Юрий Игрицкий
Россия и современный мир №3 / 2017
Всем тем, кто сегодня говорит о великом Октябре, надо учитывать, что для большевиков «историческим навозом» была не только русская аристократия, помещики, русское дворянство, потомственное русское офицерство, но и представители третьего сословия, те, кого русские марксисты вслед за Марксом называли «мещанами», т.е. «навозом», были и представители промышленного класса, интеллигенция, образованные классы России в целом. Врагами большевиков и тех народных низов, которые за ними шли, были те, кто превыше всего ставил ценность свободы, ценность собственности и личного успеха, ценность человеческой жизни.
Надо в конце концов учитывать, чего не понимают нынешние псевдопатриоты, пытающиеся соединить Октябрь с так называемой «русской идеей», что именно так называемый «великий Октябрь» породил нынешний дефицит на самое главное – на развитое национальное сознание и национальную память, на наличие национальной элиты, на знание своих национальных святынь и т.д. Деятельность партии большевиков, особенно во время Гражданской войны 1920-х годов, была направлена против всего, что было связано с дореволюционной Россией, не только против православия, национальных святынь, но и против великих побед, против духовных достижений русской общественной мысли, против великой русской культуры как «дворянской». Борьба с «буржуазной Россией» означала для Ленина и Троцкого прежде всего борьбу с образованной Россией. Борьба с буржуазией и интеллигенцией была на самом деле борьбой с основными достижениями человеческой цивилизации, с ее фундаментом.
Мы до сих пор в силу своей неискоренимой советскости не осознаем, что восстание большевиков против так называемого «мира буржуазии» был восстанием против фундаментальных основ европейской цивилизации, против образованных классов, против права, правового сознания, против свободы совести, свободы собраний, мысли и, самое главное, против права человека на жизнь. Наверное, заслуга Льва Троцкого, в отличие от Ленина, склонного к самоанализу и саморефлексии, состоит в том, что он обо всем этом говорит открыто и считает марксистскую революционность против основ буржуазной европейской цивилизации как раз своим моральным преимуществом. Он, как и Ленин, открыто говорит, что их революция, как и революция Робеспьера, является подлинной революцией, ибо присвоила себе право на жизнь людей, право убивать тех, кого считает врагами своего дела.
Троцкий пишет: «В революционной борьбе свобода печати – только один из родов оружия. Право на слово, во всяком случае, не выше, чем право на жизнь. А революция присваивает себе и это право» [14, с. 267]. Честно, но страшно.
Так что Октябрь был великим в том смысле, что передал Россию в руки тех, кто присвоил себе право убивать своих соотечественников по своему партийному усмотрению. Ценность смерти была куда более значимой для большевиков, чем ценность свободы и человеческой жизни. Нельзя ничего понять ни в Октябре, ни в его последствиях, в последствиях 70-летнего эксперимента в России, не принимая во внимание, что возглавляла Октябрь партия, зовущая убивать, призывающая как можно к большему количеству жертв во имя, как оказалось, утопической идеи. Разница между Французской революцией 1789–1794 гг. и Октябрьской состоит в том, что Франция сумела терпеть якобинцев-палачей у власти всего несколько месяцев, а в России подлинные большевики-ленинцы и сталинцы продержались у власти около 40 лет, до смерти Сталина. С моей точки зрения, подлинная власть большевиков в России закончилась во времена хрущёвской оттепели, во второй половине 1950-х годов. Этого было достаточно, чтобы на десятилетия создать особого советского человека, для которого убийство «классового врага» не является преступлением и который сейчас, спустя четверть века после смерти советской системы, обожает убийцу и садиста Сталина.
Троцкий, который постоянно ссылается на якобинскую диктатуру как на пример движения истории вперед, через диктатуру, почему-то забывает, что Франция и Европа на самом деле не захотели двигаться в будущее, опираясь на непрекращающуюся работу гильотины. Соответственно, все рассуждения Троцкого о том, что чем «грандиознее задачи» революционной партии, тем сильнее должна быть ее диктатура и тем больше людей она имеет право убивать, ни на чем не основаны. Человеческой цивилизации куда больше оставил контрреволюционер Наполеон со своим «Кодексом», чем Робеспьер со своей гильотиной и Конвентом. По этой же причине, я настаиваю на этом, ничего позитивного на самом деле не оставила партия Ленина, который еще до Троцкого утверждал, что подлинный революционизм невозможен без права убивать себе подобных. Трагедия состоит в том, и это все более и более дает о себе знать в современной России, что после того как несколько поколений русских людей были воспитаны в духе ленинского «нравственно все, что служит делу победы коммунизма», уже стало невозможным духовное выздоровление русского человека.
Не могла оставить позитивный след в духовном развитии России партия, исповедующая идеологию плебейского терроризма. Не забывайте, Ленин уже в революции 1905–1907 гг. призывает восставших «разделаться с монархией и аристократией “по-плебейски”», т.е. «подавляя силой их сопротивление», убивая их. Призывая к убийствам во имя «очищения почвы» России от остатков аристократии он, Ленин, ощущает себя просто последователем Маркса, который действительно в своей теории революции ставил во главу угла французский терроризм. В своей работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции» Ленин цитирует соответствующее высказывание Карла Маркса. «Весь французский терроризм, – писал Маркс в знаменитой “Новой Рейнской газете” в 1948 г., – был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с атавизмом, феодализмом и мещанством» [8, с. 47]. Обратите внимание! Карл Маркс, а за ним и Ленин, призывает во имя счастливого коммунистического будущего убивать не только аристократов, потомков феодалов, но и так называемое «мещанство». А что такое «мещанин» в соответствии с теорией марксизма? Это порождение буржуазной цивилизации, это человек, имеющий свою крышу над головой, как правило, образованный человек, имеющий собственные наличные доходы. Вот почему ни Ленин, ни Троцкий не скрывали, что их революция направлена против образованной России. Все это еще раз подтверждает мой тезис, что марксизм, как и его дитя большевизм, был направлен против основ человеческой цивилизации.
В полном соответствии со своим пониманием революции как права на убийство своих соотечественников, не только политических, но и идейных противников, Ленин уже не только после победы Октября, но и после победы в Гражданской войне призывает убивать остатки старой, феодальной России и прежде всего священнослужителей, духовенство. В марте 1922 г., в разгар кампании по разграблению церквей, Ленин как всегда «строго секретно» призывает: «…Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью. Чем больше число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше». Большевизм Ленина и примкнувшего к нему в мае 1917 г. Троцкого, обращаю на это внимание в контексте спора о величии Октября, был направлен не столько против аристократии, наследства феодализма, сколько против образованной, по их словам, «буржуазной России». В этой ненависти Ленина и Троцкого к образованной России было что-то болезненное, идущее не столько от марксизма, сколько от комплексов (особенно это дает о себе знать на страницах «Моей жизни» Льва Троцкого и на страницах его «Истории русской революции»). Ленин в интеллигенции ненавидел то, что он называл «сентиментальностью», подразумевая под нею проявление жалости, сострадания, милосердия. Его девиз: «Сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество» [9, с. 116–117]. Ильич справедливо считал, что это чувство наиболее характерно для людей образованных, высокой культуры.
Октябрь не был пролетарской революцией
Когда мы сегодня хотим понять исторический смысл и истоки Октября, то надо, конечно, учитывать, о чем честно писали и говорили его вожди, что, строго говоря, большевики были партией не столько пролетарского протеста (квалифицированные, мыслящие рабочие, как правило, не шли за большевиками), сколько партией ненависти необразованных народных масс, как честно признавался Троцкий, – партией «дна общества», партией, выражающей интересы и настроения «плебеев». Троцкий не скрывал, что II съезд рабочих и солдатских депутатов, который был политической предпосылкой Октября, его легитимной основой, состоял прежде всего из «плебеев», и это говорит об исходном цинизме вождей большевизма. С одной стороны, как говорил Ленин, «русские – народ держиморда», а с другой – они – необходимый строительный материал для создания «нового мира». «Съезд советской диктатуры», съезд Советов, который открылся в Смольном 25 октября 1917 г., накануне штурма Зимнего, пишет Лев Троцкий, был съездом «плебейской нации», парламентом народных низов. Среди делегатов съезда не было, по словам Троцкого, ни «офицерских погонов», ни «интеллигентских очков» [16, с. 327–328]. Мы, бывшие советские люди, воспитанные в духе марксистско-ленинской классовой идеологии, не осознавали реальный человеческий смысл этого признания Льва Троцкого, мы не понимали, что власть большевиков была выбором необразованной, невежественной России, была выбором людей, живущих инстинктом ненависти и зависти, не понимали, что новая власть утвердилась, а потом долгое время существовала вопреки желаниям и настроениям как раз тех, кто обладал способностью мыслить, обладал чувством реальности и обладал профессиональным мастерством.
Текст «Истории русской революции» Льва Троцкого важен тем, что ее автор на многочисленных примерах доказывает, что, строго говоря, Октябрь по лозунгам, по субъекту революции, по требованиям восставших против коалиционного правительства Керенского не был социалистической революцией в марксистском смысле слова. Другое дело, что большевики использовали очередное издание русской пугачевщины для захвата власти и для попытки реализовать в России марксистский проект коммунистического общества. Об этом предельно откровенно говорит Троцкий. Мятежники Балтийского флота, которые сыграли решающую роль в подготовке и осуществлении Октябрьского переворота, пишет Троцкий, поддерживали большевиков именно потому, что это была единственная партия, которая если не поощряла, то не препятствовала их жажде расправы над офицерством. Но все дело в том, что «скорые на жестокую расправу» матросы и солдаты проявляли «детскую доверчивость… к слову большевистских агитаторов» [14, с. 288].
Солдатская база Октября, а потом уже будущая социалистическая русская нация, на самом деле пишет Лев Троцкий, формировалась «из сырого безличного доисторического материала». Но на том этапе, в месяцы, предшествовавшие Октябрю, это были «солдаты, тяжело шевелящие мозгами» [14, с. 315]. И что самое главное, это были люди, у которых уже ничего не осталось в душе от православия, от христианской морали. «Вечные нормы морали, увы, – пишет Лев Троцкий, – оставались чужды этим корявым и вшивым мужикам» [14, с. 316]. Эти люди несли с собой стихию злобы, смерти и всеразрушения, которая была родной только для одной партии, для большевиков. «Казалось, – пишет Николай Суханов в своих воспоминаниях о встрече петербургских большевиков с приехавшим в Петроград Лениным, – из своих логовищ поднялись все стихии и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчетов, носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников» [14, с. 332]. Все это подтверждает, что никто, кроме большевиков, особенно кроме Ленина, не обладал уникальной способностью вызывать у представителей русских народных масс, у представителей, как говорил Лев Троцкий, «русской плебейской нации» дух всеразрушения, утрату чувства реализма, чувства сомнения, утрату чувства способности отдавать себе отчет в собственных действиях.
Для человечества, на мой взгляд, важен не столько опыт использования большевиками социального хаоса, стихии всеразрушения для своих политических целей, сколько опыт его обуздания. Это на самом деле уникальный опыт. Сначала использовать «красного петуха», но потом спокойно отрубить ему голову. Большевики сумели прекрасно использовать цивилизационную недоразвитость русского человека в своих целях. Ни один обладающий совестью политик, кроме большевиков, не мог бы так откровенно использовать инстинкт ненависти, жажду раздела чужой собственности, невежество народных низов для овладения властью во имя совершенно чуждых этим людям целей. Ведь никто из этих миллионов, которые пошли за большевиками, не хотели, более того, были противниками коммунистической организации труда и распределения, которую уже через несколько месяцев после Октября, весной 1918 г., еще до начала Гражданской войны, начнет воплощать в жизнь партия Ленина.
Парадокс русской истории состоит в том, что люди, жаждущие только одного – сохранить себе жизнь, не погибнуть ни на фронте, ни от голода, отдали себя целиком и без остатка в руки партии смерти, партии бесконечной гражданской войны.
Кем были большевики?
Нельзя ничего понять в том, что произошло с Россией в 1917 г., не составив правдивый образ большевизма, реалистических, правдивых представлений о том, кем были вожди этой партии, что двигало на самом деле их политической активностью. Нельзя понять, почему советский эксперимент не родил новый тип духовности, не принимая во внимание моральное уродство большевизма. Это, во-первых. Во-вторых, надо составить себе точный образ требований, целей, которые, по выражению Троцкого, выдвигали «народные низы», пошедшие за ними и позволившие им взять власть. В-третьих, надо увидеть, как и каким образом большевики, сумевшие взять власть в 1917 г., преодолевали этот вечный разрыв между программой большевиков и ожиданиями людей, которые пошли за ними, отдали в их руки свои судьбы во имя совсем других целей. Нечестно использовать уравнительные, распределительные настроения необразованных крестьянских масс, не имеющих ничего общего с социализмом, писала Ленину Роза Люксембург в 1917 г. Но Ленин считал, что нравственно все, что служит победе коммунизма.
Итак, во-первых. Большевизм был прежде всего партией гражданской войны, он ставил тогда своей целью превращение империалистической войны в гражданскую, сначала в одной стране, а затем в рамках передовых стран Запада, и прежде всего в Германии. Троцкий с гордостью писал, что созданная им в 1917 г. «рабочая гвардия» была партией грядущей гражданской войны. Большевики отличались от кадетов тем, писал здесь же Троцкий, что они не боялись посягнуть на собственность, на богатство, на образование, на закон и на сословные различия. Это была партия тотального присвоения чужой собственности, тотальной конфискации. И в этом состоял реальный человеческий смысл марксистской идеи обобществления всех средств производства. Это были люди, которые считали, что нет ничего недозволенного, невозможного во имя «толчка истории», во имя преодоления аморальной эксплуатации человека человеком, осуществления предначертаний Карла Маркса. Они не побоялись, о чем открыто писал Троцкий, использовать представителей «плебейской нации», людей в серой одежде и с «серыми», невыразительными лицами для осуществления своих партийных и, как они считали, исторических целей [16, с. 327–328]. Большевики, в отличие от меньшевиков, эсеров, приветствовали расправу крестьян над помещиками, приветствовали единственный социализм русского крестьянства, т.е. коллективный разгром помещичьих владений, усадеб. Троцкий в своей книге обращает внимание, что стихийный коллективизм крестьянской общины проявлялся в принуждении к участию в разгроме даже «крепких крестьян», кулаков.
Он напоминает, что были случаи, когда «уклонение (крестьянина) от участия в разгроме каралось смертью ослушника» [16, с. 20]. Начиная с последних чисел сентября в Таврической губернии, по воспоминаниям крестьянина Гапоненко, его односельчане «стали громить экономику, разгонять заведующих, забирать хлеб из амбаров, рабочий скот, инвентарь. Даже ставни с окон, двери с построек, полы из комнат и крыши цинковые срывались и забирались» [16, с. 15].
Посвящая несколько страниц рассказу о дикости и зверстве погромщиков-крестьян, какой же вывод делает Троцкий. Все эти погромы в историческом смысле неполноценны, заключает он, ибо оно, «крестьянское движение в 1917 году в социальной основе своей было направлено не против капитализма, а против пережитков крепостничества». Троцкого не волнует, что эти погромы крестьян были проявлением дикости, вандализма, зверства, несли в себе нечто античеловеческое. Его волнует, что в этих погромах не было антикапиталистических мотивов.
«На 4954 аграрных конфликта с помещиками в течение февраля, – октября – сожалеет Троцкий, – приходится всего 324 конфликта с крестьянской буржуазией» [16, с. 20]. Дело коренным образом меняется, с чувством удовлетворения, пишет Троцкий, когда в 1918 г. развернулась «борьба с кулачеством», удовлетворением от того, что именно Троцкий, как и Ленин, организовал в 1918 г. широкомасштабную гражданскую войну в деревне. Кстати, по этой же логике классовой борьбы Троцкий должен был бы всячески поддерживать насильственную коллективизацию Сталина, который довел начатую им и Лениным борьбу с кулачеством до логического конца.
И сами по себе эти рассуждения Троцкого о погромах в деревне очень показательны для характеристики мировоззрения вождей Октября. Эти люди были заинтересованы в обострении социальных конфликтов, в крови, в гибели людей, тем самым, как им казалось, социальная почва очищалась от остатков капитализма, товарных отношений. И самое поразительное, что ни Троцкий, ни Ленин не испытывали никакого уважения к народу, который они сознательно использовали, как кроликов, в качестве материала для создания плацдарма ожидаемой ими всемирной пролетарской революции. Троцкого, в отличие от кадетов, не пугает, что он и партия Ленина, к которой он примкнул, связывает себя с «обычными, бессмысленными, тупыми, злобными физиономиями», с народными низами России.
Троцкого не волнует, что грядущая гражданская война, усиление голода приведут к гибели значительной части образованных людей, плохо приспособленных к такой жизни. Во время военного коммунизма с его продразверсткой ушла из жизни в 1918–1920 гг. половина членов Академии наук России. Троцкого, как и Ленина, не волнует, что их война против образованной России, всех этих, как он любил говорить, работников кафедр, интеллигентов и полуинтеллигентов, профессоров, адвокатов, журналистов, бухгалтеров и т.д. может привести к понижению интеллектуального уровня нации, ее способности адекватно и активно мыслить, ее способности созидать. На протяжении всей своей тысячестраничной «Истории…» он десятки раз говорит о русских как о нации, отличающейся «леностью мышления», нации тугодумов, нации с заскорузлыми, еле двигающимися мозгами. Генералы Русской армии для него сплошь дураки. Неужели Троцкий не понимал, что, лишая России ненавистной ему интеллигенции, он во многом подрывает условия для реализации своей собственной социалистической программы облагораживания русской жизни. Не секрет, что качество мышления, особенно гуманитарной интеллигенции, в СССР было куда ниже, чем в дореволюционной России. Сравните дореволюционные «Вопросы философии и психологии» с советскими «Вопросами философии», тексты Ивана Ильина с текстами Григория Глезермана. Чем больше давала о себе знать недообразованность вождей Октября, тем более жестокие способы изживания из социалистической России интеллектуальной элиты они выбирали. Троцкий не понимал, что сделав ставку на «тяжело двигающиеся» русские мозги, он открывает дорогу к власти, как он писал, «великой посредственности» Сталину и тем самым подписывает себе смертный приговор.
За антиинтеллектуализмом вождей Октября, их откровенной ненавистью к образованной буржуазной России стоит то, в чем их упрекали еще авторы «Вех», – прежде всего национальный нигилизм. Еще в статье Петра Струве в «Вехах» шла речь о религиозном и государственном нигилизме революционной интеллигенции, прежде всего большевиков. Кстати, Ленин был такой же убежденный враг «дворянской России», как и Троцкий. Отсюда готовность Ленина пожертвовать своей победой над Россией во имя более значимой победы пролетарской революции в Германии. Не было для вождей большевизма таких ценностей, как национальная элита, национальная государственность, национальные святыни, национальное сознание, национальный суверенитет, национальная память и т.д. Отсюда и ставка Ленина на поражение национального государства в империалистической войне. По крайней мере, для Троцкого все великие русские писатели всего лишь представители «чуждой народу дворянской культуры». Даже Достоевский для него, как и для Ленина, всего лишь «эпилептический реакционер». Я уже не говорю о резком отношении вождей большевизма, как воинствующих атеистов, к религии, к православию, к национальной церкви России. Нынешние патриоты, которые говорят о «великом Октябре», забыли, что большевики порохом искореняли основу и образ русскости, не только православных священников, но и церкви. А Россия без красоты церквей – это уже не Россия.
Был ли Октябрь социалистической революцией?
И здесь мы подходим, во-вторых, к важному вопросу нашего исследования: была ли Октябрьская революция социалистической, и хотели ли народные массы какого-либо социализма. Очень важен анализ этой основополагающей проблемы самим Троцким. Он дает, как известно, отрицательный ответ на этот вопрос. Октябрь, говорит Лев Троцкий, нельзя назвать пролетарской, социалистической революцией по средствам ее победы, ибо решающую роль в захвате Зимнего дворца, в свержении буржуазного Временного правительства сыграл не пролетариат Петербурга, а Петроградский гарнизон, т.е. прежде всего крестьяне и отчасти рабочие, одетые в военные шинели.
Решил судьбу Октябрьского переворота тот факт, что на самом деле пружина и весь механизм часов восстания находился в руках Военно-революционного комитета, которым в тот момент руководил Председатель Петроградского совета рабочих и солдат Троцкий. На мой взгляд, важен честный и точный ответ Троцкого на вопрос о субъекте Октября. Октябрьская революция по целям ее вождей, по целям большевиков действительно была борьбой пролетариата против буржуазии за власть. Но решил исход этой борьбы не пролетариат, а «в последнем счете мужик». Но мужик, одетый в шинель, т.е. Петроградский гарнизон, не имевший в своих мыслях и в своих целях ничего антибуржуазного, т.е. социалистического, и тем более коммунистического. Руководствуясь «инстинктом сохранения», он поддержал большевиков потому, что они были против Керенского, который хотел их отправить на фронт, т.е. на смерть. Троцкий на нескольких страницах честно рассказывает, что судьбу Октября, судьбу России определил не идеал социализма, не лежащие в его основе коллективистские чувства, а напротив, пробудившийся индивидуализм, жажда сохранения своей собственной жизни. Зачем нам земля, говорили солдаты, если мы не будем живы, если Керенский снова пошлет нас на фронт.
Никакой загадки, пишет Троцкий, в Октябре не было: «Руководила переворотом партия: главной движущей силой был пролетариат, вооруженные рабочие отряды являлись кулаком восстания; но решил исход борьбы тяжеловесный крестьянский гарнизон». И здесь же: «Безуспешной попыткой вытолкнуть вон революционные полки правительство погубило себя и привело к власти большевиков» [16, с. 314–315]. И уже спустя несколько месяцев, еще до начала гражданской войны, Ленин в «Очередных задачах советской власти» объявляет непосредственный переход от индивидуального частного производства к коммунизму, к «всенародному учету и контролю за производством и распределением продуктов», к созданию трудовых коммун даже в деревне. Большевики пришли к власти, благодаря «тяжеловесным», туго думающим крестьянам, но большевики их откровенно обманули. Ведь ни Ленин, ни Троцкий не говорили этим людям, что на самом деле ни земли, т.е. земли в индивидуальное пользование, им не дадут, как не дадут и мира.
Таким образом, и это надо учитывать, подавляющее большинство населения России и прежде всего абсолютно все крестьяне никакого социализма не хотели, они не имели ни малейших представлений о целях и планах партии, которую поддерживали. Главными требованиями широких масс, которые в тот момент пошли за большевиками, были, во-первых, мир, т.е. сохранение жизни; во-вторых, земля, т.е. передел, вернее узаконивание произошедшего передела; в-третьих, сохранение жизни, т.е. устранение надвигающегося голода. Все части, которые находились в октябре в Петрограде, «были связаны единством настроения: опрокинуть как можно скорее Керенского, разойтись по домам и заводить новые земельные порядки» [16, с. 202].
Пробольшевистские настроения не были идейно оформлены, ничего сугубо социалистического в этих настроениях не было. Если бы Ленин сказал не только крестьянам, но и рабочим, что через четыре месяца он их будет загонять в коммуну, займется «продразверсткой», никакого Октября не было бы.
Правда, как признает Троцкий, состоит еще и в том, что никогда большевики не были партией большинства, не пользовались поддержкой большинства населения. Против большевиков было все кооперативное крестьянство, т.е. его самая сознательная, продуктивная часть, против большевиков была подавляющая часть образованной России, все офицерство, все мещанское население крупных городов, ремесленники и т.д. Даже в критический момент русской истории осенью 1917 г. так называемая пролетарская революция в России победила только потому, что большевикам на время удалось стать главенствующей силой в столице страны. Если бы Временное правительство догадалось перевести столицу из Петрограда в Москву после разгрома июльского большевистского восстания, то не было бы никакого Октября. Большевики Москвы были намного слабее, чем большевики Петрограда.
Желая спастись от наступающего голода, народные массы, население Петрограда доверило свою судьбу партии, которая на протяжении десятилетий решала свои задачи за счет постоянного недоедания своего населения. Но легковерный русский человек этого не понимал. И солдаты, и рабочие решили, что то, что не может решить правительство Керенского, обязательно решат большевики. Парадокс истории состоит в том, что не коллективистские чувства, а именно животный индивидуализм, желание во что бы то ни стало спасти свою жизнь, привели к большевикам, к партии предельного коллективизма миллионы русских людей.
История СССР как различные способы преодоления противоречия между требованиями жизни и марксистской программой социалистического строительства
И, в-третьих, последнее в моем анализе истоков, природы и судьбы Октября. Надо напомнить, что марксистский проект коммунизма, изложенный в «Коммунистическом манифесте», в «Принципах коммунизма» Энгельса, предлагал уничтожение индивидуализма и частнособственнических не только в производстве, но и в быту. До сих пор идут споры, покушались ли Маркс и Энгельс на моногамную семью или нет. В собрании сочинений Маркса и Энгельса, изданном в 1924 г., читаем: «Коммунистов можно было бы упрекнуть разве в том, что они хотят поставить официальную, открытую общность жен на место лицемерно скрываемой». В издании 1955 г. слова «что они» заменены на «будто они». В любом случае, с точки зрения Маркса и Энгельса, коммунизм несовместим с частным, индивидуальным жилищем, обособленным бытом семьи. Маркс, кстати, разделял идеи Руссо о преодолении семейного воспитания и заменой его коллективным воспитанием людей.
В СССР были воплощены в жизнь только некоторые идеи коммунизма, связанные с экономической организацией общества. Вообще-то в основе экономических основ коммунизма лежала идея Бабефа и об использовании военной, командной организации для обустройства производства в национальном масштабе. Предлагалась национализация всех родов производства, отмена частной собственности вообще и планирование в национальном масштабе, исключающее капиталистическую конкуренцию. С точки зрения Карла Маркса, как и Бабефа, для коммунистической формации начиная с первой фазы коммунизма характерно и необходимо полное устранение денег и товарных отношений, т.е. непосредственное через государственные органы распределение не только производимых продуктов производства, но и продуктов питания. Суть идеи коммунизма большевики-ленинцы, а потом и Сталин все же воплотили в жизнь. Речь идет о принципе мобилизационной экономики со всеобщей трудовой повинностью. Коммунистическая экономика рассматривалась как мобилизационная экономика с жесткой трудовой дисциплиной.
По сути, вводилось крепостное право в национальном масштабе, т.е. жесткое прикрепление всего населения к планам и задачам советского государства. Этот проект коммунистической организации труда подробно описан у Ленина и в «Очередных задачах советской власти», и в «Великом почине». И речь шла о введении «трудовой повинности» не только для «отживших классов», но и для рабочих и крестьян. Кстати, создатель учения о социалистической организации производства и промышленности Сен-Симон прямо говорил, что социализм есть прежде всего «новый феодализм», ибо предполагает жесткое закрепление рабочих за фабриками и даже за бараками, в которых они должны жить. Ирония истории состоит в том, что на самом деле коммунизм и коммунистическая организация труда были не движением вперед, к чему-то новому, от капитализма с его анархией, а движением назад, к практике государственного закрепления людей за определенными видами производства, движением к опыту крепостного права. Об этом прекрасно написал Игорь Шафаревич в статье «Социализм» в самиздатовском сборнике «Из-под глыб». В Месопотамии еще в XXII–XXI вв. до н.э. основой экономики являлись храмовые хозяйства, которые полностью утратили свою хозяйственную независимость и превратились в ячейку единого государственного хозяйства. Управляющие этих храмовых хозяйств назначались царем, они предоставляли царю в центр подробную экономическую отчетность о потребляемых и производимых продуктах. И вся эта бухгалтерия контролировалась царскими ревизорами. А группы работников в силу необходимости перебрасывались из одного хозяйства в другое [17, с. 35].
