекрасное ее тело не несло на себе никаких следов порока и только вызывало в нем такое чувство сиюминутности жизни, что все, что было с нею до того, просто не возможно было себе представить. Чувствам было покойно, но мысль хотела получить свое. Через пару месяцев, выбрав момент, он спросил:
– Ты и с ним была также, как и со мной?
– С кем?
– Ну, с этим, с доцентом?
– Ты хочешь потешить еще и свое любопытство?
– Ничего себе – любопытство!
– Только не делай вид, что ты ревнуешь. Тебе все равно, я же вижу.
Он рассмеялся.
– Ну, ладно, я не ревнивец. Откровенно говоря, меня просто заело, что ты не чувствуешь за собой… ну… сама понимаешь…
– А ты хотел бы, чтоб я у тебя в ногах валялась?
– Нет, ну, хотя бы оценила широту моей натуры.
– Ну, если бы я видела, что ты ревнуешь, я бы тебя пожалела, потому что знаю, что такое ревность. А так – в чем же заслуга?
– Да вообще-то я брезглив пить из стакана после другого.
Она звонко ударила его по щеке. Больно не было, и обиды он не чувствовал. Раскаяния тоже, и потому не знал, что делать. Глядя на его растерянное лицо, она рассмеялась:
– Я не обиделась, потому, что ты просто глуп. Но тебе хотелось меня оскорбить и потому ты должен был это получить – твоя же логика. Что ж ты растерялся? Не узнаешь разве?
Тогда засмеялся и он, схватив в радостном порыве ее за руки.
– А ты, оказывается, умница.
Провожая в тот раз ее домой, он смотрел на нее влюбленными глазами, гордился собой, и, возвращаясь к себе, всю дорогу рассеянно улыбался.
Но потом, оставшись один, он понемногу словно протрезвел и все это ему перестало нравиться: то, что она тут была умнее его, а он – таким дураком, как на ладони, она его учила, а насчет «стакана», пожалуй, это было сказано так, как и есть на самом деле, а не чтобы задеть ее. И потом, как у нее было с этим доцентом? Она так загадочно о нем молчит, ни полслова никогда.
В следующий раз, выбрав момент, он спросил у нее:
– Ты с ним видишься?
– Опять ты за свое?
– Ну, не сердись, – он изменил тон на более дружелюбный делая вид, что сочувствует и понимает, лишь бы выведать у нее то, что хотел, – могу я знать, раз мы вместе?
– Нет, не вижусь, если хочешь.
– Боишься? – он хотел спровоцировать ее на признание в любви к доценту и в равнодушии к нему самому. Но когда услышал то, чего добивался, то был оскорблен:
– А я? Чего же ты со мной?
– Из любопытства.
– И все?
– Но это уже много.
– Как ты высоко себя ценишь.
– А ты думал, ты один такой – высоко себя ценишь?
– Я? С чего ты взяла? – струсил он, вспомнив сразу все, что было в Москве.
– Да за версту видно.
– А ты… ты, – с досады он искал, чем бы ее тоже задеть, – любопытство часто тебя мучает?
– …Ну, ладно, я пошла.
Пока она одевалась, он одумался:
– Я тебя обидел?
– Нет, просто надоел.
И она ушла. Он чувствовал себя последним занудой, досадовал на себя, был зол на нее, но деваться ему было не куда, пришлось, скрепиться и проглотить обиду, зажать ее на время.
– Я больше не буду, – сказал он, увидев ее на следующий день в институте и делая покаянное лицо.
А она посмотрела на него, как ни в чем не бывало, так, что он даже пожалел о своем раскаянии и подумал, что можно было, наверное, и не унижаться. Но вообще-то был и рад, что так просто все обошлось, только про себя в который раз удивился легкости ее характера и время от времени исподволь и с любопытством на нее поглядывал. Она была в хорошем настроении (что было с нею скорее правилом, чем исключением), непринужденно болтала о всяких пустяках и ничего не помнила о вчерашнем. За разговором она просунула руку под его локоть и так вела его по коридору. Ему было неловко: в институте все слишком хорошо знали ее историю с доцентом, и он сейчас чувствовал себя его преемником. Но ей не было дела, и он терпел. А через несколько минут ему и самому уже это нравилось. Вернее, нравилась она и он гордился ею, гордился перед другими, что она рядом с ним и держит его под руку.
Приезжала проведать его мать. Случайно на улице перед домом встретилась с Ритой. Обо всем, похоже, догадалась (вид у Риты всегда был откровенный), ничего не сказала, но, кажется, про себя была довольна. Это ее молчаливое одобрение вызвало у него чувство тщеславной гордости. И только на заднем плане где-то кольнула беспокойством мысль о том, что мать явно видела в Рите временную забаву для сына, предмет мужских удовольствий – так она ее себе определила, зная своего сына и полагая, что Рита совсем не его тип и ему не пара. А он так не считал.
Беспокойство мелькнуло тенью и ушло с отъездом матери, и только напоминало о себе, когда он писал ей письма или когда в присутствии Риты вспоминал почему-нибудь о матери. В детстве он был очень привязан к матери, и многое из того, что он делал, делалось для нее, а не для него самого. Что-то из этого оставалось в нем и сейчас.
Но мать была далеко, а Рита здесь, рядом. Он с восторгом и без страха уходил в омут чувственности, в котором она, не смотря на девичью худобу и угловатость, была ведущей, а он ведомым. Когда он был с нею, она, не смотря на ее откровенность и поражающее его бесстыдство (которое выглядело в ней очень естественным) была чиста и непорочна. Но когда он был без нее, он начинал думать о ней плохо, представлял ее в объятиях доцента и, бог знает, еще кого. Когда потом встречал ее, все опять куда-то улетучивалось без следа. И уже не было охоты обижаться. Хотя чаще всего он и не чувствовал обиды, а лишь понимал, что тут надо бы обидеться, и он разжигал в душе эту обиду. Накручивал себя и нес это все к ней, чтобы выплеснуть. А когда при виде ее, обида куда-то пропадала, он шарахался от этого своего миролюбия, боясь, что уже не удастся обидеться и наказать ее, начинал, хоть и с неохотой, цепляться к ней и распалять себя. «Она, конечно, славная девочка, – думал он про себя, – но так дело не пойдет: я тут страдаю, мучаюсь из-за нее, – к тому времени он уже, действительно, мучился, разогнавшись в своих мыслях, – а она весела и благодушна… Я вот сейчас выскажу ей свои обиды, чтобы дать ей почувствовать их тяжесть, которую я на себе из-за нее волоку, а потом и приласкаю, но чтобы она знала, ЧТО я ей прощаю! Мог бы, должен даже постоянно вменять ей в вину, но прощаю. Чтоб она ценила это во мне. Ценила меня. А если она обидится, то я объясню: мне просто нужно было стать виноватым перед тобой, чтобы простить тебя.» Так он думал и готовился к этим сценам. Иногда это получалось или почти получалось, но иногда она, не дослушав его, и не вступая в разговоры, просто разворачивалась и молча уходила, а оно оставался в растерянности, предоставленный самому себе и не зная, что делать и как дальше обижаться.
Когда вдруг оказалось, что она беременна, он опешил – он никак не ожидал такого поворота. Потом струхнул и в минуту слабости рассказал все матери. Тут же пожалел об этом, но было уже поздно.
Мать приехала и осталась с ним, чтобы оказать влияние и помочь пережить. Она была твердо настроена ничего не допустить и не желала вникать ни в какие его нюансы. Он невольно начинал проникаться ее чувствами и видеть все ее глазами. А однажды вдруг спросил Риту:
– От кого ты беременна?
Спросил только потому, что мать намекам и высказывала некие сомнения. Спросил не для себя даже – у самого у него не было сомнений – а как-будто для матери – чтобы покончить с ЕЕ сомнениями.
Рита ничего не сказала, не взглянула даже. Молча ушла, а он не стал ее останавливать, словно показывая, что он имел право на такие сомнения, готов был бы принять ее объяснения, и зря она ушла, ничего не ответив.
На другой день он подошел к ней, как ни в чем не бывало. Зная обычную легкость ее характера, она рассчитывал, что она все забудет. Но на не забыла. А через какое-то время он узнал, что она избавилась от ребенка, причем с очень серьезными осложнениями, так что врачам пришлось даже бороться за ее жизнь. Он сначала испугался и затаился, потом, когда опасность миновала, одумавшись, рвался к ней, но мать его не пустила. Он решил, что все равно пойдет, когда мать уедет. Но мать была начеку и не уезжала. А потом и он раздумал идти.
Он увидел ее только через месяц на институтских занятиях по стрельбе на том же загородном полигоне, что и в прошлый раз. Она была очень бледна и еще больше похудела. Сразу он подходить не стал – было много народу – и он решил выбрать более подходящий момент.
После стрельб все, отложив, как было велено, «мелкашки», пошли к стенду смотреть свои результаты на мишенях. Он замешкался, выжидая сам не зная чего, и подошел последним, когда все уже разошлись. Он без особого интереса вглядывался в свою мишень, когда вдруг раздался выстрел, и он без звука упал на землю. Кто-то из подбежавших увидел на лице его кровь и испуганно сказал:
– В голову… – все еще думали, что это был случайный выстрел. Но поднявшаяся с земли Рита отрицательно мотнула головой.
Она целилась в сердце.
